Глава 4

СМЫСЛОКРАТИЯ И БОЛЬШОЙ СТИЛЬ

Новым стилем сломить «мировые» тенденции расслоения культуры

Психическая мощь есть господство над душами людей, и к этой мощи сводится в конце концов властвование правящих классов над большинством.

Н.Н. Алексеев

1. Две «культуры» — с прописной и строчной буквы

Большинство современных политических и общественных деятелей говорят о культуре, культурных проблемах после проблем политических и экономических, по «оста-

179

точному принципу». Культуру воспринимают вслед за марксистами и либералами как особую «сферу жизни», равноудаленную от политики и социальности, как часть «надстройки», которая вторична по отношению к «базису», повторяет все его изгибы и исполняет его прихоти согласно принципу: «каков заказчик, такова и музыка».

В марксистском представлении о вторичности культуры, так же как в либеральном представлении о ее зависимости от капитала, есть несомненный цинизм. Как всякий цинизм он не мудр, а близорук, более того, содержит оттенок неполноценности, ибо опрощать культуру, переворачивать ее с ног на голову легче, чем подниматься до ее уровня.

Культура — это не просто музеи, клубы, библиотеки, театры, литературные журналы и т.д. На самом деле культура — это все, что не природа. Она — среда обитания, которую создает вокруг себя человек на протяжении всей своей истории. Поэтому, когда политик или чиновник думает о культуре, он должен, прежде чем перейти к «бюджету» на культурные программы и учреждения, прежде чем начать «осваивать» этот бюджет и распределять блага, сначала увидеть, где в самой культуре располагается центр, где ее средоточие, где тот источник, из которого в конечном счете происходят сами экономическая и политическая системы данного общества. То, что попадает в бюджетную строку «культура», — это действительно, как правило, некий остаток, перечисление больше никуда не «вместившегося» (что не «влезает» в статьи: наука, технология, образование, производство, спорт и т.д.).

Можно дать упрощенное, но, в сущности, верное определение: культура — это духовная жизнь нации, проявляющая себя в самых разнообразных формах воплощения этой жизни. И целостная мудрая политика должна базироваться на понимании единства культуры, а не исходить из ее «остаточности». Настоящая культурная политика, таким образом, должна быть несравненно шире, чем нынешняя, — она программирует всю национальную жизнь.

Итак, мы выходим на необходимость мыслить две противоположные модели культуры, одну из которых лучше писать со строчной буквы, другую — с прописной. Так, «культура» со строчной буквы — это «остаток надстройки», некий придаток к хозяйству, нечто вроде декоративной лепнины, служащей украшению и развлечению, не несущей сколько-нибудь существенной нагрузки в конструкции общественного здания. Такая культура может быть уподоб-

180

лена «урчанию желудка»: когда все уже налажено (и коровник построили, и элеватор, и школу, ну, теперь можем и на «культуру» что-то выделить), когда все уже устроено (и конкурента устранили, и с «крышей» договорились, и подставную фирму ликвидировали, ну, теперь можем и о «прекрасном» подумать).

Культура с заглавной буквы — модель, в которой материальное обустройство оказывается лишь средством решения культурных задач. Ибо все задачи, которые решает государство и общество, даже чисто экономические задачи, не говоря уже о политических, — это именно задачи Культуры. Культура имеет дело не только с «прекрасным», но и с самым «грязным», она выполняет и «санитарные» функции. Даже самому закоренелому цинику придется пересмотреть свое отношение к зависимости культуры от «базисных» сфер, если указать на такую бросающуюся в глаза обратную зависимость: Культура является сердцевиной и источником идейных моделей и решений, на основе которых строится работа СМИ, массовых коммуникаций, развлечений, искусства — ведь вся эта деятельность задается через культурную идеологию. Менее заметно, но не менее значимо воздействие Культуры на выбор многих параметров экономики и политики.

Неспособность нашего общества найти свое решение, свой ключ к созиданию Большой Культуры — это наша главная беда, вернее, одна из форм ее (потому что на главную беду каждый выходит со своей стороны и видеться она может в разных ракурсах: для кого-то через кризис права, для кого-то через демографический коллапс, для кого-то через упадок исторического самосознания). Однако как раз Культура фокусирует в себе идеологию нации — прокладывает путь к соединению разрозненных ракурсов в одно объемное видение ситуации. Мы лишены сегодня инструмента, который вновь связал бы рассыпавшееся общество после пронесшегося ураганом Смутного времени в единый организм, в сверхнациональную нацию.

По мысли И.А. Гундарова, наши исторические катастрофы не являются нашим поражением, скорее это «трудности первооткрывателей»: «В стратегическом плане мы не проигравшие, а ищущие путь к более совершенному мироустройству. Вызывает восхищение историческая пассионарность российского народа, сумевшего всего за 150 лет пройти через семь общественно-экономических формаций (рабство, феодализм, капитализм, военный коммунизм, нэп, бюрократический социализм и снова капитализм), шесть форм государственного устройства (абсолютная монархия, конституционная монархия, парламентская республика, советская власть, власть КПСС, президентская республика) и три типа политических режимов (дик-

181

татура, демократия, анархия). Исторический смысл этих колебаний в том, что они дают уникальную возможность сравнить разные варианты развития и выбрать из них оптимальное сочетание».

В этой мысли не все точно и корректно в деталях, но она верна в целом, и ее оптимизм — блистателен. Мы могли бы добавить к ней, что в еще большем историческом масштабе русская нация всегда «прислонялась» к соседним цивилизациям и через этот контакт с более мощными, чем наша собственная, еще не вполне зрелая Культура черпала новые способы саморазвития и самозащиты. В совсем еще детском возрасте русская нация приняла опекающее влияние византийской Культуры, «византизм» стал нашим культурным прародителем. Однако уже очень рано русская нация была вынуждена «прислониться» и к монгольской политической практике, которая привила русским свойство лавинообразного континентального сознания («евразийство»). В схватке с мощной цивилизацией Западной Европы русская нация была вынуждена прибегнуть к выравниванию своей инфраструктуры по западным образцам и пошла на значительные заимствования генерального технологического кода протестантского севера Европы («европеизация»). Наконец, в результате связанного с предыдущим процессом все большего и большего втягивания России в мировую систему, в неравную игру, затеянную постпротестантской Европой, русская нация дала свой очередной асимметричный ответ — аккумулировав не навязываемую схему «углубленной модернизации по-европейски», а схему европейской же революционной альтернативы («индустриальный социализм»). Во всех этих случаях можно говорить о своеобразных смешанных типах Большой Культуры, о соединении весьма противоречивых способов культурной реализации.

Сегодня, в эпоху безвременья, отсутствия большого проекта и, следовательно, большого стиля Культуры, Россия находится на пороге нового решения. Есть ли у нее выбор? Мы приходим к выводу, что принципиального выбора у России нет, она обречена на «единственно верное» решение, поскольку неверное решение означает историческую гибель. Сегодня наша культурная традиция уже гораздо богаче, чем в эпоху «византизма» и «монгольского ига», она значительно более зрелая, чем в эпохи «петровской европеизации» и «революционной индустриализации». Однако это не означает, что мы можем двигаться в будущее как абсолютно автономный мир. Исторические тяготения России в XXI веке будут, вероятно, уже не культурным влиянием (как в случае с Византией или протестантским миром), не прививкой (как в случае с социалистической идеологией), но культурным симбиозом равноценных традиций.

Русские евразийцы предугадали эту тенденцию, указав на предстоящую переориентацию России с Запада на Вос-

182

ток. С «перевариванием» марксизма Россия уже исчерпала потенциал культурной подпитки с Запада. Постиндустриализм для нас означает не отождествление русской Культуры с постмодерным «информационным обществом», а выход на новый большой стиль, который будет чем-то напоминать сталинский большой стиль — будет его усиленным фазовым повтором, хотя и с другим качественным содержанием.

В плане культурных взаимопроникновений формирующегося нового стиля видится более слабое, чем ранее по отношению к Византии или Западу, тяготение к восточному культурному миру. Перед русской Культурой будущего стоит задача выстроить максимально ровный полумесяц взаимодействия, в который вписались бы исламский мир, Индия, Китай и Япония. Нельзя допустить ни односторонней «китаизации» русского сверхмодерна, ни его чрезмерной «исламизации». Большой стиль России должен соединить в себе малые культурные стили: православно-конфуцианского хозяйствования, офицерско-самурайской чести и доблести, христианско-исламского эсхатологизма, русско-индийского гуманитарного самосознания.

Это движение к конвергенции с великими традициями наших континентальных соседей даст новое прочтение нашей Культуре с заглавной буквы — то есть нашей сверхнациональной миссии, даст и новое дыхание нашей культуре со строчной буквы — театрам, музеям, филармониям, литературным журналам, которым станет понятно, зачем они «едят свой хлеб», в каком пространстве и какой сюжет они осуществляют.