Глава 9

ИДЕОЛОГИЯ СВЕРХНАЦИОНАЛИЗМА

Русский народ в союзе с русскими меньшинствами — честная формула России

Кто преследовал в России после замирения — казанских и касимовских татар? Мордву? Зырян? Лопарей? Армян? Черкесов? Туркмен? Имеретин? Узбеков? Таджиков? Сартов? Кого из них не видели стены российских университетов — сдающими экзамены, кому из них мешали по-своему веровать, одеваться, богатеть и блюсти свое обычное право?..

И.А. Ильин

Для Империи как таковой нет ничего более опасного, чем интернационалистические и космополитические тенденции, устраняющие «разность потенциалов» входящих в нее элементов. Если отвлечься от марксистских догм, то мы увидим значительные параллели между первыми Интернационалами и современными антиглобалистами¹, а также между «интернационализмом» крупного капитала старого времени и современными ТНК с их идеологией «транснационализма». Последняя была сформулирована еще в 1968 году следующим образом: «Мир без границ. Абсолютная свобода движения народов, товаров, идей, услуг и денег в любом направлении. (...) Единое глобальное денежное обращение. Единый центральный банк. (...) Очевидно, слова «платежный баланс» останутся только в книгах по истории, касающихся диких дней до того, как человечество научилось жить мирно на одной и той же планете» (Business International: The Multinational Corporation and the Nation State. N. Y., 1968. P. 326). По правде говоря, в этой идеологии мало что нового

¹ Среди представителей «альтерглобалистского» движения, весьма сложного и пестрого (и в этом смысле напоминающего Первый Интернационал в XIX в.), присутствуют и консервативно мыслящие, и национально ориентированные деятели. Однако эта спонтанная составляющая антиглобализма не должна скрывать от нас его более существенной части, нигилистически -подрывной — запланированной и выпестованной силами мондиализма в качестве «второй руки» в игре глобализации.

58

по сравнению с классическим буржуазным «интернационализмом», описанным Марксом. Изменились лишь масштаб и глубина глобализации.

Как деятели «пролетарского» Интернационала (с их современным антиглобалистским аналогом), так и старые капиталисты (с их наследниками — транснационалистами) стоят на единой платформе, платформе космополитической, которую лучше всего назвать не «интер-» и не «транс-», а просто вненациональной. По существу, вряд ли кто сможет убедительно показать разницу между «глобализмом» и «космополитизмом».

Интернационализм никогда не был свойствен традиционной России. Допускают большую ошибку те, кто видит в интернационализме нечто вроде реинкарнации старого имперского принципа. Привлекательность «интернационализма», которую почувствовали многие люди под воздействием большевистской пропаганды и которую некоторые все еще чувствуют до сих пор, черпается из его подражания совсем другому принципу и другой идеологии — сверхнационализму. Интернационализм лишь паразитирует на инстинктивном стремлении людей к правде сверхнационализма. На деле же «интернационалисты» (они же обязательно космополиты и, в конечном счете, движители глобализации) выполняют в истории разрушительную работу.

Сверхнациональная (супранациональная, по терминологии Зелинского) идея предрасполагает к национально-культурному разнообразию. Для сверхнационализма сохранение национально-культурного своеобразия является высокой традиционной ценностью. Здесь возникает совсем иная формула «терпимости» — не «терпимости» всесмешения, проповедуемой просветительским проектом Запада, а «терпимости» нераздельного и неслиянного порядка, «терпимости» как динамичной гармонии разных и самостоятельных личностей и обществ. В советской квазиимперии под внешней догматикой интернационализма скрывались традиционные ценности сверхнационализма. И реальное сотрудничество советских народов объяснялось именно этим. Ленин, придя к власти, переосмыслил интернационализм как способность представительствовать от имени «всех угнетенных народов» — фактически тем самым он обозначил начало перехода от идеологии Коминтерна на рельсы традиционной державной сверхнациональной идеи, хотя и завернутой в марксистскую риторику.

59

Сталинская концепция «братства» народов прямо противоположна концепции Коминтерна с его идеалом смешения народов. Фактически во имя «братства» народов (имперского братства!) Сталин разгромил Коминтерн и лишил его политического влияния. Он указал «интернационалистам» их место — быть конспиративной силой на Западе, то есть фактически обернул «интернационалистический» инструментарий против тех, кто его изобретал и внедрял в подрывных целях в «нецивилизованные» страны. Таким образом, Сталин перевел борьбу цивилизаций из плоскости публичных действий в плоскость секретных служб — он отказал Западу в праве на двойные стандарты, создав в противовес им собственный «второй стандарт».

Сталин не довел до конца ревизию интернационализма. И структура СССР с ее этническим федерализмом оставалась номинальной до тех пор, пока действительно не «заработала» в конце 80-х годов, когда антисоветские силы начали разрушение державы. Диссидентское движение вновь подключило старый «интернационалистический» аппарат. «Международное рабочее движение», в которое СССР вкладывал колоссальные средства, уже не способно было выполнять роль «союзника» — инициативу перехватили социал-демократические силы, которые выступали, как это ни парадоксально, в качестве антисоветских, «антикоммунистических».

Интернационализм, это необходимо подчеркнуть, неразрывно связан с идеями мировой революции. Когда те или иные нации, государства приходят к упадку и разлагаются, интернационалисты подталкивают и ускоряют данный процесс — по принципу: «падающего толкни». Можно говорить даже, что в основе интернационализма есть определенная бессознательная вражда к «тайне крови», почему «пролетарские интернационалисты» всегда по совместительству выступали как проповедники «свободной любви» и «обобществления детей» (то есть разрушения семьи). Вражда против национального начала оказалась тесно связанной с враждой против семьи и родового начала. Интернациональная идеология предполагает «прогресс» человечества как постепенное растворение всех во всем, выведение нового межрасового типа, в конечном счете, полную этнокультурную энтропию, создание космополитического гуманоида, смешавшего в своей крови все, что можно было смешать. Интернационализм в конечном своем задании требует от народов полного отречения от крови.

В сверхнационализме, так же как в интернационализме, есть легкий оттенок идеи самоотречения, но в сверхнационализме это не столько отказ от своего национального на-

60

чала, сколько способность идти на оправданные жертвы ради солидарности и гармонии внутри нации или империи. Часто эти жертвы становятся совершенно естественными — когда один народ помогает в беде другому или когда народы, вошедшие в империю, начинают всерьез приобщаться к духу и культуре этой империи, начинают ощущать свое сродство со всей нацией. В России очень велико обаяние сверхнационального начала, сверхнационального братства и родства народностей, вероисповеданий, отдельных людей. Это обаяние общего дома, общей огромной родины может и не бросаться в глаза, но оно сразу становится заметно на дистанции — исторической и пространственной. Многие эмигранты из Российской империи, а теперь и многие бывшие сограждане СССР, в том числе и не русские по крови, и не православные по вере, ощущали и ощущают этот трагический разрыв с родиной, со сверхнациональным единством. И.А. Ильин называл это чувство сверхнационального «Иоанновским духом» (знаменательно, что это понятие он почерпнул у немца Вальтера Шуберта, влюбленного в Россию и русских).

По мысли И.А. Ильина, русский сверхнациональный дух («Иоанновский дух») «пропитал всю русскую культуру: русское искусство, русскую науку, русский суд — и незаметно был впитан и инокровными и инославными русскими народами: и русскими лютеранами, и русскими реформаторами, и русскими магометанами, и русскими иудеями так, что они уже нередко чувствуют себя ближе к нам, чем к своим единокровным и единоверным братьям».

«Россиянство» — навязанный неверный ориентир, по своему происхождению «интернационалистический», игнорирующий иерархию этнокультурных ценностей России. Это наше наследие от «советского прошлого», едва ли не худшее, что от него нам досталось. Нам нужна не российская, а русская модель государственности. Сделать это на уровне словоупотребления не так уж сложно, как кажется на первый взгляд. Нужно вернуть в речевой обиход понятие «русские меньшинства». Мы должны говорить не «татары-россияне», «коми-россияне» и т.д., но «русские татары», «русские коми», «русские евреи» и т.д. В былые времена прилагательные «российский» и «русский» были абсолютными синонимами. Поскольку ситуация изменилась, нужно обратиться к более четкому исконному прилагательному «русский», а прилагательное «российский» употреблять

61

значительно реже. Ведь те же «татары», если называть их «россиянами», не становятся от этого ни ближе к русским, ни ближе к себе. Называясь же «русскими татарами», они почувствуют себя более значимыми и в своей принадлежности к России, народу и государству в целом, и в принадлежности к своему этносу. Тем самым мы вернем себе одну из самых благородных и актуальных традиций нашей многонародной нации.

Башкирский советский поэт Мустай Карим известен своей фразой, ставшей крылатой: «Не русский я, но россиянин!» Думается, этот поэт выражал своими словами не интернациональную, а именно сверхнациональную идею, хотя и был, вероятно, членом компартии. Сегодня, пережив Смутное время окаянного «россиянства», мы можем уверенно ответить своему башкирскому брату, нашему согражданину: нет, Мустай Карим, ты был именно русским, русским и остаешься — ты писал на русском и башкирском языках, но ни строчки не написал на «россиянском»! Ты говорил: «я россиянин», но мы знаем, что подразумевал: «я русский башкир», — что ты плоть от плоти русской нации.

Однако сделать такой знаковый переворот в словоупотреблении может только власть и только власть может терпеливо объяснить обществу, что это правильно. Собственно русские в союзе с русскими этническими меньшинствами — это и есть точная, честная формула исторической России. Более того, эта формула вовсе не означает «узкий национализм», но совсем наоборот, она его исключает. Поскольку именно такая формула дает возможность мыслить Россию не как интернационал, но как добровольную сверхплеменную коалицию народов. Формула России воплощает в себе парадокс сверхнациональной нации. Но это живой, жизненный парадокс, это правда того, что мы сделали предметом собственной национальности и крови — быть выше самой национальности и самой крови, не отказываясь от нее, повелевать ею, подчинять ее духовным задачам. Русские превратили свою «русскость» в нечто большее, чем «русскость». Поэтому Русским нельзя родиться, имя Русского надо заслужить¹.

¹ Можно было бы предложить ввести в языковую норму слово «Русский» с прописной буквы, тем самым отделяя аспект крови от аспекта принадлежности «сверхплеменной нации».

62