Полемический аспект вопроса о смысле жизни (постановка проблемы)

В наше ультрапрагматичное время, размышления о смысле жизни воспринимаются, в лучшем случае как факультативная риторика, чаще как рефлексия, питаемая чувством страха перед жизненными обстоятельствами и беспомощностью в решении жизненных проблем, и уж во всяком случае как сугубо схоластическое занятие, причем «схоластическое» и в смысле воспарившего над действительностью теоретизирования, и буквально: досужее (от греч. schole – досуг, праздность), не имеющее отношения к повседневной практике. Такова точка зрения обыденного сознания, которое, основываясь на тавтологическом постулате: «жизнь – для того, чтобы жить», и противопоставив «бесплодной» рефлексии «здравый» смысл, уже решило и за жизнь, и за ее предназначение. Однако, очевидно, что онтологическая релевантность точки зрения, делающей смысл жизни предметом досужей болтовни (Gerede) и апеллирующей, при этом, к здравому смыслу, весьма проблематична, как, впрочем, проблематичен и онтологический статус ее субъекта. Всякий раз, принимая эту точку зрения, мы в то же время должны признать, что ее «автор» – это всегда некто (das Man), но никогда не кто-то конкретный, будь то отдельная личность, определенное институциональное сообщество или народ как культурно-исторические субъекты. Прежде всего, в плане наметившейся онтологической проблематизации, следует заметить, что вопрос о смысле жизни никогда не предполагает чисто когнитивного отношения человека к своему существованию. Существование человека есть его «онтическое дело» (eine ontische Angelegenheit), - говорит Хайдеггер[3]. Это значит, что поиск смысла жизни мотивирован не исследовательским интересом и уж тем более не праздным любопытством (Neugier), но необходимостью решения задачи, заключающейся в том, как распорядиться тем отрезком времени, который составит твой жизненный путь. Однако, поскольку осуществление этой экзистенциальной задачи предполагает столь же необходимое осознание себя в качестве автора своих решений и поступков, а это осознание сталкивается с фактом «бытия-не-по-себе» (das Nicht-zuhause-sein) как брошенности (Geworfenheit) в повседневную действительность и обусловленности ее требованиями и задачами, постольку, пытаясь постичь возможность реализации смысла своей жизни, ты всегда остаешься ни с чем. Ужасом (Angst) перед этим ничто, ставящим под вопрос экзистенциальную идентичность каждого из нас, собственно, и вызван к жизни «здравомыслящий некто», убеждающий если не в тщетности поиска смысла жизни, то, по крайней мере, в нецелесообразности попыток сделать этот поиск мотивом своих поступков. Можно заметить, что, усматривая в экзистенциальном поиске лишь маскировку рефлектирующего бегства от жизни, этот «некто» лишь проецирует собственный эскапизм в отношении ее смысла.

Выходит, что, в действительности, поиск смысла жизни – весьма рискованное предприятие, в связи с чем нельзя не отметить серьезной обоснованности экзистенциального демарша, который провоцируется нашим анонимным визави, внушающим: «такова жизнь!». Ведь сквозь этот фундаментальный факт нашего падения (Verfallen), как пребывания в условиях, во многом не подвластных нашим попыткам их изменить, проглядывает конечность нашего бытия-в-мире (In-der-Welt-Sein), которая, будучи в высшей степени определенной и, одновременно, столь же неопределенной относительно срока, собственно и является истоком как философской или поэтической завороженности мимолетным мгновением человеческой жизни, так и безоглядной погони за материальным благополучием и сиюминутным успехом.

Итак, если обыденному сознанию и не удается окончательно нивелировать нашу обеспокоенность смыслом своего существования, то, апеллируя к «здравому смыслу», оно вносит двусмысленность (Zweideutigkeit) в самый исток онтологического вопрошания. Вместе с тем, именно эта противоречивая ситуация позволяет зафиксировать то метафизически важное обстоятельство, что неизбывная полемика, происходящая в самой сердцевине человеческого существования, инициирована именно его смыслом. Последний является, таким образом, принципиально не устранимой реальностью, и мы всегда и при любых условиях оказываемся предвзяты относительно смысла жизни, причем так, что он не навязывается рефлексией и не является поэтому сугубо ментальным продуктом, но всегда преднаходится в окружающем мире. И хотя эта преднаходимость выступает зачастую в отрицательном модусе «бессмыслицы», в пределе речь должна идти о задаче, которая поставлена пред каждым из нас самой жизнью, и решение которой поэтому не должно быть беспечно вверено «обстоятельствам», препоручено анонимному «другому» или отдано на произвол индивидуального «свободного выбора».

Каков же мобилизующий механизм поиска смысла жизни, как найти тот промежуточный путь между ответственным по отношению к этому смыслу, но созерцательным по отношению к жизни философствованием, и равнодушной к смыслу, но деятельной по отношению к жизни прагматической суетой? И какова, тогда, логическая структура экзистенциального анализа смысловой динамики субъекта развития? Задача реконструкции этой структуры заставляет нас перевести вопрос о смысле жизни в плоскость методологии.