OCR: Allan Shade, janex@narod.ru , http://soc.lib.ru

Талкотт Парсонс.

О структуре социального действия

УДК 316.3 ББК 60.5 П18

Парсонс Т.

П 18 О структуре социального действия. — М.: Академический Проект, 2000. — 880 с.

ISBN 5-8291-0016-9

© Parsons Т., 1937,

© Академический Проект, оригинал-макет, оформление, 2000

Предисловие

Талкотт Парсонс, безусловно, один из самых крупных и интересных социологов-теоретиков XX столетия. Ко времени, когда появились на страницах научных журналов его первые статьи, в Европе, разоренной мировой войной и социальными катастрофами, стоящей на пороге еще более тяжелых соци­альных потрясений, сходит со сцены первое поколение вели­ких создателей социологической теории (Эмиль Дюркгейм умер в 1918 г., Макс Вебер — в 1921 г., В. Парето — в 1923 г.; Ф. Тен­нис еще писал свои работы, но был отстранен от преподава­ния, и связи его с международной научной общественностью были в значительной степени прерваны), а США, хотя быстро набирали научный потенциал, все-таки оставались еще пока окраиной научного мира. В 1978 г., когда Т. Парсонс умер, США превратились в сильнейшую научную державу. Значение Парсонса как ученого не только в том, что он способствовал этому превращению (хотя, конечно, свой немалый вклад он вложил в этот процесс), но, что важнее для мировой социологии, он осу­ществил преемственность в развитии социологической теории. Глубоко вникнув в работы социологов-классиков (по преиму­ществу европейцев) и проникнувшись их идеями, он ассимили­ровал богатейший потенциал их теоретических разработок в свои концепции, которые по этой причине никогда не отлича­лись беспочвенностью и не страдали поверхностностью. Обра­щаясь к теоретическим работам Т. Парсонса, мы всегда ощу­щаем в них этот глубинный и богатейший пласт — бережно сохраненное наследие классического периода социологии, не устаревающее и плодоносное и в наши дни.

Жизнь Т. Парсонса очень бедна внешними событиями. Родился он в 1902 г. в г. Колорадо-Спрингс (штат Колорадо) и всю жизнь проработал в Гарвардском университете. Был пред­седателем Американской социологической ассоциации (избран в 1949 г.), членом других социологических учреждений, в част­ности возглавлял в 60-х гг. комитет по связям с советскими со­циологами, был уважаемым профессором, пережил период ис­ключительной популярности в научных кругах, когда почти все вновь появляющиеся научные сочинения пестрели ссылками на его работы, и период сильнейшей критики, когда за его кон­цепциями отрицалось какое бы то ни было значение, и период забвения в 70-х гг., — но всегда оставался самим собой, очень простым в жизни и в поведении¹, интенсивно работающим уче­ным, выпускавшим книгу за книгой, даже когда интерес к его работам уже сильно упал. Предвидел ли Т. Парсонс новое оживление внимания к его концепциям, неизвестно, но он твер­до верил в то, что они имеют для науки определенную ценность. До новой волны интереса к концепциям того типа, разработке которых он посвятил свою жизнь, он не дожил, но работы его остались в науке и, по-видимому, дождутся своего часа.

Наиболее ранний интерес Т. Парсонса лежал в области по­литической экономии, о чем говорит одна из самых ранних его статей «Капитализм в современной немецкой литературе: Зомбарт и Вебер» (1928,1929)².

¹ Один из отечественных социологов, встречавшийся с Т. Парсонсом, сказал в беседе со мной: «У него было такое простое лицо, что если бы я случайно встретил его на улице, я бы ни за что не подумал, что этот человек занимается наукой». Любопытно, что такое впечатление производил ученый, писавший невероятно сложные работы и строивший очень глубокие и тщательнейшим образом разработанные концепции! В конце данного тома, в материалах «круглого стола* социологов, посвященного судьбе теории Т. Парсонса в России, можно найти также воспоминания и о нем самом. Парсонс несколько раз приезжал в Россию, делал здесь доклады и встречался с социологами.

² Для удобства читателя мы перевели на русский язык названия статей Т. Парсонса 20-х—начала 30-х гг. (которые никогда не переводились на русский язык). Оригинальные названия читатель найдёт в «Библиографии работ Т. Парсонса» под соответствующим годом (см. Приложение).

Другая статья указывает на содер­жание этого интереса — «Желания и активность в учении Маршалла» (1931). Очевидно, что проблемы мотивации активности должны были привести его в социологию, ибо, начиная с конца XIX века, эта проблема «вербовала» в социологию ученых-эко­номистов. Именно в этот период экономисты, работавшие с теоретическими концепциями, находились в состоянии перма­нентного восстания против модели «экономического челове­ка», введенной в экономическую теорию еще Адамом Смитом. Их раздражали «бедность» и «одноплановость» этой абстрак­ции, и они вновь и вновь приходили к мысли, что ее нужно обо­гащать и развивать. За материалом, долженствующим послу­жить развитию модели «экономического человека», они обращались к психологическим теориям, но чаще — к социоло­гическим. Многие, заинтересовавшись проблемой мотивации деятельности, так и «оставались» в социологии, становились социологами, иногда крупными, обогащая ее своими работами (что, прежде всего, нужно сказать о Максе Вебере и Вильфредо Парето). Тема взаимодействия политической экономии и соци­ологии была уже ко времени Т. Парсонса, можно сказать, тра­диционной, особенно для экономистов.

Т. Парсонс идет здесь отчасти уже проторенным путем, о чем говорят его статьи начала 30-х гг. — «Экономика и социо­логия: Маршалл и образ мышления его времени» (1932), «Со­циологические элементы в экономической теории» (1934с— 1935а), «Некоторые размышления о природе и значении экономики» (1934а).

Затем интерес его все сильнее начинает переноситься в сферу социологии (статьи «Место основополагающих ценнос­тей в социологической теории», 1935в; «Г.М.Робертсон о Мак­се Вебере и его школе», 1935с; «Общая аналитическая концеп­ция Парето», 1936а). Наконец в 1937 году выходит первый монументальный труд Парсонса «Структура социального дей­ствия» (1937а). Он сразу выдвигает молодого ученого в ряды крупных социологов-теоретиков.

Ему было в это время 35 лет, а, по его собственному замечанию, ученый-гуманитарий (вклю­чая сюда и всю сферу социальных наук) по-настоящему скла­дывается только к 40 годам, в отличие, например, от математи­ка или физика, которые, если ничего не сделали выдающегося к 30 годам, то и в дальнейшем вряд ли что-то оригинальное и интересное создадут. Парсонс сократил срок, им же самим оп­ределенный для «созревания» ученого-теоретика в своей сфе­ре, — главным образом за счет своей колоссальной трудоспо­собности. За несколько лет он проделал огромную работу по освоению того, что было сделано теоретиками в социологии до него. Труд, который должен был бы стать просто обзором кон­цепций, выбранных «под проблему», отмечен печатью глуби­ны и оригинальности.

В своем предисловии к книге Т. Парсонс утверждает, что отбирал авторов для анализа по одному первоначально весьма простому и прагматичному основанию: «В основе лежал факт, что все они различным образом касались сферы экономичес­ких проблем, связанных с объяснением некоторых основопо­лагающих характеристик современного экономического поряд­ка: «капитализма», «свободного предпринимательства», «экономического индивидуализма», как их по-разному назы­вают»3. Тем не менее, оказались и некоторые другие качества, объединяющие этих авторов: все они работали примерно в одно и то же время, в конце XIX в. и в первые десятилетия XX в., — более ранних классиков социологии Т. Парсонс не брал, хотя их концепции (имеются в виду концепции О. Конта и Г. Спен­сера) совсем еще недавно пользовались огромным успехом в обществе. Их охотно читали и горячо обсуждали не только уче­ные, но и люди, далекие от науки вообще: врачи, педагоги, бел­уг етристы, литературные критики, даже купцы и государствен­ные служащие, читающие новинки европейской мысли. Они были актуальны и интересны, так как представляли готовый ма­териал, который можно было прямо употреблять для выработ­ки собственного мировоззрения, в них были представление об эволюции (общества и мира вообще), понятие прогресса, схе­мы структуры обществ различного типа, что читающую публи­ку сильно привлекало. Однако ко времени Т. Парсонса эти тео­рии неожиданно быстро устарели. И Парсонс начинает свою книгу экскурсом на тему о том, почему теперь «не говорят боль­ше о Спенсере».

3 Parsons Т. Structura of Social Action. N.Y., London, Me Graw Hill, 1937, p. VI.

Это действительно интересный вопрос. Ведь концепции Спенсера и Конта выполняли весьма важную функцию: они выдвигали и оформляли первоначальные понятия социологии.

И некоторые из этих понятий остались в социологии как осно­вополагающие — достаточно указать хотя бы на понятие «со­циального института», впервые введенное Спенсером. И сам Парсонс утверждает, что высоко ценит это понятие и исполь­зует его в своих концепциях. Но вся концепция Спенсера не удостоилась его анализа. И дело даже не в том, что в основа­нии ее нет солидного фактического материала (какой мог быть фактический материал в то время, когда социология еще не выработала своих методов, только начиналось освоение соци­альной статистики, а об опросах вообще ничего не было слыш­но!), Спенсер и Конт пользуются только историческим мате­риалом в интерпретации историков. Но, повторяем, дело совсем не в этом. Концепция Ф. Тенниса, нисколько не солиднее обо­снованная фактическим материалом, тем не менее вызывает в настоящее время не только исторический интерес.

Т. Парсонс объясняет тот факт, что Спенсера «перестали читать» уже в его время, крушением основных посылок соци­альных философий, выработанных в середине XIX века. То, что было наиболее привлекательным элементом в этих философиях (и в теориях первых социологов-классиков), уже на переломе веков было поставлено под сомнение. Говоря словами самого Т. Парсонса: «Богом Спенсера была Эволюция, называемая так­же прогрессом. Спенсер был одним из самых последовательных приверженцев этого божества, хотя далеко не единственным его почитателем. Вместе со многими другими социальными мысли­телями он верил, что человек приближается к вершине долгого линейного процесса, непрерывно и неуклонно идущего из глу­бины веков, от времен возникновения первобытного человека. Более того, Спенсер верил, что к этому наивысшему пункту уже подходит индустриальное общество современной ему Западной Европы. Он и его единомышленники были убеждены в том, что этот процесс будет продолжаться до бесконечности. Позже мно­гие ученые стали сомневаться в этом»4.

4Наст, изд., с. 41.

Но крушение этой основной посылки самых первых соци­ологических теорий повело к радикальному пересмотру и ряда других представлений, на ней основанных. Изложим некото­рые из них также словами Т. Парсонса: «По крайней мере на высокой стадии развития экономической жизни общества мы имеем дело с автоматическим саморегулирующимся механиз­мом, который действует таким образом, что цель, преследуе­мая каждым индивидом в своих личных интересах, в результа­те оказывается средством для максимального удовлетворения желаний всех. Необходимо лишь убрать препятствия на пути действия этого механизма...». И когда указанное представле­ние было поставлено под сомнение, «пошатнулся еще один дог­мат веры в области социальных наук»5.

5 Наст. изд., с. 41.

Эти и ряд других идеологем, характерных для XIX века, к началу века XX стали все активнее изгоняться из научного употребления. И новое поколение социологов, хотя продол­жало в своих представлениях опираться на какие-то схемы развития общества в целом, тем не менее главное свое внима­ние сосредоточило на разработке концепций о различных сто­ронах и структурах общества, об отдельных его механизмах и отдельных процессах в нем. И вот к этим-то социологам об­ратился Парсонс за разрешением своего вопроса: чем же вы­зывается и как формируется активность человека в обществе (первоначально, как свидетельствует приведенное выше его собственное высказывание о выборе авторов, его интересо­вала прежде всего экономическая активность человека).

Выше мы уже касались того, что этот вопрос был «сквоз­ным» для экономистов-теоретиков, с конца XIX века активно «воевавших» с моделью «экономического человека». Одно вре­мя они пытались привлечь для решения своих проблем дости­жения психологии, используя выработанную психологами иерархию потребностей и даже понятие «антиципации» (кон­цепция предельной полезности, принадлежащая Венской шко­ле). Но иерархия потребностей была выработана в психологии для человека вообще, для столь обобщенного человека, опира­ясь на понятие о котором невозможно понять, например, фор­мирование и колебания рыночного спроса, модели потребле­ния, различные не только в разных странах, но и в разных социальных слоях и кругах одного и того же общества. Проис­ходит постепенное осознание того, что между чисто психоло­гическими или психофизиологическими состояниями человека и его логическими расчетами в ситуации рыночного обмена лежит огромный и влиятельный пласт культуры, формирую­щий социальные реакции личности посредством механизмов, которые в современной науке называют «социализацией мо­тивации», а также «социальным контролем».

Тогда еще в социологии не было концепций, относящихся к конкретным и более узким сферам деятельности индивида, в самом зачатке была индустриальная социология, не сформи­ровалась и энвиронменталистская концепция, и другие, появив­шиеся лишь впоследствии. Рассматривалось социальное дей­ствие человека вообще, но именно социального человека и именно под воздействием социальных и культурных механиз­мов. Поэтому и Парсонс, анализируя выбранные концепции, скрупулезно и детально прорабатывает все концептуальные блоки и схемы, задействованные в этих концепциях, с их мно­гочисленными разветвлениями.

И в конце этого анализа Т. Парсонс пришел к неожидан­ному выводу: он обнаружил в этом ворохе разнообразных схем, понятий, логических ходов поразительную общность, проявив­шуюся в концепциях всех выбранных им авторов. Она заклю­чалась в самом подходе к материалу. Короче говоря, Парсонс извлек из всего этого множества различным способом упоря­доченных понятийных конструкций то, что в 70-х гг. нашего века (т.е. примерно на 40 лет позже) было названо философа­ми, работавшими в сфере методологии, парадигмой. Т. Кун в своей работе «Структура научных революций» так определяет это понятие: парадигма — это «признанное всеми научное до­стижение, которое в течение определенного времени дает на­учному сообществу модель постановки проблем и их решений » 6. В то время, когда Парсонс писал свой первый труд, еще не было этого понятия, поэтому он назвал вскрытую им парадигму «тео­рия социального действия».

6 Кун Т. Структура научных революций. М., 1977, с. 11.

Чем же отличается эта «модель постановки проблем» в со­циологии, называемая «социальное действие»? Она предлага­ет в качестве исходной единицы анализа не общество в целом, не личность и не культуру — все это слишком крупные и слож­ные структуры, а отдельное действие. Но именно здесь, в этой ячейке, сходятся и замыкаются друг на друга воздействия, иду­щие от общества, от культуры и от личности. Здесь личност­ные импульсы и стремления обрабатываются социальными механизмами и в конечном счете отливаются в формы, предус­мотренные культурными эталонами. Начав с разбора мотива-ционных механизмов, действующих на уровне социализирован­ной культурной личности, мы неизбежно выйдем на социальные системы и ценностно-нормативные структуры культуры. Имен­но эти ходы проследил Парсонс во всех концепциях, вовлечен­ных в его анализ.

Эта парадигма постепенно, стихийно нащупывалась и складывалась в социологии. До Первой мировой войны меж­дународные связи социологов в Европе были весьма тесными, работы, появляющиеся в одной стране, довольно быстро пере­водились на другие языки и осваивались в других странах. По­этому действительно так много общих моментов в концепци­ях, например, М. Вебера и Э. Дюркгейма, да, по-видимому, и других социологов того времени, так как Дюркгейм, издавая свой социологический журнал в начале XX века, делал обзоры немецкой социологической литературы и не мог не знать ос­новные работы Макса Вебера, знакомясь с ними по мере их по­явления. Надо сказать, что в России работы Дюркгейма появ­лялись в русских переводах также по мере их выхода в свет, и уже перед самой мировой войной молодой русский социолог Питирим Сорокин представил читателям в русском переводе некоторые извлечения из только что вышедшего труда Дюрк­гейма «Элементарные формы религиозной жизни» (война пре­рвала этот процесс, и в целом этот серьезный труд французс­кого социолога так и остался непереведенным до сих пор; следует также отметить, что работы немецких социологов пе­реводились на русский язык значительно хуже, и мы до сих пор не имеем в переводе основного и всемирно известного труда Фердинанда Тенниса и многих работ Макса Вебера). И если бы социальная катастрофа, постигшая нашу страну, не нарушила развития нашей науки, мы, по-видимому, имели бы в русской социологии работы, использующие указанную парадигму «со­циального действия».

Правда, схема эта не у всех проанализированных Парсон-сом социологов была главной: для Макса Вебера, пожалуй, она

была весьма важна, а у Эмиля Дюркгейма (как и у Парето) она наблюдается как одна из нескольких, и главной для него была, пожалуй, модель взаимодействия личности с культурой непо­средственно, помимо схемы социального действия. Но Парсонс, с его систематизирующим мышлением, тщательно выбрал во всех концепциях именно элементы этой интересовавшей его парадигмы. И сразу же возымел намерение упорядочить ее, достроить, систематически развить.

Во время работы над своей первой книгой «Структура социального действия» Парсонс сформировался как социолог, и именно как социолог-теоретик. Дальнейшей задачей всей его жизни была работа над построением общей теории социо­логии.

Труд, который Парсонс этим решением взвалил на свои плечи, был огромен, так как в отличие от парадигмы, представ­ляющей в принципе довольно компактную обобщенную схему, теория предполагает глубокую проработку, развертку этой схемы, наполнение ее конкретным содержанием. Выше мы уже упоминали, что в социальном действии, как оно задано рассма­триваемой концепцией, сходятся, как в точке, влияния трех огромных структур, две из которых даже выходят за пределы социологии как науки: личности, культуры и общества. Для того чтобы основательно разобраться со всеми механизмами, ока­зывающими влияние на действия социального и культурного человека, необходимо втянуть в сферу анализа колоссальный по объему, сложный по своей структуре и к тому же весьма разнохарактерный материал, ибо приходится иметь дело с че­ловеком, не просто реагирующим на ситуацию, но одаренным сознанием и мышлением: он ставит себе цели, планирует свои действия, предвидит будущее положение вещей. Он не просто стремится удовлетворить возникшую потребность, но хочет обеспечить себе источник удовлетворения данной потребнос­ти и впредь, а также не повредить при этом удовлетворению и иных потребностей. Для этого ему необходимы доброжелатель­ность и содействие других социальных субъектов, которые осу­ществляют свои собственные действия в тех же ситуациях, при­чем эти благожелательность и содействие также должны быть устойчивыми и длительными. Так в действие втягиваются не только потребности и интересы, но и отношения с другими

людьми и целыми группами, а в конечном счете — со всем об­ществом, упорядочивающим все эти отношения и создающим возможность коллективных действий.

Исходное звено — социальное действие — оказалось бес­конечно расширяющимся конструктом, постепенно вбирающим в себя все многообразие социологических понятий и концеп­туальных схем, а вслед за ними — также понятий и схем куль­турологических, социально-психологических и чисто психоло­гических. Их нужно либо вводить в социологическую теорию, что весьма затруднительно, потому что, происходя из другой системы, они несут в себе все ее связи; либо создавать их соци­ологические аналоги, что чревато другими сложностями, по­скольку тогда возникают параллельные концептуальные ряды, близкие по содержанию, но с различными оттенками, что по­рождает путаницу в их употреблении и смешение понятий.

Парсонс пошел другим путем: он представил понятие «со­циальное действие» как единицу, «сквозную» для всех соци­альных наук, которые в этой точке должны прийти к единству и организоваться наконец в систему, оставаясь при своих кон­цептуальных схемах. Вся задача тогда заключается в нахожде­нии способа соотнесения этих своеобразных, исторически сло­жившихся схем между собой.

Под этим представлением о возможности объединения всех социальных наук у Парсонса лежит понятийный конст­рукт, включающий три глобальные сферы, каждая из кото­рых является для двух других частью их «окружения», или среды: общество, личность и культура. По существу сферы эти — концептуальные системы различных наук, изучающих одно большое поле — человека, с его сознанием, представле­ниями, социальной организацией. Но поскольку исторически они сложились как разные научные дисциплины, имеющие в свою очередь собственные подразделения и разветвления, то на уровне общей теории мы имеем теперь три различных пред­мета изучения (не считая более конкретных уровней, где су­ществуют свои предметы). Однако при ближайшем рассмо­трении предметы эти пересекаются и частично накладываются друг на друга: так, существуют большие общие секторы, изу­чаемые, например, социологией и психологией (та же сфера мотивации личности, которую социологи и экономисты изу-

чают с точки зрения своих проблем, а именно: стимулирова­ния труда, объяснения колебаний спроса на рынке и др.; пси­хологи же — с точки зрения своих проблем; причем те и дру­гие стремятся воспользоваться понятиями, выработанными науками о культуре), социологией и культурологией и т. д. В этих сферах соприкосновения разных наук происходит столк­новение различных систем понятий, но одновременно — и процесс взаимодействия наук.

В первой главе своей книги «Социальная система» (1951 а) Т. Парсонс попытался дать схему соотнесения концептуаль­ных систем различных наук, с разных сторон изучающих со­циальное действие. При этом характерно, что Парсонс не предлагает создавать концептуальные конструкты социаль­ного действия заново, игнорируя все, что было сделано на­уками до сих пор; он просто пытается отрефлектировать и очертить сферы пересечения концептуальных космосов раз­ных наук, располагая понятия, описывающие социальное дей­ствие, по «осям» тех наук, которые в этом описании должны участвовать. Естественно, конструкт получился очень слож­ный и громоздкий, трудный для восприятия. Взаимопонима­ние ученых различных наук гораздо легче достигалось на «ближних подступах» к объекту изучения, т.е. на более конк­ретных уровнях теоретизирования. На том же абстрактном уровне, на котором попытался проделать эту работу Парсонс, процесс теоретизирования казался сложным и неудобным — и особого отклика не получил.

И тем не менее Парсонс продолжает работать над пробле­мой соотнесения концептуальных схем различных наук. В 1950 г. вышла его статья «Психоанализ и социальные науки» (1950 в), в которой он показывает, как конструкт «социальное действие» работает в сфере психоаналитических исследований. В 1954 г. в сборнике «Вклад в науку о социальном человеке» появляется статья Парсонса «Психология и социология» (1954 с). В 1959 г. в томе «Психология» — статья «Подход к психологической теории с точки зрения теории действия» (1959 а). А в 1964 г. появился фундаментальный труд «Соци­альная структура и личность» (1964 в).

В 1958 г. Парсонс пишет вместе с крупным антропологом Кребером статью «Понятия культуры и социальной системы»

(1958 i), где разводит эти понятия, граница между которыми до сих пор оставалась весьма неясной. В статье Парсонса и Кре-бера «культура» предстает как самостоятельный предмет, опи­сываемый через систематизированный комплекс понятий, со­держание которого развивается автономно от предмета, описываемого как «общество». Такое разграничение позволя­ет проследить взаимное влияние этих систем друг на друга, по­скольку понятия одного предмета для другого являются в ис­следованиях независимыми переменными.

Еще в середине 40-х годов Парсонс исследовал роль наук о праве в социальных науках, посвятив этой проблеме две ста­тьи — «Наука о праве и социальные науки » (1947 а) и «Наука о праве и роль социальной науки» (1946 а), а также место этики в комплексе наук об обществе — «Некоторые аспекты соотно­шения социальной науки и этики» (1946 а).

Но, конечно, более всего внимание Парсонса привлекало соотношение социологической и экономической теории, по­скольку главный импульс к его собственным занятиям социо­логией исходил именно из экономических проблем. В своей статье о мотивации экономической деятельности7, вышедшей в 1940 г. (1940 в), Парсонс как бы подводит итоги почти полуве­ковым спорам экономистов о понятии «экономического чело­века » и попыткам «обогатить » это понятие, введя в мотивацию человека, действующего на рынке, социальные элементы. Он приходит к выводу, что, по-видимому, радикально «развить» абстрактную модель, положенную Адамом Смитом в основа­ние экономической теории, не представляется возможным, поскольку введение новых элементов в эту специально упро­щенную схему нарушило бы равновесие в системе понятий эко­номической теории и привело бы к ее развалу. Он рассматри­вает эти элементы человеческой мотивации, действующие в любом социальном поступке и акте, прежде всего в том плане, в котором анализировал Макс Вебер в своей последней, неза­вершенной статье «Класс, статус (сословие) и партия»8.

7 См. наст, изд., с. 262-280.

8 См.: ВеберМ. Класс, статус и партия// Социальная стратификация, вып. 1. М., 1992, с. 19-38.

У Вебера человек мотивируется социальной структурой: он не толь­ко получает материальное вознаграждение, зависящее от его места в процессе производства9; человек получает вознаграж­дение также и за свой образ жизни, и выражается оно в пре­стиже, которым он пользуется в обществе, а это обеспечивает ему ряд возможностей и льгот, не зависящих от его места в про­изводственных отношениях10.

9 Эти позиции внутри производственных отношений формируют в обществе классы, которые Вебер назвал экономическими; структура экономических классов у Вебера почти аналогична марксистскому представлению о классовой дифференциации, но все дело в том, что Вебер не выводит социальную структуру из этой экономически-классовой, как это происходит у Маркса, где образ жизни и сознание человека определяются его положением в системе производственных отношений; у Вебера структура социальных классов или сословий (статусов) в значительной степени автономна от экономических классов и определяется образом жизни человека.

10 Исследование Уорнера, проведенное в 30-х гг. в США показало, что в социальной структуре общины (Уорнер исследовал города различного типа) рабочие, занимающие в целом довольно близкие позиции в системе производственных отношений, в системе социальных классов распределились до­ вольно широко: вплоть до верхнего среднего класса включительно. Хотя, согласно ожиданиям самого исследователя, их экономическое положение должно было определять их место в социальной стратификации, первые же замеры показали, что по критерию социального престижа, связанного с образом жизни, между ними оказалась очень большая дистанция: часть рабочих попала в средние классы вместе с мелкими и средними предпринимателями. Фактически исследование Уорнера подтвердило теорию Макса Вебера об автономности экономической и социальной стратификации, хотя в это время в США работы Вебера были почти неизвестны и сам Уорнер их не знал.

Эти две темы, намеченные в статье о мотивации экономи­ческой деятельности, получили дальнейшее развитие в работах Парсонса. В 1949 г. он возвращается к вопросу о судьбе модели «экономического человека » в экономической науке — «Возвы­шение и падение экономического человека» (1949 в), а в 50-х гг. предлагает социологическую модель экономического развития в двух статьях: «Социологическая модель экономического раз­вития» (1956 е), и «Замечания об институциональной схеме эко­номического развития» (1958 f); в 1956 г. выходит первое изда­ние труда, написанного в соавторстве с Н.Смелзером, — «Экономика и общество» (1956 а), переизданного в 1965 году. В этих трудах как бы отрабатываются переходные звенья между двумя науками, те пути, которыми достижения социологичес­кой науки могут быть использованы для объяснения различных феноменов, имеющих значение в экономических процессах. Ос­новное значение, естественно, уделяется социальному действию, которое представляет собою как бы «сквозной» понятийный конструкт, позволяющий осуществлять этот переход и трансакцию знаний и понятийных схем из одной науки в другую. Так что можно сказать, что на протяжении многих лет Парсонс ра­ботал на развитие экономической теории.

Развитие же второй темы разбираемой нами здесь статьи Т. Парсонса о мотивации экономической деятельности приве­ло автора в дальнейшем к выработке основных аналитических элементов для теории социального действия, которые, соглас­но принятому им структурно-функциональному принципу, сле­довало положить в основание схемы, чтобы теория приобрела содержательный характер. Оформлению этих аналитических переменных и их пропаганде Парсонс посвятил много времени и сил, но результат не оправдал его ожиданий. И причина здесь была не в качестве заданных переменных, а в общем состоянии науки социологии на период их оформления.

Огюст Конт, декларируя в свое время возникновение но­вой науки социологии — одной из важных ее характеристик назвал позитивизм, т.е. построение по типу естественных наук, с обязательным усвоением принятых в этих науках принципов: методы должны быть точными и объективными, теории — до­казательными, а устанавливаемые закономерности — общезна­чимыми (Конт был убежден, что обществом правят объектив­ные законы, являющиеся продолжением законов природы). В принципе ничего плохого не было для науки в том, чтобы та­ких критериев придерживаться; вся беда была, однако, в том, что, собственно, никаких методов, могущих быть точными и объективными, у только что народившейся науки не было. Правда, в 1835 г. вышел труд А. Кетле, основанный на исполь­зовании социальной статистики, но сама эта статистика в те времена была еще весьма узка по своим показателям и прими­тивна. Так оказалось, что социологи занялись в первую очередь построением теорий. А как обеспечить доказательность тео­риям, основанным на исторических примерах и иллюстраци­ях? Выход был найден в том, чтобы придать им форму теорий естественных наук, а также по возможности использовать тер­минологию этих наук, тогда создавалось впечатление неразрыв­ной связи с ними и преемственности.

Так появляются теории об обществе, построенные по ана­логии с теориями естественных наук и как бы под них загримированные. Сам О. Конт назвал две части своего труда «Соци­альной статикой» и «Социальной динамикой», Кетле назвал свою работу «О человеке и развитии его способностей. Опыт социальной физики». Возникли школы: механистическая (счи­тавшая, что в основе общества лежат законы механики, — Г. Кэри, Г. Скотт), географическая (считавшая, что все определяет­ся в обществе географической средой его существования, — Г. Бокль), организмическая (описывавшая общество в терминах анатомии и физиологии — П. Лилиенфельд, А. Шефле, Р. Вормс); наконец, уже в конце XIX — начале XX века этот ряд «обогатился» социальным дарвинизмом (борьба за существо­вание и естественный отбор как главные законы общественно­го развития — Г. Спенсер, У. Самнер, А. Смолл, Л. Гумплович). Конечно, молодая наука ничем не могла себя так скомпроме­тировать, как подобного рода теориями.

Положение осложнилось также тем, что позитивизм по­стоянно как бы «давал подпитку» сциентизму, который, беря м. свое начало в сильнейшей традиции европейского Просвещения, в качестве основной своей ценности имел рационализм (поскольку главным содержанием традиции Просвещения был культ человеческого разума), а в качестве центральных идей в социальной сфере — прогрессизм и связанное с ним постоян­ное устремление к модернизации, инновации, технократизму. Прогрессистский пафос просвещения масс постоянно взывал к борьбе с традициями, ниспровержению всего оформившего­ся в устойчивые структуры, в особенности если структуры эти не были сугубо рационалистически обоснованными. В науке сциентизм порождал направленность к ее инструментализации, стремясь использовать научные теории и концепции в целях борьбы за какие-то идеи переустройства общества на новых основаниях. Нетрудно представить, какие идеи о переустрой­стве общества можно было выдвинуть на основании тех тео­рий, которые выше мы бегло перечислили!

Эти претензии не могли, конечно, не вызвать решительно­го протеста серьезных ученых. В конце XIX века в социологии сформировалось направление антипозитивизма (нацеленное одновременно и против сциентизма). Во главе его оказался Макс Вебер, воспользовавшись идеями Виндельбанда, Дильтея и в особенности Риккерта, с которым он сотрудничал в методологических вопросах, выдвинул тезис о необходи­мости работать с сознанием субъекта (поскольку, будучи глав­ным разработчиком в социологии концепта социального дей­ствия, пристальный интерес проявлял к проблеме мотивации этого действия), а следовательно, о необходимости гуманита­ризации социологии как науки. Макс Вебер создал концепцию «понимающей социологии», чем заложил основание нового типа методик в социологических исследованиях, продвигав­шихся в сторону того, что мы в наше время называем качествен­ными методами. Но одновременно Вебер отстаивал принцип свободы от оценочных суждений как основу объективности со­циологических исследований.

В русле этого течения сформировался как ученый и Т. Парсонс. Но направление это отличалось большим недоверием ко всякого рода теориям. Сформировавшись в борьбе со всеми эти­ми «органицизмами» и «механицизмами», представители анти­позитивизма как бы страдали некоторым комплексом теорети­ческой неполноценности. Отказавшись от прямого переноса в социологию концепций и методов естественных наук, они про­должали считать эти науки образцом в деле организации иссле­дований, оформления их результатов, построения теорий, од­нако идеал этот представлялся им недостижимым на том уровне развития социологии, на котором им приходилось работать.

Поэтому первое же сопротивление своим попыткам за­няться построением общей социологической теории Парсонс испытал внутри своего научного окружения, в лагере собствен­ных единомышленников.

Первые замечания о роли и месте теории в социологичес­ких исследованиях включены были Парсонсом в «Структуру социального действия » 11.

11 См. в особенности помещенные в настоящем издании главы I, II, XVIII и XlX. 12 См. наст, изд., с. 301-326.

Затем появилась статья «Роль теории в социальном исследовании» (1938 а). В 1945 г. в материалах симпозиума «Социология двадцатого века» появляется доклад Парсонса «Современное состояние и перспективы системати­ческой теории в социологии», вошедший затем в качестве ста­тьи в его сборник «Очерки по социологической теории чистой и прикладной» (1949 а)12. Тот же предмет трактуется и в статье 1948 г. «Состояние социологической теории» (1948 в) и еще в одной статье этого же периода — «Перспективы социологи­ческой теории» (1950 а). Во всех этих работах с различными вариациями предлагается подход к построению общей теории социологии.

Отрицательную реакцию вызвало уже само намерение Т. Парсонса заняться общей теорией. Наиболее аргументирова­но сформулировал возражения Роберт Мертон. Он изложил свою точку зрения в статье «О социологических теориях среднего уров­ня», включенной в его сборник «О теоретической социологии»13, но это уже работа, написанная на основании более ранних ста­тей14. Мертон утверждает, что в настоящее время создать общую теорию в социологии просто невозможно. «Под социологичес­кой теорией, — утверждает он, — понимаются «логически взаи­мосвязанные ряды высказываний (propositions), из которых мож­но вывести эмпирические закономерности (uniformities)». Эти ряды должны связывать между собой «работающие гипотезы », а «работающие гипотезы — это нечто большее, чем применение здравого смысла, которым мы пользуемся в обыденной жизни. Сопоставляя определенные факты, имеют в виду некоторые аль­тернативные объяснения и стремятся к тому, чтобы их прове­рить»15. Ничего такого не может предложить в настоящее время общая теория в социологии. Эта теория строится по образцу все­общих философских систем XIX века, и ничего другого не может получиться на данном уровне знаний.

13 См.: Merton R.K. On Sociological Theories of the Middle Range// On Theoretical Sociolgy. Five essays, old and new. Free Press, N.Y., Macmillan, L., 1967.

14Сам Р. Мертон ссылается на свои статьи: Merton R.K. The Role-set: Problems in Sociological Theory // British Sociological Review, vol. 8, June 1957, pp. 106-120; Merton R.K. Introduction to Allen Barton «Social Organization under Stress». Wash., 1963.

15 Merton R.K. On Sociological Theories of the Middle Range, p. 48.

Социальные теоретики, утверждает Мертон (нигде, кста­ти, не называя Парсонса по имени, хотя критика эта направля­ется прежде всего в его адрес), делают ошибку, беря за обра­зец схемы именно научной теории, а не системы философского характера, которые они только и способны создавать. Эти их претензии основаны на трех недоразумениях: 1) они забыва­ют, что научная теория не может появиться, пока не накопи­лось огромного количества данных наблюдений; 2) они считают, что могут брать за образец, например, физику, забывая, что «между физикой XX века и социологией XX века лежат бил­лионы человеко-часов терпеливого, дисциплинированного и ку­мулятивного исследовательского труда»; 3) они не имеют пра­вильного представления о состоянии теории в физике: физика обладает целым набором специальных теорий и «исторически сложившейся надеждой» объединить их со временем в «теоре­тические семьи ». Мертон ссылается при этом на физика Ричар­да Фейнмана, который утверждает: «Сегодня наши физичес­кие теории, физические законы представляют множество разнообразных частей и кусков, которые не очень-то подгоня­ются друг к другу»16.

И еще одна ссылка на физика, в данном случае на Уатхей-да: «Для ранних стадий развития науки характерно, что она бывает претенциозно глубока в своих намерениях и тривиаль­на в своей работе с конкретными явлениями»17. А поскольку социологи в то же время претендуют сравнивать себя с физи­ками нашего времени, то общество начинает предъявлять к ним требование участвовать в разрешении глобальных социальных проблем, которые могут иметь последствия в виде войн, расо­вых конфликтов, психологической неуверенности и проч. «Уче­ные-обществоведы перед лицом этих проблем вооружены се­годня ничуть не лучше, чем были вооружены врачи во времена Гарвея и Сайденама для диагностики, исследования и лечения коронарных тромбозов». Единственно возможным путем для социологии в настоящее время Мертон считает работу со спе­циальными теориями, — по его терминологии, теориями сред­него уровня, — «из которых выводятся гипотезы, могущие быть исследованными эмпирически », а также конструирование «по­степенно, а не внезапным наскоком» «более общей концепту­альной схемы, которая будет адекватно объединять группы этих специальных теорий»18.

16 Ibid. 17Ibid., p. 49. 18Ibid., p. 41.

Теории среднего уровня касаются ограниченных аспектов социальных явлений, и каждая такая теория создает «представ­ление (конкретный образ — image), из которого можно вывести ряд умозаключений ». Она проверяется на плодотворность «указанием сферы теоретических проблем и гипотез, которые позво­ляют исследователю определить новые характеристики явле­ния». Именно такие идеи нужны для выдвижения конкретных гипотез. Но такая идея тем не менее все-таки уже теория, ибо «некоторые умозаключения, выводимые из такого рода идей, могут расходиться с ожиданиями здравого смысла, основанны­ми на неверифицированном ряде «самих собою очевидных» предложений». И каждая такая теория — «это нечто большее, чем просто эмпирическое обобщение, т.е. высказывание, сумми­рующее некоторые наблюдаемые закономерности (uniformities) отношений между двумя или более переменными»19. Такая тео­рия может заимствовать из общей теории только понятия (на­пример, «социальная структура», «статус», «роль» и др.). Затем из них строится некоторое представление и формируется уже новое понятие (например, «ролевой набор»). Но это понятие — просто представление, нужное для осмысления какого-то ком­понента социальной структуры, и оно стоит в самом начале, а не в конце, подводя к некоторым аналитическим проблемам. Тем самым зависимость теорий среднего уровня от общей теории весьма слаба. Вот эти-то теории среднего уровня должны быть развиты, а теория общая должна возникнуть потом, в качестве объединяющего их конструкта. В настоящее же время, по мне­нию Р. Мертона, общая теория работает не в том направлении, она строит какие-то нереализуемые схемы из понятий, которые невозможно прямо включить в исследование.

Но эта аргументация Парсонса не убедила, так как он вов­се не считал, что задача общей теории — выдвигать концепту­альные схемы, которые можно было бы включать непосред­ственно в исследования эмпирического типа. Задача общей теории, с его точки зрения, — преобразование различных де­скриптивных утверждений о фактах в некоторое связное це­лое, которое адекватно или определенно описывает предмет данной науки. Эта обобщенная концептуальная схема должна включать в себя все основные параметры, которые важны с точ­ки зрения тех ответов, которые должна давать наука на раз­личные вопросы, возникающие как внутри, так и вне ее, т.е. для того, чтобы оправдывать свое существование в обществе.

19 Ibid., p. 42.

В идеале наука должна быть в состоянии давать динами­ческий анализ развития тех явлений, которые входят в сферу ее компетенции. Но это возможно только при наличии логи­чески замкнутой системы утверждений, т.е. когда теория дос­тигает такого «состояния логической интеграции, при котором каждое значение любой комбинации суждений в данной сис­теме явно соответствует некоторому другому суждению той же системы». Цель анализа, с одной стороны, «причинное объяс­нение прошлых конкретных явлений или процессов и предска­зание будущих событий», а с другой — получение «знания за­конов, которые могут быть приложены к бесконечному ряду конкретных случаев с использованием соответствующих фак­тических данных»20.

Социологическая наука в своем современном состоянии не может обеспечить главные условия динамического анализа, т.е. «непрерывное и систематическое отнесение каждой про­блемы к состоянию системы как целого»21. Но если это невоз­можно обеспечить, то нужно применить какой-то способ упрощения.

Способ упрощения, по Парсонсу, заключается в том, что­бы некоторые обобщающие категории, которые в развитой си­стеме динамического анализа являются переменными, превра­тить в константы. Тогда мы получаем систему структурных категорий, которая и используется при рассмотрении динами­ческих проблем. Такую систему применяет, например, наука физиология: там отдельные органы рассматриваются как по­стоянные величины (хотя они, естественно, таковыми в действи­тельности не являются), и это дает возможность изучать про­цессы, протекающие в организме, ибо «структура системы, как она описывается в контексте обобщенной концептуальной схе­мы, является подлинно техническим аналитическим инструмен­том ». Такая структура категорий «обеспечивает уверенность в том, что ничто существенно важное не ускользнет при поверх­ностном обозрении, и связывает концы с концами, придавая определенность проблемам и их решениям»22.

20 Парсопс Т. Современное состояние и перспективы систематической тео­рии в социологии // Наст, изд., с. 303-304. 21 Там же, с. 305. 22 Там же, с. 306.

При этом необходимо найти связи между этими статическими структурными категориями, а также связи их с динамическими переменными элементами системы, и связь эта устанавливается с помощью понятия функции. Динамические факторы важны, если они имеют функциональное значение в системе. Понятие функции предполагает, что эмпирическая система рассматривается как «работающая система» (going concern). Ее структура форму­лируется как система некоторых стандартов, обнаруживаю­щихся в определенных пределах при эмпирическом наблюде­нии, которое имеет тенденцию сохраняться в соответствии с эмпирически постоянным образцом23.

Таким образом, система структурных категорий обеспе­чивает полноту рассмотрения всех важных элементов изуча­емой системы, а ряд динамических функциональных катего­рий описывает процессы, благодаря которым эти структуры сохраняются или разрушаются, а также отношения системы со средой.

Но каким образом это осуществляется в социологической теории? Разумеется, для Парсонса социальная система — это система действия, т.е. мотивированного человеческого поведе­ния. Она взаимодействует с физическими и биологическими условиями своего существования, а также с культурными стан­дартами. Единичный акт, в котором индивидуальный актор24 взаимодействует с ситуацией, не является самодостаточной единицей для социальной системы, поскольку существуют осложняющие обстоятельства — взаимодействие между собою многих акторов. «Структура — это совокупность относитель­но устойчивых стандартизованных отношений элементов. А по­скольку элементом социальной системы является актор, то со­циальная структура представляет собою стандартизованную систему социальных отношений акторов друг с другом » 25

23 См.: там же, с. 306.

24 Термин «actor» переводился в нашей литературе вначале как «актер», иногда как «действующее лицо», иногда другими способами. В понятий­ной схеме Т. Парсонса он означает того, кто совершает действие, его субъект. Нам кажется, что слово «актор» (с ударением на первом слоге) наиболее удобно. Актор — тот, кто действует, кто совершает данное (ана­лизируемое, оцениваемое) действие (или акт).

25 Наст, изд., с. 319.

Дей­ствующие люди предъявляют друг к другу ожидания, эти ожидания составляют непременное условие действия каждого ак­тора, часть его ситуации, а «системы стандартизованных ожи­даний, рассматриваемые относительно их места в общей сис­теме и достаточно глубоко пронизывающие действие, чтобы их можно было принять без доказательств как законные, условно называются институтами» 26. Это стабилизирующая часть со­циальной структуры. Институты наиболее четко воплощают в себе типы общей ценностной интеграции системы действия.

26 Там же, с. 320.

Так вырисовывается главная система категорий социоло­гии как науки. С точки зрения Парсонса, это институциональ­ная система, формирующая и мотивирующая действие. Имен­но она должна приниматься за константу при анализе действия. Так представлялся Парсонсу в 1945 году принцип построения общей теории в социологии.

Мы видим, что это вполне новый подход к построению тео­рии: это не картина общества или его развития, а инструмент для анализа различного рода социальных явлений. Представления о развитии или о типах общества и других социальных феноме­нов должны получаться в результате анализа с применением это­го инструмента (точнее, это даже не просто инструмент, а неко­торый набор инструментов). И это оказалось весьма трудным для понимания. Обычный социолог ожидал от теории (и теперь еще иногда ожидает) именно понятий-представлений, понятий-типов, объяснительных конструкций. Масса споров вокруг этой «теории Парсонса» была вызвана и постоянно подогревалась именно этим недоразумением. От нее требовали, чтобы она объясняла «возникновение изменений в обществе » или «давала больше места индивиду», в то время как она совершенно не пре­тендовала давать такие объяснения, исходя из себя самой. Она давала только средства или технику, с помощью которых мож­но было такие объяснения получить в каждом конкретном слу­чае, анализируя конкретный материал.

Впрочем, сложности в судьбе этой теории вызывались не только чистым непониманием. Вся обстановка была весьма не­благоприятна для ее популяризации. Кроме недоверия к тео­рии вообще, которым отличался антипозитивизм, существова­ли и другие неблагоприятные факторы.

В 20—40-е гг. в социологии оформилось течение неопози­тивизма, сохранившее ориентацию на естественные науки. Нео­позитивисты считали, что для всей природной, социальной и исторической действительности существуют одни общие зако­ны. И их «воздержание» от исследования субъективных фак­торов человеческого поведения и от теории как таковой было еще более строгим, чем в антипозитивизме. Для них характе­рен был бихевиоризм в изучении человеческого поведения, а потому подход с точки зрения социального действия, как его предлагал Парсонс, был им чужд.

Однако наиболее резкая критика парсоновского подхода к конструированию общей теории последовала со стороны так называемых «левых». Это течение зародилось еще в 20-е гг. XX века, а в 30-40-е гг. оформилась неогегельянская франкфурт­ская школа, выдвинувшая в качестве «противовеса» всему со­зданному до сих пор «неомарксизм»и «критическуюсоциоло­гию » (принципы ее были сформулированы М. Хоркхаймером в 1937 г., как раз в год выхода первой крупной работы Парсон-са); требования научности и объективности для социологии были объявлены «претензиями», познающий субъект и позна­ваемый объект считались неразделимыми; предметом изучения должны были стать вся человеческая и внечеловеческая при­рода (понятие «праксиса»), что, естественно, не под силу ин­дивидуальному исследователю, а потому исследователем мог быть, согласно этому новому направлению, только «обществен­ный человек», «тотальный познающий субъект», имеющий объект познания не вне себя, а в себе. Как истинные марксисты (хотя и «нео»), они видели путь развития общества через борь­бу и конфликты (и кончили тем, что приняли активное участие в качестве идеологов и деятелей в «контркультурных» выступ­лениях молодежи 60-х гг.).

Понятно, что путь построения теории, предложенный Парсонсом, их совершенно не удовлетворял. Система соци­альных институтов, регулирующая всю совокупность соци­альных действий и социальных отношений в обществе, вос­принималась ими как нечто интуитивно-враждебное, что нужно обязательно раскритиковать, свергнуть и заменить каким-нибудь «тотальным субъектом». Поэтому критика с их стороны была наиболее яростной, часто довольно бессодер-

жательной и сформировала в общественном научном созна­нии устойчивые оценочные штампы, сохранившиеся и тогда, когда сами они, потерпев фиаско как участники «контр­культурного» движения 60-х гг., сошли со сцены. К чисто на­учной критике добавилось еще и то обстоятельство, что во второй половине 60-х гг. в выступлениях студентов приняли участие также и молодые преподаватели, и их критика была особенно остро направлена против старой профессуры, яко­бы не дающей простора молодым и революционным силам. А Парсонс был тогда уже старым и очень почтенным профессо­ром и, конечно, тоже был представлен «ретроградом», а кон­цепции его — «устаревшими».

Вся эта борьба и критика, несмотря на ее разрушитель­ные, так сказать, намерения и методы, тем не менее имела и определенные положительные следствия, расчистив поле для появления в социологии новой парадигмы — подхода к изуче­нию социальных отношений через сознание субъектов, с по­мощью лингвистических методов. Безусловно, подход этот обо­гатил нашу науку. Тем более, что в XX веке ученые стали уже гораздо осторожнее в обращении с «новым» и «старым» в на­уке. Появление новых подходов и методов теперь не рассма­тривается как повод к отрицанию всего сделанного до сих пор. Философия науки постпозитивистского направления (крити­ческий реализм К. Поппера и И. Лакатоса, а также историчес­кое направление Т. Куна и Дж. Холтона) выработала представ­ление о социологии как науке мультипарадигмальной, т.е. обладающей и могущей обладать несколькими парадигмами одновременно. Постпозитивизм, утвердившийся в 70-е гг., спо­собствовал более спокойному и взвешенному отношению к раз­личным теориям и направлениям внутри науки. В разное время в связи с разными социальными задачами и запросами одни те­ории и подходы могут выдвигаться на первый план, другие — уходить в тень.

В эпоху социальных кризисов и потрясений типа моло­дежных движений 60-х гг. или нашей перестройки, возникает запрос на подход с точки зрения социальных макроструктур: социальных институтов, социальной организации, крупных ценностно-нормативных комплексов. И тут актуальными как раз и становятся парсонсовскии теоретический подход и его

парадигма социального действия, с которой он работал всю свою долгую жизнь в науке, и структурно-функциональное представление об обществе как «самоорганизующейся» и «дей­ствующей » системе, которое также прочно связалось с его име­нем, хотя корни его уходят в прошлое.

Первые попытки функционального анализа были предпри­няты еще Спенсером, а затем Дюркгеймом. С этим методом ра­ботали также социальные и культурные антропологи. Конеч­но, Т. Парсонс и его школа обогатили и разработали этот способ. Но в целом структурно-функциональный подход име­ет в социальных науках почтенную историю. В последние годы наблюдается некоторое оживление интереса к этой парадиг­ме, а тем самым и к теоретическим работам Парсонса.

Предложив сам принцип подхода к построению общей теории в социологии, Парсонс на этом не остановился. Он пред­ложил еще и ряд аналитических элементов для описания и оцен­ки социальных норм, управляющих действием.

Уже в книге «Структура социального действия» Парсонс останавливается на определении единиц, на которые может делиться изучаемый объект, и аналитических элементов, с по­мощью которых эти единицы (сам объект в целом) могут оце­ниваться. Аналитический элемент — это отвлеченное свойство объекта или его единицы, которое (в отличие от единицы, или части объекта) само наблюдаться не может. Например, если взять в качестве примера физический объект, то все его едини­цы (и все физические объекты) обладают массой, однако же никто никогда не наблюдал массы как таковой, самой по себе. То же можно сказать о движении, ускорении и о наиболее ши­роких аналитических категориях физики — пространстве и времени. Аналитическое абстрагирование этих свойств от объектов играет вспомогательную роль: оно позволяет созда­вать исследователям инструменты измерения различных сто­рон и качеств объектов. Хотя физики часто «опредмечивают» свои категории и начинают говорить об искривлении простран­ства и ускорении времени, но это — незаконное использова­ние аналитических категорий.

Что может послужить в качестве аналитических элемен­тов при измерении действия в социологии? Естественно, измеряться в социологии должен лишь социальный аспект действия, а следовательно, объект измерения здесь — норма, которой руководствуется актор при совершении действия. Социаль­ность нормы может измеряться, согласно парсонсовской кон­цепции, следующими качествами.

Приступая к действию, актор имеет в виду какую-то цель. Эту цель он может достигнуть различными путями, среди ко­торых есть прямые и быстро приводящие к цели, а есть и «обходные». Обходные пути часто приходится применять из-за того, что актор никогда не действует в пустом пространстве, всегда рядом с ним есть один или несколько других акторов, осуществляющих свои цели. Всем им важно так «расположить» свои пути достижения целей, чтобы не мешать друг другу, а также, возможно, и будущим своим же действиям.

Первое требование ситуации действия — остановиться и оценить обстановку, взвесить различные альтернативы и воз­можные последствия каждой из них. Те нормы, которые актор реализует, приступая к своей оценке будущего действия, оп­ределяются по шкале «эффективность — аффективная ней­тральность». Чисто аффективные действия в обществе встре­чаются крайне редко, только в исключительных ситуациях (говорят: «Этот человек действовал в состоянии аффекта», т.е. не соображал, что делает, не мог оценивать), но и стопроцент­но-нейтральные также редки, поскольку, если уж человек за­теял что-то сделать, он не может быть совершенно равноду­шен к тому, достигнет он своей цели или нет. В целом нормы, которые человек применяет для решения этой проблемы, тяго­теют либо к полюсу «эффективности», либо к полюсу «нейт­ральности », и по этой переменной могут быть измеряемы и оце­ниваемы исследователем.

Но человек может не просто действовать рядом с другими акторами, он может быть членом группы (семьи, школьного класса, рабочей бригады, политической партии, общества за­щиты животных и т.п.), которая имеет свои групповые цели и реализует их с помощью своих членов. Тогда у человека оказы­вается как бы два параллельных набора целей: собственные и групповые (в действительности у него их не два, а всегда гораз­до больше, так как современный человек является одновремен­но членом многих групп). Погружаясь в реализацию собствен-

ных целей, он как бы отнимает энергию у групповых, и наобо­рот. В результате ему приходится «делить себя» между теми и другими. «Поровну» поделиться удается редко (это и не все­гда нужно). Чем больше сил он отдает реализации групповых целей, тем больше «баллов» он набирает по шкале «ориента­ция на коллектив», чем активнее уходит в реализацию своих целей, тем выше поднимается по шкале «ориентация на себя». Это еще одна парсонсовская аналитическая переменная для из­мерения способов осуществления действия: «ориентация на себя — ориентация на коллектив».

Следующая переменная для оценки социального действия возникает, когда актор осуществляет оценку ситуации своего действия и ему приходится оценивать объекты в этой ситуа­ции. Это могут быть и материальные и культурные объекты (под последними Парсонс всегда имеет в виду нормы культуры), но чаще всего это объекты социальные, т.е. другие люди, попада­ющие в ситуацию действия данного актора. И здесь важно, ка­кого рода нормы он применяет при их оценке. Он может пост­роить свою оценку по тем чертам и качествам, которые важны ему лично (например, положительно оценить данного челове­ка, потому что тот слушается его советов, идет ему навстречу в его просьбах, жалеет его), а может основать свою оценку на качествах человека, имеющих как бы универсальное значение, но лично ему самому дающих весьма мало (например, он мо­жет проникнуться к нему уважением за то, что он хороший профессионал или, допустим, принципиально вел себя в какой-то совершенно посторонней для актора ситуации, проявил по­рядочность в служебных делах, в политическом вопросе и проч.). Если актор в своих оценках руководствуется больше личными соображениями и критериями, он набирает баллы по шкале «партикуляризм », а если они основаны на, как говорят, «объективных критериях», то по шкале «партикуляризм» он опускается и приближается к верху шкалы «универсализм». Поскольку эта переменная, как и обе предыдущие, у Парсонса задана как двухполюсная, уменьшение значения по одному при­знаку автоматически означает увеличение значения по проти­воположному.

Следующая переменная для оценки объектов в ситуации формулируется как «качества — деятельность ». Встречаясь в

ситуации с объектом, актор обращает внимание при его оцен­ке либо в первую очередь на то, какими качествами он облада­ет, либо на то, что он делает (например, «плохо делает дело или делает не то, что нужно, но зато сам человек хороший» либо, наоборот, «вроде бы и неплохой человек, да делает все безобразно», — в первом случае человеку выносится положи­тельная оценка, во втором отрицательная, хотя это один и тот же человек, а вот критерии к нему применены разные).

И еще одна переменная, применимая по существу только к социальным объектам, — она определяет отношение данного человека-актора к другому человеку, оказавшемуся в его ситу­ации (иногда это может быть не человек, а группа, которая, по Парсонсу, также является объектом социальным), по критерию склонности актора брать на себя и выполнять обязательства по отношению к этому социальному объекту. Здесь возможны два варианта. Первый: определяется сфера обязательств, ко­торые берет на себя актор по отношению к данному социаль­ному объекту (эти обязательства могут быть взаимными, тогда с той стороны они должны быть так же четко определены), и если объект, так сказать по ходу дела, пытается «добавить» к этим обязательствам какие-то новые, то актор имеет полное право отказаться их выполнять, ссылаясь на то, что эти новые не входят в заранее оговоренную сферу. Такой способ постро­ения отношений с объектом оценивается как «конкретный», или «специфичный». Другой способ, противоположный ему: актор выполняет все просьбы, с которыми обращается к нему социальный объект (т.е. берет на себя все обязательства, кото­рые возлагает на него его объект), если это не противоречит выполнению его обязательств по отношению к другим объек­там, взятым на себя ранее (обязательства по отношению к дру­гому — единственный ограничитель возможных обязательств по отношению к данному объекту). Этот способ назван Пар-сонсом «диффузным», а вся переменная формулируется как «конкретность («специфичность») — диффузность».

Если привыкнуть к труднопроизносимым для русского человека словам (справедливости ради надо сказать, что и для англоязычного человека слова эти столь же непривычны и труд­нопроизносимы), то вникнуть в содержание не так уж и слож­но. Применяя эти определения к своему социальному опыту,

мы очень быстро находим, что, действительно, существуют и в наших отношениях с людьми такие сферы, где мы можем спо­койно сказать человеку, пытающемуся предъявить к нам то или иное требование, что мы его не будем выполнять, поскольку раньше об этом мы не договаривались. Он вообще не имеет пра­ва требовать от нас чего-то, что не входит в наши четко опреде­ленные обязанности. Но есть и другие сферы, где так себя вес­ти мы не можем и будем принимать все новые просьбы и требования до тех пор, пока это не войдет в противоречие с обязанностями, взятыми нами по отношению к другим людям. Просто мы никогда ранее не называли эту последнюю сферу отношений «диффузными отношениями», а первую — «отно­шениями конкретными ». Так же каждый человек может вспом­нить и описать те сферы отношений, где его ценят и уважают за то, что «он есть сам по себе», т.е. за качества его личности; а есть и другие, где эти качества мало кого волнуют, а оценка со­вершается по результатам той или иной деятельности, по тому, что удалось ему добиться.

В действительности, конечно, и в тех, и в других сферах действуют все критерии, но значение их весьма различно: и в профессиональной сфере, где человек оценивается в первую очередь по результатам своей деятельности (если ты врач, то должен лечить и вылечивать людей; если инженер, то констру­ируемые тобой механизмы должны работать, а самолеты — летать и т.д.), тем не менее качества личности человека (его доб­рота, порядочность, готовность приходить другим на помощь) не могут быть совершенно безразличны окружающим. Так что нигде этот критерий деятельности, или результативности (у Парсонса есть и другое название этой переменной: «аскрип-тивность — достижительность», т.е. «следование нормам — стремление к результату »), не действует в чистом виде. Во всех сферах мы можем проследить только тенденцию, иногда ярко выраженную, иногда более слабую.

Но сразу же возникает мысль, что в той сфере отноше­ний, которую мы вслед за Парсонсом назовем «диффузной», проявится «склонность» больше применять при оценке крите­рий «качество», чем критерии «деятельность» или «достижи­тельность». И тут обязательно приходит на ум тённисовское понятие «Gemeinschaft», общинные отношения. А обратные

полюса тех же переменных, конечно, довольно точно подхо­дят под понятие «Gesellschaft», — это отношения, гораздо сильнее пронизанные индивидуализмом и рационализмом. Но на рациональность указывают также и «аффективная нейт­ральность», и «универсалистский способ оценки». Когда Пар­сонс создавал свои аналитические переменные, он, конечно, имел в виду все основные положения классической социоло­гии: и тённисовскую дихотомию «Gemeinschaft — Gesellschaft», и веберовское утверждение о том, что процесс рационализа­ции социальных отношений идет неотвратимо и необратимо. Вся классическая социология построена на представлениях о процессе развития человеческого общества в определенном направлении.

Парсонс нигде не присоединяется к этим утверждениям, но и не отрицает их. Он создает инструмент для анализа, при­меняя который, можно на эмпирическом материале установить, идут или не идут указанные процессы, и в каких сферах, и при каких условиях. И здесь еще раз уместно повторить, что боль­шинство недоразумений и претензий к Парсонсу по поводу его теории происходит именно из-за непонимания инструменталь­ного характера создаваемых им конструкций. Так, например, довольно часто приходится слышать, что Парсонс создавал свою теорию, исходя из знания о собственном (т.е. американ­ском) обществе, а потому для использования у нас она непри­годна, поскольку у нас ведь другое общество. Как мы видели только что, в своих исходных посылках Парсонс опирается на классические представления о развитии социальных структур, а эти представления созданы были отнюдь не американцами, а как раз европейцами. И теория его пригодна именно для срав­нения различных обществ (и различных структур внутри од­ного общества) по определенным универсализированным им критериям. Применяя эти критерии, можно оценить, например, насколько одно общество «универсалистичнее» по характеру своих норм, чем другое, насколько в нем развиты диффузные структуры социальных отношений или, напротив, насколько сильно они угнетаются какими-то другими структурами.

Тот, кто утверждает, что к какому-то обществу парсонсов-ские переменные неприменимы, должен осознавать, что он по­стулирует, будто это общество основано на совершенно иных

основаниях, чем не только американское, но и все европейские общества, что оно представляет какое-то исключение во все­мирном сообществе. Если же мы этого не предполагаем, то мо­жем сравнивать свое общество со всеми другими с помощью парсонсовских переменных. И узнавать о себе что-то интерес­ное, что-то, что, как говорит Р. Мертон, мы не могли бы пред­положить, исходя из собственного здравого смысла.

Обратив внимание на то, что некоторые полюса характе­ристик, заданных Парсонсом, имеют тенденцию сочетаться друг с другом (как, например, диффузность социальных отно­шений и оценка человека по его качествам, а не по результатам его деятельности), мы довольно быстро приходим к мысли по­пробовать различные наборы таких значений характеристик. Первым это сделал сам Парсонс. Он также пришел к мысли, что «эффективность» естественно сочетается с «партикуляри-стичностью оценки », а «аффективная нейтральность » соответ­ственно — с «универсализмом» и т. д. Наборы по особо соче­тающимся характеристикам автоматически дают противоположные наборы, поскольку переменные — двуэкстремальные, каждая имеет противоположный полюс.

Первая группа сочетающихся характеристик, набранная Парсонсом: «аффективность»— «партикуляризм»— «конк­ретность» — «деятельность» — противостоит автоматически получающейся второй группе, складывающейся из обратных характеристик, присущих тем же самым переменным: «аффек­тивная нейтральность» — «универсализм» — «диффуз­ность» — «качества». Первый набор, по мнению Парсонса, ха­рактеризует общественные структуры, которые имеют своей функцией постоянно ставить новые цели, искать и открывать какие-то новые пути и способы существования. Это структу­ры, пронизанные духом предпринимательства и предприим­чивости. Они открывают большой простор индивидуализму, рационализму и отличаются довольно жесткими (конкурент­ными) внутренними отношениями между участниками. Пар­сонс обозначает их символом «G» — целеполагающие струк­туры. В них подбираются люди, по типу личности маниакально нацеленные на результат, не очень склонные почитать закон и моральные нормы, не очень склонные идти на уступки своим конкурентам и уважать в них личность. Поэтому такие структуры «раскачивают» порядок в обществе, ослабляют его моральные устои, подрывают авторитет социальной нормы, стремятся обойти и всячески ослабить социальный контроль.

Но им противостоят структуры с противоположным со­четанием характеристик, которые Парсонс обозначил симво­лом «L». Они отвечают за сохранение «латентной модели» об­щества, т.е. его основной нормативной конструкции. Это — социализирующие структуры, прежде всего семья и школа, а также разного рода «части» других структур, выполняющие функцию воспитания. Здесь, наоборот, большим пиететом окружены личность и ее качества, уважаются дисциплина и нормативность поведения. Разрушительные последствия без­удержного стремления к результату сферы «G » должны нейт­рализоваться и сводиться на нет сферой «L». Эти две большие (никак не оформленные организационно и не зафиксирован­ные в общественном сознании как нечто цельное и замкнутое в себе) сферы постоянно взаимодействуют друг с другом, и меж­ду ними существует неустойчивое равновесие.

С другой стороны, «на другом уровне», как определяет это Парсонс, существуют еще две взаимодействующие сферы: «А» и «I». Сфера «А» характеризуется набором: «аффективная ней­тральность»— «универсализм»— «конкретность»— «деятель­ность» (первые две характеристики — из группы характеристик типа «G», а вторые две — из типа «L»). Это производственно-профессиональная сфера общества, обеспечивающая его мате­риальное благосостояние, здоровье людей и вообще условия вос­производства жизни. Эта сфера состоит из множества структур различного рода с разнообразными, часто противоположными интересами (то, что у нас принято было называть «ведомствен­ными интересами»). Эти «ведомства» не ставят новых целей, но создают постоянно новые способы, адаптируя к постоянно воз­никающим проблемам и ситуациям общество в его взаимоотно­шениях со своими «средами» (при этом то или иное ведомство в целях орошения засушливых мест может предложить проект поворота вспять каких-нибудь рек, не особенно просчитывая последствия данного проекта).

Сфере «А» (адаптивной) противостоит сфера «I» (интег-ративная), которая отличается противоположными характери-

стиками: «эффективность» — «партикуляризм» —■ «диффуз-ность» — «качество». Это сфера политики, партий, разного рода общественных движений. Она формирует общественное сознание и противостоит распаду общества на отдельные кон­курирующие друг с другом «ведомства». Эти две противопо­ложно направленные сферы также находятся друг с другом в состоянии неустойчивого равновесия.

Если в общественном сознании возникнет идея о том, что какая-то функция в обществе «недовыполняется», оно может дать толчок, который положит начало сдвигу в пользу сферы, недостаточно выполняющей свою функцию. Ей будет уделено особое внимание, туда направятся дополнительные материаль­ные средства, и это привлечет в нее наиболее активных и одаренных людей, так как в престижеой сфере больше возмож­ностей для личности проявить себя, продвинуться по службе, подобрать себе хорошую работу и т. д. В результате произой­дет усиление данной сферы (и некоторое ослабление противо­действующей ей), и общество начнет сдвигаться в заданном на­правлении.

Впоследствии, когда в результате развития тех функций, которым была создана «зеленая улица», начнут проявляться не только положительные, но и сопутствующие им отрицатель­ные последствия, оценка этой сферы в общественном мнении может измениться. Тогда произойдет обратное движение и уси­лится сфера, противостоящая данной. Так осуществляется, согласно модели Парсонса, стихийная динамика общества. Точ­нее сказать, так она может совершаться, если общество рабо­тает как самонастраивающаяся система. Но могут быть задей­ствованы разного рода факторы, которые будут блокировать эту самонастройку. Либо эта саморегуляция может оказаться слишком медленной для критических ситуаций, в которые по­падает общество. Тогда включаются внешние факторы, кото­рые также могут быть «уловлены» этой моделью, если приме­нить ее на других уровнях — к отдельным секторам общества и общественного сознания.

Анализ собственного общества всегда привлекал внима­ние Парсонса. В частности, он подходил к нему в терминах со­зданной им модели. Он утверждал, что в американском обще­стве преобладает на уровне самом общем оценка в терминах

сферы «А», т.е. производственно-профессиональной. Сфера «G» котируется весьма низко, так как у общества в целом нет четко выраженной единой цели. А поскольку такой цели нет, то и сфера «I» (интегративная) также котируется не слишком высоко, хотя время от времени в связи с разного рода крити­ческими ситуациями ее значение повышается (так было, напри­мер, в период Великой депрессии начала 30-х гг.). Но главные факторы, формирующие социальную стратификацию обще­ства, — это сферы «А» и «L». Притом сфера «А», постоянно усиливая свое влияние в обществе и прививая людям свои цен­ности как основные (а ценности эти, как мы помним, — «аф­фективная нейтральность» — «универсализм» — «конкрет­ность» — «деятельность», она же «результативность»), приводит к возрастающему «угнетению» сферы «L» (где дол­жны работать ценности «качество» и «диффузность» как выс­шие). Другими словами, система профессиональных и произ­водственных отношений наступает на систему родственных отношений и оттесняет ее. Парсонс утверждает, что именно в результате развития производственно-профессиональной сфе­ры семья и родственная группа постепенно лишились своих функций, и в результате родственная группа распалась на сис­тему «ядерных» семей. Ядерная семья (супружеская пара и не­совершеннолетние дети) дальше распадаться уже не может, но связи внутри нее все же продолжают ослабляться, и она ста­новится все неустойчивее, хотя общество теперь уже пытается ее защищать различными способами. Эту концепцию Парсонс развивал еще в первой своей статье о стратификации, написан­ной в 1940 г. (1940 а)27, а потом расширил и перевел в термины своей модели во второй статье, написанной в 1953 г.28 (1953 с).

27 «Аналитический подход к теории социальной стратификации * — см. наст. изд., с. 287-300.

21 «Новый аналитический подход к теории социальной стратификации» — см. наст, изд., с. 444-500.

Далее Парсонс отмечает, что при переходе на другой уро­вень анализа социальной стратификации, — при анализе уже не общества в целом, а отдельных его структур, — выявляется, что в сфере «А» высоко престижируются функции управления и целедостижения, т.е. именно функции сферы «G», которые в обществе в целом с точки зрения социального престижа оказываются на последнем месте. Другими словами, каждая от­дельная сфера имеет свою собственную иерархию функций по шкале престижа. И здесь также скрыт источник социальной ди­намики.

Вообще применение парсонсовских аналитических пере­менных позволяет прийти к неожиданным выводам при анали­зе собственного общества, которое мы как будто знаем доста­точно хорошо по собственному опыту. Но в том-то и дело, что по собственному опыту мы хорошо знаем только отдельные, частичные секторы общества, анализ же на уровне макрострук­тур с помощью здравого смысла чаще всего уводит нас в дебри штампов и тривиальностей. Исследование тем и отличается от обыденных рассуждений, что исследователь даже при теоре­тическом анализе стремится поставить между собой и объек­том исследования какой-то объективный конструкт, хотя бы в виде вот таких переменных, который мешал бы ему «соскаль­зывать» в привычные словесные клише.

Парсонс много занимался анализом социальной стратифи­кации. Это и понятно, так как исследования У.Л.Уорнера, посвя­щенные социальной стратификации, как раз в этот период очень широко обсуждались научной общественностью, вызвали мно­го споров и различного рода попыток осмыслить его большой и интересный эмпирический материал. В самом конце 30-х гг. в Гарвардском университете работала группа социологов, в ко­торую входил Кингсли Дэвис и к которой примыкал Роберт Мертон29. Результатом этой работы был ряд статей по теоре­тическому осмыслению стратификации (наиболее интересные из них — статья Кингсли Дэвиса «Концептуальный анализ стратификации», 1942, и совместная статья Кингсли Дэвиса и Уилберта Мура «Некоторые принципы стратификации», 194530).

29 Были изданы даже материалы этой группы: Parsons Sociological Group: Report of Meetings. Ed. by K. Davis mimeograped (1937—39).

30 Обе статьи переведены на русский язык и опубликованы в сб.: Социальная стратификация, вып. 1. М., 1992, с. 138—159,160—178.

Так отрабатывались и оформлялись основные черты структурно-функционального подхода, который в дальнейшем Парсонс применял при анализе различного рода социальных систем, начиная с книги «Социальная система» (1951 а), через «Структуру и процесс в современном обществе » (1960 в), а так­же «Очерк социальной системы» в книге «Теории общества» (1961 а) идо книги «Общества» (1966 а), где уже начинает при­меняться сравнение различных обществ.

А далее анализ Парсонса расширяется на окружающие об­щество системы, втягивая в себя всю вселенную, доступную человеческому мышлению (см. его работы: «Система современ­ных обществ», 1971 а, и «Теория действия и человеческая сре­да», 1978с).

Знакомство с сочинениями Парсонса в России началось в середине 60-х гг., может, даже несколько ранее. По своей долж­ности (главы комитета по связям с советскими социологами) Парсонс приезжал в Россию (в Москву, Ленинград и Киев) в 1962 г. и затем еще три или четыре раза, вплоть до 1968 г., ког­да, после вторжения советских войск в Чехословакию, отно­шения с западными странами ухудшились и обмен деятелями искусства, учеными и т. д. сильно сократился. Приезжая, Пар­сонс выступал с лекциями, встречался с социологами.

После снятия запрета с социологии в СССР в эту область устремились люди из разных наук, естественно, не имеющие специального социологического образования, поскольку тако­вого в то время в нашей стране не было (не было его и еще дол­гое время после того, как социологию «разрешили »). Надо было как-то приобретать необходимые знания. Конечно, самообра­зование, чтение литературы было в то время основным мето­дом. Но весьма большой вклад в этот процесс внесли также се­минары, которых в то время было много: в Москве действовали тогда известные философские семинары Г.П. Щедровицкого, а также Э.Г. Юдина и В.Н. Садовского, по этому типу быстро стали возникать и семинары в социологии. В Институте фило­софии сектор социальных исследований под руководством Ю.А. Левады организовал семинар, который скоро стал доволь­но популярным у социологов; существовали и менее крупные семинары, в частности В.Б. Ольшанского и И.С. Кона. Моло­дежь (и не только молодежь) охотно их посещала и проявляла большую готовность учиться.

Руководители семинаров стали предлагать участникам пе­ревести те или иные работы или просто прочитать и рассказать

потом о них. В частности, сразу в нескольких семинарах заин­тересовались Т. Парсонсом. Так появились первые переводы, разумеется, это были небольшие статьи, главы из книг, отрыв­ки. Большинство из них обречено было остаться «рабочими» переводами, которые оседали у самих переводчиков после того, как несколько знакомых переводчику социологов ознакоми­лись с ними или был сделан доклад (если до доклада доходило дело), проведено обсуждение. Но кое-что попало в печать.

Прежде всего при переводе сборника «Социология сегод­ня » переведено было и предисловие к нему Парсонса. Затем по материалам семинара в Кярику (1967-1968 гг.) был издан Бюл­летень № 6 Института философии АН СССР и Советской со­циологической ассоциации под названием «Структурно-функ­циональный анализ в социологии» (в двух выпусках), где, однако, было опубликовано больше статей, разбирающих кон­цепцию Парсонса, чем материалов самого Парсонса.

Но уже в 1968 г. началось идеологическое наступление на социологию: концепции Парсонса были объявлены «буржуаз­ными», а сектор Ю.А. Левады подвергся разгону. Семинары стали «уходить в подполье», иногда наполовину, иногда совсем. В 70-х гг. вся бурная жизнь в социологии, начавшаяся во вто­рой половине 60-х гг., стала постепенно сходить на нет. Соци­ологи, уволенные и ушедшие из Института конкретных соци­альных исследований (так в то время назывался современный Институт социологии РАН) в период его разгрома в 1972 г., устроились в различных институтах и организациях, где соци­альные исследования часто оказывались далеко не главным направлением и их нужно было «привязывать» либо к архи­тектуре, либо к эстетике, а иногда и к художественной самоде­ятельности. В общем социология в нашей стране выжила как таковая, но процесс ее развития страшно замедлился. Поощ­рялись лишь чисто прикладные исследования, а теория вообще никому не была нужна и даже рассматривалась как нечто опас­ное и чреватое непредвиденными последствиями.

Тем не менее Парсонсом продолжали «потихоньку » зани­маться прежде всего те, кто успел с ним уже как-то познако­миться и испытал на себе влияние его работ. А влияние это было очень сильным. На «круглом столе», материалы которого пуб­ликуются нами в Приложении, почти каждый социолог, пере-

водивший Парсонса, констатировал, что Парсонс сформиро­вал его как ученого, привил ему научный подход, научил рабо­тать с современными сложными теориями и методологиями. И это действительно очень важный фактор, если вспомнить, что все мы, социологи первого поколения, вышли из стен институ­тов, где нам усердно прививали марксистское мировоззрение, марксистский подход к науке, к исследованиям, марксистский взгляд на знание и его функции в обществе. Даже осознавая недостаточность нашего научного воспитания, мы не могли его преодолеть «в пустоте», нужна была точка опоры, с помощью которой возможно «перевернуть вселенную » своего сознания. Парсонс давал такую точку опоры. Он не чистый теоретик, строящий свои концепции как некие представления, он — серь­езный методолог, предвосхитивший еще в 30-40-х гг. некото­рые положения и принципы, сформулированные теоретиками знания в 60—70-х гг.

Таким образом, окончательно элиминировать Парсонса из нашей социологии не удалось, хотя влияние его было сильно ограничено. В 70-е гг. время от времени продолжали появлять­ся у нас в стране небольшие работы и отрывки из работ Пар­сонса. Так, было опубликовано его предисловие к книге «Аме­риканская социология», вышедшей на русском языке в 1970 году. Что-то «проскальзывало» в выпусках ИНИОНа-31, но, ко­нечно, это были крохи. Это — ничтожная доля даже от того, что существовало уже в «рабочих» переводах.

31 В частности, в сборнике «Кризис общей теории действия Т. Парсонса» (М., ИНИОН, 1980) помещены целых четыре материала, представляющих рефераты и сокращенные переводы работ Парсонса.

Данный сборник задуман как свод материалов, которые достаточно полно охватывают то, что удалось собрать из пере­водов Т. Парсонса.

В частности, из «Структуры социального действия», са­мой ранней монографии Т. Парсонса, подобралось пять глав: две первые и две последние, посвященные методическим и тео­ретическим вопросам, и еще одна глава, посвященная анализу концепции М. Вебера (к сожалению, только часть этого анали­за) с замечаниями о концепции Ф. Тенниса. Эти переводы пуб­ликуется впервые. Ранние статьи Т. Парсонса о мотивации экокомической деятельности и о социальной стратификации (пер­вая статья, посвященная этой проблеме) были в 60-е гг. вклю­чены в Бюллетень ССА, который, однако, не вышел из типог­рафии (был «арестован» в связи с «делом Левады»).

Не публиковались также отрывки из книги «К общей тео­рии действия» — некоторые из разделов, написанных Т. Пар-сонсом совместно с Э. Шилзом и Д. Олдсом, а они имеют важ­ное значение, поскольку именно в них наиболее полно описываются аналитические переменные Парсонса, которые «задействованы» в большинстве других его работ. Впервые эти переменные были введены и подробно охарактеризованы в кни­ге, написанной совместно Т. Парсонсом, Р. Бэйлсом и Э. Шил­зом в 1953 г. и называющейся «Рабочие материалы к теории дей­ствия» (1953 а) 32, но эта работа оказалась недоступной для наших социологов, так как не попала в наши библиотеки. Отсутствие подробных описаний этих аналитических переменных очень тормозило (и до сих пор тормозит) понимание общей концеп­ции Т. Парсонса. Теперь, как мы надеемся, нам удалось отчас­ти этот пробел восполнить переводами указанных разделов.

32 Theoriesof Society, edsT. Parsons, E. Shils, KD. Nalgell, F.R. Pitto, vol. 1,1960.

Не публиковались и вторая статья Т. Парсонса по страти­фикации, в которой его аналитические переменные применя­ются к конкретному материалу (эта статья помещена в данном томе, как и все вышеперечисленные работы), а также главы из книги «Социальные системы», в которых те же переменные «пропускаются» через другой конкретный материал. Интерес­ный поворот обсуждения тех же переменных содержится в ста­тье Т. Парсонса, представляющей ответ проф. Дубину, кото­рая на русском языке также появляется впервые.

Так что нами вводится в обращение довольно большой материал. Он весьма разнохарактерный, писался Парсонсом в разные годы и на разные темы. А в целом, по нашему мнению, он позволит читателю гораздо ближе познакомиться с Парсон­сом, чем это было возможно до сих пор. Конечно, и это — лишь бледный пунктир, прочерчивающий огромный массив работ Т. Парсонса. Но какое-то представление о целостной концеп­ции этого интереснейшего американского социолога, нам ка­жется, по нему можно выработать. Если же интерес к макросоциологическим концепциям будет усиливаться, то можно на­деяться на появление новых переводов, а тем самым — и на бо­лее глубокое изучение идейТ. Парсонса в России.

Пока же нам удалось собрать и опубликовать все эти ма­териалы лишь благодаря тому, что переводчики отказались от оплаты за свой труд и пошли нам навстречу, разыскав и вручив собственные экземпляры давних переводов. На этапе подготов­ки тома к печати составителям и редакторам много и бескоры­стно помогали в работе Т.Н. Федоровская и Н.В. Осипова. За это им огромное спасибо от имени нашей социологической на­уки, которая, все-таки, надеемся «встанет на ноги» и обретет самостоятельность и уверенность в собственных силах, несмот­ря на все трудности, ею пережитые и переживаемые.

В. Чеснокова

Структура социального действия *. (Главы из книги)

Глава I. Введение

Проблема

«Многие ли нынче читают Спенсера? Нам сейчас труд­но понять, насколько большой интерес вызывали идеи Спен­сера в его время... Он был личным наперстником странного и непонятного бога, которого он назвал эволюцией. Его бог предал его. Мы пошли дальше Спенсера»1. Приговор про­фессора Бринтона звучит подобно заключению следовате­ля: «Смерть наступила либо в результате самоубийства, либо от руки одного или нескольких неизвестных людей». Мы должны согласиться с этим выводом. Спенсер мертв2. Но кто его убил и как? Проблема заключается в этом.

* Parsons Т. The Structure of Social Action. A Study of Social Theory with Special Reference to a Group of Recent European Writers by Tallcoto Parsons, Assistant Professor of Sociology Harvard University. Mc.-Graw-Hill. Book Company Inc., New York and London, 1937.

1 Brinton English Political Thought in the Nineteenth Century, London, 1933, pp. 226 — 227. Здесь и далее в настоящем издании библиографические ссыл­ки в переводах, за исключением необходимых уточнений, приводятся в той форме, как они даны у Т. Парсонса. — Прим. ред.

2 Конечно, нельзя утверждать, что все его мысли ныне несостоятельны, но мертва его социальная теория как целостная структура.

Очевидно, существуют определенные причины как того, что идеи Спенсера забылись скорее, чем идеи дру­гих мыслителей, так и того, почему Спенсер в свое время возбуждал общий интерес. Но не это является предметом настоящего исследования. Цель работы заключает­ся в раскрытии «преступления», жертвой которого пало нечто большее, чем просто судьба и репутация одного мыслителя. По общему направлению своих взглядов Спенсер принадлежал к позднему этапу позитивистско-утилитарной традиции. Эта традиция играла значитель­ную роль в интеллектуальной истории народов, говоря­щих на английском. Что случилось с нею3? Почему она погибла?

3 См. следующие две главы (II, III), где даны аналитическое и историческое объяснения.

Основная идея данного исследования состоит в том, что эта традиция пала жертвой мщения ревнивого бога — эволюции, в данном случае — эволюции научной теории. В настоящей главе не рассматривается, каким образом развивалась эта теория и во что она преврати­лась. Об этом речь будет идти позже. Сейчас необходи­мо остановиться на предварительной постановке про­блемы, а также на методе, при помощи которого данная задача должна быть решена, и на позициях, с которых эту работу следует оценивать.

Богом Спенсера была эволюция, иногда также назы­ваемая прогрессом. Спенсер был одним из самых после­довательных приверженцев этого божества, но далеко не единственным его почитателем. Вместе со многими дру­гими социальными мыслителями он верил, что человек приближается к вершине долгого линейного процесса, непрерывно и неуклонно идущего из глубины веков, от времен возникновения примитивного человека. Более того, Спенсер верил, что к этому наивысшему пункту уже подходит индустриальное общество современной ему Западной Европы. Он и его единомышленники были убеждены в том, что этот процесс будет продолжаться до бесконечности.

Позже многие ученые стали сомневаться в этом. Раз­ве не возможно, чтобы будущее заключалось в чем-ни­будь другом, чем в «большей и лучшей» индустриализа­ции? Напротив, новая концепция, согласно которой человечество приближается к поворотному пункту свое­го развития, наиболее ярко выступила во взглядах груп­пы социологов, приобретавших, несмотря на свою мало­численность, все большую известность.

Спенсер был крайним индивидуалистом. Но его эк­стремизм является лишь преувеличенным выражением глубоко укоренившейся веры в то, что, грубо говоря, по крайней мере на высокой стадии развития экономиче­ской жизни общества, мы имеем дело с автоматическим, саморегулирующимся механизмом, который действует таким образом, что цель, преследуемая каждым индиви­дом в своих частных интересах, в результате оказывает­ся средством для максимального удовлетворения жела­ний всех. Необходимо лишь убрать препятствия на пути действия этого механизма, а для этого не требуется дру­гих условий, кроме уже содержащихся в концепции ра­зумного эгоизма. Эта доктрина также стала предметом критики различных направлений, в том числе и не имею­щих отношения к проблеме данного исследования. Важ­но только, что таким образом пошатнулся еще один дог­мат веры в области социальных наук.

Наконец, Спенсер верил в то, что религия возникает из донаучных представлений человека относительно эм­пирических фактов его собственной природы и среды, т.е. религия является продуктом невежества и заблуждений. Религиозные идеи по мере прогресса знания будут заме­щены наукой. Религия — только фаза развития обожест­вляемой им науки. В самом деле, интерес к религии среди ученых типа Спенсера ограничивался примитивным че­ловеком; вопрос сводился к тому, каким образом из при­митивной религии развилась наука? В этой области так­же наблюдается увеличение скептицизма относительно взглядов Спенсера.

Краткое обозрение лишь нескольких вопросов до­статочно ясно показывает, что в эмпирической интер­претации некоторых самых важных социальных проблем совершается глубокая революция. Концепции линейной эволюции начали сходить со сцены, и их место стали за­нимать циклические теории. Различные виды индивиду-

ализма подвергались усиливающемуся обстрелу крити­ки. На их месте стали возникать различного рода соци­алистические, коллективистические и организмические теории. Снова и снова стали подвергаться атакам роль разума и статус научного познания как элемента дей­ствия. Возникло настоящее наводнение антиинтеллек-туалистических теорий человеческой природы и пове­дения, выступающих в самых различных вариантах. Такая резкая смена господствующего истолкования че­ловеческого общества в течение жизни одного поколе­ния едва ли может быть найдена где-либо в истории, за исключением, может быть, XVI века. В чем же причина этой революции?

Весьма вероятно, что эта смена взглядов в значитель­ной мере явилась просто идеологическим отражением определенных социальных изменений. Такое утвержде­ние поднимает много проблем, ответ на которые было бы трудно найти в понятиях спенсерианской мысли. Однако обсуждение данных вопросов выходит далеко за рамки настоящего исследования.

Не менее вероятным является утверждение о том, что значительная часть изменений произошла в результате «имманентного»4 развития основных частей теории эм­пирического знания. Именно это является рабочей гипо­тезой, лежащей в основании настоящего исследования. В данной работе будет предпринята попытка проследить и оценить значение одной определенной фазы этого раз­вития, которая разбирается и анализируется на примере работ группы социологов. Но прежде чем приступить к этому, необходимо сделать несколько методологических замечаний относительно взаимосвязи «теории эмпири­ческого знания», выяснить главные связи их элементов, а также объяснить, в каком смысле и с помощью какого процесса развиваются эти «основные части ». Только пос­ле этого станет ясным характер данного исследования и предполагаемые результаты.

4 Здесь этот термин употреблен в том смысле, в котором он используется обычно П.А. Сорокиным.

Теория и эмпирический факт

Основные методологические положения, обсужда­емые здесь, будут даны без какой-либо попытки их кри­тического обоснования. Однако эти положения лежат в основе всего исследования. Обоснованность методоло­гических положений должна быть оценена не с точки зре­ния аргументов, выдвигаемых в их защиту в настоящем введении, а с точки зрения того, насколько эти положе­ния будут соответствовать структуре исследования как целого и его результатам.

Чаще имплицитно, чем эксплицитно, существует глу­боко укоренившийся взгляд, что сущность прогресса на­учного знания состоит в накоплении «фактуальных открытий». Считается, что познание — целиком коли­чественное дело. Самое главное — это наблюдать то, что еще не наблюдалось до сих пор. В соответствии с этим взглядом, теория должна состоять из обобщений по­знанных фактов в том смысле, что общие выводы долж­ны подтверждаться суммой таких фактов. Развитие тео­рии заключается в модификации этих общих утверждений с учетом вновь открытых фактов. В основе этой системы взглядов лежит положение о том, что процесс открытия факта, рассматриваемый как независимый от существу­ющей «теории», является результатом некого импульса, наподобие «праздного любопытства »5.

Очевидно, что такие термины, как «факт», необхо­димо точно определить. Это будет сделано позже. Сей­час только что изложенному взгляду можно противопо­ставить другой, а именно, что научная "теория" - в самой общей форме определяемая как совокупность логически взаимосвязанных и эмпирически соотнесенных «общих понятий » — является не только зависимой переменной в развитии науки. Само собой разумеется, что истинная теория должна соответствовать фактам, но отсюда не следует ни того, что одни факты, открытые независимо от теории, определяют, чем должна быть теория, ни того,

5 Этот термин употребляется Вебленом.

что теория не должна определять, какие факты будут раскрыты и в каком направлении должен вестись науч­ный поиск.

Не только теория является независимой переменной в развитии науки, но и основные ее части в каждой обла­сти и в каждый момент представляют собой в большей или меньшей степени интегрированную «систему», т.е. совокупность общих положений (которые могут быть, как мы это увидим позже, различного вида), логически взаимосвязанных друг с другом. Конечно, это не означа­ет, что все может быть выведено из чего-то одного, что было бы равнозначно сведению теории к одной предпо­сылке. Это означает, однако, что любое существенное изменение любого важного положений системы имеет логические следствия для других ее положений. Говоря иначе, любая теоретическая система должна иметь до­статочно строгую логическую структуру.

Очевидно также, что положения системы соотно­сятся с содержанием эмпирических фактов; если бы это было не так, то положения теории не могли бы быть на­званы научными. Действительно, если интерпретировать термин «факт » надлежащим образом, то можно сказать, что теоретическое положение, если оно вообще имеет место в науке, является либо утверждением о факте, либо утверждением о способе отношения между фак­тами. Отсюда следует, что любое важное изменение в нашем знании о фактах в рассматриваемой области должно вести к переформулированию по крайней мере одного из положений теоретической системы и через ло­гические следствия этого изменения — большему или меньшему изменению других положений. Иначе говоря, изменяется вся структура теоретической системы. Все это могло бы показаться непротиворечащим очерченной выше методологии эмпиризма.

Но, во-первых, надо отметить, что слово «важный» было подчеркнуто. Что подразумевается в данном6 контексте под важным изменением в знании факта?

6 Конечно, существует множество других причин, кроме научных, по ко­торым человек интересуется фактами.

Новые факты представляются важными не потому, что они выг­лядят расплывчато «интересными», удовлетворяют «праздное любопытство » или доказывают милость бога. Научная важность изменения в знании факта состоит именно в последствиях этого изменения для всей теории как системы. Несмотря на то, что открытие может быть истинным и интересным в некоторых отношениях, оно не будет научно важным, если не будет иметь последствий для теоретической системы, с которой имеют дело уче­ные данной области. Наоборот, даже самые тривиальные с любой другой точки зрения наблюдения, например об­наружение очень незначительного отклонения звезды от ее расчетного положения может оказаться не просто важным, но и революционным, если логические послед­ствия этого открытия оказались далеко идущими для структуры теории. По-видимому, можно смело сказать, что все изменения фактуального знания, которые приве­ли к созданию теории относительности, сыгравшей гро­мадную роль в прогрессе науки, были совершенно триви­альными с любой точки зрения, кроме влияния этих изменений на структуру теоретической системы. Они, например, никоим образом не сказались в инженерной или навигационной практике7.

7 Наоборот, многие открытия сугубо практической важности с научной точки зрения совершенно не важны, хотя в популярных сообщениях о ре­зультатах научного исследования чаще всего делается упор именно на эти прикладные аспекты науки.

Однако вопрос, касающийся важности фактов, яв­ляется лишь частью проблемы. Теоретическая система представляет собой не просто набор фактов, которые на­блюдались, и их логически выводимые отношения к дру­гим фактам, которые также уже известны. В той мере, в какой такая теория является эмпирически верной, она будет говорить нам о том, какие эмпирические факты могут быть наблюдаемы в данных обстоятельствах. Не­обходимость учитывать все относящиеся к делу и доступ­ные теоретику известные факты является элементарным правилом научной добросовестности. Процесс верификации, без которого немыслима наука, не сводится к простому пересмотру приложимости теории данного уче­ного к известным фактам, а затем к ожиданию новых фак­тов. Этот процесс состоит в обдуманном и преднамерен­ном постижении явлений с ожиданием результатов, полученных сначала в умозрительной теории, и в провер­ке того, согласуются или не согласуются вновь откры­тые факты с этим ожиданием.

Любое исследование является изучением ситуаций, либо вообще не изучавшихся, либо изучавшихся, но под углом зрения других теоретических проблем. Там где возможно, к исследуемым ситуациям подходят экспери­ментально. Но это — предмет рассмотрения практичес­кой техники исследования, а не логики.

Насколько теоретические ожидания совпадают с найденными фактами, со скидкой на «ошибки наблюде­ния» и т.д., настолько теория является «верифицирован­ной ». Но значение процесса верификации ни в коем слу­чае не ограничивается этим. Если, как это часто бывает, совпадения не происходит, то либо факты оказываются противоречащими теоретическим ожиданиям, либо об­наруживаются принципиально новые факты, которым нет места в данной теоретической системе. Любой из этих результатов приводит к необходимости критического пересмотра самой системы. Таким образом, происходит взаимный процесс: в прямом направлении — через ожи­дания, выведенные из системы теории, к области факту-ального исследования, ив обратном направлении — от результатов этого исследования к теории.

Наконец, верификация заключается не только в том, что теоретическая система оказывает влияние на ход эм­пирического исследования. Верификации подлежат не только те теоретические положения, которые сформу­лированы непосредственно для данной области факти­ческого знания. По мере того, как прогрессивно разра­батываются все стороны созданной для наблюдения данного факта теоретической системы, оказывается, что такая проработка имеет логические последствия для областей фактуального знания, к которым создатели

теории не имели прямого отношения. Если определен­ные вещи в одной области являются истинными, то дру­гие вещи в связанной области тоже должны быть истин­ными. Эти выводы также подлежат верификации, которая в данном случае примет форму нахождения того, что является фактами в новой области. Результа­ты такого исследования могут снова влиять на саму те­оретическую систему.

Итак, вектор интереса в эмпирической области обыч­но направляется прежде всего логической структурой теоретической системы. Важность тех или иных проблем, касающихся фактов, заключена в самой структуре тео­рии. Эмпирический интерес к фактам зависит от того, насколько они связаны с разрешением этих проблем. Те­ория не только формулирует то, что мы знаем8, но и го­ворит нам о том, что мы хотим знать, т.е. ставит вопросы, на которые необходим ответ. Более того, структура тео­ретической системы указывает на возможные альтерна­тивы в решении данного вопроса. Если наблюдаемые фак­ты, точность которых не подлежит сомнению, не укладываются ни в одну из предложенных альтернатив, то сама теория нуждается в перестройке.

8 В каком-то частном аспекте.

В связи с этим важен следующий вопрос. Дело не только в том, что теоретические положения находятся в логической взаимосвязи друг с другом таким образом, что они образуют «системы», но и в том, что самой природе теоретических систем присуще стремление к «логичес­кой замкнутости ». Система начинается с группы взаимо­связанных положений (аксиом), которые предполагают соотнесение с эмпирическими наблюдениями внутри ло­гических рамок теоретических положений. Каждое из этих положений имеет логические импликации. Система становится логически замкнутой, если каждая из логи­ческих импликаций, выведенных из любого положения внутри системы, находит выражение в другом положе­нии той же системы. Можно повторить еще раз, что это не означает, что все положения должны быть выводимы из какого-нибудь одного: наоборот, если бы это было так, научная теория оказалась бы тавтологией.

Простейшим примером, иллюстрирующим смысл понятия замкнутой логической системы, является систе­ма уравнений. Такая система определена, т.е. замкнута, когда существует столько же независимых уравнений, сколько независимых переменных. Если имеется 4 урав­нения и только 3 переменные, и ни одно из уравнений не выводится из других путем алгебраических манипуляций, то ясно, что не хватает одной переменной. Эту мысль можно выразить в терминах логики: утверждения, сфор­мулированные в четырех уравнениях, логически содер­жат предположение, которое не сформулировано в определении трех переменных.

Важность всего сказанного очевидна. Если экспли­цитные положения системы не составляют логически зам­кнутой системы в указанном выше смысле, это означает, что содержащиеся в ней доказательства основываются на одной или нескольких несформулированных предпосыл­ках. Одна из основных функций логического анализа те­оретических систем заключается в том, чтобы применить этот критерий и, если будут обнаружены пробелы, рас­крыть неявные (имплицитные) предпосылки. Но хотя все теории стремятся стать замкнутыми системами в логи­ческом смысле, было бы неверным отождествлять это с «эмпирической» замкнутостью системы. К вопросу об «эмпиризме» нам еще не раз придется вернуться.

Этими рассуждениями подтверждается мысль о том, что любое эмпирически проверяемое знание — даже ос­нованное на здравом смысле повседневное знание — под­разумевает имплицитно, если не эксплицитно, система­тическую теорию в указанном смысле. Важность этого суждения обусловлена тем, что многие лица, пишущие на социальные темы, неистово отрицают подобное положе­ние. Они говорят, что их задача констатировать факты, которые «говорят сами за себя ». Но отрицание теорети­зирования не означает еще, что в собственных рассуж­дениях таких авторов не присутствует имплицитная теория. Это важно подчеркнуть, поскольку «эмпиризм»

в описанном выше смысле оказывается очень распрост­раненной методологической позицией в социальных науках9.

9 По этому поводу весьма удачно высказался Маршалл: «Самыми безот­ветственными и опасными теоретиками оказываются те, которые утверж­дают, что они позволяют фактам и цифрам говорить самим за себя» (Memorials of Alfred Marshall, ed. by A.C. Pigou, London, 1925, p. 108).

Из всего сказанного следует общее определение про­блемы развития научного знания. Оно состоит в увеличе­нии знания об эмпирических фактах, тесно связанном с из­менением теоретической интерпретации этой совокупности фактов, следовательно, с изменением общих формулиро­вок относительно этих фактов и, в неменьшей степени, с изменением структуры самой теоретической системы. Осо­бое внимание следует обратить на внутреннюю взаимосвязь общих утверждений об эмпирическом факте с логическими элементами и структурой теоретических систем.

Одной из основных задач настоящего исследования является проверка такого понимания природы науки и ее развития в социальной области. Мы утверждаем, что пе­реворот в эмпирическом понимании общества внутренне связан с не менее радикальными изменениями, происшед­шими в структуре социологической теории.

Нами выдвигается гипотеза, которая будет прове­ряться последовательным изучением, что это развитие в большей степени было результатом взаимодействия но­вого понимания фактов и знания, с одной стороны, и из­менений в теоретической системе, с другой. Но ни то, ни другое не является «причиной». Оба аспекта находятся в состоянии тесной взаимозависимости.

Проверка указанной гипотезы будет осуществляться в данной работе в монографической форме. В центре вни­мания будет находиться процесс развития одной из пос­ледовательных теоретических систем, а именно системы, которая названа волюнтаристической теорией действия, а также определение основных понятий этой теории. В историческом аспекте основной интерес представляет про­цесс перехода от одной фазы развития этой системы к дру­гой, явно отличной от предыдущей. Спенсер может считаться последним, в некоторых аспектах крайним, но тем не менее типичным представителем первой фазы. Исклю­чительно в целях удобства эта фаза обозначается как «по­зитивистская» система теории действия, а ее вариант, яв­ляющийся наиболее интересным с точки зрения настоящей работы, — «утилитаризм». Оба термина в данном иссле­довании используются в техническом смысле и будут определены в следующей главе, где очерчивается основ­ная логическая структура позитивистской системы.

Поразителен, однако, тот факт, что из совершенно отличной теоретической традиции, называемой «идеа­лизмом», путем аналогичных преобразований возникает теория социального действия, во всех существенных чер­тах сходная с упомянутой выше волюнтаристической тео­рией. Основной случай такого перехода — работы Мак­са Вебера — мы рассмотрим подробно. Не приходится говорить о том, что эта конвергенция, если она может быть продемонстрирована, является очень сильным аргументом в пользу утверждения о том, что правильное наблюдение и интерпретация фактов составляет, по мень­шей мере, один из главных элементов объяснения того, почему данная теоретическая система вообще смогла по­явиться.

Как уже было сказано, основное внимание в данной работе будет уделено процессу возникновения особой теоретической системы, названной волюнтаристической теорией действия. Но соображения, изложенные выше, указывают на необходимость рассматривать ее в тесной связи с эмпирическими аспектами работ соответствующих авторов. Поэтому каждый крупный мыслитель, а точнее, его работы, будут рассмотрены нами на фоне всесторон­него знакомства с его эмпирическими взглядами, а затем будет сделана попытка подробно показать отношения этих взглядов к рассматриваемой теоретической системе. Каж­дый раз будет утверждаться тезис, что адекватное пони­мание того, как эти эмпирические результаты были до­стигнуты, является невозможным без соотнесения их с логической структурой и системой теоретических поня­тий, используемых данным автором. И в каждом случае,

за исключением Маршалла10, будет сделана попытка по­казать, что существенное изменение эмпирических взгля­дов, по отношению к традиции, к которой принадлежал рассматриваемый автор, не может быть осмысленно без отнесения к соответствующему изменению в структуре его теоретической системы по сравнению с системой, доми­нировавшей в данной традиции. Если нам удастся проде­монстрировать такие взаимосвязи, это будет сильным под­тверждением того, что для получения существенных эмпирических выводов, выходящих за рамки здравого смысла, нельзя обойтись без систематической теории.

10 Это обусловлено тем, что Маршаллу не удалось продумать до конца смысл тех отклонений от предшествующей системы, которые характеризуют его эмпирические и теоретические работы. Пэтому он не смог свести свою кон­цепцию в единую логическую структуру и сделать соответствующие ей эмпирические выводы.

Выбор авторов, рассматриваемых здесь, продикто­ван несколькими соображениями. В центре данного ис­следования стоит задача показать развитие определен­ной последовательной теоретической системы, как пример общего процесса «имманентного» развития са­мой науки. Сущность этого процесса сводится к логичес­ким требованиям теоретических систем, состоящим в тес­ной взаимосвязи между наблюдаемыми эмпирическими фактами и общими утверждениями на основе этих фак­тов. Следовательно, выбираются авторы, в теориях ко­торых молено изолировать эти элементы, насколько это возможно, от других, таких, как общий «климат мнений », не имеющих отношения к целям данной работы.

Первый критерий отбора связан с причастностью авторов к разработке теории действия. Среди удовле­творяющих этому требованию мы стремились рассмот­реть представителей различных интеллектуальных тра­диций, социальных сред и типов личности. Введение Маршалла оправдано тем фактом, что с экономической теорией и с вопросом о ее статусе связаны кардинальные проблемы, имеющие отношение к теории действия вооб­ще, и к позитивистской системе в частности, особенно ее утилитаристскому варианту.

Этот вопрос, как будет показано, является самым важным, единственным связующим звеном между утили­тарным позитивизмом и последующей фазой теории дей­ствия. Парето интересовался тем же кругом проблем, но в связи с совершенно другими аспектами позитивистской традиции и в совершенно другом климате мнений. Срав­нение работ этих двух теоретиков в высшей степени по­учительно.

Исходная позиция Дюркгейма была также позити­вистской, причем даже более выраженной по сравнению с двумя другими мыслителями. Но этот вариант позити­вистской системы был в высшей степени чужд тому ути­литарному индивидуализму11, в котором поначалу увязал Маршалл, а также Парето, хотя и в меньшей степени. Что касается личностных характеристик, а также социальной среды, то трудно вообразить что-либо более контрасти­рующее: пропитанный моралистическим духом буржуа англичанин Маршалл; эльзасский еврей, радикал, анти­клерикал, французский профессор Дюркгейм; отрешен­ный и утонченный итальянский аристократ Парето, и, наконец, Вебер — сын наиболее культурного верхнего слоя среднего класса Германии, выросший в атмосфере немецкого идеализма и получивший образование в духе исторической школы права и экономики. Как будет по­казано ниже, эти интеллектуальные влияния не играли существенной роли при формировании идей первых трех мыслителей. Что же касается Вебера, то он и по характе­ру резко отличался от них.

11 Я назвал это «социологическим» позитивизмом. См. гл. IX.

Другим поводом в пользу такого выбора авторов яв­ляется тот факт, что, несмотря на принадлежность этих ученых примерно к одному времени, не обнаруживается, за исключением одного случая, их прямого друг на друга влияния. Парето, конечно, испытал влияние Маршалла при создании своей чисто экономической теории, но столь же безусловно отсутствие такого влияния во всех иных отношениях, представляющих интерес для данного исследования. Действительно, в пределах той обширной культурной единицы, каковой являлась Западная Европа конца XIX — начала XX века, едва ли возможно найти других четырех ученых, обнаруживающих столь суще­ственную общность идейной позиции и вместе с тем столь мало подверженных при выработке этой общей идейной позиции влиянию иных факторов, нежели имманентное развитие логики теоретической системы в отношении к эмпирическому факту12.

Рассмотрим другие соображения. Главная задача состоит в обрисовке основ рассматриваемой теоретиче­ской системы. Незначительные ее видоизменения, суще­ствующие в работах различных авторов, не являются предметом данного анализа. Небходимо, однако, раз­работать логическую структуру данной теории и ее от­ветвлений в возможно более ясной форме. Следователь­но, приходится ограничиваться интенсивным анализом с соответствующей точки зрения небольшого количества работ наиболее выдающихся авторов. Маршалл, по мне­нию многих специалистов в этой области, был самым вы­дающимся экономистом своего поколения. Но для дан­ного исследования Маршалл представляет меньший интерес, чем трое других. Остальные три мыслителя из­вестны как социологи. Нет никакого сомнения относи­тельно их выдающейся роли в этой области в эпоху жиз­ни их поколения. Список наиболее известных шести социологов предыдущего поколения едва ли может быть признан серьезным13. Это не значит, что они являются единственными в этой области, но для целей данной ра­боты наиболее удобно ограничиться рассмотрением именно их.

12 Если и существует влияние, которое может быть понято в терминах со­циологии знания (Wissenssoziologie), то практически оно должно быть об­щим для всей западной цивилизации. Wissenssoziologie — термин, часто употреблявшийся в Германии в последнее время для обозначения дисцип­лины, вскрывающей влияние социальных факторов на развитие «идей». 13 Профессор Сорокин, отвечая на вопрос о наиболее выдающихся социо­логах недавнего прошлого, назвал эти три и только эти три имени.

Для того чтобы избежать какого-либо недопонимания, следует снова повторить, что данная работа мыслится как монографическое исследование специфичной проблемы в истории современной социальной мысли, а именно — воз­никновения теоретической системы, которая называется «волюнтаристическая теория действия». Отсюда следует, что имеется масса смежных проблем, которые оставляют­ся, и при том сознательно, за пределами книги. Во-первых, данная работа — это не история социологической теории в Европе прошлого поколения. Как проблематика, так и пер­соналии, необходимые для такой истории, умышленно не включены в нее. Если можно вообще говорить о результа­тах данного исследования, то они представляют собой не больше, чем рассмотрение одного из элементов истории европейской социологической теории определенного пери­ода. Следовательно, данная работа является всего лишь монографическим вкладом в эту историю.

Во-вторых, данная работа не является общим истол­кованием произведений данных авторов. Цель исследо­вания не состоит ни в пересказе как таковом, ни в критической оценке упомянутых работ14. В данном иссле­довании анализируются аспекты, занимающие значитель­ное, иногда центральное место в трудах этих теоретиков, хотя нигде не будет сделано попытки оценить аспекты по отношению к другим частям работы. Это должно быть сделано в других исследованиях. Наконец, в соответствии с указанными целями, автор не пытается обсуждать все стороны творчества этих ученых или всю литературу о них. Практически вся вторичная литература по этим воп­росам прочитана, но цитироваться будет только тогда, когда она будет особенно релевантна непосредственно­му контексту. Отсутствие цитат должно рассматривать­ся не как скрытое критическое отношение, а как признак нерелевантности15.

14 И то, и другое, хотя занимает значительное по объему место в данной работе, является средством достижения цели, но не самой целью.

15 Там, где существует более чем одна «хорошая » работа, цитироваться будет только «лучшая».

То же относится и к самим текстам, к энциклопедической полноте которых мы не стремимся. Будет цитироваться не любой отрывок, релевантный це­лям данной работы, а только такой, который в терминах структуры той или иной теории как целого будет достаточен для доказательства рассматриваемого поло­жения16.

16 Следовательно, любые упущения несущественны до тех пор, пока не бу­дет точно установлено их прямое касательство к тем или иным положени­ям теории.

Я позволю себе еще одно замечание, касающееся понимания данной работы. Это исследование задумано как органическое целое, имеющее дело с идеями, логи­чески взаимосвязанными и пронизывающими всю рабо­ту. Читатель должен помнить об этом при формулирова­нии критических замечаний, которые он, возможно, будет склонен делать. В исследованиях подобного типа вполне законно настаивать, чтобы приводимые факты или фор­мулируемые утверждения воспринимались не только в свете их внутреннего характера и значения, но и в связи с тотальной структурой, частью которой они являются.

Остаточные (residual) категории

Следует обсудить еще два или три предварительных вопроса, чтобы развеять те сомнения, которые могут воз­никнуть у читателя по поводу некоторых вещей. Прежде всего из уже принятых позиций следует определенный вывод относительно характера развития науки. Можно обладать разрозненными неинтегрированными фрагмен­тами знаний и восходить к «истине» последующих раз­розненных фрагментов, по мере того как они будут по­падать в поле зрения. Подобный тип знания не является, однако, научным в принятом здесь смысле.

Знание является научным лишь тогда, когда эти фраг­менты интегрируются в ясно очерченные теоретические системы17.

17 Многие научно достоверные эмпирические знания не являются с этой точки зрения наукой, поскольку их интеграция происходит вокруг иных центров, нежели систематическая теория. Так, многие практические зна-.. ния и сведения повседневной жизни объединены потребностями и интере­сами практики. Факты такого ненаучного знания могут интегрироваться в научных теориях лишь постольку, поскольку они действительно достовер­но известны.

Поскольку это происходит, можно сделать следующие два утверждения. Маловероятно, что такая система будет играть важную роль в определении направ­ления мысли значительного числа высокоинтеллектуаль­ных людей в течение длительного времени, если она не будет включать в себя эмпирические отношения к явле­ниям — реальным и, в пределах данной концептуальной схемы, в целом правильно наблюдаемым.

В то же время структура концептуальной схемы не­избежно фокусирует интерес на ограниченном коли­честве таких эмпирических фактов. Они могут быть представлены как вырванное из темноты, ярко осве­щенное прожектором пятно. До тех пор, пока луч про­жектора не изменит направление, все, что лежит вне этого пятна, остается, по сути дела, «невидимым». Может быть известно значительное количество фак­тов вне этого центра, но они не будут научно значимы­ми до тех пор, пока не будут поставлены в связь с тео­ретической системой.

В качестве канона интерпетации этот факт приоб­ретает огромное значение. При изучении эмпирической работы того или иного ученого вопросы будут задавать­ся не по поводу того, каких мнений он придерживается об определенном эмпирическом явлении, и даже не о том, какой вклад сделан этим ученым в наше «знание» об этих явлениях. Прежде всего вопрос будет касаться тех теоретических причин, которые заставили его инте­ресоваться одними определенными проблемами больше, чем другими, а также того, насколько результаты его ис­следования оказались существенными для решения его теоретических проблем. Далее ставится вопрос, какие выводы, полученные в результате этой работы, повлия­ли на переформулирование теоретических проблем, а в итоге и на пересмотр всей теоретической системы. Так, Дюркгейм нас интересует не в связи с установленным им фактом, что во французской армии в определенный период процент самоубийств был намного выше, чем среди гражданского населения. Интерес к таким фак­там может быть удовлетворен самим произведением Дюркгейма. Для нас интерес заключается в другом, а

именно: почему Дюркгейм вообще изучал самоубийство и каково значение этого и других установленных фак­тов для его общей теории?

Стоит сказать несколько слов о том, как вообще про­исходит пробуждение научного интереса в области фак­та и перестройка теоретических проблем. Любая систе­ма, включающая в себя как теоретические положения, так и релевантные эмпирические знания (insights), может рас­сматриваться как яркое освещенное пятно, окруженное темнотой. Логическим именем для этой темноты будет термин «остаточные категории». Роль последних может быть выведена из внутреннего стремления системы к логической замкнутости. На каком бы уровне теоретичес­кая система ни действовала18, она должна включать пози­тивное определение эмпирически идентифицированных переменных или других общих категорий. То, что они во­обще определяются, предполагает их отличие от других, а также и то, что факты, составляющие их эмпирическое содержание, являются тем самым, по крайней мере в оп­ределенных аспектах, специфически дифференцирован­ными от других.

Если, как это почти всегда случается, не все непо­средственно наблюдаемые или ранее наблюдавшиеся факты данной области точно соответствуют позитив­но определенным категориям, то им стремятся дать одно или несколько общих наименований. Эти наиме­нования относятся к негативно определенным катего­риям, т.е. к фактам, известным как существующие, даже более или менее адекватно описанным, но с теорети­ческой точки зрения не попадающим в число позитив­но определенных категорий системы. Теоретически значимые утверждения, которые делаются относитель­но таких фактов, могут быть только негативными утверждениями — «они не есть то-то и то-то»19.

18 Некоторые возможные различения будут указаны в конце главы. 19 Возможно, что самым ярким примером важной остаточной категории в теоретической системе будет то, что у Парето называется «нелогическим действием ». Фактически эта категория является ключом к пониманию всей теоретической схемы Парето.

Но отсюда не следует, что из-за своей негативности эти ут­верждения не являются важными.

Правда, в работах посредственных теоретиков эмпи­рические выводы из теории, необходимые в силу суще­ствования таких остаточных категорий, часто не отмечаются или настолько неясно формулируются, что становятся фактически бессмысленными. А догматики во­обще отрицают существование остаточных категорий или, по крайней мере, их важность для системы. Оба под­хода широко поощряются методологией эмпиризма. Но в работах способнейших и наиболее ясно мыслящих со­здателей и сторонников теоретической системы эти ос­таточные категории присутствуют не только имплицит­но, но и эксплицитно, и по поводу их делаются совершенно отчетливые утверждения. В этом смысле лучшим спосо­бом найти слабые места для сокрушения теоретической системы является обращение к работам наиболее способ­ных ее сторонников. Этим лучше всего объясняется тот факт, что работы многих величайших теоретиков столь «трудны» для понимания. Лишь менее значительные умы могут позволить себе догматизировать исключительную важность и адекватность позитивно определенных ими категорий20.

Отсюда следует, что вернейшим симптомом надви­гающегося изменения в теоретической системе служит повышение интереса к остаточным категориям21.

20 Прекрасные иллюстрации этого имеются в классической экономике. Ри-кардо, без сомнения, самый великий теоретик среди классиков, наиболее ясно видел ограниченность своей теоретической системы. Его оговорки были тут же забыты таким эпигоном, как Маккаллок. Работы Рикардо пол­ны таких остаточных категорий, как «привычки и обычаи народа». 21В той мере, в какой так называемое антиинтеллектуалистическое движе­ние может быть как-то определено, оно определяется остаточно, т.е. про­стым противопоставлением его рационализму. То же самое можно сказать и об «институционализме» в американской экономике.

Действи­тельно, один из видов прогресса в теоретической работе состоит именно в вычленении из остаточных категорий позитивно определенных понятий и их верификации в эмпирическом исследовании. Явно недостижимая, но ас-симптотически достигаемая цель развития научной теории состоит в элиминации из науки всех остаточных ка­тегорий и в замещении их позитивно определенными и эмпирически проверяемыми понятиями. Для каждой кон­кретной теоретической системы, безусловно, всегда бу­дут существовать остаточные категории, но они будут переводиться в позитивные категории одной или более других систем22. При эмпирическом применении этих си­стем остаточные элементы окажутся включенными в них как необходимые данные.

22 Этот предмет будет подробно обсуждаться в последней главе (XIX).

Процесс выделения позитивных категорий из оста­точных является одновременно процессом, посредством которого осуществляется перестройка теоретических систем, в конечном счете, до неузнаваемости. Но здесь нужно сказать следующее: исходные эмпирические представления (insights), связанные с позитивными ка­тегориями исходной системы, при такой перестройке примут иную форму; но до тех пор, пока они не падут окончательно под объединенными ударами теоретичес­кой критики и эмпирической проверки, их нельзя эли­минировать. В действительности, к сожалению, их час­то элиминируют, оправдывая это рассуждениями о «прогрессе» науки. Но подлинный научный прогресс состоит не в этом, а в том, что теоретические системы изменяются. При этом происходит не простое количе­ственное накопление «знаний о фактах», а качествен­ные изменения в структуре теоретических систем. Но поскольку верификация обладает достоверностью и обоснованностью, постольку всякое такое изменение оставляет после себя некий осадок сохраняющего силу эмпирического знания. В частности, может быть изме­нена форма утверждения, в то время как его сущность останется прежней. В других случаях старые утвержде­ния могут принять по отношению к новым форму «част­ного случая».

В утилитаристской ветви позитивистского направ­ления, в силу структуры ее теоретической системы, ин­терес был сосредоточен на некотором круге определенных эмпирических представлении и связанных с ними теоретических проблем. Центральный факт — факт, не подлежащий сомнению, — состоит в том, что в опре­деленных аспектах, при определенных условиях и в оп­ределенной степени действия человека рациональны. Это значит, что люди адаптируются к условиям, в ко­торые они попадают, и приспосабливают средства к своим целям таким образом, чтобы наиболее эффек­тивным способом достигнуть своих целей. Отношения этих средств и условий для достижения целей «извест­ны», в том смысле, что по самой своей сути они могут быть проверены и доказаны методами эмпирической науки.

Конечно, это утверждение содержит значительное количество терминов, которые были и еще остаются дву­смысленными в их общем употреблении. Их определение составляет одну из первоочередных задач данного иссле­дования. Предметом первой части анализа является круг эмпирических представлений и теоретических проблем, связанных с ними. В первых двух частях прослеживается их развитие при переходе из одной достаточно опреде­ленной теоретической системы в другую. Происходящий при этом процесс, только что очерченный в общем виде, состоит в фокусировании внимания на остаточных кате­гориях, обнаруживаемых в различных вариантах перво­начальной системы, и вычленении из них позитивных те­оретических понятий.

Вероятно, здесь позволительно снова повторить в несколько иной форме жизненно важный канон понима­ния исследования такого рода. Игнорирование многих фактов и теоретических соображений, важных с каких-то других точек зрения, является для данной работы впол­не естественным. Только что был предложен специаль­ный критерий для определения научной «важности», и сделанные выше замечания должны помочь прояснить сущность этого критерия. Критику, обвиняющему авто­ра в пренебрежении важными положениями, придется показать: а) что игнорируемое соображение имеет пря­мое отношение к тому ограниченному ряду теоретиче-

ских проблем, который определен рамками данного ис­следования, и что правильное их рассмотрение значитель­но изменит выводы работы; б) что вся концепция приро­ды науки и ее развития, выдвинутая здесь, является настолько ошибочной, что эти критерии важности ока­зываются непригодными23.

23 В общем, мои усилия направлены на то, чтобы сделать потенциальную критику моей работы настолько ясной, насколько это возможно, ибо мой опыт, в особенности при знакомстве с литературой, посвященной этим ав­торам, показал чрезвычайные трудности восприятия идеи или идей, кото­рые не укладываются в рамки господствующей «системы » или систем даже среди наиболее интеллигентных людей. Эти авторы постоянно подверга­лись критике в терминах, абсолютно неприложимых к их работам. Наибо­лее яркими примерами здесь служат положение Дюркгейма об «обществе как реальности sui generis», которое до сих пор считается «метафизичес­ким постулатом» (вначале оно было подлинной остаточной категорией), и теория Вебера о связи протестантизма и капитализма. Недавние дискус­сии по поводу работы Парето, вызванные появлением ее английского пе­ревода, не дают повода для оптимизма в этом вопросе. См. подборку ста­тей в «Journal of Social Philosophy», October, 1935, и ср. с трактовкой этого вопроса в главах V—VII.

Теория, методология и философия

Все эти соображения приводят непосредственно к другому кругу проблем. Коротко остановимся на них. Могут спросить, будет ли это исследование только науч­ным, и не погрузится ли оно в опасные воды философии. Конечно, такое рискованное предприятие окажется не­обходимым, и в определенных местах без него будет труд­но обойтись. Поэтому было бы целесообразно сделать несколько общих утверждений относительно отношений этих дисциплин друг к другу и к исследованиям такого типа, как наше. Подобно всем другим утверждениям дан­ной главы, они будут сделаны кратко и без критического обоснования.

Основные характеристики эмпирической науки уже были даны. Отличие науки от всех философских дисцип­лин является весьма существенным. Это будет видно на любой стадии данной работы. Но это не означает, что эти две дисциплины не являются существенно взаимо­связанными и что каждая из них может позволить себе игнорировать другую. Для целей данного исследования (но не для других) справедливо определить философию как остаточную категорию. Она является попыткой до­стигнуть рационального осмысленного понимания чело­веческого бытия методами, отличными от методов эм­пирической науки.

Существование важных взаимосвязей между фило­софией и наукой, коль скоро различие между ними уста­новлено, является простой дедукцией из общей природы самого разума. Общий принцип состоит в том, что разум по своей природе стремится к рационально последова­тельному объяснению всего опыта, находящегося в его границах. Поскольку как к философским, так и к науч­ным положениям привлекается внимание одного и того же разума, то естественна тенденция установления ло­гической согласованности между ними. Отсюда точно так же следует, что в человеческом опыте не может существо­вать непроходимых перегородок. Рациональное познание является единым органическим целым.

Установленные выше методологические принципы служат каноном, который можно использовать как в этом, так и в других контекстах. Поскольку основное вни­мание в данной работе сосредоточено на характере и раз­витии конкретных теоретических систем в науке, рассмат­риваемых с научной точки зрения, философские вопросы будут затрагиваться лишь тогда, когда они будут приоб­ретать важную роль для этих систем. Обсуждение будет умышленно ограничено только важными философскими вопросами в указанном ограниченном смысле. Но нигде не будет предпринято попытки уклониться от их рассмот­рения на том основании, что они являются философски­ми или «метафизическими» вопросами и, следовательно, им нет места в научной работе. Часто такой подход ока­зывается легким путем уклонения от решения важных, но запутанных проблем.

Необходимо коротко указать некоторые главные пути, по которым философские вопросы будут втор-

гаться в проблемы данного исследования. Во-первых, несмотря на то, что научное познание отнюдь не явля­ется единственным когнитивным отношением челове­ка к своему опыту, оно обладает подлинностью и дос­товерностью. Это значит, что два ряда дисциплин находятся во взаимной корректирующей критической связи. В частности, материал для доказательства, по­лучаемый из научных источников, наблюдение фактов и теоретические средства из этого наблюдения пред­ставляют собой в той мере, в какой это носит научный характер, твердую почву для критики философских взглядов.

Далее, если правильное и имеющее отношение к важным проблемам научное доказательство вступает в конфликт с философскими положениями, эксплицит­но или имплицитно присутствующими в исследуемых работах, то это служит указанием на необходимость вникнуть в основу этих взглядов на философском уров­не. Цель здесь состоит в том, чтобы установить, в ка­кой степени философские основания являются неопро­вержимыми и не оставляют другой альтернативы, кроме пересмотра более раннего представления о том, что принято считать достоверным научным доказатель­ством. Нам встретится значительное количество при­меров такого рода конфликтов, когда философские идеи вступают в противоречие с существенно важным для данного контекста эмпирическим доказательством. Однако ни в одном из этих случаев невозможно обна­ружить убедительные философские основания для того, чтобы можно было отбросить этот фактический материал24.

24 Самым ярким примером является здесь положение позитивистской (в нашем смысле) философии о том, что «цели » не могут быть реальными (не-эпифеноменальными) причинными элементами действия. Эта проблема рассмотрена ниже.

Но эта необходимость критики философских поло­жений с научной точки зрения представляет собой не единственную важную сторону в отношениях двух дис­циплин. Любая научная теоретическая система приводит к философским последствиям, не только позитивным, но и негативным. Это не более чем естественное следствие рационального единства познавательного опыта. Столь же истинным является и утверждение, что любая систе­ма научной теории строится на философских предпосыл­ках25. Эти предпосылки могут быть различными. Из них особое внимание следует обратить на «методологичес­кие» предпосылки. Такие вопросы, как обоснование эм­пирической достоверности положений науки, виды про­цедур, ведущих, исходя из общих оснований, к получению истинного знания и т.д., вторгаются в философские об­ласти логики и гносеологии26.

25 Следует отметить, что данные два термина обозначают два аспекта одно­го и того же явления. Две системы — философия и наука — логически вза­имосвязаны. Научные рассуждения приводят нас к философским импли­кациям. Но поскольку последние не поддаются верификации путем эмпирического наблюдения, то с точки зрения научной системы они оста­ются допущениями.

26 См. обсуждение методологических вопросов в книге: Scbelting A. von. Мах Weber Wissenschaftslehre, Tubingen, 1934, Sec. I.

В самом деле, не будет преувеличением, если мы ска­жем, что главной проблемой современной гносеологии, начиная примерно с Локка, был именно вопрос о фило­софских основаниях достоверности положений эмпи­рической науки. Поскольку вопросы достоверности бу­дут оставаться насущными в течение всего исследования, нельзя без нежелательных последствий пренебрегать их философскими аспектами. Особенно важными эти аспек­ты будут в одном контексте: нам встретится группа ме­тодологических взглядов, которые для удобства, и толь­ко для этого, объединяются под названием «эмпиризм». Их общей характеристикой является идентификация зна­чений отдельных конкретных положений науки, тео­ретических или эмпирических, с научно познаваемой целостностью внешней реальности, к которой они отно­сятся. С их точки зрения, существует непосредственное соответствие между конкретной реальностью, могущей быть познанной при помощи опыта, и научными положе­ниями, и только в силу соответствия имеет место досто­верное знание. Иными словами, они отвергают законность теоретической абстракции. Стало уже очевидным, что такой взгляд в основе своей несовместим с точкой зре­ния на природу и статус теоретических систем, которая является основой всего нашего исследования. Поэтому нельзя избежать обсуждения философских оснований, выдвигаемых для поддержки этого взгляда.

Термином «методология» в данной работе обозна­чается именно эта пограничная область, существующая между наукой, с одной стороны, и логикой и гносеоло­гией, с другой. Поэтому этот термин относится прежде всего не к «методам» эмпирических исследований, таким как статистика, монографическое исследование, интер­вью и т.п. Последнее более целесообразно назвать тех­никой исследований. Методология рассматривает об­щие27 основания достоверности научных положений и их систем. Как таковая, она не является ни чисто научной, ни чисто философской дисциплиной. Конечно, она явля­ется областью, в которой научные системы подвергаются философской критике по поводу оснований их достовер­ности, но в то же время это и область, где философские аргументы, выдвигаемые в пользу или против достовер­ности научных положений, подвергаются критике в све­те данных самой науки. Если философия имеет значение (implications) для науки, то не менее справедливым явля­ется утверждение, что наука имеет значение для фило­софии.

27 В противоположность частным основаниям специфических фактов дан­ной области науки.

Следующий пример проиллюстрирует, что при этом имеется в виду. До Канта обычно ставили гносеологичес­кий вопрос: каковы философские основания для того, чтобы считать, что мы имеем достоверные эмпирические знания о внешнем мире? Кант полностью изменил поста­новку этого вопроса и прежде всего констатировал: фак­том является то, что у нас есть такие знания. И только после этого он спрашивал: как это возможно? Хотя от­вет Канта может быть не полностью приемлем, его по­становка вопроса имела революционное значение. Наличие таких знаний — это факт, известный так же надеж­но, как любой другой факт эмпирического опыта28. Су­ществование и последствия этого факта должны остав­лять главную исходную точку для любого философского рассмотрения оснований достоверности науки.

В этом контексте можно различить три уровня рас­смотрения. Прежде всего это собственно научная теория. Мы уже более или менее подробно обсудили ее статус. Она непосредственно связана только с частными эмпи­рическими фактами и с логическими импликациями по­ложений, включающих эти факты, для других положений, включающих другие факты. Следовательно, собственно теория ограничивается формулированием и логическим связыванием положений, содержащих эмпирические факты, в прямом взаимодействии с наблюдением этих фактов, т.е. с эмпирической проверкой истинности тео­ретических положений.

Методологическое рассмотрение начинается тогда, когда мы идем дальше этого и спрашиваем, являются ли законными процедуры, при помощи которых проводи­лись эти наблюдения и проверка, включая формулиро­вание утверждений и входящих в них понятий, и спосо­бы, которыми делаются выводы из них. Мы спрашиваем, может ли, исходя из общих оснований, независимо от специфического характера конкретных фактов, такая процедура привести к достоверным результатам или же наше впечатление их достоверности иллюзорно. Про­верка научной теории на этом уровне является задачей методологии. Отсюда дальнейший путь ведет к фило­софскому уровню рассмотрения, ибо некоторые из ос­нований достоверности научной процедуры29, действи­тельных или мнимых, будут философского порядка, и их надо будет рассматривать философски. Таким обра­зом, эти три уровня рассмотрения являются тесно взаимосвязанными. Но тем не менее важно помнить об их логическом различии30.

28 Если бы это не было фактом, то не могло бы быть и действия в том смысле, в каком оно является предметом рассмотрения настоящего исследования, т.е. вся схема, построенная на «действии », должна была бы быть выброшена из научного обихода.

29 Заметьте, не единственное основание.

30 Одной из наиболее распространенных серьезных ошибок является пред­ставление о том, что взаимозависимость предполагает отсутствие незави­симости. Никакие две целостности не могут быть взаимозависимы, если они в то же самое время не являются в каких-то отношениях независимы­ми. То есть в общих терминах все независимые переменные ввиду того, что они являются переменными системы, взаимозависимы с другими перемен­ными. Независимость в смысле полного отсутствия взаимозависимости свела бы отношения двух переменных к простой случайности, не поддаю­щейся выражению в терминах какой-либо логически определенной функ­ции. С другой стороны, зависимая переменная — это переменная, которая находится в фиксированном отношении к другой, так что если известна величина X (независимая переменная), то величину Y (зависимую перемен­ную) можно получить из нее с помощью формулы, выражающей их отно­шения, не прибегая к каким-либо другим эмпирическим данным. Напро­тив, в системе взаимосвязанных переменных значение любой переменной невозможно точно определить до тех пор, пока не известны величины всех остальных переменных.

Следует вкратце отметить два основных контекста, в которых с необходимостью встают методологические вопросы.

Первый — это область общих оснований достовер­ности теорий эмпирической науки в нашем смысле упо­требления этого термина, т.е. вне зависимости от конк­ретного класса или типа эмпирических фактов. Каждую теорию, претендующую на научность, правомерно под­вергнуть критическому анализу в этих категориях. Ме­тодологические вопросы встают в связи с суждениями, с одной стороны, о достоверности положений относитель­но конкретных типов эмпирических фактов, а с другой — о достоверности стоящего за этими положениями конк­ретного типа теоретической системы, отличной от дру­гих систем. Неразличение с достаточной четкостью этих двух порядков методологических вопросов является ис­точником ненужной путаницы и недоразумений.

Эмпирическим предметом данного исследования явля­ется действие человека в обществе. Можно отметить не­сколько специфических характеристик этого предмета, в связи с которыми встают методологические проблемы. Не­зависимо от того, как это будет истолковано, является фак­том, что люди приписывают своим действиям субъективные мотивы. Если спросить их, почему они совершают некоторый поступок, они ссылаются на «мотив ». Безусловно так­же, что они выражают причины своих поступков, т.е. субъективные чувства, идеи, мотивы, как при помощи язы­ковых символов, так и другими путями. Кроме того, как в действии, так и в науке, встречаются некоторые классы кон­кретных явлений, подобных следам чернил на бумаге. Их толкуют как «символы», обладающие «значением».

Эти и подобные факты порождают центральные методологические проблемы, специфические для наук о действии человека. Существует «субъективный ас­пект» действия человека. Он проявляется в языковых символах, которым придается значение. Этот субъек­тивный аспект включает мотивы, ради которых, как мы с вами считаем, мы совершаем действия. Никакая на­ука о действии человека, если она хочет проникнуть глубже, не может избежать методологических проблем отношения фактов такого порядка к научному объяс­нению других фактов человеческого действия31. Насто­ящее исследование будет занято преимущественно эти­ми проблемами.

Укажем на еще один пункт, связанный с предыдущи­ми, в котором философские проблемы тесно переплета­ются с проблемами наук о человеческом действии в их от­личии от естественных наук. Несомненным фактом является то, что люди имеют и выражают философские, т.е. ненаучные «идеи»32. Этот факт также порождает фун­даментальные проблемы для наук о человеческом дей­ствии, ибо несомненно, что люди субъективно теснейшим образом связывают эти идеи с мотивами, которые они приписывают своим действиям. Важно знать о соотноше­ниях таких идей и определенных действий. Это будет од­ной из центральных содержательных проблем всего ис­следования.

31 Часто понимаемых, как факты «поведения».

32 Ненаучные идеи могут быть названы философскими лишь постольку, поскольку они содержат экзистенциальные, а не императивные поло­жения.

Есть еще один аспект отношения к философии, о котором стоит упомянуть. То, что у ученого, как и у всякого человека, могут быть философские идеи и что они будут определять отношение к его научным теориям, яв­ляется следствием имманентной тенденции разума раци­онально интегрировать опыт как целое. В самом деле, поскольку выдающаяся научная теория подразумевает высокий уровень интеллектуальных способностей, это будет более справедливо в отношении ученых, чем в от­ношении прочих людей. Ясно, что нельзя резко противо­поставлять Weltanschaunung (мировоззрение) и научные теории выдающегося ученого. Но это не дает оснований считать, что не существует имманентного процесса раз­вития самой науки33, а именно это развитие и будет в цен­тре нашего внимания. Прежде всего мы не будем рассмат­ривать мотивацию ученого в выборе им его предмета, за исключением тех случаев, когда это определяется струк­турой самой теоретической системы, с которой он рабо­тает. За всем этим, разумеется, отчасти лежат философ­ские и другие причины его заинтересованности в самой системе. Их рассмотрение было бы важно для полной картины развития его научных теорий. Но сейчас мы стре­мимся не к такому полному описанию, а к описанию с ограничениями, на которые указывалось выше. Все ос­тальное будет лежать в области «социологии знания» и, следовательно, выпадает из рамок данного исследования. Конечно, в силу всего сказанного, в некоторых пунк­тах личные философские взгляды изучаемых людей втор­гаются в поле наших интересов. Именно здесь они стано­вятся важными для рассматриваемой теоретической системы. Если это верно, то их следует рассмотреть не потому, что они «интересны» или «пагубны» как фило­софские взгляды, и не потому, что они бросают свет на общие мотивы их носителей, а потому, что они имеют от­ношение к определенным теоретическим проблемам, на­ходящимся в поле нашего исследования. Поэтому если мы вообще будем их рассматривать, то только в таком контексте.

33 То есть взаимозависимость этих двух аспектов не предполагает отсут­ствия в них независимых элементов, не означает их полной взаимной де­терминации.

Типы понятий

До сих пор мы говорили о теории и теоретических системах в общих выражениях, как если бы между раз­личными видами теорий и теоретически релевантными понятиями не было значительной разницы. Тем не ме­нее, неразумно было бы пытаться решать основную за­дачу без сколько-нибудь детального рассмотрения раз­личных типов теоретических понятий и различных отношений между ними и эмпирическими элементами научного знания. В нижеследующем обсуждении мы в предварительной форме попытаемся очертить основные формы понятий, имеющие прямое отношение к данно­му исследованию.

Фундаментальным положением является то, что не существует эмпирического знания, которое не было бы каким-то образом сформулировано понятийно. Все раз­говоры о «чисто чувственных данных», о «сыром опы­те» или о бесформенном потоке сознания не описыва­ют действительный опыт; это лишь методологическая абстракция, законная и важная для некоторых целей, но тем не менее абстракция. Как отметил профессор Ген-дерсон, всякое эмпирическое наблюдение выражается «в терминах концептуальной схемы»34. Это справедли­во не только в отношении сложнейших научных наблю­дений, но и в отношении утверждений здравого смысла. Концептуальные схемы в этом случае заключены в структуре языка и, как знает любой человек, в совер­шенстве владеющий более чем одним языком, они силь­но отличаются друг от друга.

34 См.: Henderson L.J. An Approximate Definition of Fact. University of California Studies in Philosophy, 1932.

Можно выделить три типа концептуальных схем, представляющих интерес для нас. Как следует из выше­приведенных соображений, описание фактов связано с наличием такой схемы. Это не просто воспроизведение внешней реальности, а упорядоченная выборка из нее. Когда научное наблюдение начинает выходить за рамки здравого смысла и приобретает определенную степень методологической сложности, возникают эксплицитные схемы, которые можно назвать описательными систе­мами координат35. Они могут значительно отличаться по степени широты применимости и, возможно, по другим параметрам. Мы не будем пытаться исчерпывающе про­анализировать их здесь. Они представляют собой схему общих фактуальных отношений, имплицитно содержа­щихся в применяемых описательных терминах.

35 Frame of reference — термин, вызывающий трудность при переводе. В не­которых случаях — как здесь — он переводится словосочетанием «систе­ма координат», в других — как в разделе «Ценности, мотивы и системы действия » из книги «К общей теории действия » — используется формули­ровка «система отсчета ». Расхождения в переводе как этого, так и некото­рых других введенных Т. Парсонсом терминов мы сохраняем, поскольку на русском языке соответствующая терминология еще не устоялась и, сле­довательно, есть смысл пока оставить читателю возможность выбора. — Прим. ред.

Такой схемой, к примеру, является пространствен­но-временная сетка классической механики. В ней факт, релевантный для данной теории, должен быть описан как относящийся к физическому телу или телам, которые можно локализовать в пространстве и времени относи­тельно других тел. Подобной схемой в социальных на­уках является схема спроса и предложения в экономике. Факт, релевантный ортодоксальной экономической тео­рии, также должен рассматриваться в терминах спроса и предложения. Он должен поддаваться интерпретации как товар или услуга, на которые есть спрос и которые в ка­кой-то степени дефицитны относительно спроса на них.

Совершенно ясно, что сама по себе локализация при помощи такой схемы ничего не объясняет. Но она является необходимым предварительным условием для объяснения. Утверждение, что некоторое физическое тело в данное время и в данном месте обладает некото­рым свойством, например, скоростью, еще не объясня­ет, почему оно обладает этой скоростью. Для этого сле­дует обратиться как к другим его свойствам в данное и в другое время, так и к свойствам других тел. То же самое можно сказать и об экономическом факте, напри­мер, о том, что в данный день цена на пшеницу (данно­го сорта) на чикагском рынке была 1 дол. 25 центов за бушель. Такая локализация вовсе не предусматривает возможности полного объяснения факта в терминах какой-либо одной теоретической системы — механи­ки или экономической теории. Например, скорость че­ловека, падающего с моста, в момент соприкосновения с водой есть физический факт. Но если этот человек самоубийца, то провозглашение этого физического факта никоим образом не доказывает, что все, что предшествовало этой скорости и являлось ее причиной, может быть объяснено в терминах теории механики. Подобным же образом, если в первые несколько дней войны цена на пшеницу резко возрастет, то нет ника­кого доказательства тому, что этот факт, хотя он и яв­ляется экономическим фактом, т.е. относящимся к опи­сательным и аналитическим схемам экономики, может быть удовлетворительно объяснен с помощью эконо­мической теории36.

Когда речь идет о конкретных примерах, то все это кажется очевидным. Но корень многих ошибок, в част­ности в социальной науке, заключается именно в отсут­ствии понимания этого. Подобное заблуждение хорошо вскрыл профессор Уайтхед, назвав его «неправильно оп­ределенной реальностью»37. Отсюда проистекают мето­дологические вопросы, которые будут иметь фундамен­тальное значение в ходе всего дальнейшего исследования.

36 По поводу экономики см. гл. IV.

37 Whitehead A.N. Science and Modern World, N.Y., 1925, p. 75.

Мы уже отметили, что такие системы координат мо­гут различаться по объему. Следует подчеркнуть, что одни и те же эмпирические факты в соответствии с науч­ным замыслом можно фиксировать в терминах более чем одной такой схемы, и эти схемы могут относиться друг к другу не только таким образом, что одна есть частный случай другой, но и так, что они пересекаются. Заслуга профессора Знанецкого состоит в том, что он указал, что одни и те же факты о «человеке в обществе» могут описываться в рамках любой из четырех38 схем, которые он называет «социальным действием», «социальными отно­шениями», «социальнымигруппами»и «социальнойлич­ностью». Для нас эти термины почти не нуждаются в объяснении. Можно лишь отметить, что схема социаль­ной личности относится не к «психологии», а к конкрет­ному индивиду как члену общества, принадлежащему к группам и находящемуся в социальных отношениях с дру­гими людьми. Основой данного исследования будет схе­ма действия, в рамках которой индивиды будут рассмат­риваться как приспосабливающие средства к целям. У каждой из этих схем могут быть свои подсхемы. Спрос и предложение следует рассматривать как подсхему дей­ствия39.

Дескриптивные системы координат в нашем смысле имеют фундаментальное значение для любой науки. Но они ни в коем случае не исчерпывают научную концепту­ализацию. Вне рамок такой схемы факты описать невоз­можно, но описание их в этой схеме имеет прежде всего функции определения «явления», которое подлежит объяснению40. То есть из всей огромной массы возмож­ных эмпирических наблюдений мы выбираем только те, которые представляют смысл в рамках такой схемы и принадлежат друг другу. Таким образом, вместе они слу­жат для характеристики существенных аспектов конкрет­ного явления, которое тем самым становится объектом научного интереса. Это то, что Макс Вебер называет «ис­торической индивидуальностью ». Следует отметить, что это не простой случай рефлексии внешней реальности, но ее концептуализация в связи с определенным направ­лением научного интереса41.

38 ZnameckiF. The Method of Sociology, N.Y., 1934, ch. IV.

39 Эта классификация может быть, а может и не быть исчерпывающей. Дан­ный вопрос здесь не рассматривается.

40 Причины этого станут ясными позже. См. особенно главы IV и VI. 41 См. гл. XVI.

Только после того, как дан такой объект, возникают дальнейшие проблемы формулирования понятий, связан­ные с «объяснением» в собственном смысле слова. Здесь открываются две фундаментальные линии процедуры, и их различение очень важно.

Мы начинаем с того факта, что определенный объект научного интереса описан в терминах одной или более систем координат. Теоретическое объяснение требует разбивки его на более простые элементы, которые дол­жны служить единицами одной и более теоретических систем, в терминах которых он будет описан. Эта разбив­ка может идти не в одном, а по крайней мере в двух логи­чески разных направлениях.

С одной стороны, мы можем разбить конкретный объект на части или единицы. На физическом или биоло­гическом уровне их достаточно легко увидеть. Паровой двигатель состоит из цилиндров, поршней, шатунов, кот­лов, клапанов и т.д. Таким же образом организм состоит из клеток, тканей, органов. В этом плане часть — это еди­ница, чье конкретное существование, помимо ее отноше­ния к другим частям и ко всему целому, вполне значимо, «имеет смысл ». Машину можно разобрать на части. Орга­низм нельзя разобрать на части в этом смысле, по край­ней мере не нарушив навсегда его функций, хотя можно расчленить мертвый организм и выделить его части. Об­щим для этих двух примеров является пространственное отнесение, части здесь являются образованиями, кото­рые можно пространственно локализовать относитель­но друг друга.

Но это не самое существенное. Тот же анализ мож­но провести там, где части как таковые не существуют пространственно, поскольку пространственные коорди­наты не заключены в соответствующих системах отсчета. Достаточно указать для примера, что в анализе можно различить части комплекса действий, такие как ра­циональные и нерациональные поступки или религиоз­ные и светские и т.д. Контрольным вопросом здесь все­гда будет следующий: можем ли мы мыслить такой поступок как существующий «сам по себе», т.е. как «чи­стый тип», не включающий других типов, от которых он явно отличен. Здесь не важно, что в большинстве действи­тельные конкретные поступки являются «смешанными

типами». Так, можно определить тип чисто «нордиче­ского человека » (как бы ни был определен этот тип) и вов­се не обязательно априорно предполагать, что по опре­делению в нем присутствует примесь средиземноморской или другой ненордической крови.

Основная трудность работы с понятиями «части » или «типа» связана с одним обстоятельством. Оно состоит в том, что конкретные образования, с которыми имеет дело наука, обладают разной степенью свойства, обычно на­зываемого «органичностью». То есть целое, состоящее из частей, может быть в различной степени органически це­лым. На одном полюсе будет «механический » случай, где все важные «свойства » конкретно функционирующих ча­стей могут быть определены независимо от других час­тей или всего целого. Это особенно касается тех случаев, когда часть может быть конкретным образом высвобож­дена из этих отношений и при том оставаться «той же». Так, можно разобрать паровой двигатель и осмотреть его поршни, записать их размеры, форму, прочность и т.д. То же можно сделать и с другими частями и, если только наши наблюдения будут точными, из этих наблюдений заключить, как они будут работать вместе после сборки (например, можно вычислить КПД двигателя).

Если же целое органично42, то такая процедура не­возможна.

42 Наиболее подробное рассмотрение понятия «органичность» можно най­ти в работах проф. Уайтхеда.

По определению, в органическом целом от­ношения определяют свойства частей. Свойства целого не являются простой суммой свойств частей. Это остает­ся справедливым как для организма, так и для других об­разований, таких, например, как «разум», «общество» и многое другое. Если это верно, то понятие «части» при­обретает абстрактный характер, поистине становится «фикцией», ибо часть органического целого не остается той же, если ее фактически или концептуально отделить от целого. Возможно, классическим утверждением это­го положения является высказывание Аристотеля о том, что рука, отделенная от живого тела, уже не рука, «разве что в том сомнительном смысле, в котором можно го­ворить о каменной руке»43.

Но независимо от того, относится ли понятие части к механической «части», которую можно изучать в пол­ной изоляции от целого, не вызывая при этом существен­ных изменений ее свойства, или речь идет о части орга­низма, которая в случае конкретного отделения от целого является частью лишь «в сомнительном смысле», логи­ческий характер этого понятия остается тем же. Гипоте­тически или действительно оно относится к существую­щей конкретной целостности, как бы сильно понятие «чистого типа», особенно в «органическом» случае, ни отличалось от того, что конкретно наблюдается. Провер­ка его на пригодность состоит в том, чтобы представле­ние о нем, как о конкретно существующем, имело смысл, чтобы оно не порождало противоречия в терминах44

43Аристотель. Политика, кн. I., с. 4. Эта аристотелевская формула сама по себе не может считаться удовлетворительной. Действительно, «часть» органического целого, абстрагированная от ее отношений с остальными частями, является абстракцией и, следовательно, ее можно сравнивать с функционирующей частью только «в сомнительном смысле». Однако от­сюда не вытекает, что в механической системе отношения между частями несущественны. Машина не есть машина, она не работает, пока ее части не находятся в необходимом отношении друг к другу.

44олее точно различие можно сформулировать, обратившись к концепции «эмерджентных свойств» органических систем (см. гл. XIX). В органичес­кой области описание конкретных систем, получаемое с помощью только так называемых «прямых генерализаций » свойств элементов, при соотне­сении с конкретной реальностью обнаруживает свою незаконченность. Пробел заполняется добавлением эмерджентных системных свойств, ко­торые в эмпирическом наблюдении изменяют свою величину независимо от «элементарных свойств». Эти сложные вопросы невозможно пытаться удовлетворительным образом разъяснить в данном введении. Это приме­чание сделано лишь для того, чтобы показать сложность проблемы орга­нического и необходимость рассматривать приведенные выше формули­ровки как грубо приблизительные, имеющие целью привлечь внимание читателя к важности данной проблемы в контексте нашего исследования. " Один из принципиальных признаков для понятия «идеальный тип » М. Ве-бера состоит в том, что он должен обязательно быть «объективно возмож-ным»(см. гл. XVI).

Таковым по характеру является представление об от­дельном физическом теле или системе таких тел в меха­нике. Это верно даже в случае, когда речь идет о таких понятиях, как «идеальный газ», «машина без трения» и т.д. То же самое можно сказать и в отношении химических элементов, хотя некоторые из них не могут быть най­дены в природе в чистом виде. К тому же типу понятий относится и «абсолютно рациональный поступок», «пол­ностью интегрированная группа» и т.п. Научная право­мерность, даже необходимость таких понятий не вызы­вает сомнения. Без понятий подобного рода наука не могла бы существовать.

Более того, такие понятия в своем использовании от­нюдь не ограничены определением и эмпирическим отож­дествлением их как «реальных» частей некого конкретно­го явления. Скорее они являются первым шагом научного обобщения, поскольку такие части могут идентифициро­ваться как общие для множества различных явлений. Да­лее, при случае оказывается возможным сказать многое о поведении этих частей в тех или иных определенных об­стоятельствах. Такие суждения могут привести к обобще­нию, обладающему значительной объясняющей ценно­стью, в определенных пределах абсолютно достоверному. Общие утверждения относительно возможного или веро­ятного поведения таких конкретных явлений, а также различных их комбинаций, в данных типичных обстоя­тельствах будут рассматриваться как «эмпирические обобщения»45. Необходимо подчеркнуть радикальное ло­гическое различие между двумя видами понятий: между «типами-частями» и «эмпирическими обобщениями», с одной стороны, и другим видом, который в строгом смыс­ле может быть назван «аналитическими» понятиями. Этот вид концептуализации в действительности вытекает из первого, ибо на какие бы конкретные или гипотетически конкретные единицы или части ни разбивалось сложное конкретное явление, коль скоро эти единицы установле­ны, они с логической необходимостью наделяются общи­ми атрибутами или качествами.

45 В этом смысле «часть », которую мы делаем «предельной » единицей ана­лиза, является в известной мере произвольной. Не существует собственно логического предела разделения действительности на все более и более «элементарные » единицы. Однако как раз в прямой зависимости от «огра­ниченности » явления, по мере увеличения элементарности единиц возрас­тают их «абстрактность» и «пустота» как понятий. Предел для проведе­ния такого типа анализа устанавливается отношением этого вида понятия к двум другим. Этот вопрос будет обсужден в последней (XIX) главе.

Любое конкретное или гипотетически конкретное яв­ление или единица мыслится не как свойство, а как обла­дающее способностью быть описанным в терминах опре­деленной комбинации «значений » этих общих свойств. Так, физическое тело описывается как обладающее массой, скоростью, месторасположением и т.д., когда речь идет об аспектах, релевантных для теории механики. Подобно это­му, поступок может быть описан как обладающий опре­деленной степенью рациональности, незаинтересованно­сти и т.д. Именно к этим общим атрибутам конкретных явлений, релевантным в рамках данной дескриптивной си­стемы координат, а также их определенным комбинаци­ям, относится термин «аналитические элементы».

Подобные аналитические элементы не следует мыс­лить, даже гипотетически, как конкретно существующие отдельно от других аналитических элементов той же ло­гической системы. Мы можем сказать, что такое-то тело обладает массой X, но не то, что оно является массой. Мы можем сказать, что такой-то поступок рационален (в оп­ределенной степени), но мы никогда не скажем, что это действие является рациональностью в смысле некоторой конкретной вещи. Рациональность действия существует в том же логическом смысле, что и масса тела. Различение между типами-частями и аналитическими элементами не имеет ничего общего с относительной степенью «органич­ности » тех явлений, к которым они относятся46.

46 А также с различиями между физическими и социальными науками, ко­торые так часто коррелируют с проблемами органичности.

В органи­ческих явлениях оба понятия включают «абстракцию», но по разным причинам. «Часть» органического целого яв­ляется абстракцией, поскольку она не может наблюдать­ся как существующая без отношения к целому. С другой стороны, аналитический элемент является абстракцией, поскольку он относится к общему свойству, в то время как то, что мы действительно наблюдаем, оказывается всего лишь частным «значением» данного случая. Мы можем наблюдать, что данное тело обладает данной мас­сой, но мы никогда не наблюдаем «массу» как таковую. В логической терминологии масса есть "универсалия". По­добно этому, мы можем наблюдать данное действие как рациональное, но никогда не можем наблюдать «рациональность» как таковую47.

47 Для того чтобы избежать путаницы в этих кардинально важных поняти­ях, могут быть даны следующие эксплицитные дефиниции:

единица в конкретной системе есть целостность, которая представляет собой общий референт совокупности утверждений о фактах, сделанных внут­ ри системы отсчета таким образом, что эта совокупность для целей рассматриваемой теоретической системы будет считаться адекватным описанием такой целостности, которая в рамках этой системы отсчета мыслится как независимо существующая. Эта теоретическая единица является особой комбинацией логических универсалий, находящихся в особой логической связи друг с другом, объемлющей упомянутые утверждения о фактах; аналитический элемент есть любая универсалия (или комбинация таковых), для которой могут быть найдены и определены соответствующие значения или комбинации значений, частично определяющие класс конкретных явлений. «Определение» означает здесь, что изменение этих значений в рамках той же универсалии (или универсалий) влечет соответствующее изменение в отношениях конкретных явлений, важных для данной теоретической системы.

Различение единицы и аналитического элемента является в первую оче­редь логико-операциональным различением. Любой факт или комбинация фактов могут составлять «значение» элемента до тех пор, пока этот эле­мент рассматривается как переменная, т.е. до тех пор, пока задается во­прос, меняет или не меняет изменение этой переменой конкретное явление и если меняет, то как. Аналитические элементы не всегда могут адекватно описывать конкретные или гипотетически конкретные единицы или их ком­бинации. Значительная часть элементов развитых аналитических систем, таких как масса, скорость, является лишь частичным описанием конкрет­ных сущностей. Но там, где при эмпирическом соотнесении оба типа поня­тий совпадают, часто бывает удобным говорить о структурных частях или единицах как «элементах», хотя для их адекватного описания необходим более чем один факт. Таким образом, в теории социального действия цель, норма или заданная ситуация могут быть элементами. Смешение, вероят­но, возникает только тогда, когда допускается, что, поскольку некоторые из элементов одновременно являются потенциально конкретными сущно­стями, то и все элементы должны быть ими.

В этой области существует еще один источник недоразумений, от которо­го надо предостеречь. Те черты органических систем, которые возникают на любом уровне сложности систем, не могут, по определению, существо­вать в отрыве от соответствующих комбинаций более элементарных еди­ниц этих систем. Они не могут быть изолированы даже концептуально от этих элементарных единиц в смысле представления о них как о независимо существующих. Следовательно, там, где структурный анализ должен опи­сывать органические системы, эти эмерджентные свойства или отношения единиц должны быть включены в него. Б каждом конкретном случае необ­ходимо определить, целесообразно ли использовать эти свойства как пе­ременные. Общим для них с таким элементом, как масса, будет тот факт, что понятие «существование самого по себе » является в обоих случаях бес­смысленным. Но только от потребностей каждой теоретической системы и ее проблем зависит, находят ли одни и те же понятия себе место как в структурном, так и в аналитическом аспектах теоретической системы.

Общая практика науки состоит в том, что такие аналитические элементы, как только их ясно определят, ста-новаовятся в определенные единообразные отношения друг к другу, которые сохраняются независимо от любых частных рядов их значений48. Эти единообразные отношения медржду значениями аналитических элементов будут рас-сматриваться как «аналитические законы». Выразимы они в числовых понятиях или нет, является вторичной проблемой с точки зрения целей данной работы. Возьмем пример из области действия. В той мере, в какой система действия рациональна безотносительно к значению или к степени ее рациональности, она ведет себя в соответвии с определенными законами, например, стремится "максимизировать полезность".

48 То есть эти элементы, хотя и являются независимыми переменными, кос­венно взаимосвязаны. Речь идет об их единообразной взаимозависимости в системе.

Переменные в физических науках являются аналитическими элементами именно в этом смысле. Однако как термин «переменная», так и доминантный тип, которым пользуются в физических науках, способны порождать недоразумения, касающиеся соотношения количественных и качественных аспектов. Вероятно, в некотором смысле «идеальным типом» переменной является масса или расстояние, которые представляют собой свойства тел или их отношений, которые не толь­ко наблюдаются, но и измеряются. То есть только те наблюдения могут быть названы наблюдениями массы, котрторые произведены с помощью единой количественой шкалы в терминах измерения на основе постоянной и ощопределенной единицы. Там, где измерение невозмож­но, как это бывает с теми переменными, которые иногда называются неметрическими, часто все же бывает возможным расположить все соответствующие отдельные наблюдения на единой шкале значений таким образом, чтобы относительно любых двух переменных можно было сказать, какая из них больше, а какая меньше. Измерение в дополнение к этому предполагает точную локализацию данного наблюдения относительно других путем определения интервала каждой пары таким об­разом, что этот интервал можно количественно сравнить с интервалом любой другой пары. Так, в неметрических понятиях можно сказать: вода в одном стакане теплее, чем в другом, а в метрических понятиях это выражается разницей в десять градусов.

В сфере социальных наук измерения основных переменных почти совсем не существует и даже немет­рическое количественное определение порядка значе­ний встречается редко. К счастью, логические требо­вания теоретических систем допускают еще большее отклонение от идеального типа простой измеряемой переменной.

То, что факты, включаемые в научную теорию, дол­жны поддаваться измерению с той степенью точности, которая соответствует теоретическим целям системы, является методологическим требованием. В последние годы благодаря влиянию профессора Бриджмена49 это утверждение получило общее распространение в фор­ме требования, чтобы факты добывались путем ясно оп­ределенной «операции».

49 Bridgman P. W. The Logic of Modern Physics.

Как измерение, так и распо­ложение в порядке относительной величины являются типами таких операций, но этими двумя категориями не исчерпывается список научно приемлемых операций. Существуют такие наблюдения, которые хотя и явля­ются результатом «одной и той же» операции, все-таки не могут быть расположены на одной порядковой шка­ле. Это значит, что если подобные факты упорядочить, то это придется сделать с помощью классификации более сложной, чем единая шкала измерения. Но пока наблюдения являются результатом одной и той же опе­рации, т.е. пока они являются конкретными примера­ми одной и той же общей категории или универсалии, До тех пор допустимо рассматривать их как «значения » одного и того же элемента. Как будет показано, это, в частности, относится к знаменитой паретовской кате­гории «остатков», которые не могут быть измерены, но которые получены при помощи определенной опера­ции и приведены в порядок путем достаточно сложной классификации. Эта классификация станет еще более сложной в результате анализа, проделанного в насто­ящей работе50.

50 Следовательно, «элемент» — это общее понятие, соответствующее ка­кому-то отдельному факту или фактам, которые выводятся из явления путем операционального наблюдения.

Вероятно, никто не станет оспаривать, что для про­стоты и точности результатов желательно, чтобы эле­менты теоретической системы, подобно массе и рассто­янию, могли быть точно измерены по единой шкале. Здесь возникает вопрос, почему некоторые науки, по­добно социальным, должны мириться с элементами, по­добными остаточным категориям Парето. Ответ заклю­чается в характере фактов, которые, как было указано, с одной стороны, являются материей конкретных явле­ний, а с другой — стоят в определенном отношении к концептуальной схеме. Данная работа имеет дело с оп­ределенной теоретической системой в определенной фазе своего развития. Здесь не задается вопрос, воз­можны ли другие радикально отличные теоретические системы в качестве средств для понимания человече­ского поведения в обществе. Но принимая эту теорети­ческую систему как данную, в той ее форме, в какой она существовала, можно считать, что определенные про­блемы, относящиеся к фактам, заложены в самой струк­туре этой системы. Сюда относятся такие проблемы, как рациональность или, по выражению Парето, «логич­ность» действия. Эта схема эмпирически значима лишь постольку, поскольку возможно разработать операции наблюдения, с помощью которых может быть дан ответ на эти проблемы. Является фактом, что большинство операций, которыми пользовались рассматриваемые здесь ученые, дают результаты, качественная гетероген­ность которых может быть сведена к простой количе­ственной шкале переменных, с сохранением соответ­ствия данной концептуальной схеме. Это ни в коем случае не означает, что в ходе дальнейшего развития этой системы гораздо большая степень квантификации и даже измерения будут невозможны51.

51 Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что почти все настоящие из­мерения в социальной области находятся на статистическом уровне, ко­торый до сих пор представлял чрезвычайную трудность в смысле непо­средственной интеграции с аналитической теорией, подобной интеграции измерений в физике. Статистикой измеряются равнодействующие значи­тельного числа элементов, отобранные в рамках наличных теорий. Наи­большим приближением к ситуации, имеющей место в физической науке, являются, пожалуй, попытки экономистов сформулировать статистичес­кие функции спроса—предложения. Но даже здесь на пути увязывания по­лученных статистических фактов с теоретически определенными элемен­тами возникают серьезные трудности.

Но тот факт, что наши возможности еще невелики, не означает, что во­обще не было получено сколько-нибудь важных науч­ных результатов. Научная истина не сводится к сужде­нию типа «все или ничего», а является предметом последовательного приближения. То, что мы имеем, обладает очень существенной достоверностью и важно­стью, несмотря на значительное научное несовершенство. Примем, что «теоретическая система » для целей дан­ного исследования будет включать в себя все три типа понятий, обсужденные выше. Они так тесно переплета­ются, что система аналитических элементов никогда не существует без соответствующей системы координат и без концептуальной структуры конкретных систем, к ко­торым она применяется. Но исследования теоретических систем могут отличаться разной степенью внимания, ко­торое они уделяют этим трем видам понятий. Данное ис­следование, подобно любому другому, должно включать все три типа, но основной интерес будет сосредоточен на одном из них — на понятии «части», или единицы. Нас прежде всего будут интересовать единицы и их структур­ные взаимосвязи, из которых складываются конкретные системы действия. Эти конкретные системы суть все яв­ления, которые могут быть описаны в терминах системы координат действия. Аналитические элементы будут рас­сматриваться в различной связи, но здесь не будет пред­принята попытка систематически разработать определе­ния и взаимосвязи аналитических элементов, включенных в такие конкретные системы действия.

Рассмотрение частей или единиц действия распада­ется, естественно, на два раздела — определение и клас­сификация элементарных единиц и определение соответ­ствующих отношений единиц в системах. Последние для данных целей могут быть обозначены как структурные отношения. Тогда основным каркасом настоящей рабо­ты может считаться анализ структурного аспекта систем действия, в некотором смысле их «анатомия». Необхо­димо привлечь внимание к тому факту, что относительно тех же конкретных явлений возможно проводить функ­циональный анализ на различных уровнях. Взаимоотно­шения четырех схем, рассмотренных выше, в первую оче­редь являются отношениями различных уровней, на которых можно описывать «социальную структуру». Один из этих четырех — «действие», наиболее интерес­ный для нас, может считаться самым элементарным. Пос­ледующее является не анализом социальной структуры во всех возможных терминах, а лишь анализом в терми­нах схемы действия. Отсюда и название нашей работы — «Структура социального действия ».

Хотя все структуры должны быть рассматриваемы как то, что может быть проанализировано при помощи множества аналитических элементов, и, следовательно, эти два типа анализа тесно взаимосвязаны, отсюда не сле­дует, что только один набор элементов годен при анали­зе данной конкретной структуры, коль скоро она адек­ватно описана. Напротив, тот факт, что возможны различные наборы, достаточно хорошо установлен. Если более чем один из них работает, они, разумеется, окажут­ся взаимосвязанными. Но сама эта возможность анализа при помощи различных элементов объясняет, почему не­желательна попытка перескочить прямо от наброска структур систем действия к системе элементов. Именно на первом, а не на последнем уровне авторы, рассматри­ваемые здесь, обнаруживают почти явное единство в рам­ках общей для них системы. Но в различных их работах способ описания этой системы так широко варьируется, что оказывается невозможным без длительного и трудо­емкого анализа свести их аналитические элементы к терминам единой системы. Действительно, это чрезвычайно трудно, поскольку эксплицитная система элементов при­сутствует только у Парето.

Необходимо остановиться еще на одном пункте вве­дения. Эта работа не может считаться чем-то окончатель­ным даже в рамках тех ограничений, которые здесь при­няты. Одним из самых важных следствий из принятого нами взгляда на природу науки является то, что наука не может (без давления извне) быть статичной. Она включе­на в динамический процесс развития по самой своей сути. Следовательно, любая публикация результатов, если она выходит за пределы констатации фактов, не влияющих на структуру теории, является в некотором смысле произ­вольной фиксацией данной точки в этом процессе.

Работа, целью которой является выяснение того, был или не был убит Цезарь 15 марта 44 года до н.э., может привести к окончательному результату, потому что этот факт, когда он будет установлен, так или иначе будет со­ответствовать почти любой концептуальной схеме. В ис­следованиях, подобных нашему, дело обстоит по-другому. Как и любое научное исследование, если оно действительно научно, наша работа может рассчитывать оставить безусловно достоверный «осадок», но она не может претендовать на создание окончательной концеп­туальной схемы, в терминах которой этот осадок может быть наилучшим образом сформулирован и связан с дру­гими фактами.

Против таких преждевременных претензий на закон­ченность выдвигается самое серьезное предупреждение. Обсуждаемые здесь работы автор изучал более или ме­нее интенсивно в течение 6—10 лет. После продолжитель­ных занятий в других областях он возвращался к интен­сивному пересмотру этих работ. Каждый пересмотр проливал свет на весьма важные в них вещи, не замечен­ные ранее. Самые важные с точки зрения настоящего ис­следования пункты были поняты только после повтор­ного пересмотра.

Объяснение этого факта, по-видимому, состоит в том, что осмысление с течением времени само претерпевало процесс развития. Хотя важные места были прочи­таны и в некотором смысле «поняты», но в первом чте­нии они не казались такими «важными», какими стали после, поскольку тогда не было возможности связать их с теоретической системой и проблемами, которые из нее вырастали. Так как нет оснований верить в то, что про­цесс развития мысли внезапно остановится52, единствен­ным оправданием для опубликования результатов тако­го исследования теперь или в другое время является убеждение, что этот процесс достиг той точки, когда ре­зультаты, не будучи окончательными, все же достаточно хорошо интегрированы, чтобы быть значимыми.

Богом науки действительно является эволюция. Но для тех, кто по-настоящему исполняет свой долг, эволю­ция науки за пределы, которые были достигнуты ими са­мими, должна рассматриваться не как предательство по отношению к ним, а как исполнение их собственных высочайших надежд.

52 Действительно, результат критического пересмотра различных частей данной работы под влиянием доброжелательной критики коллег хорошо подтверждает это утверждение.

Замечание о понятии «факт»

Для устранения очень распространенного источни­ка недоразумений полезно в самом начале оговорить тот смысл, в котором употребляется термин «факт». При­способив к целям данного исследования определение профессора Гендерсона53, мы понимаем факт как «эм­пирически проверяемое утверждение о явлениях в тер­минах концептуальной схемы».

53 Henderson L.J., op. cit.

Вопросы об источниках доказательства для таких утверждений или о законно­сти такого выражения Гендерсона, как «рецепторные опыты», здесь не будут подниматься. В различной свя­зи эти вопросы возникнут в данной работе позже. Од­нако сейчас необходимо указать только на одно разгра­ничение, которое имеет серьезное отношение к вопросу о научной абстракции. В определении, приведенном выше, факт рассматривался как «эмпирически проверя­емое утверждение о явлениях». Дело в том, что факт сам по себе вовсе не есть явление, но есть высказывание об одном или нескольких явлениях. В этом смысле все на­учные теории состоят из фактов и утверждений об от­ношениях между фактами в указанном смысле. Но это ни в малейшей степени не предполагает, что факты, включенные в какую-либо теорию, являются единствен­ными проверяемыми высказываниями, которые могут быть сделаны относительно соответствующих явлений. Система научной теории вообще является абстракцией именно потому, что факты, из которых она состоит, не составляют полного описания всех относящихся к ней явлений, а формируются «в терминах концептуальной схемы», т.е. воплощают в себе только факты о явлени­ях, которые важны для теоретической системы, исполь­зуемой в данное время. Это различие между фактом как высказыванием о явлениях и самими явлениями, кото­рые являются конкретными, реальными сущностями, поможет, если об этом постоянно помнить, избежать в дальнейшем крупных недоразумений. Эти термины бу­дут употребляться в таком смысле на протяжении всего исследования.

Из этого рассуждения следует, что ни одно явле­ние никогда не является «фактом», если только это не говорится в эмпирическом смысле. Вообще, конкретное явление может быть адекватно описано для целей даже одной теоретической системы только с помощью про­возглашения некоторого числа логически независимых фактов. Каков порядок высказываний и сколько их дол­жно быть — вопрос, который относится и к эмпириче­скому характеру явлений, и к теоретической системе, в понятиях которой они анализируются. Для целей лю­бой концептуальной схемы существует «адекватное» описание, определение достаточного числа важных фак­тов. Это количество гораздо меньше фактов, которые возможно знать о данном явлении. Даже когда мы го­ворим, что «не знаем достаточно фактов», чтобы под-

твердить данный вывод, мы подразумеваем здесь не ко­личественную недостаточность проверяемых утвержде­ний о данном явлении, а скорее то, что мы не в состоя­нии сделать определенные важные утверждения, логически необходимые для получения вывода. Важ­ность фактов определяется структурой теоретической системы.