3.3.2. Основные культуры и технологии

Основной зерновой культурой почти на всей территории была пшеница, хотя выращивались также рожь, просо, овес. Преобладаю- щей системой землепользования к XVIII в. стало многополье, когда все пашенные угодья делились не на 3 как в России, а на 5–7 полей. Соответственно основная зерновая культура «возвращалась» на каж- дый участок не через год–два, а через 5–7 лет. Однако в течение ос- тальных лет земля не гуляла под паром, а засевалась культурами,

134

135

позволявшими восстанавливать плодородие почвы (корнеплодами, бобовыми, кормовыми травами). Урожайность зерновых в результате составляла «сам-10–12», что было в 3–4 раза выше, чем на основной территории России. Конечно, отчасти это было следствием благопри- ятных климатических условий.

Но самым главным достижением европейской системы сельского хозяйства была возможность получения устойчивых урожаев, позво- лявших избегать периодических неурожаев. Достигалось это не толь- ко за счет продуманного чередований культур, но и за счет развития внутренних рынков. В России последний массовый голод, вызван- ный засухой, пришелся на начало 20-х годов XX в. (Поволжье). В те- чение всего XIX и начала XX вв. неурожаи, приводившие к голоду и вымиранию целых регионов, повторялись регулярно.

Значительное распространение, особенно во Франции и Герма- нии, получило виноградарство, игравшее особую роль в развитии рынков и ставшее первой по-настоящему рыночной отраслью сель- ского хозяйства. В XIX в. выращивали большое количество техни- ческих культур: лен, пенька, свекла и т. д.

3.3.3. Социальная структура

Социальная структура европейского крестьянства XVIII–XIX вв. в корне отличалась от российского. Отсутствие общины естественно сочеталось с тем фактом, что, даже оставаясь единым сословием, крестьянство не было единым и гомогенным по отношению к собст- венности на основное средство производства – землю.

Важнейшим фактором, влиявшим как на технологию сельхоз- производства, так и на социальную структуру деревни, была система землеустройства. Этот фактор, как и многие другие, был связан с переходом от экстенсивного к интенсивному способу освоения среды. Сохранились средневековые планы землеустройства отдельных насе- ленных пунктов Европы [54, 62–63]. В ряде случаев они до деталей совпадают со структурой угодий середины – конца XX в. Это говорит об устойчивости не только хозяйственной, но самое главное – посе- ленческой системы. В XX в. на полях Европы трудились потомки тех, кто работал на них в позднем Средневековье. Следовательно, сложилась высокая степень адаптации и психологической привязан- ности именно к этой земле, то, что в советские времена называлось

«чувством хозяина».

В условиях экстенсивной русской культуры оседлость и стабиль- ность хозяйства были значительно ниже. Это проявлялось в целом ряде факторов.

Во-первых, как уже отмечалось, общины на окраинах постоянно расширявшейся российской ойкумены меняли свой состав, хотя это могло быть незаметно для представителей одного-двух поколений. Одни семьи продолжали продвижение дальше на юг или восток, другие прибывали из малоземельных районов центра. Таким обра- зом, не складывалось таких устойчивых локальных субкультур, как в Европе. Исключение составляли только регионы устойчивого отто- ка населения, так сказать, «миграционные доноры». Во-вторых, в результате переделов часто менялась планировка земель. Семья, двор не имели постоянного надела, который воспринимался бы как что- то искони свое. Отсутствие завершенной системы землеустройства также сказывалось на психологии крестьянства. Поэтому, в частнос- ти, сама идея коллективного хозяйства в 20–30 гг. значительной час- тью крестьян была воспринята в целом благоприятно; сопротивле- ние вызвали варварские методы реализации этой идеи.

Историю и социальное устройство европейской деревни невоз- можно понять без того факта, что в Европе, в отличие от России, в центральных земледельческих регионах никогда не исчезал и всегда был достаточно многочисленным класс крестьян-землевладельцев, то есть тех, кто обладал правом наследования и продажи своих зе- мель. Такие участки назывались аллодами, а их владельцы – аллодис- тами. Конечно, в Средние века аллодисты не были полными собст- венниками; они во многом зависели от феодала, на земле которого проживали. Например, они не могли продать свою землю за пределы феода без согласия феодала. Однако все же они были гораздо само- стоятельнее в экономическом и социальном отношении, чем русские крестьяне. В некоторых регионах России, как уже говорилось, само- стоятельные крестьянские хозяйства также сохранялись, но не они, безусловно, определяли лицо российского крестьянства.

К XVIII в. по мере окончательного распада сельских общин класс самостоятельных крестьян – собственников своей земли – стал веду- щим в европейском сельском хозяйстве. Однако, в отличие от Рос- сии, крестьяне не были низшим слоем общества.

Собственно крестьяне, то есть владельцы земли, составляли в XVIII–XIX вв. лишь часть сельского населения (30–40 %), причем со временем их доля падала. Устойчивое расслоение в деревне проис- ходило еще в средневековье [54, 271]. Средний земельный надел, как это ни парадоксально, был значительно выше, чем в России, и сос- тавлял не менее 20 га, доходя в отдельных случаях до 200 га. С другой стороны, существовал многочисленный класс безземельных сельских тружеников. Конечно, и в России были работники (вспомним сказку

136

137

А.С. Пушкина «О попе и работнике его Балде»), однако это было ско- рее исключение и как массовое явление появилось только в начале XX в. Недаром Балда работал у попа, а не у рядового крестьянина.

Средний класс деревни составляли так называемые хауслеры – семьи, которые имели собственный дом и небольшой приусадебный участок, но вынуждены были работать на своих состоятельных сосе- дей или родственников.

И, наконец, низший класс составляли наемные сельскохозяйст- венные рабочие, лишенные своей земли и жившие обычно в усадьбе крестьян.

Эти группы понемногу обретали эндогамные границы, то есть превращались в социальные классы. Перепродажа земель практичес- ки отсутствовала, поэтому единственной возможностью получения земли для выходца из малоземельной и безземельной семьи, а также для 2–3 по очередности сыновей, не получивших наследство, было вступление в брак с невестой, обладавшей богатым приданым (зем- лей). По мере «кристаллизации статусов» такие возможности сокра- щались, однако они никогда не закрывались совсем. Усилению эндо- гамных имущественных барьеров способствовало также стремление застраховать земельные участки от дробления и измельчения. Если земельный участок делился поровну между всеми вступающими в брак детьми, то единственным способом не уменьшать его площадь было «жениться на ровне», то есть получить в качестве наследства за невестой участок примерно такой же площади, что компенсировало бы потери земли при разделе с родными братьями или сестрами.

Главной социальной, экономической и юридической единицей была не община, а домохозяйство, включавшее в себя, помимо груп- пы родственников, также хауслеров – поденщиков и наемных работ- ников, живших в усадьбе. По этой причине сельские дома в европей- ских крестьянских усадьбах были значительно больше, чем в рус- ских. Исключение составляли только северные усадьбы русских, где большая площадь и объем строений были вызваны необходимостью длительных зимовок, когда семья по несколько недель не могла выйти из дома по причине морозов и снежных заносов.