4. Политический нарратив. Политический скандал как нарратив

Политический нарратив является специфическим способом опредмечивания образа мира политики, существующего в сознании языковой личности. Под политическим нарративом будем понимать совокупность дискурсных образований разных жанров, сконцентрированных вокруг определенного политического события. Помимо собственно событийного аспекта в нем находят отражение основные категории мира политического: субъекты (агенты) политики, политические ценности и диспозиции, политические действия и стратегии.

Для политического нарратива характерна множественность изложений (множественность повествователей) и протяженность во времени (подобно сериалу с продолжением он может занимать не один день), обусловленная, во-первых, тем, что сам жизненный сюжет может быть не завершен и развиваться на глазах у повествователей, и во-вторых, тем, что сюжет оказывается настолько общественно значим, что его переживание растягивается во времени, стимулируя соответствующую коммуникацию. Разновидностями политического нарратива являются такие сложные коммуникативные события, как избирательная кампания, кампании протеста, и, конечно же, скандал.

Предлагаемое понятие политического нарратива коррелирует с понятием сверхтекста, выдвинутым Н.А. Купиной и Г.В. Битенской, которые определяют сверхтекст как «совокупность высказываний, текстов, ограниченных темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального / анормального» (Купина, Битенская 1994: 215). В нашем понимании сверхтекста как речевой реакции на политическое событие ведущим признаком является содержательное единство. Очевидно, ему свойственна темпоральная, но никак не локальная ограниченность, хотя и темпоральные рамки скандала тоже определяются достаточно условно, так как скандал может тянуться долго и затихать постепенно. Кроме того, вряд ли можно говорить о единстве его модальной установки и определенности позиции адресанта и адресата, поскольку в коммуникативную орбиту скандала или иного значимого политического события вовлекаются коммуниканты, представляющие разнообразные, в том числе и противоположные, позиции.

В какой степени понятие политического нарратива вписывается в общую парадигму нарратологии?

Нарратив, или повествование, понимается в литературоведении как «весь текст эпического произведения, за исключением прямой речи персонажей; изображение действий и событий во времени, описание, рассуждение...» (Сапогов 1987: 280). Поскольку основной повествовательной единицей нарратива является событие, то центральной категорией политического нарратива является политическое событие. Любое политическое событие в принципе обречено стать предметом сверхтекста потому, что о нем хотя бы один раз сообщается в нескольких источниках средств массовой информации, а если это событие становится особо значимым, привлекает к себе повышенное внимание, то, естественно, повествование о нем получает многократную вариативную разножанровую реализацию. Так, в частности, сверхтекст политического скандала может включать такие разновидности вторичного дискурса, как интервью, анекдоты, аналитические статьи, мемуары, выступление политиков в прессе, письма читателей, карикатуры и пародийные телепередачи. Такой подход к сверхтексту соединяет в себе понятия горизонтального и вертикального измерений интертекстуальности, разграничиваемых в работе Дж. Фиске (Fiske 1993). Под горизонтальной интертекстуальностью он понимает взаимоотношения между текстами, объединенными единством жанра, сюжета или персонажа. К вертикальной интертекстуальности Дж. Фиске относит связи между первичными, вторичными и третичными текстами.

Нарратив, по мнению Р. Барта, является универсальной формой языкового существования: «рассказывание существует повсюду, во все времена, в любом обществе; рассказывать начали вместе с началом самой человеческой истории; нет, никогда и нигде не было народа, который не умел бы рассказывать; все классы, любые социальные группы создают свои собственные повествования, и нередко случается так, что люди различной, если не сказать противоположной, культуры совместно внимают одним и тем же рассказам: повествование пренебрегает разницей между высокой и посредственной литературой; преодолевая национальные, исторические и культурные барьеры, оно присутствует в мире, как сама жизнь» (Барт 1987: 387). Структуралисты считают, что нарратив подобен языку, усматривая в нем такие фундаментальные семиотические отношения, как «язык – речь» (универсальная нарративная структура – ее конкретные реализации) и «синтагматика – парадигматика». Синтагматическое измерение нарратива позволяет давать логически осмысленное построение последовательности событий по законам причинно-следственной связи или ассоциаций. В парадигматическом измерении нарратив оперирует набором персонажей и обстоятельств «вне времени», соединяя их в событийно-темпоральные последовательности на синтагматической оси (Chatman 1978).

Перейдем к рассмотрению скандала как наиболее яркой разновидности политического нарратива.

Скандал является непременным атрибутом современной политической жизни. К нему нередко прибегают в целях диффамации оппонента по политической борьбе или для привлечения внимания к собственной персоне. В области политики термин «скандал» относят обычно к событиям двух видов. Скандал возникает в том случае, когда становится известно, что политик тайно преследовал личные цели с нарушением законов, публичного доверия и политических норм, либо когда подобные нормы нарушаются им открыто. Кроме того, скандал нередко фабрикуется на совершенно «безобидном» материале, когда вполне законным и моральным действиям дается специфическая, дискредитирующая интерпретация. Политический скандал, наряду с кампаниями протеста, акциями гражданского неповиновения, митингами и др., относится к спонтанным политическим событиям, которые обычно заранее не планируются и происходят как реакция на текущую политическую ситуацию. Скандалы будоражат общественное мнение, становясь на какое-то время стержнем политической жизни и, соответственно, политического дискурса. Наиболее громкие скандалы получают языковую фиксацию и их наименования становятся знаками культурно-исторического кода. Так, например, в американских словарях культурной грамотности представлены следующие названия политических скандалов: Watergate, Teapot Dome scandal, Harding scandals, Iran-Contra Affair (Hirsch et. al. 1993).

В лингвистическом плане скандал представляет собой интересный объект анализа с точки зрения речевых стратегий и тактик, техник политического манипулирования, риторических фигур и стилистических приемов и пр., используемых в так называемом первичном дискурсе скандала, под которым мы понимаем самое первое «разоблачительное» выступление какого-либо политика или сообщение в средствах массовой информации. Предметом нашего анализа, однако, является не генезис скандала и его техника, а дальнейшее языковое существование скандала с момента его возникновения. Поскольку обнародование скандальных фактов вызывает большой общественный резонанс, то коммуникация «о скандале», в отличие от сообщений о других, более «нормативных» политических событиях, не ограничивается первичным дискурсом, но получает дальнейшее развитие подобно кругам, расходящимся от брошенного в воду камня. Можно сказать, что, скандал обречен быть объектом сверхтекста-нарратива.

Что же представляет собой этот совокупный речевой продукт, являющийся одновременно реакцией на скандал и продолжением собственно скандала?

Мы рассматриваем скандал в политике как разновидность конфликтного общения, как сложное коммуникативное событие, включающее тексты разных жанров, объединенные денотативной общностью  неким действием или событием, нарушающим этические нормы и, в силу определенных причин, становящимся достоянием гласности. Поскольку это событие привлекает к себе повышенное внимание общественности, сообщение о нем или общение по поводу него получает многократную вариативную разножанровую реализацию. Так, в частности, сверхтекст политического скандала может включать такие жанры, как информационное сообщение в СМИ, интервью, аналитические статьи, мемуары, выступления политиков в СМИ, письма читателей, анекдоты, карикатуры и пародийные телепередачи.

Взаимодействие отдельных текстов (дискурсных образований) в рамках подобного сверхтекста подчиняется определенной внутренней логике, в его основе лежит некий повествовательный фрейм, коррелирующий с концептуальным фреймом «скандал».

Выявление основных компонентов, из которых складывается представление о типизированной ситуации скандала, является первой ступенью в анализе этого сложного лингвокультурного феномена. Анализ словарных дефиниций слов-идентификаторов фрейма (скандал, scandal, скандалить, scandalize) показал, что скандал имеет двойственную природу: с одной стороны, это некоторое событие, участники которого совершают действия, нарушающие закон или нормы морали. С другой стороны, это событие становится скандалом только в результате предания информации о нем гласности и распространения этой информации. Назовем первый план скандала его денотативным прототипом. Второй план скандала является собственно коммуникативным событием, предметом которого становится денотативный прототип.

Анализ рубрик тезауруса, в которые входит слово-идентификатор, подтвердил, что скандал коррелирует с такими понятиями, как позор, бесчестье, стыд, вина и обвинение, отрицательная оценка, отклонение от нормы, вред, причинение ущерба, оскорбление. В синонимических рядах детальную разработку получает компонент опозоривания, а также целый спектр эмоций, вызываемых скандалом (отвращение, презрение, негодование, досада, огорчение, разочарование, замешательство и др.).

Результаты ассоциативного эксперимента и лингвистического интервьюирования, проведенного среди студентов-филологов ВГПУ, показал, что наибольшей психологической яркостью обладают парадигматические ассоциации, в принципе дублирующие или уточняющие компоненты, выявленные в ходе анализа семантики скандала по толковым, идеографическим и синонимическим словарям (конфликт, разногласия, оппоненты, непримиримость позиций, выяснение отношений, обвинение, ненормативность действий, преступление, улики, широкая огласка, роль СМИ, дезинформация, недоброжелательное отношение, негативные последствия), а также ассоциации культурологического типа, отражающие наиболее актуальные связи (как правило, называются имена участников недавних или текущих политических скандалов: Билл Клинтон, Моника Левински, Чубайс, Ковалев).

Что касается синтагматических ассоциаций, выявленных в ходе ассоциативного эксперимента, то они отражают типичные контексты сочетаемости слова «скандал», принципиально не отличающиеся от отмеченных нами при анализе публицистических текстов, текстов информационных сообщений и прочих составляющих политического нарратива.

Лексическая сочетаемость выполняет две основные функции. Прежде всего, за счет лексической сочетаемости происходит конкретизация и детализация основных узлов фрейма: называются роли и имена всех субъектов скандала, обозначаютсяя действия героев и жертв в рамках денотативного прототипа (описывается предмет скандала – как правило, это различные проявления коррупции) и, кроме того, описываются действия участников в ходе коммуникативного события: одни стремятся его замять, замалчивать, опровергнуть, другие могут вмешиваться в скандал, извлечь для себя выгоду, использовать в своих целях. Последствия скандала для его участников могут быть как отрицательными (опозорить, испортить репутацию, уронить в чьих-то глазах, опорочить соперника), так и положительными (прибавить очки, открыть глаза на что-л., обеспечить себе популярность, чувствовать себя отомщенным). Будучи событием, скандал обладает процессуальностью (фазовостью), имеет временную протяженность (начинается, возникает, получает свое развитие, длится, достигает пика, близится к развязке, заканчивается, затихает, возобновляется); нередко он является звеном в цепочке событий (очередной скандал, многочисленные скандалы, эстафета скандалов, один скандал перерастает в другой). Сочетаемость с прилагательными отражает локализацию скандала (известный вашингтонский скандал), специализацию предмета скандала (финансовый, сексуальный, семейный), масштабы и интенсивность его «раскрутки» (большой, серьезный, нешуточный, огромный сенсационный, беспрецедентный, жуткий), морально-этическую оценку со стороны наблюдателей (грязный, позорный).

Фрейм по своей природе может быть соотнесен с такой единицей восприятия, как целостный гештальт, а знания о типизированной ситуации могут носить как вербальный, так и визуальный характер (Лассан, 1995: 38). В свою очередь, эти визуальные признаки могут быть вербально опредмечены в лексической сочетаемости. В частности, узуальная метафорическая сочетаемость с предикатами позволяет выявить внерациональные, эмпирические признаки концепта абстрактного имени (Чернейко, Долинский, 1996: 2122). Рассмотрим основные метафорические модели концепта «скандал»:

 нечто, до поры до времени скрытое в контейнере, с чего снимается покров, и тайное становится явным (раскрыть, выплеснуться наружу); в то же время возможны попытки вернуть объект в скрытое состояние (покрывать, маскировать, заглушить);

 генезис скандала уподобляется стихийному бедствию  так же, как гроза, пожар, эпидемия, землетрясение, скандал может разразиться, разгореться, вспыхнуть, грянуть; с другой стороны, подчеркивается рукотворный характер скандала, изображаются усилия устроителей по его созданию (вызвать, раздуть, устроить, сфабриковать, разжигать );

 динамика скандала представлена в образе нарыва (назревает, созревает) или колеблющегося пламени (вспыхивает с новой силой, затухает, разгорается);

 субстанция скандала представлена как грязное месиво (ввергнуть, втянуть оказаться замешанным, погрязнуть в скандале);

 скандал осмысляется как звучащая субстанция (громкий, шумный, зазвенел );

 скандал геометрически осмысляется в виде круга (скандал вокруг чего-л., в центре/ эпицентре скандала).

Итак, концептуальный фрейм «скандал» отражает представление о скандале как коммуникативном событии, существующее в когнитивной базе представителей определенного социума.

Фрейм «скандал» обнаруживает ряд общих черт с фреймом «происшествие»: в нем выделяются компоненты «событие», «неожиданность» и «отрицательная оценка» (Плешакова, 1998: 162); очевидно, что эти понятия находятся в родо-видовых отношениях. Основными узлами фрейма являются: 1) субъекты скандала («герои» и жертвы скандала как денотативного прототипа; инициаторы, распространители и наблюдатели скандала как коммуникативного события; 2) действия (действия «героев» денотативного прототипа и действия инициатора/организатора и распространителя по раскрутке скандала); 3) предпосылки и цель действий по распространению скандальной информации; 4) характер воздействия скандальной информации на общественность, ее реакция и оценка, 5) последствия этих действий.

Повествовательный фрейм «скандал» как способ, схема изложения данного события в рамках нарратива коррелирует с основными узлами концептуального фрейма, которые, как будет показано ниже, приобретают характер нарративных текстовых категорий. Если узловые компоненты концептуального фрейма соотносятся со структурными компонентами повествовательного фрейма, то их конкретизирующие характеристики (неожиданность, сенсационность, шокирующий эффект, компромат, недостоверность распространяемой информации, недобрые намерения, причинение вреда, ухудшение репутации, публичное унижение) находят отражение в стилистическом облике нарратива, прагматических стратегиях, тактиках и приемах.

Рассмотрим сюжетно-ролевую структуру политического нарратива на примере разразившегося в ноябре 1997 г. так называемого «книжного скандала». (Существует и альтернативная номинация этого события, содержащая аллюзию к сталинской эпохе – «дело писателей»). Сюжет скандала таков: пятеро высокопоставленных чиновников получают баснословно высокий гонорар за еще не опубликованную книгу о российской приватизации. За этим следует отставка всех соавторов, кроме первого вице-премьера А. Чубайса. Развивается параллельный сюжет: Дума увязывает вопрос о принятии бюджета с отставкой А. Чубайса – своего главного и давно ненавидимого политического противника. В результате неожиданного приезда президента в Думу с обращением к депутатам бюджет утверждается в первом чтении большинством голосов.

Обратимся к нарративным категориям, которые Т. А. ван Дейк выделяет, анализируя иерархическую структуру повествовательной схемы рассказов об иностранцах: Приуроченность к ситуации, Резюме, Ориентация (описание текущих событий), Описание окружающей обстановки, Осложнение (ядро повествования, выражающее социальный конфликт), Развязка (разрешение конфликта), Экспликация (пояснительная информация), Оценка и Заключение (мораль) (ван Дейк 1989). Сходная нарративная структура обнаруживается Т. ван Дейком и в дискурсе новостей: Краткое содержание (Заголовок и Вводка), Главное событие, Фон (социально-политический контекст, предшествующие события, исторический контекст), Последствия (последующие события и вербальные реакции-цитаты), Комментарии (предположения и оценки).

Политический нарратив по своему содержанию и структуре близок к дискурсу новостей, во-первых, потому, что он всегда связан с текущими событиями, действительно являющимися новостями, и, во-вторых, потому, что основным каналом его распространения служат средства массовой информации. Политический нарратив (особенно скандал), в отличие от устных рассказов, основанных на личном опыте, не нуждается в Резюме и Приурочивании к ситуации для того, чтобы заинтересовать собеседника и вовлечь его в коммуникацию. Он начинается непосредственно с категории Осложнения – главного события, составляющего суть скандала. Скандал всегда обрушивается неожиданно, что обеспечивает шоковый эффект, нередко позволяющий инициатору скандала добиваться своих целей. В ходе дальнейшей коммуникации вокруг скандала информация о главном событии, уже переставшем быть шокирующей новостью, постепенно переходит из сильной позиции в фоновую, а на первый план выдвигаются категории Развязки (завершающей собственно сюжетную часть скандала), Экспликации и Оценки.

Для современного политического дискурса характерна высокая степень метафоризации. Так и в анализируемом нарративе о «книжном деле» основные вехи развития сюжета концептуализированы с помощью метафор войны, игры, спорта и театра. Думается, что преобладание военной метафорики объясняется не только концептуальным милитаризмом тоталитарного дискурса советской эпохи и его реликтами в современном русском политическом дискурсе, как считают авторы словаря русской политической метафоры (Баранов, Караулов 1991), – ведь метафора войны имеет значительный удельный вес и в политическом дискурсе других лингво-культурных общностей (Safire 1993). Не менее важным фактором «милитаризованности» политического дискурса является сущностная агональность его объекта отражения, поскольку суть политики – это борьба за власть. Метафорические кластеры войны, игры, спорта и театра служат для воплощения двух способов видения политики: изнутри и извне. Образный ряд «война – охота – игра – спорт» материализует идею состязательности, отражая прежде всего мироощущение участников политического процесса, их восприятие событий изнутри политики. Образный ряд «игра – спортивное соревнование – театр» актуализирует идею зрелищности, отражая точку зрения не участников, а наблюдателей политического процесса.

В анализируемом нарративе метафоры четырех вышеупомянутых кластеров обнаруживаются во всех основных узлах его структуры, создавая, таким образом, метафорический скелет сюжета. Наибольший удельный вес в нарративе приходится на категорию Главное Событие, и именно здесь мы обнаруживаем наибольшее количество как конвенциональных, так и авторских метафор. ^

а) Основной сюжет.

В России грядет Великая Отечественная информационная война; ... грядущее информационное побоище; новое генеральное сражение - за и против Чубайса; Сигнальную ракету к его началу запустил журналист Минкин, обнародовавший сногсшибательную компру; Этого оказалось достаточно, чтобы объявить в коридорах власти всеобщую мобилизацию; На Старой площади ... взорвалась бомба. Именно такой эффект произвели сообщения о том, что главный организатор и вдохновитель ельцинских региональных побед смещен со своего поста; ... банки начали охоту за скальпом Чубайса; Казакова кинули на плаху; вопрос окончательного разгрома группировки Чубайса и изоляции Немцова; президента не могло не насторожить то, какие силы и средства брошены на разгром Чубайса; Ближайшее заседание «четверки» может превратиться в «четвертование»; молодые реформаторы ... оказались не готовы к такому повороту событий; теперь уже они вынуждены были вести арьергардные бои с превосходящими силами противников, в ряды которых охотно встали многие элитные группировки.

б) Параллельный сюжет.

Г. Селезнев от имени думского большинства заявит ультиматум: никакого бюджета до увольнения Чубайса; Премьер был грозен. Он был явно настроен на штурм цитадели под названием Охотный ряд; Премьер почти выиграл схватку в чистом поле. А эта группа хотела смикшировать ее, превратить победу в неопределенное «продолжение следует...»; Обсуждение бюджета в Государственной Думе походило на хорошо срежиссированное театральное представление, в котором зрителя держат в напряжении до последней минуты; Неожиданно, как это бывает в психологических триллерах, на сцене появился главный герой; Что может быть увлекательнее парламент-шоу? Только специальное парламент-шоу с голосованием по вотуму недоверия правительству; ...что за механизмы двигают декорации и что нашептывает участникам действа из-за кулис невидимый режиссер? Все фигуранты спектакля – и парламентские лидеры , и руководители правительства – весь день провели там [в Думе]; Если оппозиция рассчитывала на трехмесячную пастораль до повторного голосования по вотуму недоверия, смею уверить – пасторали не будет. Будет жесткий, спрессованный во времени триллер. Вероятность такого сценария очень высока; Была разыграна комбинация с встречной постановкой вопроса о вотуме недоверия со стороны правительства.

В сверхтексте политического нарратива категории Экспликация и Оценка являются не менее, а даже более важными, чем собственно повествование о конфликте. Именно выражение оценок и анализ обстоятельств (социально-политического контекста события) составляет суть политической коммуникации, поскольку через них, собственно, и происходит продвижение политического процесса.

Таким образом, кто-то играл свою игру; ...война быстро приняла форму вендетты; ...речь идет об обычной коммунальной склоке, хотя и всероссийского масштаба...; Рыжий для битья. Такое едва ли не цирковое амплуа. Цирк. Ненависть. Судилище; Но и представить Бориса Ельцина в этой дуэли пассивной стороной тоже наивно; Борис Ельцин, в отличие от наивных и простодушных зрителей программы Доренко, прекрасно осведомлен, какого свойства пружина заложена в этом детективе; Президент любит тасовать карты, и делает это резко и с размахом; Что может быть конкретным поводом для того, чтобы отдать эту козырную карту? Для сдачи Чубайса нужен не повод, а реальная ситуация ...

Тесно связанные категории Развязка и Заключение благодаря метафоре также имеют оценочный характер.

Молодые реформаторы понесли ощутимые потери в правительстве. Программа-минимум банковской войны – ослабление Чубайса – выполнена; ...потеряли возможность играть первую скрипку, но в правительстве удержались; По сути дела в эти дни в коридорах государственной власти были проведены широкомасштабные военно-информационные учения. Они убедительно показали: в стране есть сила, не подвластная главе государства, способная при желании дискредитировать не только подставившегося первого вице-премьера, а и фигуры более крупного масштаба; Надо признать, на юридическом поле президент пока выигрывает вчистую.

Какую роль играют разные жанры политического дискурса в реализации тех или иных нарративных категорий сверхтекста политического скандала?

Краткие информационные сообщения реализуют преимущественно категорию Осложнение (Главное Событие) в сочетании с категориями Развязка и Последствия.

В аналитические статьях и передачах преимущественно актуализируются категории Комментарии (Экспликация и Оценка) и Фон (социально-политический контекст). Особую роль в экспликации Фона (анализ предшествующих событий) играют аналитические статьи типа «журналистское расследование». В анализируемом нарративе в этой роли, например, выступила статья П. Вощанова с подзаголовком «Почему команду Чубайса постоянно преследуют скандалы?» (ТР). Автор статьи, развивая мысль о закономерном характере нынешнего скандала, приводит целый ряд фактов и «историй» из недавнего прошлого А. Чубайса, попутно развенчивая существующие «мифы» о талантливости, благородстве и бескорыстии «молодого реформатора».

Жанры интервью и опроса коррелирует с категориями Комментарии и Последствия. Опрос отличается от интервью тем, что все участники отвечают на один и тот же вопрос. В зависимости от характера вопроса опрос может соотноситься с категорией Экспликация, например, «Почему Чубайс не отвечает?» (КЪ, №44, 1997) или с категорией Последствия, например, «Как долго Чубайс продержится во власти?» (КП,17.12.97).

Такой жанр, как телеграммы и письма граждан, является одной из форм участия в политическом процессе. С точки зрения содержания их можно было бы отнести к категории Комментарии (особенно Оценка), однако по своему иллокутивному намерению они представляют собой действия (речевые действия), предпринимаемые с целью оказать влияние на ход событий. Поэтому, на наш взгляд было бы логично считать, что в рамках политического нарратива эти жанры соотносятся с категорией Вербальные Реакции. В рамках этой категории реализуются самые разнообразные, преимущественно оценочные, речевые акты. Так например, в подборке телеграмм в защиту первого вице-премьера (КЪ, №43, 1997) представлены следующие речевые акты:

– перформативное и неперформативное выражение поддержки (Выражаю от себя лично и от многих граждан поддержку вашей государственной деятельности и экономической политики. Крепитесь, умные нужны России);

– перформативы возмущения, доверия и благодарности (Мы возмущены фактом давления на правительство. С чувством незаслуженной обиды выражаем вам свое доверие и благодарность за вашу деятельность);

– советы и благопожелания (Дай вам Бог успешно отразить атаки врагов России типа Доренко, Минкина и всех, кто за ними. В сложившейся ситуации ваша работа в данном правительстве бессмысленна);

– предложения (Представляя огромную ценность вашей книги, имею честь предложить за право издания пятьсот тысяч долларов);

– рассуждения, как обоснования оценки (Если вас обвиняют в получении смехотворной для чиновника вашего масштаба взятки, значит ваши недоброжелатели с их деньгами и связями не нашли крупнее греха, следовательно, вы честный, порядочный человек).

Жанр политической карикатуры в юмористической или сатирической форме отражает один из ключевых моментов события и может, на наш взгляд, соотноситься такими нарративными категориями, как Главное событие (Осложнение и Развязка), Последствия (в том числе Вербальные Реакции), Обстоятельства и Комментарии. Так, например, к категории Развязка в анализируемом сверхтексте относится карикатура под заголовком «Люди, которые удивили «Комсомолку» в 1997-м», где среди известных личностей, за новогодним столом мы видим А. Чубайса, который говорит «А я книгу написал – меня выгнали», и сидящего рядом М. Коржакова с ответной репликой «Меня вот выгнали – я книгу написал» (аллюзия на скандально-разоблачительную книгу бывшего телохранителя президента о своем шефе). Реверсия причинно-следственных отношений в репликах персонажей-политиков подчеркивает абсурдность логики политического театра.

В известных работах В.Я. Проппа (Пропп 1928) впервые была показана возможность структурного моделирования повествовательного текста волшебной сказки при помощи ограниченного набора функций (действий) и варьируемых статических элементов. Во всех сказках обнаруживаются одни и те же блоки нарративных функций в одной и той же последовательности: подготовка, осложнение, перемещение, борьба, возвращение, признание. Персонажи сказок классифицируются В. Я. Проппом не столько с точки зрения своих индивидуальных качеств, сколько в плане выполняемых функций, так как для каждого персонажа характерна определенная сфера действий: злодей, герой (жертва или искатель), лжегерой, помощник, даритель волшебного средства, принцесса и пр.

В своей монографии, посвященной телевизионной культуре, Дж. Фиске, ссылаясь на исследования, в которых структурный подход успешно применялся к анализу телевизионных сериалов, использует его в анализе текста теленовостей как нарратива: он выделяет четыре основных функциональных типа нарративных персонажей – герой, злодей, помощник, жертва, – и прослеживает их реализацию в типах социальных ролей, в частности, в материале о борьбе с наркотиками основные персонажи – полицейские, наркодельцы, социальные работники, наркоманы (Fiske 1993). Противопоставление героя и злодея воплощает универсальную архетипическую оппозицию добра и зла, социальной гармонии и беспорядка. Согласно нарративной модели Ц. Тодорова,отправным пунктом всякого повествования является состояние порядка и гармонии, которое нарушается действиями злодея (Тодоров 1975). Именно нарушение и последующее восстановление социального порядка составляет желанный предмет дискурса новостей, ведь само по себе состояние равновесия не вызывает интереса и обычно не является предметом описания, кроме как в оппозиции к беспорядку. Выбор же событий, нарушающих общественный порядок, равно как и выбор того, что составляет порядок, а что – беспорядок, во многом определяется идеологическими соображениями. В этой связи Дж. Фиске анализирует типичный пример освещения в дискурсе новостей производственного конфликта: в качестве события, вызвавшего конфликт, и, соответственно, нарушившего состояние равновесия, выступает действие рабочего или профсоюза, тогда как событием, восстанавливающим порядок, становится действие администрации предприятия или правительственного агентства. Таким образом, профсоюзные лидеры в дискурсе получают роль злодеев, а представители администрации – роль героев. Состояние беспорядка обычно описывается с точки зрения его негативных последствий для потребителей и очень редко с точки зрения проблем и трудностей, которые приходится преодолевать бастующим профсоюзным активистам. Соответственно, такая интерпретация вызывает у зрителей симпатию к героям и жертвам (администрация – потребители) и враждебность по отношению к злодеям (профсоюзам).

В дискурсе политического скандала, несомненно, есть злодей, он же главный персонаж скандала – нарушитель общественного спокойствия, нарушитель этических или правовых норм. Однако, в силу того, что для политического нарратива характерно множество повествователей, стоящих на разных позициях, а также в силу противоречивости самой конфликтной ситуации денотативного прототипа скандала, мы сталкиваемся с явлением ролевой амбивалентности: в разных фрагментах сверхтекста одни и те же реальные политические фигуры исполняют то роль злодея, то роль героя или жертвы.

Так, Чубайс в роли злодея изображается самыми черными красками с использованием следующих стратегий:

– примитивноое и грубоое навешивание инвективных ярлыков (неаргументированных обвинений): корыстолюбивая машина, вивисектор, взяточник, разоритель народа, грабитель неимущих, американский шпион; Как все бандиты, он...; Особый удар Чубайс планировал нанести по детям;

– угрозы и призывы к наказанию, в которых выражена откровенная враждебность со стороны «простых людей»: Вы подлецы, на вас придет управа, у вас руки в крови по локоть и в долларах по самые плечи! Всю эту братию «молодых реформаторов» нужно не только гнать метлой из правительства, по ним давно плачет «Лефортово», их нужно арестовать или хотя бы взять подписки о невыезде;

– разоблачение мифов, основанное на иронии и аргументации с использованием как документированных, так и недокументированных фактов: О Чубайсе сложено немало мифов. Один из них – о его выдающихся способностях генерировать идеи. На самом деле он лишь талантливый компилятор чужих изобретений. «Чубайс не сдает своих» – еще один миф. Не сдает, если это в его личных интересах ...Именно этот скандал разрушил миф о бескорыстии «молодых реформаторов». Борцы за идею предстали заурядными коррупционерами.

В массовом сознании персонализированный образ злодея сливается с образом власти в целом, враждебной простому народу и паразитирующей на его бедах и страданиях; народ, таким образом, выступает в роли жертвы. Даже малограмотные понимают, что к власти пришли монстры и хапуги и стремятся истребить нас. Чубайс и ему подобные миллиарды хапают, а простому народу не за что и булку хлеба купить. В российской глубинке люди в большинстве своем почти не знают, кто такой Березовский, но получили и продолжают получать веские аргументы в пользу своего давнего убеждения, что «в Москве все жулики».

Образ Чубайса-героя создается в числе прочих средств следующими:

– перечислением его заслуг с употреблением превосходных степеней положительных рационально-оценочных прилагательных: входит к когорту самых авторитетных менеджеров России; лучший министр финансов 1997 года по мнению английского экономического журнала; мало кто оспаривает его достоинства как одного из лучших специалистов-управленцев страны, которому удалось сделать реформы необратимыми, стабилизировать финансовое положение России и, наконец, совершить почти невероятное - расплатиться с бюджетниками по долгам правительства;

– выражением положительной моральной оценки на фоне противопоставления предполагаемым истинным злодеям: В стране, где порядочный человек – уже (еще) редкость, воры, указывая на него, кричат: держи вора! Депутаты, ваша депутатская неприкосновенность нужна взяточникам и ворам. А Чубайс честно и открыто заявил о всех своих доходах, их источниках и сумме налогов, которые он полностью заплатил;

– противопоставлением человека, которого подставляют, сваливая на него самую неблагодарную работу, тем, кто прячется за его спиной и снимает все сливки, причем здесь используется как прямая номинация, так и развернутая ироническая метафора: Не мог премьер решить проблему честного бюджета – пришел Чубайс, провел секвестр, всех обидел, а премьер – на коне. Демократ из штрафбата в очередной раз взломал оборону противника, находясь под перекрестным обстрелом и с фронта, и с тыла, и с флангов. Все, больше он не нужен, пусть для приличия еще посидит на посту первого вице-премьера, скажем, до нового года, а потом - в сторону.. Теперь надо подтягивать кухни, обустраиваться на захваченных территориях, делить трофеи.

– речевым актом благодарности: Спасибо, Чубайс! Огромное спасибо [газете] за целых ТРИ статьи в поддержку А. Чубайса;

– ссылкой на фактические данные о гонорарах, которые получили за свои книги ряд отечественных и зарубежных политических деятелей (эти суммы значительно превышают гонорары, полученные Чубайсом и его коллегами).

В анализируемом нарративе Чубайс предстает не только как герой, но и как жертва: Он очень ослаблен, и у него нет ресурсов. Конфликт ...нанес серьезнейший удар по опоре молодых реформаторов, оказавшихся не готовыми к такому повороту событий. Восприятие образа жертвы усиливается за счет множественности субъектов, фигурирующих в противопоставлении к нему в функции злодеев: конкретные журналисты, ангажированные средства массовой информации, Б. Березовский и его банковская группировка, мэр Москвы, лидеры оппозиции и Дума в целом: Президент страны предал свою целеустремленную команду реформаторов по наущению кучки жуликоватых евреев. Небывалое дело: коммунисты, яблочники, эндээровцы, сплотившись в едином парламентском порыве, забыв про прежние распри и обиды, крепко взялись за руки и цепью двинулись на Белый дом: «Долой Чубайса!» Стало понятно, почему президент, несмотря на все писательские прегрешения Чубайса, не отдал его на полное съедение оппозиции.

В параллельной сюжетной линии (эпизод с голосованием по бюджету ) в роли героя, несомненно, выступает сам президент, так как он предпринимает активные действия для восстановления ситуации равновесия: Как приезд, так и выступление (впервые за всю историю существования Госдумы РФ) главы государства были экспромтом, причем на редкость удачным. Можно не сомневаться, что это очередной «сильный ход» или «удачный шаг». Конфликт властей обострился настолько, что впервые за все время существования Думы президент вынужден был своим личным вмешательством предотвращать вынесение вотума недоверия правительству и обеспечить принятие бюджета а первом чтении.

В нарративной функции помощника (персонаж, который помогает герою бороться со злодеем и преодолевать трудности), на наш взгляд, выступает сам повествователь, ибо политический дискурс – это дискурс участия: вступая в него, неизбежно вступаешь и в поле политики. Высказывая ту или иную точку зрения, неизбежно поддерживаешь одну из сторон, помогая ее выиграть борьбу с противником.

Р. Барт, говоря о многоголосии художественного текста, выделяет пять основных кодов, структурирующих ткань повествования: семный, акциональный, символический, культурный и герменевтический коды (Барт Р. 1994а; 1994б). Р. Барт противопоставляет такие понятия как персонаж и образ: если персонаж задается комбинаторикой сем, создающих неповторимую индивидуальность личности, то образ представляет собой «безличную и ахронную комбинацию символических отношений» (Барт Р. 1994а: 83); таким образом, персонаж создается на уровне семного кода, а образ является частью символического кода. Символический код, по Барту, представляет собой набор бинарных оппозиций, отражающих наиболее глубинные, культурно значимые ценностные категории: добро – зло, жизнь – смерть, свет – тьма, природа – культура, люди – боги, внешнее – внутреннее, и т.д.

В политическом дискурсе мы редко имеем дело с индивидуально-психологической проработкой персонажей (исключение составляет жанр политического портрета и, возможно, интервью); в большинстве случаев персонажи политического нарратива представляют собой типажные фигуры, обобщенно обозначающие основные роли современного политического театра.

В анализируемом политическом нарративе символическое противостояние сил добра и зла конкретизируется на двух уровнях:

– оппозиции социокультурных (этических) ценностей: честный – жулик, вор, коррупционер; благородство – подлость; закон – беззаконие;

– оппозиции политических сил и группировок: реформаторы – консерваторы; реформаторы – аппаратные структуры; реформаторы – банковская олигархия; Дума – правительство; демократы – коммунисты; народ – государство, государственная власть; власть – бизнес.

В отличие от оппозиций этических ценностей, актуализованных языковыми антонимами, номинации, в которых объективируются оппозиции политических сил, являются прагматическими антонимами.

Специфику политического дискурса составляет тот факт, что отнесенность к тому или иному звену базовой этической категории добра и зла в значительной степени рассматривается сквозь призму оппозиции «свой - чужой». Поэтому, в зависимости от политической позиции повествователя, одни и те же персонажи нарратива могут воплощать разные образы; именно этим объясняется и ролевая амбивалентность, о которой речь шла выше.

Таким образом, политический нарратив представляет собой специфическое дискурсное образование, характеризующееся всеми основными категориями, присущими повествованию в таких видах дискурса как художественный текст, фольклор, телесериал, новости и реклама. Политический нарратив – это разновидность сверхтекста, образованного на основе общности содержания и персонажей. Скандал, в силу своей коммуникативной специфики, относится к числу политических событий, имеющих наибольшие шансы стать предметом такого рода сверхтекста.

Основными характеристиками политического нарратива являются:

– общественная значимость сюжета;

– двуплановость сюжета: денотативный прототип нарратива и сам нарратив как коммуникативное событие;

наличие сюжетно-ролевой структуры: сюжет представляет собой типовую модель политического события, роли – типовые агенты политики;

• протяженность во времени и необязательная завершенность

сюжета;

– комбинация первичных и вторичных текстов (дискурсов), отражающих, соответственно, собственно событие и реакцию на событие;

– множественность изложений и, соответственно, множественность повествователей;

– сочетание содержательного единства с множественностью и неоднозначностью модальных установок;

– ролевая амбивалентность как следствие несовпадения ценностных доминант, отражающих точку зрения группового субъекта и определяющих политическую позицию повествователя;

– сочетание горизонтального и вертикального измерений интертекстуальности;

– взаимодействие оппозиций социокультурных (этических) ценностей и оппозиций политических агентов (идеологий);

– варьирование текстов, составляющих сверхтекст нарратива, по таким параметрам, как степень достоверности, степень дистанцированности адресата и адресанта, соотношение фактуальной и концептуальной информации.

Выводы по главе IV

По характеру ведущей интенции разграничиваются в жанровом пространстве политического дискурса разграничиваются три типа жанров, коррелирующие с базовой семиотической триадой: а) ритуальные жанры, в которых доминирует фатика интеграции; б) ориентационные жанры, представляющие собой тексты информационно-прескриптивного характера; в) агональные жанры, в которых превалирует акционально-побудительный аспект политической коммуникации. Прототипным жанром интеграции является инаугурационная речь, к числу прототипных агональных жанров относится лозунг, а одним из типичных жанров ориентации является партийная программа.

Многомерность и сложность политического дискурса проявляются в возможности дифференциации его жанрового пространства по следующим параметрам: градация институциональности, субъектно-адресатные отношения, социокультурная дифференциация, событийная локализация.

Градация прототипности /маргинальности жанра в полевой структуре политического дискурса обусловлена следующими признаками: степень выраженности ведущей интенции (борьба за власть), первичность – вторичность жанра, наличие – отсутствие пересечений с другими разновидностями дискурса.

 Тексты инаугурационных обращений взяты из следующих источников:

1. American Perspectives: The United States in the Modern Age. – Washington, D. C.: USIA, 1992.

2. http://www.pub.whitehouse.gov/search/white-house-publications

 Здесь и далее дается подборка примеров из разных источников, поэтому их не следует воспринимать как связный текст.