Ч.Сеймур, профессор йельского университета, эксперт делегации сша на конференции

Различные историки... изображали мирную конференцию как место прямого столкновения между двумя концепциями, одну из которых олицетворял Клемансо, а другую – Вильсон, как столкновение между злом старой европейской дипломатической системы и добродетелью идеализма нового мира. Такое изображение привлекательно для тех, кто не хочет попытаться понять сложность исторической правды. В действительности мирная конференция отнюдь не была столь проста. Она явилась не столько дуэлью, сколько всеобщей свалкой, в которой представители каждого государства боролись за утверждение своих особых методов достижения мира. Цель у всех была одна и та же - избежать повторения четырехлетнего всеобщего опустошения; методы же, естественно, были разные, так как перед каждым из них стояли разные проблемы.

Каждая страна неизбежно предлагала решение, окрашенное ее собственными интересами. В известном смысле это в такой же мере относилось к Соединенным Штатам, как и к Франции, Италии и Великобритании. Мы очень мало теряли, заявляя, что не возьмем себе никакой территории (в которой мы не нуждались) и никаких репараций (которых мы не могли бы взыскать). Наши интересы целиком заключались в обеспечении режима всемирного спокойствия; наше географическое положение позволяло нам с полной безопасностью выступать за разоружение и арбитраж. Идеализм Вильсона вполне отвечал здравой реалистической политике.

Между тем американские методы не столь совершенно подходили для решения специфических проблем европейских государств, над которыми довлели географические и исторические факторы. В соответствии с американской программой сами мы не отказывались ни от чего такого, что представляло бы ценность, между тем от европейских государств мы не требовали отказа от многого такого, что казалось им самой сущностью их безопасности. Мы могли утверждать, что войну вернее всего можно предотвратить с помощью разоружения и политики примирения. Французы же отвечали, что англичане и американцы потому могут позволить себе подобное рассуждение, что они защищены Ла-Маншем и Атлантическим океаном, в то время как Франция слишком часто подвергалась вторжению, чтобы не настаивать на более основательных гарантиях, чем письменные обещания. Мы могли утверждать, что лучше было бы списать германские репарации как безнадежный долг, а европейцы отвечали: "Неужели мы, подвергшиеся нападению, должны заплатить за все и позволить агрессору уйти без малейшей царапины? Не бывать этому, пока мы не использовали последней возможности, чтобы заставить его платить".

Если даже сами лидеры стран Антанты соглашались с разумностью американских предложений, то принять их мешала сила общественного мнения. Клемансо заклеймили как предателя, потому что он отказался расчленить Германию; если бы он уступил в вопросе об оккупации Рейнской области, его вышвырнули бы из правительства и заменили бы более упрямым премьером. Ллойд Джордж признавал, что оценка широкими кругами степени германской платежеспособности абсурдна, но он отнюдь не желал выступать с подобными заявлениями перед избирателями. Орландо охотно принял бы компромиссное решение по адриатическому вопросу; но этой возможности его лишали политические силы, действовавшие в Италии. Премьер-министры далеко не обладали полнотой верховной власти. Разбудив во время войны народные страсти, а это являлось изведанным средством воюющих сторон, – они породили Франкенштейнское чудовище, перед которым они теперь сами были беспомощны. Они могли идти на компромисс, если они были достаточно искусны, но уступать им не позволили бы.

Архив полковника Хауза. Т. 4. С. 296-297.

* * *