III. Принципиально иной причиной неосознания являются

конфронтационные, взаимоисключающие отношения между сознанием и

бессознательным психическим. Возможность таких конфронтационных отношений

также обусловлена свойствами самого сознания. Возникая на базе логико-

вербального мышления, сознание, как указывалось, обеспечивает

самовосприятие и становление социальных мотивов. Здесь заложены

предпосылки для антагонистических противоречий между сознанием и

бессознательным, примером чего является интрапсихический конфликт между

социальными мотивами и противоречащими им установками поведения,

возникающими в силу того, что вся система отношений человека далеко не

исчерпывается теми отношениями, которые согласуются с социальными

мотивами.

Если при неантагонистических противоречиях то, что не включено в

модель "субъект-объект", не отрицает, а только дополняет саму модель, то

при антагонистических противоречиях, в связи с противоположным влиянием

сознания и бессознательного психического на поведение, происходит их

взаимное отрицание. К примеру, субъект испытывает враждебность к другому,

осознает это чувство, но либо не может найти для него объяснения, либо

находит объективно неубедительное (например, приписывает объекту своей

враждебности отрицательные качества, которых у него нет). Косвенный анализ

взаимоотношений этих людей (а это осуществимо в гипнозе, с помощью

психологических тестов и т.п.) показывает, что в основе враждебности в

данном случае лежит чувство зависти, которое субъект не осознает потому,

что это чувство неприемлемо для его самовосприятия. Нам могут возразить,

что в этом случае следует говорить не о неосознании чувства зависти, а о

непонимании причин осознаваемого чувства враждебности, но тем самым

проблема неосознания была бы подменена совсем другой проблемой

непонимания.

Мы считали бы такое возражение ошибочным. Сущность процесса понимания

сводится к объяснению одной категории явлений через другие, известные и

понятные, или через выявление связей между категориями. Следовательно, о

первичном непонимании чувства враждебности можно бы говорить в том случае,

если бы это чувство выводилось из других, более простых категорий, или

если бы субъект знал о своем чувстве зависти, но ему были бы неясны

причинно-следственные связи между этим чувством и враждебностью. В

действительности же субъект не знает о существовании чувства зависти, и

поэтому непонимание причины враждебности есть всего лишь вторичное

следствие незнания (неосознания).

Неприемлемый для сознания мотив является классическим объектом

исследования в зарубежных работах. Экспериментально показано, что он

активируется поступающей извне информацией, и эта информация, как правило,

не осознается так же, как и сам мотив.

IV. Совершенно особым представляется соотношение сознания и

бессознательного психического в сновидениях.

Доказано, что быстрый сон и связанные с ним сновидения играют важную

роль в системе психологической защиты. Схематически это может быть

представлено следующим образом: часть информации, воспринимаемой субъектом

в период бодрствования, оказывается неприемлемой для сознания, поскольку

находится в антагонистических отношениях с определяемыми сознанием и

социальными мотивами основными установками поведения. Если не удается

предотвратить восприятие этой информации с помощью перцептуальной защиты

или обеспечить такую ее трансформацию, при которой она перестает быть

враждебной сознанию (с помощью рационализации), то эта информация, как и

активированные ею мотивы, не допускается в сознание, но сохраняется на

уровне бессознательного (вытесняется). Поведенческим отражением этого

бессознательного психического (неприемлемых мотивов) является

невротическая тревога.

Чем сильнее выражена невротическая тревога перед ночным сном у

адаптированного субъекта, тем выше представленность быстрого сна и тем

больше ярких сновидений. После такого сна тревога уменьшается, а та

информация, которая до сна вызвала активацию неприемлемых мотивов и была в

силу этого вытеснена из сознания, оказывается доступной сознанию и уже не

вызывает невротической тревоги. Так обстоит дело у клинически здоровых,

адаптированных людей, у которых уровень тревоги в вечерние часы

относительно невысок. Искусственное лишение быстрого сна у таких субъектов

ведет к противоположному эффекту - повышению уровня тревоги и вытеснению

конфликтной информации. У больных с клиническим проявлением невроза, то

есть при декомпенсации, потребность в быстром сне повышена (он имеет

тенденцию начинаться раньше, чем у здоровых), но сновидений меньше, чем в

норме, и они более бедные. Имеются и некоторые объективные изменения

качества быстрого сна. Это было расценено нами как проявление качественной

неполноценности быстрого сна, что может играть важную роль в генезе

неврозов.

Что же происходит во время самих сновидений, выполняющих такую

защитную функцию? На основе интроспективного анализа и рассказов других

каждый знает, что в сновидении сознание претерпевает своеобразную

трансформацию: нас не удивляют самые неожиданные изменения сюжета,

бессвязность и несообразности происходящего в сновидении, необычные

сочетания образов, немыслимые перемещения во времени и пространстве. Мы

совершенно не прогнозируем последовательность событий в сновидениях и в

каждый данный момент воспринимаем происходящее как само собой

разумеющееся. После пробуждения нам бывает трудно исчерпывающе передать

сюжет и даже ощущения от виденного - и это при уверенности в субъективном

знании сновидения. В большинстве случаев сновидение не несет никакой

полезной информации для сознания и быстро забывается.

Нетрудно заметить, что все эти качества могут быть объяснены как

проявление доминирования невербально-образного мышления. Однако при всем

том было бы грубой ошибкой считать, что функция сознания во время

сновидений полностью отсутствует. Во-первых, мы можем, пусть отрывочно и

неполно, вербализовать наши знания о сновидении. Во-вторых, и это особенно

важно, в сновидении наше представление о себе как о личности не

претерпевает коренных изменений, сохраняются не только простые чувства

(страха, удовольствия), но и такие социально обусловленные, как чувство

стыда, вины и т.п. Происходящее с нами в сновидении, как правило, не

является неприемлемым для нас как личностей, а когда возникает угроза

неприемлемого, то это тяжело субъективно переживается. Иногда при этом

наступает пробуждение, а в других случаях это можно предполагать по

своеобразной диссоциации в отчетах: субъект при пробуждении знает, что

видел неприятное сновидение, но ничего не может о нем рассказать

(отсутствие осознания).

Все это заставляет предполагать своеобразное изменение сознания в

сновидении: функция отражения объективной реальности и абстрагирования

знания об этой реальности от себя как субъекта познания нарушена (человек

не осознает себя видящим сновидения), в результате чего нет и критического

отношения к воспринимаемому. И в этом смысле сознание осуществляет как бы

пассивную регистрацию результатов активности невербального мышления (чего

не бывает в бодрствовании), а само невербальное мышление тоже не отражает

объективной реальности, а только использует следы предшествующих отражений

для организации автономной активности.

Но в то же время выделение себя как субъекта-личности (обеспечивающее

самовосприятие и самооценку, по крайней мере на уровне представлений о

себе как о действующем лице в сновидении) сохраняется, и в этом смысле

сознание осуществляет активное взаимодействие с бессознательным

психическим, в результате чего, в частности, неприемлемое для личности

содержание не осознается.

Такая диссоциация сознания может быть понята с точки зрения задач,

выполняемых сновидением: в сновидении сознание не осуществляет функцию

непосредственного приспособления к объективной реальности, а лишь

выполняет функцию приспособления личности как носителя социальных мотивов

к другим, но также личностно обусловленным мотивам. Разумеется, в конечном

итоге это ведет к улучшению адаптации в период бодрствования, но только в

результате устранения мотивационного конфликта.

Наша гипотеза заключается в том, что с помощью языка образов,

присущего невербальному мышлению, в сновидении достигается своеобразное

как бы "примирение" конфронтирующих мотивов, так что вытесненные мотивы,

по крайней мере на какое-то время, перестают быть враждебными сознанию

вследствие их трансформации. Динамика образов в сновидении отражает поиск

путей такого примирения, а осознание образов означает успешность такого

поиска. Критико-аналитическая функция сознания, осознание себя видящим

сновидение (то есть выделение себя как субъекта познания) в этих условиях

были бы помехой для максимального использования возможностей невербального

мышления.

Говоря на психологическом языке, образы сновидений утрачивают в

значительной степени качество объективных значений, сохраняя качество

личностного смысла. Именно поэтому они выполняют свою роль, а измененное

сознание не возмущается их алогичностью. Утрата качества объективных

значений при сохранении качества личностного смысла и привела к постановке

вопроса о символике сновидений. Мы считаем малоперспективным искать

универсальную расшифровку символов в сновидении здорового человека,

учитывая индивидуальность и неповторимость каждой личности. Совсем другое

дело - качественно неполноценные сновидения при неврозах, где возможности

образного мышления достигать примирения конфликтных мотивов ослаблены, и

потому некоторые образы отражают мотивы в почти не трансформированном

виде.

Итак, своеобразие ситуации в сновидениях состоит в следующем.

Бессознательное, конфронтирующее с сознанием (вытесненный мотив),

определяет потребность в сновидении. В то же время в самом сновидении

используются возможности бессознательного (невербального мышления) для

примирения мотивов, то есть в конечном итоге во имя сознания, и имеет

место не антагонистическое, а синергическое взаимодействие

бессознательного с измененным сознанием /2/.