Глава VI Эрос ч. Мимесис

Предыдущие главы показали нам совокупность отноше ний между людьми, которые заключены в словах "любовь" и "идентификация". Они относятся к двум группам желаний. Нам известно к каким: желания влюбленности, которые стремятся отвлечь личность от самой себя, чтобы объединить ее с другими, и миметические желания, представляющие со бой стремление к идентичности, исключительной привязан ности к другому, к четкой модели. Первые подталкивают нас объединяться с людьми, которыми мы желали бы обладать, вторые - с людьми, воплощающими то, какими мы хотели бы быть. В принципе, этих двух понятий достаточно, чтобы объяснить симптомы психологии толп.

Предвижу ваш вопрос: что же это меняет по отношению к тому, что мы видели до сих пор? С точки зрения содержа ния очень мало, но с точки зрения теории очень много. До

326

Садни верный последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

сих пор полагали, что все можно объяснить одним лишь ди намическим фактором, желанием влюбленности. Идентифи кация была лишь механизмом отвлечения от нее, внутренним подавлением инстинкта. Именно недостаток возможности лю бить кого-то - своего отца, начальника и т.д. - заставляет нас идентифицироваться с ним. Впредь мы будем рассматри вать ее как второй динамический фактор, автономный и нес водимый к другим. Эрос не зависит от миметической модели, как Мимесис не зависит от эротической модели - вот посту лат, которым мы руководствуемсяR*. Любое человеческое су щество пытается разрешать конфликты, вытекающие из это го: между многочисленными желаниями либидо и между либидо и требованиями миметических желаний, связанных с реалиями социального мира.

Такая двойственность между Эросом и Мимесисом, по-моему, существенно рационализирует наши объяснения пси хологии толп. Коллективные отношения могут поворачивать ся к людям со стороны любовной страсти. Тогда они связы вают их и объединяют. Они могут обнаруживать себя в виде повторений и подражаний. Тогда они принуждают людей становиться похожими друг на друга или противостоять друг другу в соответствии с тем, похожи или нет они на образец.

Эта двойственность отдаляет нас от теории Фрейда, в строгом смысле. Однако мы продолжаем сверяться с ней. В его трактовке эти две психические силы, два инстинкта всег да противопоставлялись для объяснения важнейших феноме нов. Уточнения, которые я хотел бы сделать следующие. Дей ствительно, всегда и повсюду мы находимся перед лицом этих двух динамических факторов. Но с одной разницей: что касается индивида, эротическая тенденция преобладает над миметической; в том, что касается массы - наоборот.

От этих общих рассуждений перейдем к вопросам спе цифическим, чтобы показать их значение. Каким образом люди в толпе становятся равными? Почему толпы нестабиль ны, переходя от паники к немыслимой жестокости? Почему они цикличны, переходя от экзальтации к депрессии? Эти феномены часто описываются, но редко объясняются. Именно это нас и занимает.

Все объяснения, к которым мы придем, я сразу отмечаю это, вращаются вокруг единственной формулы: прогрессия миметических желаний уравновешивается регрессией жела ний влюбленности. В конечном счете мы всегда имитируем вместо того, чтобы любить. Мы отказываемся от удовольствия быть с кем-то ради чувства удовлетворения, что мы стано вимся, как он. Императив психологии толп всегда и повсюду

Век толп

выражается следующим образом: то, что начинает Эрос, за канчивает Мимесис.

Я опасаюсь того, что объяснения, которые я представ лю вам, опираясь на эту формулу, вас разочаруют. Ведь они полностью оставляют в тени исторические и экономи ческие условия масс. Они пренебрегают их принадлежнос тью к социальному классу, рабочему или буржуазному, сельскому или городскому. Они предполагают наблюдения, которые никогда не производились с достаточной строгос тью. Это недостатки, которые подрывают изнутри все, что было написано до сих пор, и все, что будет написано. Тог да к чему продолжать? Зачем стремиться к объяснению так мало изученных фактов? Чтобы подогреть любопытст во по отношению к столь сенсационным явлениям? Да, есть и это. Но мое единственное извинение, на которое я мог бы сослаться, предлагая вам эти объяснения, - это то, что у нас нет других. Если только закрыть глаза на эти социальные реалии и отодвинуть их в разряд безумств, во зникших в ходе истории - таково отношение большинства исследователей, - нельзя позволить себе ни этих гипотез, иногда надуманных, ни этих решений.

В толпах проявляется сильное принуждение к равенству, равенство - одна из их безусловно признанных черт. Какова причина этого? В общественной и семейной жизни мы знаем множество людей, с которыми мы хотели бы иметь исключи тельную связь - женщина, наш отец, знаменитый художник и так далее. Достаточно того, чтобы друг, брат, сосед поддер живали подобные отношения, чтобы они стали желанны нам. Почему он, а не я? Таков вопрос, который мучает большинст во из нас на пртяжении всей жизни. Неуверенность душит нас с детства. Мы беспрестанно спрашиваем себя, любят ли нас наши родители, наши учителя так же, как других своих детей, других своих учеников. Но в то же время мы хотели бы быть единственными любимыми. Когда кто-то говорит "я очень люблю Такого-то" или "Такой-то умен", мы испыты ваем укол ревности, как если бы этот человек сказал "Я люб лю Такого-то больше, чем вас", "Такой-то умнее вас", даже если бы у него не было абсолютно никакого намерения срав нивать нас. Никогда не ослабевает напряжение между стрем лением к исключительному и несравнимому отношению и стремлением к отношению идентичному и сравнимому. Мы не хотели бы быть, как кто-то другой. И в то же время хоте-328

Садни верный, последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

лось бы, чтобы никто не выделялся, не представлял собой не что большее, чем мы сами.

Перейдем от этих общих описаний к более конкретной ситуации. Представим себе первого ребенка в семье, который переживает появление второго ребенка. Его стихийная реак ция будет реакцией ревности и враждебности по отношению к новорожденному. Этот последний нарушает его тет-а-тет с родителями. Он отвлекает их исключительное внимание. Он заставляет поделиться любовью, которая доставалась только старшему. Не говоря уже о почти чувственном желании, ко торое он испытывает, видя, как мать кормит младенца. Пред ставим себе теперь первых "фанов" эстрадной звезды, которая поднимается по ступеням славы и становится все более и бо лее знаменитой. Они также испытывают лишь ревность и враждебность по отношению к новым фанатам, которые по хищают у них любовь их идола. В этих двух ситуациях ребе нок или фон хотели бы устранить незнакомца, нарушителя счастья, остаться один на один с любимым существом. Бро сить этого новорожденного в мусорное ведро? Обстрелять этих "фанов" ? Невозможно, это противоречило бы желанию роди телей иметь много детей, желанию звезды иметь много пок лонников. Каковы бы ни были их предпочтения, родители чувствуют себя в долгу перед всеми своими детьми, а звезды - перед всеми своими почитателями, не выделяя никого.

Итак, из-за невозможности убрать со своего пути навяз чивых людей и устранить соперников, а также дать волю сво ей ревности и враждебности, не угрожая собственным отно шениям с теми, кого они любят и кто бы не сумел этого вынести, дети и "фаны" вынуждены отступить. Мы наблюда ем регрессию взаимной враждебности, привязанность к сопе рникам берет верх. Конфликт преобразуется в альянс. Одни отказываются от привилегии, от прошлой исключительнос ти, другие - от идеи получить ее в будущем. По ходу дела дистанция недоверия и ненависти сокращается, все иденти фицируются друг с другом, копируют и повторяют друг дру га, занимаются одинаковой деятельностью, успокоенные в какой-то мере тем, что находят удовольствие в имитации.

'Только асс вдесгае, - пишет Канетти, - они могут осво бодиться от бремени дистанции. Именно эта происходит в массе. Вместе с этим бременем они отбрасывают то, что их разделяет, и все чувствуют себя равными... Огромное облегчение. Именно для того, чтобы наслаждаться этим счастливым мо ментом, когда никто не выше и не лучше, чем другие, люди становятся массой?*"

Век толп

При этом они продолжают следить друг за другом с тем, чтобы никто не добился ни большей милости, ни какого-то особого покровительства.

Это освобождение от бремени есть знак того, что любов ная склонность заменяется взаимной идентификацией этих индивидов, которая представляет собой наилучшее связующее звено отношений внутри толпы. Доказательством этого будет рождение чувства общей судьбы, духа сообщества, первое требование которого есть

"требование справедливости, равного обращения со всеми. Известно, с какой силой и с какой солидарностью это требова ние утверждается в школе. Поскольку мы не можем сами быть любимчиками и привилегированными, надо, чтобы все были по ставлены в равные условия и никто не пользовался особыми привилегиями*З."

Оно проявляется также у поклонниц какого-нибудь ки-ноидола или эстрадной звезды:

"Вначале они были соперницами, в конце концов им удалось идентифицироваться друг с другом, объединившись в одной и той же любви к одному и тому же объекту**."

Толпы подчинялись бы в этом случае принципу негатив ной демократии, уравновешиванию по нижнему уровню. При виде удачи другого, его радости задается вопрос: "Почему он? Почему они? Почему не я?" Зависть всегда находит что-нибудь, к чему придраться. Никто никогда не может ни иметь все, ни получить все, что желает. Тогда как в соответс твии с желаниями всех каждый имеет то же, что и другие. Зависть провоцирует соперничество. Равенство позволяет из бежать этого, если оно должно осуществиться в лишениях всех и всеобщем дефиците.

В основе корпоративного духа, общественного духа ле жит этот резкий поворот: мы отказываемся от своих жела ний, ставим крест на самых дорогих амбициях, чтобы всех обязать совершить подобное жертвоприношение. Это часто выражается в лицемерии и в том, что нас водят за нос. Счас тливы мы или нет, главное -быть вместе, да так, чтобы ник то не знал иной судьбы, чем судьба согражданина, соседа или Друга.

"Именно это требование равноправия лежит в основе соци ального сознания и чувства долга. Именно оно совершенно нео жиданно для нас оказывается в фундаменте того, что психоа нализ открыл нам как "страх заражения" сифилитиков, страх, котарый сопутствует борьбе этих несчастных против бессоз-Садни верный последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

штельного желания заразить своей, болезнью других: почему лишь они одни должны оставаться зараженными и отказывать себе во многом, тогда как другие чувствуют себя хорошо и мо гут участвовать во всех утехах?**".

Давление конформности становится таким сильным, ко нденсируется до такой степени, что малейшее отклонение или шаг в сторону становятся угрозой, направленной против группы. Она видит в этом разрыв негласного договора между ее членами, искру, которая вызывает неожиданный взрыв враждебности, долгое время затаенной. Не забудем, что это по принуждению. Мы отреклись от своей индивидуальности, чтобы стать похожими на наших соперников. Равенство и справедливость вознаграждают за этот тяжкмй труд ограни чения. Любое нарушение представляет собой вызов и ставит под сомнение его пользу. Вот почему равенство и справедли вость совершают над нами в каком-то роде насилие, а демок ратия предполагает строгую внутреннюю дисциплину: каж дый амбивалентен по отношению к себе и готов поставить ее под сомнение. И, несмотря ни на что, некоторые хотели бы, по словам Оруэлла, быть более равными, чем другие.

С другой стороны, равенство толпы - это что-то вроде тихой гавани. Это убежище, окрашенное чувством обретения себя. Индивиды испытывают ощущение освобождения. У них создается впечатление, что они сбросили тяжесть, бремя со циальных и психологических барьеров, обнаружив, что люди равны. С другими они чувствуют себя, как с самими собой. Отсюда и некоторый беспорядок. Толпа кажется пронизанной бесконечным броуновским движением. Она предается вечно му волнению, которое называют "кишением." массы (milling, по-английски).

В этом смысле можно сказать, что массы анархичны. Их равенство питает анархию. Такая позитивная демократия об ладает удивительной силой притяжения. Каждая революция, как и каждое сообщество, освежает ее и обещает претворить ее в жизнь на земле. Какова же ее психологическая движу щая сила? Я сказал бы, что она в удовольствии, которое изв лекается из миметического желания идентифицировать себя со своими близкими, родителями, детьми, в воображаемом отсутствии всякого различия. Обычно это желание навязыва ется борьбой. Оно вынуждает нас к жертвам и провоцирует затруднения. Теперь же мы считаем возможным беспрепятст венно наслаждаться им.

Речь идет об имитационном наслаждении, которое ана логично сексуальному. Но существует различие. Если имита-Век толп

ционное наслаждение заставляет как бы исчезать индивидов в толпе, сексуальное изолирует их парами.

"Два человека, объединившиеся с Целью сексуального удов летворения, представляют собой, своим поиском, одиночества, наглядное доказательство против стадного инстинкта, про тив коллективного чувства. Чем больше они влюблены, тем ле гче они обходятся без посторонней помаши**"

Наложение обеих версий равенства делает так, что толпа предстает одновременно как средство крайнего принуждения по отношению к человеческой личности и как поле свободы, крайнего индивидуализма, который ничто не ограничивает. Одни ретируются, чтобы не поддаваться ей. Они замыкаются в себе. Другие, наоборот, стремятся к ней, чтобы в ней поте ряться, вести жизнь, о которой они мечтали. Вечное недора зумение. Некоторые восхваляют возвращение к сообществу в старое село. Но именно жители того же самого села покидают его, чтобы укрыться в городской и анонимной массе. Здесь они избавляются от надзора со стороны соседей, от контроля семьи - от ревностной тирании всех этих людей, которые желают им добра, а причиняют зло.

Обе эти версии допускают исключение: вождь. Иначе го воря, группа требует от своих членов быть идентичными, вес ти один и тот же образ жизни и иметь одинаковую судьбу. От всех, кроме одного.

"Однако, - пишет Фрейд, - не надо забывать, что требо вание равенства, выдвигаемое толпами, относится только к индивидам, которые ее составляют, а не к вождю. Все индивиды хотят быть равными, но руководимыми главой. Много равных, способных идентифицироваться друг с другом и единственный высший: такова ситуация, которая реализуется в любой жиз неспособной толпе**."

Толпа тем самым аналогична солнечной системе: мно жество планет вращаются вокруг Солнца, их очага. Но, что бы описать их движение, надо определить отношение между любовью и идентификацией, так же, как во Вселенной уста навливается отношение между притяжением и отталкивани ем.

Теперь мы опишем другой класс явлений: переход от паники к террору, или колебания между страхом и насилием. Их основная причина: на одном полюсе деидентификация, а на другом - сверхидентификации индивидов, растворенных в толпе. Ограничимся искусственными толпами. Чтобы еде-332

Самый верный последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

дать наше изложение более ясным, нужно рассмотреть вождя как краеугольный камень всей системы отношений. Что же происходит, когда этот камень больше не держит и свод уг рожает рухнуть? Проявляются две крайние реакции, я бы сказал, не соответствующие реальности - паника и террор.

В армии, одной из наших образцовых толп, каждый со лдат идентифицирует себя со своими товарищами и с вышес тоящими. Войска высказывают главнокомандующему свою любовь и разделяют иллюзию, что они любимы им. Но вот возникает ослабление, изъяны в стиле командования. Это может произойти в случае поражения, которое само по себе еще не вызывает паники. Паника имеет место лишь тогда, когда уходит лидер. Разгромленная в ходе русской кампании французская армия начинает терять самообладание лишь то гда, когда Наполеон ее торопливо покидает, чтобы возвра титься в Париж.

"Ом покинул Великую армию а ужасная состоянии, - пи шет один из его биографов. - Это была армия, полная энергии и надежды. Император ушел, и началось беспорядочное бегство, "спасайся, кто может". Каждый думает о своем спасении. По виновение прекращается. Нет дисциплины даже в руководст ве>>."

Вы хорошо знаете симптомы этого. Индивиды уединяют ся, занимаются собой. Они пренебрегают самыми элементар ными приказами и правилами. Страх охватывает всех. Он выражает разочарование, иначе говоря, выясняется, что мы не любимы, взаимной связи не существует. Страх выражает также дезидентификацию, может быть, мгновенную, с тол пой. В ответ это и возникают чувство заброшенности, реак ция ухода, подобные поведению ребенка в состоянии анорек-сии, не знающего, против кого направить свою враждебность. "Он спас свою шкуру - а я?" - говорит себе каждый. Тогда пробуждается ненависть к себе. Или же агрессивность обра щается против других, с которыми объединялись лишь на основе общего образца. Стремление к саморазрушению инди видуальному или коллективному, к самоубийству витает в воздухе. Золя великолепно описывает это в романе "Разгром", посвященном войне 1870-1871 годов, роковой исход которой во многом был предрешен из-за растерянности Наполеона III и военачальников.

"Тогда, среди солдат, - пишет Золя, - царило настоя щее отчаяние. Многие хотели сесть на свои мешки пряма в грязи размокшего плоскогорья и ждать смерти под дождем. Они высмеивали, оскорбляли своих командиров: ха-ха! зна-333

Век толп.

менитые командиры, безмозглые, вечером уничтожающие то, что они сделали утром, прохлаждающиеся, когда врага здесь не было, удирающие, как только он появился! Окончательная деморализация довершила дело превращения этой армии в стадо, без веры, без дисциплины, которое вели к мяснику по непредсказуемой дороге**."

Разрыв идентичности со своей группой, со своими това рищами или согражданами превращает их в чужаков, то есть во врагов. И страхи, до того момента укрощенные, всплыва ют. Это не раз подтверждалось на полях сражений, во время уличных беспорядков, пожаров в зрительных залах, прототи пом которых остается пожар на Благотворительном Базаре. Даже если опасность не столь велика, каждый становится чувствительным к малейшему шуму. Любое движение толпы беспокоит. Нарастает чувство покинутости. Рождается общее недоверие, которое выражается во взаимной враждебности, тенденции не признавать более себе подобного и никому не доверятьT.

Это доказывают многие сцены массового бегства в 1940 г. в Бельгии и Франции. Так, перед лицом вторжения немцев и почти полного исчезновения политической и военной влас ти у населения рождается взаимное недоверие. Повсюду ви дели шпионов, эту знаменитую Пятую колонну, которую бо ялись и страх перед которой еще долго сохранялся.

"Я не знаю, благодаря какой, ассоциации идей, - рассказы вает Треппер, организатор службы антифашисткой контрраз ведки, - психиатры и специалисты по коллективной психоло гии могли бы, быть может, объяснить это нам - родилось подозрение, что гитлеровские шпионы переодевались в священ ников. 11 мая на площади Брукэр в Брюсселе я был свидетелем невероятного зрелища: истеричная оголтелая толпа бросается на молодого священника и срывает с него сутану, чтобы удос товериться, нет ли под ней немецкого мундира*'."

Настоящий шпион вряд ли носил бы мундир. Но, разде вая этого безобидного кюре, каждый, по-видимому, мыслен но раздевал своего соседа, своих начальников, чтобы увидеть, не скрывается ли за ними враг.

По правде говоря, паника ничего нового не создает. Она лишь позволяет проявиться страхам, враждебности, которые есть в каждом. Ослабление идентификаций преобразует обы чное окружение в чужой и угрожающий мир, подобно тому, как наступление ночи повергает ребенка в ужас. Это удруча ющее зрелище и крайнее проявление "психологической ни щеты масс". Фрейд описал ее следующим образом:

334

Самый верный последоаателъ Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

"Кроме задач подавления влечений, к которым мы подгото влены, перед нами возникает опасность состояния, которое можно назвать "психологической нищетой масс". Эта опас ность сильнее всего грозит там, где социальная связь сформиро вана главным образом на основе идентификации участников друг с другом, в то время как личность вождей не достигла еще той значимости, которую должна была бы обрести в ходе фор мирования массы?*"

В случае когда индивидуальности уже утвердились, но затем спасовали, как в случае с Наполеоном или военачаль никами войны 1870-1871 гг., воздействие идентификации ос лабевает. Социальные связи разорваны, и масса доходит до разложения на элементы, на нарциссические атомы.

"Когда индивид, охваченный паническим страхом, начи нает думать лишь о себе, - пишет Фрейд, - он тем самым обнаруживает разрыв эмоциональных связей, которые до сих пор уменьшали опасность в его глазах. Тогда у него соз дается впечатление, что он один перед лицом опасности, и это заставляет его преувеличивать ее серьезность**."

В условиях коллективного разложения перед лицом кра ха желания влюбленности индивида и миметического жела ния он сосредоточивается на самом себе. Он ищет спасения в исключительной любви к самому себе, которая, как он дума ет, позволит ему выжить.

Самая стойкая из антисоциальных сил сразу и неминуе мо берет верх. Она распространяется как вирус и никто не может ей препятствовать. "Каждый за себя!'', - этот возглас множится и заглушает все другие голоса, идущие извне и из нутри. Занятый исключительно своим телом, своим благопо лучием, индивид становится аутичным, слепым и глухим к нуждам других.

Я думаю, это вовсе не случайность, что во времена силь ной паники, вследствие катастроф или эпидемий, люди, бес сильные противостоять им, возмущенные сдачей позиций властями, позволяют себе невиданную, отчаянную разнуз данность. Дезидентификация настолько велика, что Эрос за нимает все свободное место. История чумы в средние века то му пример. У тех, кто избежал оссуария, зараженных мест, желание жить обостряется. Их тяга к наслаждению ищет удовлетворения в пиршествах, танцах, любовных объятиях - когда смерть зачастую сопровождает бал. Другие не могут оторваться от опустошения заброшенных домов, находясь под гипнозом костров и общих могил. Этот эротический шедевр,

Век толп.

"Декамерон", был рассказан людьми, которые верили в воз можность обмануть панику с помощью любви.

В редкие моменты масса снова берет верх. Идентифика ция возобновляется, каждый ищет виновника своей нищеты. Каждый стремится найти того, кто породил панику, или ав тора преступления. Вместо ослабевшего вождя клеймят позо ром его активного двойника и недоброжелателя. Беспомощ ность всех замещают всесилием кого-то ответственного: еврея, черного, бедного, богатого, большевика и так далее.

Живопись средних веков представляет нам эти сцены Апокалипсиса: преследования евреев, обвиняемых в отравле нии колодцев. Их мучают, сжигают их жилища под громкое ликование толпы, наблюдающей, как мучители заталкивают с помощью оружия в костер беглецов, надеявшихся ускольз нуть. Вторая мировая война принесла нам вновь повторивши еся сцены ужаса, порожденные всегда присутствующим стра хом, одним из признаков которого является жертвоприношение.

Все это заставляет думать, что паника, быстрота, с кото рой она распространяется, представляет собой по существу нарциссическую инфекцию. Так же, как во всех инфекциях, здесь присутствуют в скрытом виде вирусы и микробы. Но, когда мы здоровы, когда наше психологическое состояние удовлетворительно, ничего не случается. Однако при скудном питании, чрезмерной усталости, плохих условиях жизни сос тояние здовровья ухудшается, вирусы и микробы выявляют ся и размножаются. Именно поэтому так трудно сдерживать панику. Не стоит думать, что достаточно успокоить людей, дать им "ясные" указания, чтобы заставить их вести себя ра зумно. Только восстановление идентичности, воссоздание структуры толпы с помощью твердого управления поможет достичь этого.

f! * *

В религиозной толпе, которая идентифицируется нас колько с верой, настолько и с личностью, реакции иные. Уверенная в любви вождя, например Христа, на угрозу поте ри идентичности она отвечает обновлением и усилением иден тичности. Вместо страха у нее наблюдается экзальтированное подчеркивание общности и отторжение всего, что ей не отве чает, например неверных, совсем как во время войны интер нируют иностранцев. Терпимость превращается в нетерпи мость. Преследуют людей, которые подвергают опасности связь, объединяющую верующих.

Самый верный последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

"По сути дела, - пишет Фрейд, - каждая религия - это религия любви лишь для тех, кого она объединяет, и каждая ре лигия готова обернуться жестокой и нетерпимой к там, кто ее не признает?* "

Нетерпимость приобретает форму террора, направленно го против тех, кого она считает "врагами", то есть людей, не принадлежащих к их вере, против приверженцев другой ре лигии. И, если их не существует, надо их выдумать, для того чтобы восстановить разрушенную сплоченность, как Сталин выдумал когда-то врагов народа. Агрессивность, которую вы зывают эти так называемые враги, обладает всеми атрибута ми кровопролития. Но только обстоятельства мешают им проявиться в полной мере. Несомненно, общество страдает от этого разгула насилия, роста нетерпимости, которое сопрово ждается неприкрытой демонстрацией силы - повешениями, четвертованиями, кострами, аутодафе, пытками всех видов, а также судебными процессами, грабежами, конфискациями. И вообще всем, что можно сделать, чтобы отделить зерна от плевел, используя знамя Христа, Лютера и других святых религий. Инквизиция и Контрреформация создали в Европе эталон для многократного подражания.

Но нужно полагать, что церкви всех типов, которые гос подствуют в обществах, не могут без этого обойтись. Согласно Фрейду, они никогда без этого не обойдутся. То, что сегодня они стали более терпимыми, не должно вводить нас в заблу ждение, предупреждает он. Не нужно в этом усматривать особенно глубокого изменения психологии толп. Это всего лишь показатель временного ослабления религиозных веро ваний и связей с церквью. Нравы не стали мягче. Это верова ния ослабели.

"Когда другая массовая формация займет место религиозной формации, как, кажется, это удалось социалистической форма ции, она проявит такую же нетерпимость к тем, кто нахо дится вовне, как в эпоху религиозных войн, и, если бы различия между научными концепциями смогли некогда приобрести по хожую значимость для масс, результат был бы подобным, по тем же самым причинам**."

Вот поистине поразительный вывод, датированный 1921 г., если учесть, что в тот момент ничто не могло предвещать ни идеологических войн марксизма, ни того, что Сталин ста нет Наполеоном концентрационных лагерей. В любом случае Фрейд дает понять, что мы имели бы больше шансов пра вильно предвидеть будущее, если бы выдвинули гипотезу, что все общественные движения подчиняются психологии масс,

337

Дек толп.

вместо того, чтобы строить предположения, поверив в их зая вления о намерениях, что они станут исключением из этих законов. Возвращаясь к теме нашего разговора, заметим, что нетерпимость (и террор), которые Ле Бон относит к потребно сти толпы в определенности, объясняется фактором привя занности, большей частью эмоциональной, людей, составля ющих толпу.

Какая связь существует между паникой и террором? В панике индивид обращает свой страх против толпы и слепо ее разрушает. Это можно видеть в отдельных частях коллекти ва, малочисленных группах, вырванных из их изначальной среды. Они воображают, что им угрожает опасность, и делают вид, что убегают. В действительности они спешат убежать со смешанным чувством страха и ярости. При терроре же имен но толпа направляет свой страх против человека. Она высма тривает малейший изъян, подвергает насилию всех и вся, кто ей сопротивляется. Такая толпа в экзальтации приносит в жертву всех, кто не разделяет ее рвения, прежде уничтожив тех, кто до сих пор ее опекал. Была ли эта реакция насилием против себя или других людей, она всегда происходит от пси хологической нищеты масс, когда под угрозой либо их лю бовь, либо идентичность. Только избавление от такой нищеты может остановить жестокость и удержать людей вместе. На долго ли?

Говорят, что толпы - это женщины. Их объединяют в общем осуждении: одинаковые непостоянство, скачки настро ения, переходы от одной крайности к другой. Действительно, толпы цикличны. Им свойственны чередования радости и грусти. Их настроение меняется так же неожиданно, как и людей. Ленин, например, был очень чуток к колебаниям в общественных настроениях масс, он часто об этом говорилRR. В дальнейшем мы оставим сомнительную аналогию с причу дами женщины, чтобы заменить ее более точной: аналогией с меланхолией и манией.

Отправной точкой, конечно, будет служить разделение на "Я" и сверх-"Я". Обычно сверх-"Я" надзирает, делает внушение. Оно устанавливает дисциплину. Запрещена любая шалость и ограничены инстинктивные наслаждения "Я". Ко нформизм, предсказуемость, побуждение идентифицировать себя с идеалами коллектива дают определенное удовлетворе ние. Однако никто не может долго выносить столько жертв, разделение на "Я" и сверх-"Я" с постоянным давлением,

338

Самый верный последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

оказываемым вторым на первое. Другими словами, уничто жение эротических склонностей миметическим желанием, обязанность всегда желать того же, что и другие, неизбежно приводят к затруднениям, вплоть до депрессии.

Когда одна из точек насыщения достигнута, стремятся найти выход. Намечается резкая перемена. "Я", которое ис пытывало ностальгию по единству, стремится к примирению со сверх-"Я". Если эти обе инстанции соединятся, как ребе нок, который находит своих родителей после долгой разлуки, они проводят вместе медовый месяц, в течение которого ца рит ликование. Сверх-"Я" перестает терзать "Я". Оно позво ляет ему одновременно любить себя и идентифицироваться непосредственно со всеми другими "Я" толпы, слиться с ни ми. Это настоящий праздник. Опьяненные таким освобожде нием, они нарушают все запреты, пренебрегая ими, буйству ют, как человек в маниакальном состоянии. Карнавалы, а порой митинги представляют собой такие буйства. Присутст вуешь при почти полном разрушении барьеров между людь ми, классами, полами. Промискуитет терпим, если не явля ется надлежащим. Мир окрашивается в цвета насилия. Различные модальности любви и агрессии дают себе волю. Предусмотрительные, заботящиеся о благополучии своих членов общества, даже создают для этой цели соответствую щие промежутки времени, они закрепляют для этого кален дарные периоды, как, например. Сатурналии у римлян. Рас путство и протест, переходящие всякие границы и разбазаривающие добро, терпеливо собранное, вот цена, кото рая платится за душевное спокойствие каждого. Они дают способ довести следующую за всем этим терпимость до степе ни рутины и скуки.

Но могут возникнуть и другие проявления, непредусмот ренные календарем. Они развиваются аналогичным образом. Это - бунты, мятежи, грабежи. Карнавальные элементы и элементы агрессивные смешиваются в них во взрывчатую смесь, способную поднять на воздух любые ограничения и стереть в порошок существующие законы. Многочисленные наблюдатели заметили, что в мае 1968 г. имела место подоб ная экзальтация толп. Каждый был свободен говорить когда, где и как он хотел. Самые разные общественные группы, обычно игнорирующие друг друга, встречались, узнавая друг друга с глубоким чувством вновь обретенной общности. "Все позволено", "Запрещено запрещать", эти лозунги стали жиз ненными девизами.

Век толп

На месяц нормальное общество прекратило существова ние. Другое общество, необычное, воцарилось на его месте. Все казалось неразумным, но не беспричинным.

"Итак, - пишет Фрейд, - поскольку идеал "Я" соот ветствует сумме всех ограничений, которым индивид дол жен подчиниться, возвращение от идеала к "Я", его прими рение с "Я" для человека, который таким образом снова обретает удовлетворенность собой, должно быть равносиль но чудесному празднику**."

Но, как гласит народная мудрость, все самое лучшее имеет конец. Тонус начинает падать. Разочарование бродит вокруг. Музыка смолкает. Мир возвращается в колею повто рения, монотонной рутины. Берет верх идентификация со своей группой, профессией, семьей, классом. Сверх-"Я" отде ляется от "Я". Оно восстанавливает свои дистанции и свою оппозицию. Оно снова начинает свою работу крота, подтачи вающего удовольствие. Нищета депрессий распространяется, как эпидемия. Ее вирус вгрызается в толпу, разгоняет ее, рассеивает.

"На смену экзальтации вскоре приходит депрессия, тем бо лее ярко выраженная, чем более бурной, была коллективная ли хорадка, и эта депрессия неизбежно приводит к пробуждению индивидуальных инстинктов самозащиты и самосохранения?*."

Все эти так называемые инстинкты поднимают голову и заставляют индивидов вернуться к порядку повседневности и скуки.

Таким должно было быть объяснение цикла, которому подчинены естественные толпы. Они переходят от дионисий-ской экзальтации к аполлоническому спокойствию. Цикл по вторяется с регулярностью морских приливов и отливов: си яющие дни, залитые солнцем, сменяются пасмурными днями с моросящим дождем, иллюстрирующими возвратно-поступательное движение коллективных настроений. Боль шим упущением с нашей стороны было бы, увлекшись той мощной аналогией, которую Фрейд провел с манией и мелан холией, не учесть одного элементарного факта. А именно, что временное прекращение действия правил, даже их переворачивание во время праздников, тех дней, когда нижестоящие оскорбляют вышестоящих, когда дети перестают слушаться родителей, а слуги своих хозяев, - весь этот беспорядок уп равляется порядком. Он следует предписанным правилам, вполне устоявшимся обычаям. Это повторяется с фиксиро ванными интервалами, то есть в соответствии с требованиями

Самый верный последователь Ле Бона и Тарда: Зигмунд Фрейд

сверх-"Я". Никто не сумел бы уклониться от него. Никто не помышляет о возможности спрятаться от этого, не подвергая себя риску серьезных санкций. Праздники обязательны, как и воскресный отдых.

Ничто из этого не опровергает объяснения чередования периодов силы и слабости в борьбе между Эросом и Мимеси-сом. Более того, мы можем видеть, что некоторые общества поняли ее важность и решили превратить в метод то, что бы ло стихийно.

Можно рассмотреть другие объяснения феноменов, кото рые я вспоминал, придав им практическую значимость. Ну жно попытаться проверить их наблюдениями, настолько мно гочисленными и разнообразными, насколько это возможно (экономическими, политическими и т.д.). Но важно приз нать, что психология толп способствовала прогрессу уже тем, что изобрела подобное объяснение. Кроме того, она может представить свойства толпы так, как их описали Ле Бон и Тард. Несмотря на возможные оговорки, мы имеем сейчас бо лее логичный взгляд на этот вопрос, чем вначале.