Понятие «секта» в историко-богословском контексте80

В истории христианской церкви не раз возникали понятия, которые со временем утрачивали исходный смысл и обрастали новыми, подчас эмоциональными коннотациями, изначально им не свойственными. Одним из таких понятий, относящихся к обозначению не ортодоксальных (гетеродоксальных) религиозных групп, является «секта». Наверное, никакой другой термин не оброс в русской культуре таким количеством негативных ассоциаций и предрассудков, как это слово. В настоящее время, к сожалению, не существует единого общепринятого определения «секты»; слово это используется в различных окружениях в самых разных смысловых значениях, начиная от нейтральных, религиоведческих и социологических, в светской научной среде, и кончая ругательными, а подчас даже и зловеще-криминальными, в определенных клерикальных кругах. Сегодня «секта» — это и научный термин, и уничижительный ярлык. Изобретение новой терминологии, призванной освободиться от налета эмоциональности и позволяющей перевести разговор о расходящихся с ортодоксальной позицией религиозных движениях в сугубо научную, объективно-нейтральную плоскость, не всегда помогает, а иногда и еще больше увеличивает неразбериху в понятиях. Все вышесказанное заставляет нас вернуться к изначальному, историческому смыслу понятия «секта».

Как известно, слово «секта» латинского происхождения. В классической латыни secta обозначала образ мышления, образ жизни, а также, в более конкретном смысле, политическую партию, которой человек поклялся в верности, или философскую школу, учение которой он принял. В историческом плане с этим понятием не было связано никаких уничижительных коннотаций.

Этимология слова «секта» не совсем ясна. Одни исследователи возводят его к причастию прошедшего времени от глагола secare («отрезать», «разделять»), другие — от глагола sequi («следовать за кем-либо»). Сектами обычно называли такие группы, которые отделялись от существующих религиозных или философских сообществ. Кроме того, этот термин служил и для обозначения таких групп, которые утверждали свою идентичность, не порывая связей с тем религиозным или философским сообществом, к которому принадлежали⁸¹. Именно в таком смысле Цицерон называет приверженцев Антония сектантами, а Тацит говорит о секте стоиков, секте циников и др.

Сходным по значению с латинским словом «секта» является греческое слово hairesis («ересь»), встречающееся, в частности, в канонических новозаветных писаниях около десяти раз⁸². Несмотря на схожесть значений, принято считать, что секта представляет собой социальную форму гетеродоксии, в то время как ересь — ее идеологическое содержание. Считается, что слово «ересь» произошло от древнегреческих глаголов hairew («брать для себя») и haireomai («выбирать», «предпочитать») и первоначально буквально означало «акт выбора», «избранный образ мыслей», «объект интеллектуального выбора». Речь, прежде всего, шла о выборе философской школы. Со временем существительное приобрело дополнительные значения: «направление», «учение», «собственно философская или религиозная школа», «партия», «секта».

В иудейской культуре словом «ересь» называли религиозные или политические партии: например, фарисеев и саддукеев (Деян. 5:17; 15:5). Так, апостол Павел называет партию фарисеев, как самое строгое направление в иудаизме, словом hairesis (Деян. 26:5). Именно в таком смысле и иудеи называли христиан «назорейской ересью» (Деян. 24:5) или просто «ересью» (Деян. 24:14; 28:22). В Синодальном переводе слово hairesis в последнем тексте переведено как «учение».

Как уже было отмечено, изначально понятия «секта» «ересь» носили вполне нейтральный, описательный характер. Апостол Павел, признавая определенную свободу богословского самовыражения среди членов коринфской церкви, отмечает: «ибо надлежит быть и разномыслиям (haireseis) между вами, дабы открылись между вами искусные [в оригинале, — надежные, курсив наш — Е. З.]» (1 Кор. 11:19).

Однако для христиан, которые верят в уникальность и абсолютную истинность учения Христа, любой выбор, любое отклонение является гибельной ошибкой. В ортодоксальных кругах принято считать, что ранняя Церковь стала использовать слово «ересь» для обозначения групп христиан, отколовшихся от Церкви вследствие своей приверженности тому или иному неортодоксальному учению, в отличие от термина «схизма» (раскол), который подразумевал обособление от Церкви вследствие отказа подчиняться определенному иерархическому авторитету. Разграничение этих двух понятий положено и в различное осмысление великого разделения христианской церкви в середине ХI века. Если восточно-православное христианство, ссылаясь на «не православные» доктринальные новшества, допущенные западной церковью, характеризует западное христианство в целом как «латинскую ересь», то римско-католическая церковь, усматривая в качестве основной причины раскола отказ Востока признавать законного главу в лице папы Старого Рима, характеризует православие в целом как «греческую схизму»⁸³.

Понятие «ереси» за многовековую историю своего существования наделялось различным смыслом и содержанием. Если у античных авторов, как мы отметили, это слово трактовалось просто как свобода выбора, учение, школа, направление, безотносительно к религиозному сознанию, в ранней патристике заложенная в понятии возможность выбора стала соотноситься главным образом со спецификой христианства, в результате чего ересь приобретает черты христианского учения. Однако лишь только в эпоху Вселенских соборов появляется собственно церковное понятие «ереси» как сознательное и преднамеренное уклонение от ортодоксального учения, сформулированного в Символах веры. Понятие окончательно приобретает негативно-аксиологический оттенок, изначально по отношению к нему отсутствовавший. Ересь становится знаком неприятия и изгнанничества, вызывающим резко отрицательную реакцию на заложенные в ней идеи, равно как и на их носителей.

Следует подчеркнуть, что под ересью в истории христианской церкви понимались, прежде всего, взгляды, отвергающие основополагающие догматы христианской веры, такие как признание триединства Божества (Единосущной Троицы) и утверждение богочеловеческой природы Сыны Божья в Его воплощенном состоянии. В каком-то смысле вся история Церкви - это история борьбы с ересями, пытавшимися исказить упомянутые христианские догматы. Во 2-м веке на ортодоксальное учение о Боге посягали гностицизм и маркионизм, позже, в 3-м и 4-м веках, многочисленные разновидности модализма и арианство в своих попытках рационального объяснения тайны боговоплощения уклонились в сторону от учения о полноте божественности Сына. Учение Аполлинария, несторианство, монофизитство оспаривали утверждаемый Церковью модус единения в Сыне божественной и человеческой природы.

Важно подчеркнуть, что эти догматы определяют и соответствующее восприятие Церковью пути спасения. Другими словами, христианская сотериология напрямую зависит от восприятия Бога как Святой Троицы и утверждения богочеловеческого естества Сына. Вот почему, отстаивая в борьбе с ересями основополагающие догматы христианства, Церковь вместе с тем отстаивала и единственно верный ordo salutis. О сотериологической составляющей основополагающих христианских догматов Владимир Лосский в свое время писал: «Вся сложная борьба за догматы, которую в течение столетий вела Церковь, представляется нам, если посмотреть на нее с духовной точки зрения, прежде всего неустанной заботой Церкви в каждой исторической эпохе обеспечивать христианам возможность достижения полноты мистического соединения с Богом»⁸⁴. Достижение единения человека с Богом или обожения, этой наивысшей цели человеческого бытия, в рамках возникающих еретических учений представлялось с точки зрения ортодоксии невозможным. Иеромонах Варсонофий в начале ХХ века отмечал, что русскому рационалистическому и мистическому сектантству свойственно стремление к “духовности” богопоклонения и желанию непосредственного общения с Богом . И в этой идее он не усматривал ничего не религиозного. Трагедия сектантов не в том, что они стремятся к единению с Богом, а в неправильном пути к достижению поставленной цели. Поэтому он утверждал, что в полемике с сектантами не следует отрицать самой возможности достижения богоподобия, непосредственного общения с Богом, но необходимо обращать внимание на их заблуждения в понимании и реализации этой идеи в сравнении с православием и не сводить дискуссию к вопросам второстепенного значения. Церковь именно потому так яростно противостояла многочисленным отклонениям от основных догматов христианской веры в истории, что усматривала в них посягательство на единственно возможный модус спасения человека от греха.

Однако столь категоричная позиция в отношении ортодоксии как предлагающей в отличии от ереси единственно верный ordo salutis христианской церкви на раннем этапе ее становления не была свойственна. Как известно, понятия «секта», «ересь» формировались в ранней Церкви в контексте дискурса между так называемой ортодоксией и гетеродоксией на стыке двух идентичностей: христианской и иудейской, прежде всего. Важно подчеркнуть, что, пытаясь реконструировать этот дискурс, историк раннего христианства сталкивается с серьезными методологическими трудностями, связанными, прежде всего, с отсутствием достаточной информации. Несколько сохранившихся исторических сообщений о христианском движении в этот период представляют лишь частичную и зачастую сомнительную информацию о природе ранних конфликтных ситуаций в Церкви. Исследователь, таким образом, вынужден обращаться ко всем доступным раннехристианским произведениям, чтобы восстановить действительное положение дел. Оценить историческую информацию, которая может быть собрана по крупицам в этих разнообразных источниках, достаточно трудно, даже если и ясен общий исторический контекст.

В последнее время, как известно, исследователи раннего христианства идут путем пересмотра истории христианской ересиологии, осуществляя деконструкцию традиционной, так называемый «евсевианской», интерпретации ортодоксии и ереси. Согласно этой интерпретации, ортодоксия представляла собой просто учение Иисуса Христа, переданное апостолам и в дальнейшем руководителям Церкви. Ересь же была позднейшим нововведением, под видом традиционных иудейских практик и греческой философии внедряющимся в христианскую традицию. Ряд ученых в течение ХIХ — ХХ веков, однако, попытались продемонстрировать, что во многих случаях «еретические» идеи и практики возникали как минимум одновременно с теми, которые позднее были определены как ортодоксальные. Кульминацией этого направления исследовательской мысли стала работа Вальтера Бауэра, которая дважды производила огромный эффект – сначала в 1930, когда она была первый раз опубликована в Германии, затем в 1971, когда вышел её английский перевод⁸⁵. В. Бауэр считает, что именно те формы христианства, которые позже стали считаться еретичными, на самом деле существовали намного раньше и распространены были гораздо шире, чем так называемое ортодоксальное учение. Согласно В. Бауэру, многочисленные движения в ранней Церкви, традиционно воспринимаемые как гетеродоксальные, представляли собой наиболее ранние и потому истинные выражения религии Иисуса Христа. Тем не менее работа В. Бауэра остается проблематичной в некоторых аспектах, особенно в его странной тенденции приписывать ереси и ортодоксии сущностный характер, так что в результате становятся возможными высказывания типа «ересь предшествовала ортодоксии». Ортодоксия и ересь должны обязательно прийти в мир дискурса вместе. Ортодоксия и ересь – понятия, которые всегда должны определяться в контексте друг друга. При этом оппозицией термину ортодоксия служит не ересь, а своего рода гетеродоксия, представленная религиозными писателями, мыслителями и практиками, которые не пользуются понятием ортодоксии. Это означает, в частности, что некоторые авторы, определяемые Церковью как еретики, на самом деле принадлежали к лагерю ортодоксии, так как они тоже оперировали понятием «христианская истина».

Позиция В. Бауэра была оспорена Х. Тернером, который в своей работе, посвященной анализу отношений между ортодоксией и ересью в ранней Церкви, утверждает, что несмотря на определенный простор для доктринального самовыражения и широкую свободу богословского мнения, присутствующие в церкви первых веков, существовали некие «постоянные элементы», прописываемые в так называемых Символах (исповеданиях) веры и трудах апостольских отцов Церкви. Так, например, Тернер убежден, что уже задолго до становления никейской ортодоксии в начале 4-го века христианская позиция по вопросу о Боге была тринитарианской⁸⁶.

Между тем открытое известным представителем Тюбингенской богословской школы Фердинандом Христианом Бауром в писаниях Павла свидетельство существования двух противостоящих движений в первоначальной церкви (иудействующих христиан, руководимых апостолом Петром, и христиан из язычников, руководимых Павлом) позволяет предположить, что конфликт, скорее всего, возник на основе гетеродоксии, то есть ситуации, в которой были терпимы различные взгляды и практики. И хотя до конца не понятно, как христиане из евреев могли соединять Закон и веру, ясно одно, они не пытались соединить их богословски. Сам факт, что Павел не опровергает последовательно иудео-христианского богословия, свидетельствует, что в то время ортодоксии в ее позднем проявлении еще не существовало. Иудео-христиане, со своей стороны, также не обращались к богословской аргументации, а использовали против Павла полемику ad hominem, ставя под сомнение его авторитет как апостола и даже заявляя, что он побуждает верующих ко греху (Рим. 3:8). Таким образом, конфликт, скорее всего, разгорелся между ортопраксией и особым учением Павла о вере и делах.

Следует подчеркнуть, однако, что Павел не навязывал строгой ортопраксии своим церквам, но проповедовал, за исключением случаев безнравственности, терпимость и свободу. В этих церквах не было установленного лидерства, и упор на духовные дарования создавал глубоко гетеродоксальнуго ситуацию. Расходящиеся взгляды в общине не считались угрозой ереси, но Павел старался обуздать противостоящие группы, доказывая, что назидание общины должно быть общей целью. Ситуация резко изменилась в его пастырских посланиях. Здесь необходимость ортократии уже очевидна. Апостол предупреждает о «лжеучителях», скорее всего, странствующих проповедниках, которые пытаются произвести впечатление на женщин (2Тим.3:6) и которые, помимо прочего, сведущи в спекулятивных гностических мифах. Некоторых из них он отождествляет со старой «партией обрезания» (Тит. 1:10) и учителями Закона (1Тим. 1:7).

Учитывая вышесказанное, один из исследователей проблемы ортодоксии и ереси в ранней Церкви Фредерик Виссе считает, что для самого раннего периода христианства (то есть до середины II века) было бы ошибкой пытаться охарактеризовать сохранившуюся литературу в терминах противоборствующих богословских позиций или конфликта между ортодоксией и ересью⁸⁷. В господствовавшей в то время гетеродоксальной ситуации вероучительное разнообразие было терпимо, частью по необходимости, поскольку в большинстве спорных вопросов богословская структура, нуждавшаяся в опровержении, отсутствовала. Относительная изоляция христианских общин и недостаток знания о поместных церквах содействовали, несомненно, гетеродоксии и терпимости к разнообразию. Современными исследователями доказано, что христианство I-II вв. было не менее разнообразно, чем христианство начала III тысячелетия. Специфика раннего христианства заключалась в том, что оно было едино в многообразии, т. е. включало в себя разнообразие взглядов и подходов в вероисповедании и практике. Этим объясняется отсутствие явной полемики во многих произведениях того периода. Тезис В. Бауэра о том, что это происходило благодаря господству ереси в большинстве областей тогдашней Римской империи, однако, становится анахроническим объяснением. Ересь не появилась раньше ортодоксии, равно как и ортодоксия не появилась раньше ереси; по-видимому, эти понятия, существующие только в своей взаимосвязи, возникли одновременно.

Таким образом, можно предположить, что ортодоксия, скорее всего, возникла из разрастающегося конфликта между гетеродоксией и ортопраксией или ортократией. Церковное руководство в таких городах, как Рим, не желая больше мириться с гетеродоксальными учителями в своей среде, приписало учительство к числу своих служений. Гетеродоксальная сторона была представлена в основном монтанистами и различными гностиками. В этом конфликте стали играть всё возрастающую роль обращения к рациональному согласованию церковного учения и его предполагаемой кафолической и апостольской природы. Только в этом контексте мы вправе говорить об ортодоксии и ереси. Ортодоксальными произведениями становятся те, которые сознательно создавались в пределах доктринальной терпимости, установленных церковной иерархией. Ранняя гетеродоксальная литература ретроспективно становилась ортодоксальной, если она соответствовала этим пределам, и еретической, если не соответствовала⁸⁸.

Итак, мы еще раз хотели бы подчеркнуть, что греческий термин hairesis в ранней Церкви наполнен был несколько иным смыслом, чем в более поздней христианской традиции. Когда-то он обозначал просто «выбор», то есть группу людей, родственных по идеям, теориям и практикам. В этом слове не было никакого резко отрицательного оттенка. Ряд исследователей считают, что Юстин Мученик, обращенный в христианство из язычества, живший в Малой Азии и в Риме в течение примерно первых двух третей второго столетия, и стал той ключевой фигурой в христианском процессе переопределения понятия ереси как «группы людей, партий или сект, объединенных общими идеями и целями» в «партию или секту, которая стоит вне установленной или признанной традиции, еретическую группу, которая проповедует ложную доктрину в форме ереси». Это значит, что понятие «ереси» из нейтрального стало отрицательным, так же как впоследствии и понятие «секта». В каком-то смысле Юстин изобрел понятие ереси в его ортодоксальном восприятии.

Основной ролью ересиологии, скорее всего, было формирование христианской идентичности, то есть не только создание христианина как не-еврея и не-грека, но и конструирование идеи того, чем должно быть христианство как нечто принципиально новое. Представляется неслучайным тот факт, что «изобретатель ереси» является также и автором одного из самых ранних текстов, отражающих самодостаточное независимое христианство⁸⁹.

В современном богословии, подвергшемся в последнее время серьезному влиянию либеральных ценностей и постмодернистскому релятивистско-плюралистскому восприятию истины, понятие ереси оказалось значительно ослабленным и многовековая напряженность в отношениях между ортодоксией и гетеродоксией потеряла свою остроту. Так, например, Карл Ранер, наиболее яркий выразитель богословской позиции современной католической церкви, в своей работе «О ереси», отталкиваясь от понимания истины как живой реальности, рассматривает «ересь» не столько как отказ от следования каким-то догмам, сколько как неспособность достичь аутентичного существования в отношениях между Богом и человеком, что проявляет себя в духовном безразличии, критикантском духе и пр. В данном случае вся ответственность за эту так называемую «скрытую ересь» лежит не на церковных авторитетах, а на каждом верующем человеке.

Понятие «секта» или «ересь» в христианстве, будучи, прежде всего, понятием сугубо богословским, не может и не должно выходить за рамки внутрицерковной идеологической полемики и приобретать правовой статус. Настаивание некоторых ревнителей православной веры на законодательном закреплении термина «секта» и использование юридически некорректного термина «секта», в том числе и «тоталитарная секта», в деятельности государственных структур применительно к объединениям граждан, действующим на законных основаниях, лишь будет способствовать росту ксенофобии, нетерпимости и насилия в поликонфессиональном российском обществе.

История уже не раз была свидетельницей того, каким ущербом, в первую очередь, для самой Церкви оборачивались попытки узаконенного, «цезаристского», государственного разрешения богословских споров. Законодательное закрепление понятия «секта» в юридическом плане сегодня будет повторять уже не раз совершаемую в прошлом ошибку использования Церковью силы власти в утверждении принципов «царствия Божия», о котором Христос, в частности, заметил, что оно «не от мира сего». Тем самым Церковь еще раз распишется в собственном бессилии решать вопросы своей доктринальной целостности путем богословского и мировоззренческого диалога. В связи с этим хочется напомнить слова святителя Игнатия (Брянчанинова), который писал: «Побеждается ересь кротким увещанием; еще удобнее - молчаливым приветствием, смирением, любовию, терпением и долготерпением, молитвою прилежною, исполненною соболезнованием о ближнем и милосердием к нему»⁹⁰. Именно этих по-настоящему христианских качеств и добродетелей зачастую недостает верующим христианам, отстаивающим свою ортодоксальность в полемике с гетеродоксами и сектантами.

В заключении хочу обратиться к статье Н. Бердяева «О фанатизме, ортодоксии и истине», к сожалению, не вошедшей ни в одно из собраний его сочинений. В этой работе Н. Бердяев, критически осмысливая само понятие ортодоксии как связанное с нетерпимостью, справедливо и, может быть, даже резко замечает, что «пафос ортодоксальной доктрины, которая оказывается полезной для борьбы и для организации, ведет к полной потери интереса к мысли и к идеям, к познанию, к интеллектуальной культуре». Ортодоксия — творческое бессилие, неспособность к мысли. Автор убежден, что любовь к мысли, к познанию есть также и любовь к критике, к диалогическому развитию, любовь к чужой мысли, а не только к своей. Более того, для Н. Бердяева человек, «помешанный на отыскании и обличении ересей, на отлучении и преследовании еретиков, есть человек давно обличенный и осужденный Христом, хотя он этого и не замечает. Патологическая ненависть к ереси есть одержимость идеей, которая поставлена выше человека. Но все ортодоксальные картины мира есть ничто по сравнению с последним из людей и его судьбой». Отстаивая человека и его право на самоопределение и свободу, автор критически воспринимает порыв ортодоксии в защиту истины, считая это самым большим заблуждением и самообольщением ортодоксов. «Пафос ортодоксии, - пишет Бердяев, - ничего общего не имеет с пафосом истины, он как раз ему противоположен... Именно хранители ортодоксии более всего искажали истину и боялись ее... Искание истины предполагает свободу. Истины нет вне свободы, истина дается лишь свободе. Вне свободы есть лишь польза, а не истина, лишь интересы власти. Фанатик какой-либо ортодоксии ищет власти, а не истины. Истина не дана готовой и не воспринимается пассивно человеком, она есть бесконечное задание. Истина не падает сверху на человека как какая-то вещь. И откровение истины нельзя понимать наивно-реалистически. Истина есть также путь и жизнь, духовная жизнь человека. Духовная же жизнь есть свобода и ее нет вне свободы»⁹¹. Заканчивает свою статью автор призывом к терпимости, к вниманию к человеку, к человеческому исканию истины, отмечая, однако, одну область проявления человеческого духа, к которой следует все-таки проявлять нетерпимость: «к современной нетерпимости, фанатизму, к современной ортодоксомании совсем не нужно относиться терпимо...».

Спустя 70 лет слова известного русского философа, не по своей воле оказавшегося за пределами родины, приобретают особую актуальность в современной России. И дальнейшее ее развитие в немалой степени будет зависеть от того, сможем ли мы научиться цивилизационно жить в условиях культурного и религиозного многообразия, сможем ли строить межконфессиональные отношения на диалоговой основе, не прибегая к авторитету власти в защиту своей ортодоксальности. Наклеивание ярлыков, унижение и оскорбление своих соотечественников по признаку религиозной принадлежности, в том числе и тех, кто исповедует единый Символ веры христианства, — это возврат в прошлое, в эпоху подавления человеческой свободы, человеческого духа, самой жизни.