Глава Ill

Четыре причины умалчивания

Долг исследователя - смотреть в лицо досадным фактам и воспроизводить ситуацию такой, какая она есть. Я предви жу ваш вопрос. Вы спросите меня: если он имел такую зна чимость, как могло произойти, что так мало было известно и о Ле Боне, и о психологии масс в целом? Почему, наконец, его произведениями пренебрегали, а то и создавали им дур ную славу? В мои намерения не входит ни приходить на по мощь его идеям, ни исправлять положение дел - они в этом почти не нуждаются. Но мне хотелось бы показать, в чем, по-моему, состоят причины умалчивания.

Первая - посредственность его книг. В большинстве своем это тексты на потребу дня, будоражащие воображение читателя, преследующие цель понравиться ему, сказать то, что он желает слышать. Чтобы завоевать широкую публику, нужно уметь кратко, в двух словах, обрисовать, объяснить и подвести итог. То есть идти на риск, в том числе и на риск быть поверхностным. Назовем вещи своими именами: Ле Вон обладал талантом делать открытия, но ему не всегда удава лось их разрабатывать. Его суждения слишком пристрастны, наблюдения бедны. Все это не очень глубоко. Трудно читать его хлесткие суждения о массах, революции, рабочем классе, не испытывая досадного недоумения перед этой лавиной пре драссудков и озлобленности по отношению к тому, что в ка ком-то смысле его самого гипнотизируетR*.

Вторая причина более деликатного свойства. По своему социальному происхождению Ле Бон принадлежал к буржуа зно-либеральной традиции и, таким образом, он в своих ис следованиях настроен против революции, социализма и сла-Век толп

бостей парламентской системы, выражаясь при этом языком сырым, шероховатым, неотточенным. Сегодня все измени лось. То, что в начале века представлялось неясной возмож ностью, стало очевидной реальностью. Та же самая традиция должна смело встречаться лицом к лицу с теми же самыми проблемами, поставленными революцией, социализмом и так далее, но в гораздо более экуменическом ключе и тегга иосе. Она оттесняет Ле Бонов и Тардов и замещает их более дипло матичными профессорами: Веберами, Дюркгеймами, Парсо-нами, Скиннерами, говоря только об умерших и не беспокоя живых. Аналогичные выводы они просто облачают в более рафинированную форму. Их наука более приглажена и, на зывая вещи своими именами, более идеологизирована.

В любом случае она более приемлема для интеллигентс кой и университетской среды, имеющей левую ориентацию, в стране, где власть всегда оставалась в руках правых и центра. Эта среда продолжила развитие идей и самих общественных наук, не возвращаясь к скомпроментировавшим себя вопро сам. Что касается Ле Бона, то его сразу же исключили из этой среды. Как будто его и не было.

"В первую очередь он сам противостоял французской униве рситетской организации, которая никогда не признала авто ритетной ни одну из его амбициозных научных работ, за иск лючением "Психологии толп": ее постигла участь замалчивания**."

Третья причина заключается в том, что любые партии, средства массовой информации, так же как и специалисты в области рекламы или пропаганды, используют его принципы, я бы сказал, его рецепты и трюки. Однако никто не собирает ся в этом признаваться, поскольку в этом случае весь пропа гандистский инструментарий разных партий, дефиле руково дителей на телевизионных экранах, зондирования общественного мнения предстанут тем, что они есть на самом деле: элементами массовой стратегии, базирующейся на ир рациональности. О массах охотно рассуждали бы как о нера зумных, но нельзя: ведь им внушают как раз обратное.

Впрочем, психология и политика существуют отдельно одна от другой. На разные голоса кричат о том, что первая не слишком важна для второй. Проясним этот момент. Разуме ется, есть политика, для которой психологии не существует, точно так же, как есть психология, для которой не существу ет политики. Тогда как политика, являющаяся психологией, и психология, являющаяся политикой, беспокоят одновре менно и защитников классической концепции революции и

102

Ле Бон и страх перед толпами

демократии, и защитников чистой науки. И беспокоит Ле Бон, соединивший то, что все предпочитали разводить. Он поставил нас перед лицом фактов, с которыми трудно ми риться. Об этом свидетельствует знаменитый немецкий эко номист Шумпетер:

"Значимость иррациональных элементов а политике мо жет всегда связываться с именем Гюстава Ле Бона, основате ля, по крайней мере первого теоретика, психологии толп. Подче ркивал, хотя и с некоторым преувеличением, реалии человеческого поведения, в условиях массовых скоплений автор поставил нас перед лицом зловещих явлений, о которых каж дый знал, но которым никто не желал смотреть в лицо, и тем самым нанес серьезный удар по тай концепции человеческой природы, на которой зиждется классическая доктрина демок ратии и демократическая легенда о революциях** "

Наконец, четвертую причину мы находим в его полити ческом влиянии. Его идеи, рожденные во Франции, были пе реняты фашистской идеологией и практикой. Разумеется, их систематически применяли для завоевания власти почти пов сюду. Но в Германии и в Италии, и только там, его призна вали безоговорочно. Таким образом, все проясняется. Если вы спросите, почему Ле Бона следует игнорировать, вам ответят: "Ведь это фашист". Вот так! Если бы желали предать ауто дафе без огня и пламени книги, проповедующие идеи, анало гичные его идеям, то нужно было бы к ним добавить произ ведения, например, Фрейда и Макса Вебера*. Все, что направлено против последнего, в равной мере может быть вы двинуто и против Ле Бона. За исключением того, что ему вы пала незавидная честь быть прочтенным Муссолини и Гитле ром. Флобер об этом говорил: "Почести бесчестят". Они также и предают забвению.

Нет ничего более естественного в этих обстоятельствах, чем осудить создателя психологии толп. Даже если мы знаем из его произведений, что он предпочитал муки демократии безмятежности диктатур. Ратуя за первую, он видел во вто рой лишь крайнее средство. По его мнению, любая диктатура отвечает требованиям кризисной ситуации и должна исчезать вместе с самим кризисом: "Их полезность преходяща, их власть должна быть недолговечной''**. Продлеваемые и под держиваемые сверх необходимого, они приводят любое об щество к двум смертельным опасностям: размыванию ценно стей и падению нравов. Он тем самым предостерегал французов, на протяжении века уже испытывавших на себе

Дек толп.

власть двух Наполеонов, против искушений и риска новой диктатуры. В конечном счете он желал сохранить свободы во Франции, для которой единственная революция закрыла бы путь другим. Он безапелляционно осуждает любые формы диктатуры, включая ту, которую ему вменяют в вину: фа шистскую диктатуру*R. Так что наклеенный ему ярлык был, мягко говоря, предельно неточным. Признаюсь, я бы не рис кнул нарушить это молчание, если бы не обнаружил, что оно существовало только во Франции. Немецкие мыслители пер вой величины, убежденные антифашисты Брех, Шумпетер, Адорно, не стесняясь обращались к Ле Бону, чтобы уяснить явление тоталитаризма и бороться с ним. Адорно идет дальше и разоблачает идею об исключительной связи психологии толп с фашизмом как просто слишком удобный предлог:

"Почему же, - задается он вопросом, - прикладная психо логия групп, которую мы здесь обсуждаем, более специфична для фашизма, чем большинство других течений, исследующих сред ства массовой поддержки? ни Фрейд, ни Ле Бон не предпола гали подобного отличия. Они говорили о толпах "как таковых", не делая различий между политическими целями вовлеченных групп*."

Как человек не может избавиться от своей тени, так и все поколение может постигать идеи и судить о них, только соотнося их со своими идеями и собственным опытомR*. А по следние толкают нас к остракизму по отношению к Ле Бону и к психологии масс в целом. Мне нужно было показать здесь причины этого, очистив их от всего необоснованного. Я не стремился их обсуждать прежде оговорок, которые я раз деляю. На этом моя роль биографа заканчивается.