Экзистенциально-аналитическая пред-структура онтологии развития

Телеологическая предвзятость человека относительно смысла своего бытия-в-мире фиксируется Хайдеггером в понятии пред-структуры понимания (Vor-Struktur des Verstehens). Подход к структуре бытия человека в мире как объекту науки и выделение в нем предметных регионов естественных, гуманитарных или социальных наук есть лишь одна из форм предвзятия (Vorhabe), соответственно, одна из перспектив усмотрения (Vorsicht) смысла и возможных концептуальных решений (Vorgriff) в его уразумении. То есть научное знание есть лишь один из вариантов пред-структуры понимания, соответственно, один из проектов (Entwurf) существования человека. Причем, это отнюдь не подразумевает скептического релятивизма, утверждающего, что всякая добытая человеком истина есть не более чем субъективная проекция или артефакт его деятельности, и что, поэтому, все усилия его пытливого ума обречены на «круг в доказательстве». Следует говорить о герменевтическом круге как особом принципе обоснования истинности знания, в соответствии с которым полученное знание всегда открыто для возможной оптимизации в отношении его соответствия смыслу бытия. В этом суть хайдеггеровской метафизики понимания.

Привычное значение слова понимание подразумевает, прежде всего, способность понять кого-то, понять текст, символ, произведение искусства, словом, усвоить смысл как продукт ментальной деятельности. Но усвоение сообщенного смысла, как и его создание, и возможность его сообщить другому, предполагает понимание, которое, вопреки антиномиям Канта, является a priori присущей нам способностью постижения чего-то не созданного рассудком и воображением. Именно поэтому: истина есть прежде всего несокрытость (Unverborgenheit) бытия, как определенная заданность смысла; и человек, которому вверена метафизическая задача постижения этого смысла, не просто проецирует понимание на действительность, но «имеет быть» (zu sein hat) посредством него; и то, как исходно есть человек во всем необозримом многообразии его проектов, следует обозначить как забота (Sorge).

Будучи структурообразующим принципом человеческого бытия-в-мире, забота присуща ему всегда и везде, даже если мы не изъявляем желания заботиться о чем бы то ни было или сама жизнь препятствует реализации этого принципа. В любом случае мы тотально детерминированы заботой, причем это ни в коем случае не означает некой мрачной обреченности, о чем будет специально сказано в заключение нашего наброска. То, на что направлена забота, есть смысл бытия, если же спрашивать о смысле заботы, то он будет заключаться в экзистенциальной временности (Zeitlichkeit). Собственная темпоральная динамика заботы, характеризующаяся принципиальной взаимообратимостью (экстатичностью) моментов прошлого, настоящего и будущего, является условием понимания тождественности и целостности структуры нашего бытия-в-мире, соответственно, истинности понимания как его соответствия предвосхищаемому смыслу бытия. А поскольку в самоистолковании человека неотъемлемо присутствуют тенденции, вносящие в понимание двусмысленность, забота предполагает решимость (Entschlossenheit) обращения к смыслу, которая, подчиняясь логике герменевтического круга, осуществляется «в противоходе» (im Gegenzug) к этим тенденциям. Поэтому кажущийся экзистенциалистский ригоризм аналитики Dasein не должен уводить от понимания ее методологической функции, заключающейся в том, что экзистенциалии (Existenzialien), составляющие ее концептуальный каркас, призваны выявить зависимость объективной истинности, как соответствия логических высказываний и действительности, от истины как смысловой аутентичности инициируемых субъектом познания проектов.

Какова же тогда онтологически объективная мера аутентичности нашего, всегда предвзятого, отношения к смыслу, и в чем заключается не только методологическая специфика онтологического понимания, но и мобилизационная мощь (M?glichsein) субъекта, коль скоро он, в оптике пред-структуры понимания, выступает и в качестве субъекта познания, и в качестве субъекта действия? Ключевым здесь является понятие мгновения ока (Augen-blik), с помощью которого Хайдеггер обозначает актуальный момент темпоральной структуры решимости. «Мгновение ока, - пишет Хайдеггер, - происходя из решимости, вглядывается прежде всего и единственно в то, что решающе в ситуации поступания»[5] . Это значит, что эмерджентность (новизна), усмотрения которой требует уникальный момент принятия решения, будет доступна не отстранившемуся от всего привычного и воспарившему над ситуацией созерцанию, но той особой интуиции, которая, в отличие от созерцания, способна преодолеть самозабвенный и выжидательный дрейф обыденной темпоральности. Такая интуиция позволит установить те оптимальные взаимосвязи моментов прошлого опыта и принимаемых сейчас решений, которые разомкнут круговую структуру экзистенциального проекта в отношении смысла, релевантного исторической динамике (Geschichtlichkeit) бытия субъекта. Именно тогда момент истины становится не поводом для болтовни, но результатом осмысленных действий.

Возможность выполнения этой ситуативной интуиции смысла коренится в опыте экзистенциальной тревоги (Angst) – том самом умонастроении (Stimmung), которого избегает наше обыденное сознание. Опыт тревоги может быть понят как разрыв, обнаруживающий антагонизм каузального и телеологического измерений детерминации проекта, рефлективного и дорефлективного уровней самосознания, объективного (наличного, онтического) и проективного модусов бытия субъекта. Каузальная детерминация, как факт брошенности человека в биологически и социально детерминирующие обстоятельства, конституирует объективный аспект понимания, и основанием этого понимания является рефлексия. Та самая рефлексия, на которой строилась классическая философская традиция, снабдившая нас категориями объекта и субъекта, субъективного и объективного, теории и практики и т.д. Освоив эти категории, мы преуспели в каузальном самоистолковании, но затрудняемся в определении смысловой траектории своего жизненного пути и преодолении разрыва, обнаруживаемого в опыте тревоги. Очевидно трудность в том, что телеологическая детерминация проекта связана с дорефлективным уровнем самосознания, и для своего уразумения и воплощения требует не обращения к своей самости, но самотрансцендентации. В этом и заключается экзистенциальный форсаж заботы как впереди-себя-бытия (Sich-vorweg-Sein). Соответственно, задача преодоления разрыва вынуждает субъекта брать на себя ответственность за свое бытие-объективно-обусловленным, рассматривая его в перспективе своего экзистенциального проекта как ресурс и инструмент реализации смысла.

Тревога, обнаруживая факт зависимости от воли субъекта, возможности найти и реализовать смысл, а также опасности упустить эту возможность, заставляет его перестраивать рефлексию в тот режим, при котором прошлый опыт не проецируется на ситуацию, но, напротив, координируется относительно своей ситуативной релевантности. И поскольку даже самая обыденная ситуация несет в себе элемент новизны (эмерджентности), пусть бесконечно малый, но делающий ее не вполне релевантной привычным способам понимания и создаваемым ими аналогиям, ожиданиям, намерениям, субъект вынужден привносить в свои действия нечто, не имеющее прецедентов в его опыте. Найти это новое ему помогают совесть и, как ни парадоксально это звучит, его собственная смерть.

В понимании собственной смерти следует акцентировать внимание именно на «собственности», то есть, прежде всего, отношении смерти к конкретному индивидууму, и в силу этого, ее подлинной возможности для него. В этом смысле, очевидно, не вполне приемлемо понимание смерти как силы, подчиняющей организм «инстинкту самосохранения», а также, понимание, в котором она выступает как момент «развоплощения души». Между прочим, заметим, что этот последний способ понимания не следует жестко привязывать к христианской традиции, поскольку Символ Веры включает в себя, относительно смерти, лишь одно: «чаю воскресения мертвых», и ни к каким загробным путешествиям не апеллирует. Что касается понимания смерти как экзистенциальной мобилизующей детерминанты, то в данном случае ключевым является бытие к смерти (Sein zum Tode), сообщающее пониманию предвосхищение возможной аннигиляции твоего бытия-в-мире как целостной проектной структуры. И важно тогда не только, преодолев легкомыслие, вспомнить о бренности своего бытия. Гораздо важнее здесь оптимизирующая роль смерти, заключающаяся в антиципации (предвосхищении) того возможного значения, которое приобретут твои поступки по окончании твоего жизненного пути.

Именно эта антиципация настраивает тревогу в том оптимальном режиме, который позволяет расслышать зов совести (Ruf des Gewissens) и придать ей статус свидетельства (Bezeugung), являющего смысл в ситуации поступка. Соответственно, в поступке, реализующем смысл, человек, высвобождая волю-иметь-совесть (Gewissen-haben-wollen), решается на то или иное действие, а не подгоняет его под универсальный императив или просто выгодные, с той или иной точки зрения, нормы. В противном случае экзистенциально-нравственная мотивация сводится к поступкам ради «чистой совести», обрекая человека на неразрешимые ценностные антиномии, либо вводя в самообман, либо провоцируя расчетливую подлость.

Тревога, совесть и смерть, рассмотренные в качестве элементов экзистенциально-аналитической пред-структуры понимания, представляют собой те бытийные механизмы, которые, независимо от нашего социального положения и профессиональной деятельности, политических и идеологических убеждений, рождают в нас сущностной импульс заботы о смысле, и определяя истинность нашего самопознания и глубину нашей веры, составляют мобилизационный потенциал нашего развития.