Постскриптум. Несколько слов о судьбах онтологии

Итак, тенденция к антропологизации, кажется, достигла своей вершины. Философы повально увлечены изучением человека. Но вот что странно – в это самое время вдруг раздаются режущие ухо онтологические термины и фразы, причем все чаще и чаще. "Бытие", "быть", "мир", "существование", "ничто", "время", да и сам термин "онтология". Нередко их используют и в названиях философских трактатов и концеп­ций. Среди последних и самые знаменитые философские творения XX в. И ладно бы это были труды религиозных философов (к примеру, "Мужество быть" П.Тиллиха), которым, что называется, сам бог велел не замыкаться на человеке, но здесь и творения мыслителей, далеких от религии (например, "Бытие и время" и "Фундамен­тальная онтология" Хайдеггера, "Бытие и Ничто" и "Феноменологическая онтология" Сартра).

Что это? Инерция мышления или ностальгия по прошлому? Возможно. Однако, на наш взгляд, главное все же не в этом.

Похоже, у человека есть какая-то насущная "потребность в бытийности". Прежде она удовлетворялась тем, что человек как бы опирался на внешний мир и получал от него бытийность, которой тот был наделен по определению. Теперь такой опоры не стало. Это и вынудило искать основу бытийности человека в нем самом¹⁸. В условиях "всепобеждающей антропологизации" это привело к тому, что "онтологический модус речи" стали применять чаще всего и главным образом по отношению к человеческому бытию. Вообще создается впечатление, что сколь бы ни был удален от "класси­ческого" внешнего мира тот феномен, который изучается философом, сколь бы эфе­мерен он ни был, у него всегда сумеют обнаружить некую – свою, неповторимую – бытийность.

Кроме того, если все-таки несколько внимательнее ("мудрствуя лукаво") при­смотреться к внегносеологической антропологии XX в., то мы обнаружим, что вторая стратегия в ней тоже была "задействована", а у наиболее глубоких мыслителей просто доминировала. Философы уделяли много внимания не только человеческому, но и внешнему миру, особенно же – взаимоотношениям этих миров.

Наконец, следует учесть, что эта антропология имеет явную тенденцию к отказу от классической манеры проводить жесткую демаркационную линию между челове­ческим и внешним миром, к "размыванию" этой линии. Отчасти это (парадоксально, но факт) было обусловлено тем, что, напротив, стали проводить демаркационную линию там, где ее раньше не было, а именно в картине внешнего мира. В классике он виделся как что-то монотонное, недифференцированное. С некоторых пор в нем стали четко различать природное бытие и социальное, причем акцент все больше делался на социальной составляющей¹⁹. В результате определение того, что является достоянием

¹⁸ "Сознание в психоаналитико-экзистенциалистских построениях интерпретируется как сложная, по меньшей мере двуслойная структура. В ней выделяются сознание – субъект и сознание – бытие... Сознание – бытие (экзистенция) испытывает потребность в том, чтобы оно было признано личностью онтологически, в значении именно бытия, самобытия, устойчивой целостности ее внутрисубъективного мира" (Мамардашвили М.К., Соловьев Э.Ю., Швырев B.C. Классика и современность: две эпохи в развитии буржуазной философии // Философия в современном мире. М., 1972. С. 70-71).

¹⁹ Это обстоятельство сыграло свою роль и в случае гносеологической антропологии. Читатель помнит, что мы оставили ее в тот момент, когда она, казалось, констатировала окончательную утрату потребности науки в онтологии как учении о внешнем мире. Но свято место пусто не бывает. Философы вкупе с социологами показали, что на самом деле такая потребность у науки все-таки есть и что прежде ее не видели только в силу неспособности или нежелания дифференцировать внешний мир, вычленить в нем такую важнейшую составляющую как социальное бытие.

97

человеческого мира, а что – внешнего, подчас стало требовать нетривиальных усилий, иногда же начинало казаться просто не заслуживающим их (к примеру, если рассматривается проблема взаимоотношений двух Я – социального и личностного – в одном и том же человеке, то является ли эта проблема внутриантропологической или онтолого-антропологической?).

Понятно, напрашиваются некоторые вопросы общего характера. Нет ли здесь тенденции к онтологизации философии? Не возникла ли эта тенденция в ответ на то, что процесс антропологизации зашел слишком далеко? И т.д. и т.п. Однако эти – в высшей степени интересные – вопросы выводят нас за пределы нашей темы.

98