I Мальчик может утонуть_____ Надо терпеливо ожидать

от-вот... так просто нельзя... Ну конечно, когда очередь

эказывает изображение купаю- к врачу и т. д.

эгося мальчика} Описанные трудности понимания слов и фраз отражаются и на процес-понимания сложных смысловых отрывков. Совершенно естественно, что декодирование значения отдельных со-авных элементов фразы, и прежде всего имен, оказывается у больного ень нарушенным; однако понимание общего смысла отрывка остается у го значительно более сохранным, и, опираясь на отдельные компоненты )бщий контекст, больной достаточно легко выделяет общий смысл пред-женного сообщения. Такая диссоциация между нестойкостью понимания значения отдель-IX слов и достаточной устойчивостью в понимании общего смысла выска-вания, лежащего за ним подтекста и даже мотивов, определяющих все высказывание, является одной из наиболее существенных особенностей декодирования речевого сообщения у нашего больного.

Приведем как пример этого процесса понимание предложенного рас­сказа, которое мы проследили у нашего больного.

Больному читается рассказ «Курица и золотые яйца». Он говорит: «Вот — там, значит, проверили — яйца золотые у криби... кри... нет... крып... кра... Ну, в общем, его уничтожили... обнаружили... а там нет зо­лотых яиц...» — «А какая мораль? Чему учит этот рассказ?» — «Ведь надо знать, а люди не знали...» После небольшой паузы этот же рассказ пере­дается так: «Подумали, что рыбы... нет... птичка... она носит золотые яйца... уничтожили ее, проверили яйца — а там золотых нет. Значит, надо знать, чтобы было расположено правильно» (в смысле «чтобы пра­вильно действовать»).

Аналогичные затруднения наблюдаются при предъявлении другого рас­сказа — «Галка и голуби», который передается так: «Кры... кры... птич­ка... есть,.. решила, что надо есть... проверила (персеверация предыду­щего рассказа), обнаружили, что ее не надо кормить здесь... Потом — она узнала порядка, надо меньше есть там, где не положено...». При повторном прочтении этого же рассказа он повторяется так: «Эти пти-I цы... вместе поесть... они побелились... как будто специально... едят... проверили, что не надо, не годится... Они... ушла... выяснили, что не­правильно сделала, вернулась — надо делать корм...». Наконец, после третьего предъявления типичные для больного черты — умение выде­лить существенное при постоянных парафазиях, вызываемых любой по­пыткой найти нужные наименования, — выступают еще более резко, и боль­ной передает тот же рассказ так: «Значит... ворона побелилась, чтобы... : де... в основном птичку... потом начала шуметь своими птичками... и... ее... непорядок, выгнали... а потом... она, значит, решила в отношении, чтобы поесть вместе... видит там непорядок... выгнали там вора... вора... летает птица... вот... вокра,.. вокра...» и т.д.

Легко видеть, что при истощении процесс нахождения правильных наи­менований начинает страдать еще более отчетливо, в то время как основ­ной смысл рассказа продолжает устойчиво выделяться.

Характерно, что выделенный смысл остается настолько прочным, что больной легко возвращается к воспроизведению как первого, так и второго рассказа и что то взаимное торможение следов обоих рассказов, которое легко наступает при поражении глубинных структур мозга и которое мы опи­сали в другом месте (Л у р и я А. Р. Нейропсихология памяти), не выявляет­ся здесь вовсе. Так, после первого рассказа и в ответ на соответствующее предложение говорит: «Это насчет яйца ? Яйцо золотое... Народ обнару­жил это... как они собрать больше, уничтожили, обнаружили — а там ничего не обнаружили»; после этого и предложение припомнить содержа­ние второго рассказа не вызывает никаких затруднений, и больной гово­рит: «Сейчас... это насчет того, что покрасили... чтобы одинаково, чтоб похоже было... И едят вместе... А тут обнаружила, которая сидела ря­дом, видит, что незнакомая, ее выгнали».

И здесь трудности нахождения нужных названий остаются, в то время как возможность выделить существенный смысл всего речевого сообще­ния прочно сохраняется.