Миф об «Избранной Раде»

Поколения историков бьются над разгадкой термина «Избранная Рада», её составом, условиями функционирования этого органа. Период её деятельности историки охватывают с момента сближения Ивана Грозного и попа Сильвестра в 1547 г. до её роспуска спустя 13 лет. Словосочетание «Избранная Рада» вошло в историческую литературу, но юридически современники и участники политических событий этот орган не закрепили. Его функционирование один из наиболее живых исторических мифов.

Этот термин был введён в оборот предателем Курбским, утверждавшим, что до изгнания Сильвестра и Адашева, входивших в «Избранную Раду», в России успешно проводились реформы, а Иван Грозный был хорошим и добрым царём. Письменные источники этого времени, в т.ч. и относящиеся к самому Ивану Грозному, об «Избранной Раде» не говорят ни полслова, но упоминают действительно существовавший орган «Ближнюю думу». О «Ближней думе» несколько раз говорил ми­трополит Макарий. Некоторые исследователи в «Ближней думе» рассмотрели «Избранную Раду», и, далее, по­ставив знак тождества в терминах, рассматривали это объединение, которое и проводило реформаторские мероприятия. При Иване Грозном, помимо Боярской думы, функционировала «Ближняя дума» – реальное учреждение, действовавшее на протяжении многих лет.

Так, например, к моменту болезни Ивана Грозного в начале марта 1553 г. в Боярской думе числился 31 боярин. Из этого числа выделялась «Ближняя дума» – 10 человек в 1553 году и 9 человек в 1554 году. «Ближнюю думу», а также немногих «ближних людей», имевших прямое отношение к повестке дня, собирали для решения текущих вопросов.

В своих ранних работах разделял эту мысль и Р.  Скрынников. Позже Р.  Скрынников, помимо «Избранной Рады», обнаружил кружки (группировки) Адашева и Сильвестра, входивших полностью или частично в правительство. Вначале, по мнению историка, доминировал «кружок Сильвестра». Затем Скрынников более высоко оценил реформаторскую роль «кружка Адашева», называя его «ядром правительства»⁷¹.

Далее, Скрынников пришёл к выводу, что «Избранная Рада» вроде бы существовала, но её состав почему-то не совпадал с составом «Ближней думы». В конце концов, позиция Скрынникова приблизилась к позиции отрицания «Избранной Рады».

Скрынников увидел, что в марте 1553 г. вне списка «ближних людей» остались значимые представители боярской знати. Однако вознегодовали они, прежде всего из-за появления в окружении царя худородной родни Анастасии Романовой, её братьев⁷². Однако возникает вопрос: почему боярская аристократия спокойно терпела присутствие рядом с царём Алексея Адашева и попа Сильвестра, ещё более далёких от корня Рюриковичей?

Ответ может оказаться совершенно неожиданным: Адашев и Сильвестр исполняли контроль над Иваном ІV, который им поручила боярская знать. «Любимцы» царя, хотя и были талантливыми людьми, с хорошими организаторскими качествами, но на первых порах, они не играли самостоятельной роли и были послушными марионетками в руках аристократии. Выполняя её волю, Сильвестр был лоббистом её интересов. Таким образом, «Ближняя дума» и «Избранная Рада» это далеко не одно и то же.

Когда же исследователи начинают рассуждать об «Избранной Раде», то обычно упоминают только Сильвестра, А. Адашева, Д.  Курлятева, ну и, крайне редко, митрополита Макария и А.  Курбского.

Легенда о попе, обратившемуся к Грозному, во время пожара, нужна была Курбскому для обоснования значимости, выскочившей как чёрт из та­бакерки, «Избранной Рады». Этот мифический орган власти отодвигает в тень царя-ре­форматора, делает его фигуру на политическом поле малозначительной, не­приметной. Однако термин «Избранная Рада», благодаря Н. М. Карамзину, всё же прижился в исторической литературе и его использование вполне допустимо.

Если Соловьёв, Ключевский или Платонов писали об «Избран­ной Раде» как о детище княжески-боярских кругов, то советские исследова­тели писали о ней как о «правительстве компромисса», преобразования кото­рого отвечали «пожеланиям дворянства и дальновидных кругов боярства»⁷³.

Между прочим, у Ивана Грозного употребление Курбским термина «Избранная Рада» возражений не вызвало. Возражение у него вызвала роль советников, которую они исполняли в этом неформальном органе. Грозный не один раз говорит о «злобесовских» советниках, стоящих за Сильвестром и Адашевым. В свою очередь Курбский изображает их как «мужей разумных и совершенных». Принадлежность к этому неформальному кружку неродовитых Сильвестра и Адашева, характеризует её как внесословную организацию, но имевшую власти гораздо больше, чем Ближняя и Боярская Думы. «Избранная Рада» не закрепила свой юридический статус, действуя за политической ширмой, без огласки. «Это был, – писал С. Ф. Платонов, – частный кружок, созданный временщиками для своих целей и поставленный ими около царя не в виде учреждения, а как собрание "доброхотающих" друзей»⁷⁴. По его мнению, «Избранная Рада» существовала не в виде государственного учреждения, а в виде частного кружка-собрания, поставленного Сильвестром и Адашевым рядом с царем Иваном.

Конечно же, «"доброхотающие" друзья» искренними друзьями Ивана IV не были. Их цель состояла в одном: ограничить его власть в пользу боярской аристократии. Вот этим «друзьям» Курбский и воздаёт блестящие эпитеты и похвалу. Отсюда можно сделать элементарный логический вывод»: «Избранная Рада» являла собой едва видимую часть вершины айсберга разветвлённой и многочисленной организации «ереси жидовствующих», которая дожила до середины XVI века, приспосабливаясь к меняющимся политическим условиям. В самом слове «Рада» Курбский зашифровал свои конечные политические цели. Перед его глазами был высший совет – «паны-рада», ограничивающий власть польского короля. Курбский самым названием подтверждает претензии Ивана Грозного, который с горечью говорил об устранении его от дел советниками, самовольно раздававшими чины и земли.

Поэтому вовсе не выглядит странным то, что Грозный и Курбский в переписке завели разговор о советниках царя уже после того как с ними было покончено.

Для того, чтобы приглядеться к реальной исторической обстановке того времени необходимо реально осмыслить цепь исторических фактов, которые должны помочь с определением политической роли и веса политических институтов России.

К 1547 г. боярская олигархия присвоила себе не просто царскую казну, золотую утварь и дорогие шубы, о чём так сладострастно повест­вует Радзинский, стремясь показать Ивана Грозного мелким обидчивым кро­хобором, а на деле нещадно разворовывала и разоряла страну. Эта боль его юных лет много позже прорвётся на страницы редактируемых царём ле­тописей, где он, вспоминая своё детство, бесчинства и преступления бояр, напишет: «Потом напали (бояре) на города и села, мучили различными спо­собами жителей, без милости грабили их имения. А как перечесть обиды, ко­торые они причинили своим соседям? Всех подданных считали своими ра­бами, своих же рабов сделали вельможами». Словом, «делали вид, что правят и распоряжаются, а сами устраивали неправды и беспорядки, от всех брали безмерную мзду и за мзду все только и делали». В подлиннике окончание этой фразы звучит впечатляюще, нежели в академическом переводе: всё «по мзде творяще и глаголюще»⁷⁵.

Московские события июня 1547 г., под влиянием кото­рых свершился важный нравственный перелом в Иване, в исторической ли­тературе так же, в основном, основаны на свидетельствах Курбского. Весна и лето в тот год выдались на редкость знойными, отчего в Москве начались страшные, небывалые дотоле пожары. Именно им и суждено было ускорить развязку событий. В июне выгорел весь посад. Едва не погиб сам митрополит – его на веревках спустили из горящего Успенского собора. Тысячи людей лишились крова и имущества. В неслыханном бедствии молва сразу же обвинила тех, кто был более ненавистен этом народу – Глинских. В присутствии митрополита, на глазах самого Ивана, Юрия Глинского, дядю царя, забили камнями. После этого были совершенно разграблены все дворы Глинских и перебиты все их слуги. Ивану посоветовали уехать из мятежной столицы в подмосковное село Воробьево. Спустя три дня москвичи явились и туда. Эти люди пришли по решению веча, созванного московским палачом. Факт при­хода москвичей «в Воробьёво в полном боевом снаряжении свидетельствует, что чёрные люди считались с возможностью» применения против них ору­жия и были готовы отстаивать свои требования⁷⁶. Но вопреки мнению, вне­дрённому Курбским, а затем и Карамзиным, сила против мятежных москви­чей применена не была. Напротив, Никольский летописец свидетельствовал, что опала была возложена только «на повелев­ших кликати», остальные же беспрепятственно вернулись в Москву⁷⁷.

Состояние Ивана Грозного, его нравственное перерождение, произошло под влиянием страшного бедствия и возмущения народа, лучше всего описал митрополит Иоанн (Снычёв): «В бедствиях, обрушившихся на Россию, он увидел мановение десницы Божией, карающей страну и народ за его, царя, грехи и неисправности. Пожар почти совпал по времени с венчанием Иоанна на царство. Церковное Таинство Миропомазания открыло юному монарху глубину мистической связи царя с народом и связанную с этим величину его религиозной ответственности. Иоанн осознал себя "игуменом всея Руси". И это осознание с того момента руководило всеми его личными поступками и государственными начинаниями до самой кончины»⁷⁸.

Вместе с тем внутренние изменения, произошедшие в душе царя, сопровождались и с удалением от власти Глинских, родных его матери, куда они больше никогда не вернулись. Отнюдь не случайно Грозный много позже напишет о тех днях: «И вниде страх в душу моя, и трепет в кости, и смирился дух мой» – ведь смирение для христианина как раз и означает глубокое осознание им своих грехов и долга перед Богом и людьми.

А где же в это время был Сильвестр? Историки на протяжении двух столетий идут по проторенной Курбским дорожке. Р. Скрынников, в своей талантливой работе, полностью доверился его точке зрения⁷⁹. Однако ни один из современных тем событиям исторических источников не упоминает имени Сильвестра около Ивана Грозного в те трагические дни.

Легенда о бесстрашном наставнике, пришедшем к Ивану во время пожара, всецело принадлежит Курбскому, который, исказив факты, писал об этом почти 20 лет спустя. На деле карьера автора последней главы «Домостроя» и «Жития княгини Ольги» только-только брала свой старт. Говорить о каком-то его «благотворном» влиянии на Ивана в момент пожара, по меньшей мере, безосновательно. Сближение Ивана Грозного с Сильвестром произойдёт только в 1548-1549 гг.

Роль этого временщика как реформатора откровенно преувеличена. Официальным духовником царя он никогда не был. До конца 1547 г. эту функцию исполнял Фёдор Бармин, в 1548-1549 гг., его сменил Яков Дмитриевич, а в 1550-1562 годах этот пост занимал Андрей, будущий митрополит Афанасий. Сильвестру, без согласия митрополита Макария, удалось узурпировать эту роль на рубеже 1549-1550 гг. А. Курбский вспоминал об этом периоде отношений Сильвестра и Грозного с умилением: «…от прокаженных ран исцелил и очистил был и развращенный ум исправил, тем и овым наставляюще на стезю правую»⁸⁰. Но Сильвестр так и не получил официальное право на статус царского духовника.

Сильвестр был близок к власти, но официально никогда ею не обладал. Он был склонен к чтению нотаций молодому царю или нудной регламентации личной жизни. При благоприятных обстоятельствах священник придворной церкви мог попытаться и «повоспитывать» царя. Иван Грозный со своим самолюбием мог усмотреть здесь и бестактность, и несоблюдение субординации. После доказанного обвинения в ереси государственно-церковным собором 1560 г., он был сослан в отдалённый монастырь, где и умер между 1568 и 1573 годами. В переписке Грозного и Курбского, поп стал мелкой разменной монетой – своеобразным аргументом в дискуссии⁸¹.

Сильвестр стремился направить деятельность Ивана Грозного в выгодном боярским олигархам русле. Молодой царь не мог не страдать серьёзными комплексами неполноценности и это бояре попытались использовать на полную катушку.

Во-первых, Иван Грозный был сыном невенчанного государя⁸².

Во-вторых, его рождение произошло от второго брака Василия III, после неканонического расторжения первого брака с Соломонией Сабуровой.

В-третьих, в детстве над ним бояре открыто издевались, заставляя «петь у крестов», оскорбляя в присутствии митрополита. Они могли изречь свой «приговор», несмотря на мольбу Ивана, когда арестовали его любимца Ф. Воронцова и отправили того в Кострому.

В 1547 г., будучи царём, Иван Грозный наглядно продемонстриро­вал своё бессилие, когда не смог защитить родственников своей матери – князей Глинских.

В большинстве учебников истории сообщается, что вслед за Сильвестром около царя появился «незнатный» А.Ф. Адашев. На самом деле этот мелкий костромской дворянин, в 1538-1539 гг., находился в составе русского посольства в Константинополе. Сказавшись больным, задержался в Турции на целый год. По прибытии в Москву сразу же был представлен 10-летнему Ивану Грозному. Кто его без лишних проволочек провёл к носителю высшей власти в стране, а также чем он занимался в течение года в Турции, остаётся неизвестным. Остаётся только предполагать, что именно в том визите на Босфор кроется загадка его принадлежности к еретикам, что будет раскрыто на церковном соборе в 1560 году.

А какой долей власти в конце 40-х - начале 50-х гг. пользовались Сильвестр и Адашев? Совершенно независимый от влияния Грозного и Курбского Пискаревский летописец (первая половина XVII в.) говорит о них как соправителях Русской земли, осуществлявших реальную власть в стране от имени царя. В 1585 г., спустя 25 лет после смерти Адашева, русский посол сообщал из Польши, что гнезненский архиепископ Станислав Карнковский сравнивал А. Адашева, с набравшим тогда политический вес, царским шурином Борисом Годуновым.

Пользуясь своим служебным положением, он добился внесе­ния незнатного рода Адашевых в «Государев Родословец», что позже отме­тил и Грозный: «…сами государилися, как хотели»⁸³. Более того, Адашев непо­средственно участвовал в распределении по службе служилых людей «государева двора», что было отраженном в Дворовой тетради 50-х годов XVI века. Это давало возможность Адашеву и Сильвестру продвинуть «своих» людей во власть, установить личный контроль над ключевыми должностями⁸⁴.

В эти же годы Сильвестр своё участие в политической жизни не афишировал: вторжение в мирскую жизнь священниками не приветствовалось, кроме этого нельзя было дать обнаружить подлинные замыслы по изменению государственного строя России.

На плечах Сильвестра еретики в очередной раз приобрели определяющее влияние на государя. Произошло это в результате событий в июне 1547 года, которые можно охарактеризовать как государственный переворот. В определённом смысле повторилась ситуация, которая сложилась в окружении Ивана III, где сторонники «ереси жидовствующих» захватили ключевые позиции.

Митрополит Макарий, за плечами которого, в отличие от Ивана Грозного, был богатый жизненный опыт, сумел в два счёта вычислить этой пройдоху и придержал его карьеру на уровне священника московского Благовещенского собора. Однако Сильвестру с Адашевым, на первых порах, удалось добиться значительного большего: предположительно до 1550 г. они лишили Макария прямого доступа, с глазу на глаз, к Ивану IV.

В тандеме Сильвестр-Адашев первое место, вне всякого сомнения, принадлежало попу. Лицевой летописный свод (Царственная книга), написанный предположительно в 70-80-х гг. XVI в. говорит, что Сильвестр «указываше» митрополиту, владыкам, игуменам, попам, боярам, дьякам, воеводам, детям боярским «и всяким людям»⁸⁵.

Сохранились источники, прописывающие постепенное, трёхступенчатое овладение властью Сильвестром и Адашевым. Так, например, Ивана Грозный в одном из писем Курбскому, напомнил беглому князю, как приблизил их к себе, «чая» от первого «прямые службы», а от второго — «совета духовного». Вначале они служили государю притворно: «не истинно, а лукавым советом». Затем, войдя в тайный сговор «и начаша советовати отаи нас». В конце концов, Адашев и Сильвестр низвели Грозного до роли председателя в Боярской Думе. Пискарёвский летописец, Царственная книга, личная переписка Сильвестра рисуют аналогичную картину.

Прежде чем достигнуть таких высот, откуда Сильвестр мог повелевать князьям, он и Адашев, воспользовавшись молодостью Ивана IV, его душевным смятением, естественно при поддержке самих князей, смогли провести своеобразную кадровую революцию в Боярской думе. В начале февраля 1549 г. Боярская дума насчитывала 18 человек, из них 14 человек вошли в неё после 1547 года. К концу 1549 г. насчитывалось 32 боярина, причем характерно, что десять бояр получили свои звания впервые. Сходная картина наблюдается и при изучении состава окольничих. Из девяти человек в 1549 г., только один служил окольничим до пожара 1547 года⁸⁶.

Эти изменения носили ярко выраженный политический характер. Однако усиливали они не Ивана IV, как политическую фигуру, а послужили укреплению власти Сильвестра и Адашева. Вероятно точка И. Я. Фроянова, более близка к истине: «…они сумели добиться желаемого, перехитрив молодого, а потому неопытного и доверчивого царя»⁸⁷.

А. Л. Хорошкевич считала, что обновлённая Дума делилась на две группы – сторонников царя и приверженцев прежнего, боярского правления⁸⁸. Однако, скорее всего, в ней были группа сторонников Ивана IV и «советников» политического тандема Сильвестр-Адашев. На первых порах сторонники тандема были в большинстве.

Уже в начале февраля 1549 г. Боярская дума публично унизила Грозного, продемонстрировав его полное политическое ничтожество. Царь трижды просил Боярскую думу не умалять его царского достоинства в переговорах о заключении перемирия с Литвой, где бояре в итоговом документе напротив его имени поставили титул «великий князь». Власть всецело принадлежала «советникам» и на международной арене титул «царя» они защищать не собирались. Интересно, что свою руку к этому решению, заняв позицию Боярской думы, приложил Сильвестр. Иван вынужден был отступить⁸⁹.

Спустя несколько дней после этого отказа, на Соборе примирения, где присутствовали члены Боярской думы, Освящённого собора, воеводы и «большие» дворяне, Грозный наносит ответный удар. Он объявил, что отпускает боярам и дворовым чинам вину за «силы и продажи, и обиды великие в землях и в холопех». Амнистия по преступлениям охватывала период «до его царьского возраста». Конечно, здесь была и демонстрация его немощи как политика, но далее он пообещал «давать суд» обиженным дворянам и «христианам». Боярским наместникам Иван Грозный оставил право суда только по делам связанным убийством, воровством и разбоем. Объявив о своей защите служилого сословия, он бросал вызов боярской верхушке. Потерпев поражение на внешнеполитическом фронте, Грозный попытался усилить свои позиции во внутриполитических вопросах.

Таким образом, уже в 1549 г. между царём и боярами пролегла первая трещина. Одно только непризнание царского титула на международной арене, поддержанное боярской верхушкой, говорило о многом.

В 1550 г. соотношение сил изменилось не в пользу в Ивана Грозного. В принятом в этом году Судебнике, статья 98 закрепляла верховную власть Боярской думы. Отныне все законы и установления должны были приниматься, а дела «вершитца» «з государева докладу и со всех бояр приговору»⁹⁰. Более того, Судебник отводил Ивану Грозному только совещательную роль, сохранив возможность «приговора» одних бояр, без его участия. Но и этого боярской верхушке показалось мало. Со времён малолетства Грозного они привыкли царский «приговор» произносить едва ли не автоматически и поэтому в боярском «приговоре» 11 мая 1551 г., «доклад» вообще заменили «ведомом».

Баланс во внутриполитической жизни был изменён в пользу «реформаторов» от Избранной Рады. Ничтожество Грозного бояре раз за разом подчёркивали и во внешнеполитической сфере. Например, такой важный акт как отправка войска в Астрахань в октябре 1553 г., А. Адашев и дьяк И. Висковатый принимали, со ссылкой на «государево веление», самостоятельно.

А как «советовати отаи нас» свидетельствует письмо Сильвестра казан­скому наместнику А. Б. Горбатому-Шуйскому, написанному зимой 1552-1553 гг. Из горсти самоуничижительной риторики, присутствующая в его по­слании – «благовещенский поп», «последняя нищета», «грешный», «неклю­чимый», «непотребный раб Сильвестришко» – ярко вырисовывается фигура попа-провокатора. Иван Грозный, ранее, строго наказывал Горбатому-Шуй­скому не крестить в Православную веру нехристианские народы Поволжья принудительно. Царь придерживался старой практики русских князей, остав­лявших внутренний уклад жизни подвластных племен нетронутым. Это было очень важно в крае, который не пришёл в себя после падения Казани. Однако Сильвестр поучал князя проводить христианизацию силой, что шло вразрез с политикой Грозного и носило явно провокационный характер. Но Сильвестр предстаёт не только провокатором. Он открыто узурпирует царские полно­мочия, посоветовав Горбатому-Шуйскому прочитать своё письмо «…прочим Государьским Воеводам, советным ти о Государеве деле, и священному чину, и Христоимянитому стаду»⁹¹.

И всё же Грозный не остался одиноким в этом скрытом от посторонних глаз политическом противостоянии. Противником временщиков выступил митрополит Макарий. Лишённый возможности непосредственной встречи с царём, предположительно в 1550 г., он направляет «Послание царю Ивану Васильевичу»⁹². Осудив деятельность советников, обступивших государя после свержения Глинских, автор «Послания» постарался у царя вызвать тревогу за судьбу русского «самодержавства». Святитель напомнил о божественную природу происхождения власти Ивана IV. Макарий нарисовал картину последних грехопадений русских людей: «Возста убо в нас ненависть, и гордость, и вражда, и маловерие к Богу, и лихоимство, и грабление, и насилие, и лжа, и клевета, и лукавое умышление на всяко зло, паче же всего блуд и любодеяние, и прелюбодеяние, и Содомский грех, и всякая скверна и нечистота. Преступихом заповедь Божию, возненавидихом, по созданию Божию, свой образ, и строимся женскою подобою, на прелесть блудником, главу и браду и усе бреем, ни по чему не обрящемся крестьяне: ни по образу, ни по одеянию, ни по делом, кленемся именем Божиим во лжу, к церквам Божиим не на молитву сходимся…»⁹³. В «Послании» говорится о распространении еретических учений, которые распространяются тайно создаваемыми кружками и объединениями.

Мимоходом отметим, что в 1550 г. дьяк Иван Висковатый едва ли не благим матом прилюдно кричал, обвиняя Сильвестра в еретичестве. Но тому удалось выскользнуть сухим из воды, а к 1553 г. тандем сумел Висковатого сделать «своим».

Таким образом, между митрополитом и Сильвестром началась борьба «за душу» Ивана Грозного. Насколько опасной для Макария являлась политическая ситуация в то время, можно судить по концовке «Послания» митрополит говорит о тайном характере этих записей. Он выразил веру в государя, но попросил его сохранить в тайне содержание своего письма до лучших времен.

Мало-помалу Иван IV начал прозревать. Если выступая в декабре 1547 г. в Казанский поход, Иван IV для управления государственными делами оставил в Москве группу бояр во главе с Владимиром Старицким, то в 1552 г., в аналогичной ситуации уже митрополиту Макарию была определена роль наместника-правителя.

Укреплению позиций Макария способствовали так же и решения Сто­главого собора (январь-май 1551 г.). До его созыва, Адашева и Сильвестр в 1549–1551 гг., прилагали усилия по уничтожению монастырского землевла­дения. Ради этой цели они задействовали для идеологической обработки царя Максима Грека, старца Артемия, еретика и нестяжателя, бывшего ко­роткое время игуменом Троице-Сергиева монастыря. И Грек, и Артемий, письменно и устно, уговаривали Грозного пойти на секуляризацию мона­стырских земель.

Реформа церкви, задуманная тандемом Сильвестр-Адашев, должна была идти путем «опрощения» церковной организации по типу западной протестантской церкви, что означало слом апостольской церкви в России. Секуляризация церковно-монастырской земельной собственности вело к ликвидации единства церкви с государством, что резко меняло положение Православной церкви в экономической, социальной и политической жизни Руси.

Иван Грозный вскоре понял, чем Русской церкви угрожает предлагаемая ре­форма. Твёрдая позиция Макария, предавшего планы реформато­ров гласности и заявившего о намерении стоять за Русскую церковь до смерти, выну­дила их отступить. Иван IV вскоре принял сторону митрополита. Правда в конце работы собора Сильвестру удалось протащить решения о возможности секуляризации цер­ковных земель, добиться лишения финансовой самостоятельности монастырские оби­тели и поставить под государственный контроль назначение архимандритов и игуменов. Последнее решение дуэт Сильвестр-Адашев попытались использовать на пол­ную катушку едва ли не сразу. Не разбираясь в средствах, «реформаторы» при­ступили к чистке иерархов Православной церкви. Так, например, по их нау­щению был избит камнями сторонник иосифлян, епископ коломенский Фео­досий, которого они согнали с престола.

Однако свою главную задачу уничтожения традиционного монастырского уклада в России, Сильвестру и Адашеву выполнить не удалось.

Вопреки их усилиям Русская церковь и Русское государство образовали единство, а на этом фундаменте упокоилось государственное здание России. Для обеих сторон это был благодатный альянс. И государство, и Православная церковь взаимно умножали собственные силы. Россия, её будущее величие и особая роль в мировой истории в значительной мере определялись союзом самодержавия с Православной церковью.

Взятие Казани осенью 1552 г. означал не только крупный внешнеполитический успех Русского государства, но и укрепление внутриполитических позиций Ивана IV, который стал национальным героем для всех подданных. Празднуя победу, царь осыпал приближённых милостями и наградами. Одновременно было объявлено об отмене кормлений и переходе на новый порядок местного управления, более льготный и приятный для населения. В данном случае, как и в других, царская власть провозглашала новые принципы, выступая «пред народом с ярко выраженными чертами гуманности, с заботою об общем благоденствии»⁹⁴. Конец 1552 г. один из моментов формирования в России народной монархии, отличающейся попечением государя обо всех людях православного царства независимо от их социального ранга: «Любовь же его по Бозе ко всем под рукою его, к велможам и к средним и ко младым ко всем равна: по достоянию всех любит, всех жалует и удоволяет урокы вправду, против их трудов, и мзды им въздает по их отечеству и службе; ни единаго же забвена видети от своего жалования хочет, такоже никого ни от кого обидима видети хощет»⁹⁵. Вследствие победы царских войск над Казанью самодержавная власть Ивана IV резко усилилась.

Подобный поворот событий не мог не вызвать переполоха в стане сторонников Сильвестра и Адашева. В 1553 г. с Иваном IV и родившемся наследником престола царевичем Дмитрием они, по всей видимости, решают поступить радикально.

На первых порах пришла поддержка от «друзей» с Запада. В конце ноября 1552 г. в Москву пришло известие о предстоящем визите литовского посланника «королевой Рады» Я. Гайко в Москву к митрополиту и боярам. По сути это было издевательство над царём и Макарием: царь в грамоте посланника не упоминался, а митрополит был назван Иасафом, т.е. именем его предшественника. Грозный на эту издёвку ответил увесисто. В день, когда Гайко прибыл в Москву, царя на месте не оказалось, а Макарий на прощальной аудиенции сказал ему, что поскольку посол «привёз грамоту о государских делах, а не о церковных делах», то ему, митрополиту, «до тех дел дела нет…». Одним словом, попытка испортить отношения митрополита с Иваном IV завершилась конфузом⁹⁶.

1 марта 1553 г. внезапно заболевает Иван Грозный. В том, что характер заболевания носил рукотворный характер, сомнений нет никаких. Сам Грозный считал, что его хотели «истребить». Однако неожиданное выздоровление царя сорвало все планы заговорщиков. Об особых обстоятельствах этого мятежа будет рассказано ниже. Отметим только, что по велению Ивана IV все участники этого заговора, вдохновляемого и руководимого Адашевым и Сильвестром, были прощены.

В июне 1553 г., во время поездки Кирилло-Белозерскому монастырю произошла загадочная смерть царевича Дмитрия. Нужно полагать, что сторонники Сильвестра и Адашева приложили немалые усилия для того, чтобы Иван Грозный не попал в Кирилло-Белозер­ский монастырь – настоящий заповедник сосланных туда ранее еретиков.

На пути к Кирилло-Белозерскому монастырю, вскоре после взятия Казани, в июне 1553 г., царь вначале встретился с «нестяжателем» Максимом Греком, а затем с «иосифлянином» Вассианом Топорковым. В уста М. Грека Курбский вложил два моральных наставления Ивану IV. Во-первых, он, якобы, назвал поездку Грозного к монастырю «дурацкой». Во-вторых, будто бы, царь был предупреждён, что на пути к монастырю погибнет его сын, грудной младенец.

Курбский утверждал, что «пророчество» о гибели сына старец передал царю через него, царского духовника Андрея, И. Мстиславского и постельничего А. Адашева. Князь-предатель наставлял Грозного: смерть невинного младенца была справедливым наказанием отцу за его нежелание слушать советов святых мужей. Непонятно в какой форме было передано это «пророчество»: Максим Грек передавал его Ивану Грозному всем по очереди или собрал этот квартет у себя в келье? Если «пророчество» передавалось в индивидуальном порядке, то почему содержание бесед стало известно Курбскому? А если они собрались дружным коллективом, то не похоже ли это на заговор? И, наконец, почему Максим Грек не сказал о будущей гибели первенца Ивану Грозному при личной беседе? Сын действительно погиб, но царь не повернул обратно. Возможно, что загадочная смерть Дмитрия это был последний и радикальный шаг оппозиции по установлению контроля над Иваном IV.

Ко времени начала переписки Курбского с Иваном Грозным из свидетелей «пророчества» в живых остались только сам Курбский и князь И. Ф. Мстиславский. Может быть, Курбскому нужно было накалить его отношения с царём, перессорить их друг с другом?

А может быть, Курбский жалеет, что после встречи с «нестяжателем» Максимом Греком у Ивана была встреча с коломенским епископом, ревностным «иосифлянином» Вассианом Топорковым? Скорее всего, это так. Вассиану удалось уже в июне 1553 г. внушить Ивану IV мысль о необходимости разрыва отношений с А. Адашевым и Сильвестром. В 1560 г. Вассиан участвовал на соборе, осудившем Сильвестра и Адашева. Курбский, комментируя этот эпизод, заочно обращался к Топоркову: «О сын дьявола! Зачем ты всеял искру безбожную в сердце царя христианского, от этой искры по всей Святой Руси такой пожар лютости разгорелся, прелютейшая злоба распространилась, какой никогда в нашем народе не бывало!»⁹⁷.

Курбский не просто опёрся на авторитет Максима Грека в обличении Ивана Грозного, но и самое главное: он продемонстрировал флаг идеологии боярской олигархии – учение «нестяжателей».

К середине XVI века, при покровительственной поддержке главарей «Избранной Рады» по стране разлились еретические учения. Если бы не они, то «ересь жидовствующих» можно было бы задавить в зародыше, на корню. Еретики выступили против основных догматов церкви, отвергая Святую Троицу, божественную природу Иисуса Христа, животворящую силу Креста, святость Девы Марии, веру в святых, особенно новоявленных, и др.

Церковные соборы 1553­1554 гг. только приостановили распространение ереси. Полной её выкорчёвке препятствовали ещё находящиеся при власти Сильвестр с Адашевым, которые оказывали еретикам не только моральную, но и материальную поддержку.

До конца 50-х гг. Сильвестру и Адашеву восстановить своих прежних позиций при Иване Грозном уже не удалось. Предвестником их падения было поспешное пострижение в монахи под именем старца Арсений, отца Алексея Адашева – Фёдора Григорьевича. На несколько лет установилось неустойчивое равновесие самодержавия и враждебных ему сил. Ускорило падение временщиков их предательская политика в начальный период Ливонской войны (1558-1583 гг.). Именно тогда прошла линия раздела между сторонниками незыблемости Православия и сторонниками переустройства России по лекалам протестантизма. Именно тогда раскрылись их «таланты» на поприще измены государственным и национальным интересам России. Сильвестр и Адашев всеми силами стремились помочь Ливонии, эдакой «сирой вдовице», по жалостливому выражению благовещенского попа, а предательское перемирие, заключённое по их настоянию в 1559 г., привело к тому, что силы за спиной рыцарей замаячили объединённые силы едва ли не всей Европы, координирующие свои действия с Крымской ордой.

В мае 1560 г. А. Адашев был отправлен на фронт третьим воеводой. Это означало его падение. Но и там он проявлял видимое небрежение к службе, что выразилось в огромных потерях пушек. Терпение Ивана Грозного иссякло после убийства его жены Анастасии, скончавшейся от отравления 7 августа 1560 года. Царь был уверен в её насильственной смерти. Современная наука подтвердила правоту его обвинений. Вскоре умер и Адашев. Существуют обоснованные предположения, что он покончил с жизнью самоубийством, приняв яд. Так или иначе, но Адашев умер после получения известия из Москвы, что церковный собора 1560 г., официально признал его виновным в смерти Анастасии

О судьбе Сильвестра было сказано выше. Одни историки называют местом его конечного пребывания Кирилло-Белозерский монастырь, другие – Соловецкий, но суть не в этом, а в том, что с «Избранной Радой», как с неформальным социально-политическим институтом было покончено.

В заключении можно сделать окончательный вывод, что такого юридически оформленного государственно-политического органа как «Избранная Рада», или подобного учреждения, с приписанными ему Курбским исполнительно-распорядительными функциями и порядком формирования его состава, при Иване Грозном никогда не было. Это миф. «Избранной Радой», по сути можно назвать только комплекс государственно-политических мероприятий проводимых боярской олигархией, под руководством Сильвестра и Адашева. Через этих ставленников удельные князья, оставаясь в тени, могли влиять на государственную политику⁹⁸.

Кроме этого мифом является и позитивная роль этого фантома. Более того, «Избранная Рада» всегда находилась в активной оппозиции реформаторскому курсу Ивана IV и митрополита Макария. Анализируя итоги работы «Избранной Рады», нельзя не отметить, что деятельность Сильвестра и Адашева была положительной только в военной реформе и преобразовании местного самоуправления.

Но вред, причинённый Радой Русскому государству, несоизмеримо был большим, чем польза. Деятельность Адашева и Сильвестра, направленная, против самодержавия, Православной церкви и Православной веры, в конечном итоге, поставила Россию на грань национальной катастрофы. «Жидовствующим», в лице Сильвестра и Адашева, в третий раз удалось проникнуть в высшие эшелоны власти Русского государства.

Падение руководителей «Избранной Рады» привело и к тому, что значительное количество представителей боярской аристократии встало на путь предательства в пользу внешнего врага. Масштабы измен освещены в главе «Миф об отсутствии заговоров против Ивана Грозного».

Требовались самые решительные меры, чтобы удержать Русское государство от уничтожения. Поворот к опричнине стал неизбежным.