Глава 1

ОТ "ЧАСТИЧНОГО" ПРОИЗВОДСТВА К ВСЕОБЩЕМУ

В данном разделе мы рассмотрим основные закономерности политики как

специфической формы общественной практики. Человек политический - это

разновидность современного технологического человека, ориентированного

на преобразование мира. На Западе культурологи, описывающие

структурный сдвиг в Европе нового времени, выделяют появление

технологий двух типов; промышленных, направленных на преобразование

природной среды, и политических, направленных на преобразование среды

социальной. Здесь возникают некоторые общетеоретические проблемы. С

одной стороны, человек вообще тем и отличается от животных, что не

пассивно адаптируется к среде, а вооружается средствами ее

технологического преобразования.

С другой стороны, мы говорим о традиционном обществе и традиционном,

индивиде, которые отличаются от современных степенью своего

противостояния природе и истории. Традиционные орудия труда - это

простое продолжение ног и рук человека, соизмеримые с его природной

мускульной силой. И сама ритмика жизни традиционных обществ в

значительной степени связана с природной ритмикой: сменой сезонов

года, дня и ночи.

Если вспомнить классификацию типов действия, предложенную М. Вебером,

то можно сказать, что основным типом действия было традиционное

"поступай как от веку заведено" ("не нами заведено, не нам менять").

Не всеобщая воля и не научная рациональность, а лишь традиция является

источником легитимности.

Мертвые повелевают живым, но одновременно и покровительствуют им,

предостерегая от опасных импровизаций. Сегодня, когда мы столкнулись с

небывалой остротой и масштабностью противоречий, вызванных прогрессом,

проникновен-

301

но звучат слова французского социолога Жана Фурастье:

"Традиционный человек жил на Земле в течение сотен тысяч лет. Он

страдал от холода, голода и эпидемий, но все же он доказал свою

способность на длительное историческое существование. Современный

человек индустриальной эпохи имеет от роду менее двухсот лет. Но он

успел породить столько проблем, что становится неясным, будет ли он

существовать завтра"1. Это относится не только к промышленным

технологиям, но и к политическим, Люди издавна употребляли против себе

подобных не только мягкие технологии убеждения, примера или

прельщения, но и жесткие технологии - такие, как физическое насилие и

убийства. И однако никогда еще в истории внешнее и внутреннее насилие

не принимали таких массовых, чудовищных форм, как мировые войны, с

одной стороны, массовый геноцид Гулага, концентрационных лагерей,

тотальной "промывки мозгов" вездесущей пропагандой, с другой стороны;

"Прометеев человек" нового времени, дерзнувший стать на место самого

господа Бога, не знающий препон и преград, бросил вызов Природе и

Истории. С помощью мощных технологий XX века природная и

естественно-историческая (поддерживаемая традицией) общественная среда

стали неуклонно вытесняться искусственной. Промышленные технологии

породили искусственную предметную среду, нередко токсичную, с

нездоровой ритмикой, создающую колоссальные нагрузки на

психо-соматическую и вегетативную системы человека, Мощные

политические технологии создают не менее искусственную, удаленную от

здравого смысла и традиции общественно-политическую среду, также

отличающуюся колоссальной внутренней "токсичностью" и нестабильностью.

Скажем, что может быть искусственнее колхозов. Еще при первых попытках

их организации в 1918 г. здравый смысл подсказывал крестьянам: как же

можно отказаться от своего подворья, ведь "не своя скотина останется

не поена, не кормлена". "Передовая идеология" с презрением отвергала

эти предрассудки "темной массы", убеждая, что общественное добро будет

расти несравненно быстрее и оберегаться лучше. Свыше семидесяти лет

прошло с той поры, а "не своя скотина" до сих пор "не поена и не

кормлена" - на колхозных подворьях добрая половина скота к весне

околевает.

А чего стоит нелепица производства ради производства:

более 70% населения, занятого в "социалистической" тяжелой

промышленности, из года в год производили не товары, а оседающие на

складах "неликвиды".

Fowastie . Lettre ouvert a quatre milliards d'hommes. P., 1970.

302

Разумеется, рыночная экономика Запада далека от таких крайностей, а ее

повседневная духовная жизнь была свободна от давления вездесущей

идеологии. Но ведь и здесь царит экспансия рекламы, постоянно

провоцирующей на новые траты, на погоню за модным и престижным,

навязывающей не всем посильные стандарты жизни, потребления.

Если сравнить все это с ритмикой жизни традиционных обществ,

оказывающей несравненно меньшую нагрузку на природную среду и

человеческую психику, "искусственность" индустриальных обществ

бросается в глаза.

Но не менее существенно различие между индустриальным обществом,

возникшим в Европе на рубеже XVIII-XIX вв., и новейшим

постиндустриальным, начавшим развиваться со второй половины XX века.

По свидетельству аналитиков, индустриальное общество во многом

представляло дуалистическую систему: с одной стороны, существовало

рабочее время, характеризующееся пребыванием человека в искусственной,

машинной среде, с другой - нерабочее время, быт и досуг, где

сохранялись весьма значительные рудименты доиндустриальной эпохи.

Может быть, наиболее наглядным примером послужит рабочий поселок

30-40-х годов: рабочие трудятся в ужасающем грохоте металла, в чаду

горячих цехов, но живут в одноэтажных домиках с небольшим приусадебным

участком, пробавляются маленьким натуральным хозяйством. Сама

человеческая среда этих рудничных поселков в чем-то сохраняет следы

старой общины (правда, только во внерабочее время): тесные соседские

связи, совместные гулянья по праздникам, полудеревенский,

полугородской фольклор народных частушек и примет, К этим наблюдениям

социального психолога политэконом добавил бы свои констатации. Эта

система дуалистична еще и в том смысле, что здесь не все производится

и воспроизводится в рамках крупномасштабного общественного

производства.

Это касается как элементов среды, так и самой рабочей силы. Природа

еще не настолько загрязнена, чтобы требовать специальных экологических

инвестиций: пригодный для дыхания воздух и вода для питья еще

выступают как бесплатный дар. Но таким же бесплатным даром культуры и

истории выглядят народное здоровье, трудовые традиции и навыки,

сформированная патриархальной семьей и церковью законопослушная

мораль. Индустриальное общество олицетворяется здесь в основном

промышленностью, бесплатно получившей жизнетворные природные и

социальные ресурсы, на которых До поры до времени можно

паразитировать. Мы по опыту знаем, как тоталитарный режим

эксплуатировал традиционное

303

трудолюбие рабочих и крестьян. В особенности цинично беззастенчивой

была эксплуатация крестьянства, которого вернули к временам тягчайшего

крепостничества - работа без заработной платы, без выходных, без

отпусков и пенсий. Система какое-то время держалась - до Тех пор, пока

окончательно не выветрилась вскормленная тысячелетиями любовь крестьян

к своему труду, психология мистериальных тайн, связывающих человека с

землей-кормилицей. Режим твердил о "новом человеке", но держался на

самом деле на старом:

на трудовой аскезе и традиционном чувстве долга и законопослушания.

Когда же он наконец-таки и в самом деле получил "нового человека",

олицетворяемого вечно пьяным трактористом, готовым сеять хоть в

феврале - "был бы приказ с райкома, а наше дело маленькое", -

неостановимый хаос стал наступать повсюду.

В отличие от большевистского, западные политические режимы никогда не

вели себя в собственных странах как оккупационные - для этого

существовали колонии, и потому разрушение унаследованной общественной

среды жесткими политическим и технологиями у них не заходило так

далеко. Однако и здесь сказывается внутренняя несбалансированность

"прометеевых обществ". Это относится, в частности, к функционированию

политических институтов,

Теоретики "неоконсервативной волны", встревоженные ухудшением

моральной статистики и другими проявлениями социального и культурного

нигилизма, задали себе вопрос: какова социокультурная база современных

либеральных демократий, Вывод был неутешителен: представлялась весьма

вероятной гипотеза, согласно которой либеральная демократия держалась

на наследии старой нелиберальной традиции, на унаследованной от

патриархальной морали и религиозной веры способности масс не

поддаваться на легкие соблазны. Только человек, способный обуздывать

себя изнутри, может быть подспорьем либеральных институтов. Там, где

эта способность утрачивается под влиянием веяний XX века и силы хаоса

неудержимо рвутся наружу, их обуздание становится делом внешней силы.

Как заметил американский неоконсерватор Р. Нисбет, "творцам

конституций, складывающихся на Западе в начале XIX столетия, новая

либеральная демократия показалась бы не имеющей ни малейшей надежды на

существование в отрыве от социального устройства, укорененного в

семье, местных связях, добровольных объединениях, не говоря уже об

иудео-христианской, в широком смысле традиционной, морали, которая

была, так сказать, впитана с молоком матери"2.

2 Nisbet R. Twilight of authority. N 4., 1975. P. 76.

304

Важнейший теоретический вопрос политического праксиса касается того,

имеет ли предел современный процесс замены естественной среды

искусственной, унаследованного - сознательно сконструированным. Иными

словами, имеет ли современный технологический способ существования

свои границы.

Применительно к промышленным технологиям экологическая реакция на

техницистский нигилизм приняла двоякую форму. Экологисты-реалисты

говорят о необходимости экологизации современной промышленности:

замены там, где это возможно, жестких технологий мягкими, развитии

очистных сооружений и экологической инфраструктуры в целом - своего

рода системы обратной связи, которая бы по сигналу об экологических

опасностях включала мощные и разветвленные механизмы коррекции

"промышленного поведения". Романтический "экологический

фундаментализм" занимает крайнюю позицию: он предлагает демонтировать

всю тяжелую индустрию и вернуться к традиционным мягким технологиям.

Возникает, правда, вопрос: не окажутся ли эти мягкие технологии

слишком жесткими в социальном отношении. Дело в том, что с позиций

экологического фундаментализма большая половина ныне живущих на Земле

людей существует "незаконно":

в долг у природы и за счет ее разрушения. Последовательные выводы

этого сделал известный "эколюб" в Камбодже, решивший "сократить"

население этой страны втрое, а существование оставшейся части

интегрировать в систему авторитарного "экокоммунизма". Существует и

противоположная крайность оптимистов прогресса - адептов безудержной

"технологической свободы". Они полагают, что начавшийся процесс замены

естественного искусственным неостановим; вместо того чтобы идти по

пути экологического компромисса с природой, промышленную систему нужно

достроить до конца: до введения нового подразделения - производства

нужной человеку среды, с заранее заданными параметрами. Индустрия

воздуха, индустрия воды, индустрия искусственной почвы - вместо того,

чтобы рассчитывать на них в качестве даров все более немощной и

больной природы. Сыновьему отношению к матери-земле здесь

противопоставляется отстраненно-технологическое отношение:

радикализация прометеевой воли современного человека, который, дерзнув

однажды на похищение огня у богов, не должен останавливаться и

продолжать свое экологическое дерзание дальше, вплоть до создания

искусственных планет и даже солнечных систем. Земля в этой перспективе

выступает как всего лишь одно из тел природы, которое, будучи до конца

"отработанным", подлежит выбрасыванию в мусорный ящик космоса и замене

новой системой обита-

305

ния. Такое прочтение космизма, в частности, русского космизма, давали

некоторые теоретики большевистского переворота, опираясь при этом не

на Федорова, а на Маркса. Вспомним Маркса: "Беспрестанные перевороты в

производстве, непрерывное потрясение всех общественных отношений,

вечная неуверенность и движение отличают буржуазную эпоху от всех

других. Все застывшие, покрывшиеся ржавчиной отношения, вместе с

сопутствующими им, веками освященными представлениями и воззрениями,

разрушаются, все возникающие вновь оказываются устарелыми, прежде чем

успевают окостенеть. Все сословное и застойное исчезает, все священное

оскверняется, и люди приходят, наконец, к необходимости взглянуть

трезвыми глазами на свое жизненное положение и свои взаимные

отношения"3.

Согласно воззрениям основоположников марксизма, социализм не только

наследует этот нестабильно-прогрессистский принцип неустанных

преобразований, но и радикализирует его, распространяя на всю

человеческую жизнедеятельность и тем самым чрезвычайно ускоряя

всеобщую изменчивость бытия. При этом дело никак не может ограничиться

промышленными технологиями; социализм сполна подключает не менее

мощные социальные технологии, создающие и в сфере общественных

отношений ту всеобщую подвижность и функциональность, которые

капитализм привил производству.

Здесь с порога отвергается все то, что носит следы традиционной

исторической и географической "приземленности" человека, что указывает

на этнические, региональные, сословные и профессиональные границы.

Идеалом личности становится абстрактная всеобщность - отстраненное

отношение ко всей социально-исторической специфике, тотальная

территориальная и социально-культурная мобильность, принципиальная

"нелокализуемость" индивида.

И здесь в качестве главного противника и препятствия выступает Мещанин

- носитель партикулярного принципа. Защищая свой привычный уклад жизни

и индивидуалистический интерес, он посягает на самое Историю -

препятствует развеществлению и переплавке унаследованных

социально-исторических форм, подчинению их "логике прогресса".

Мне представляется убедительной "реплика" известного нашего историка о

панлогизме мышления, не признающего самодостаточности и самоценности

исторических форм: "Маркс без колебаний встал на позиции Гегеля,

отвергнув его объективный идеализм, но сохранив в материалистической

интер-

3 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 4. С. 427.

306

претации его панлогизм"4. Кстати, именно Гегелю принадлежит рецепт

жестких политических технологий, с помощью которых принцип Всеобщности

и Мобильности преодолевает враждебную ему позицию обособления и

укоренения, ".С одной стороны, общественность может организоваться в

систему личной независимости и собственности, личного и вещного права;

а с другой стороны - расчленять на собственные сочетания и делать

независимыми способы работы для осуществления прежде всего единичных

целей - приобретения и наслаждения. Для того чтобы последние не

укоренились и не укрепились в этом изолировании, благодаря чему целое

могло бы распасться и дух улетучился бы, правительство должно время от

времени внутренне потрясать их посредством войн, нарушать этим и

расстраивать наладившийся порядок и право независимости; индивидам же,

которые, углубляясь в это, отрываются от целого и неуклонно стремятся

к неприкосновенному для-себя-бытию и личной безопасности, дать

почувствовать в указанной работе, возложенной на них, их господина -

смерть"5.

Таким образом, государственная модернизация сочетает черты Прометея и

Тирана.

Но с этим связана и другая, тоже невиданная особенность - устрашающе

затратный характер "прогресса". Власть, наделенная прометеевой волей и

пылким революционным воображением, может в считанные дни растратить

продукт, которого подвластному населению с избытком хватило бы на годы

скромного личного потребления. Она пророет гигантские каналы, повернет

реки, осушит моря, перешагнет континенты, организует новые очаги

мировой революции. Ее неиссякаемый революционно-административный

восторг обернется для общества перманентной лихорадкой. Эти черты

опьяненного Прометея в какой-то степени просматриваются и на Западе -

в технобюрократических восторгах "технического века", обещающего

массам электронный рай. Но здесь прометееву эпопею ограничивает

доставшаяся от прошлого демократическая система "сдержек и

противовесов". Не случайно, что в 60-70-х годах на Западе появилась

новая для него традиция сциентистско-технократической критики

"демократического дилетантизма" депутатов, препятствующих "научно

обоснованным" проектам модернизации и рационализации.

У Великого Модернизатора, представляющего, как уже отмечалось, помесь

Прометея с Тираном, оказались странным

4 Гуревич А.Я. Теория формаций и реальность истории // Вопр.

философии. 1990. ?> 11. С. 35.

''Гегель. Соч. М., 1959. Т. IV. С. 241-242.

307

образом разорванными и даже противопоставленными черты Производителя и

Хозяина. В результате возникло затратное производство ради

производства. О масштабах его можно судить по тому, что в СССР более

70 процентов населения, занятого в промышленности, производило никому

не нужные "неликвиды" - продукцию, заведомо не предназначаемую для

какого-либо потребителя. И это в стране, где уровень народного

потребления скандально низок, а дефицит товаров повседневного спроса

таков, что каждый день превращается в эпопею с непредсказуемыми

последствиями. Социологические и политологические объяснения этого

феномена не составляют особой научной проблемы. Политологически здесь

просматривается бесконтрольность власти, узурпирующей ресурсы нации,

социологически - разрыв функции производителя и функции собственника.

Государственный производитель имеет в своем распоряжении ресурсы,

которые он не оплачивал - "чужие" и бесплатные. Это весьма напоминает

"архетипический" пир победителей воинственных кочевников, которые

умудрялись за несколько разгульных дней растратить многолетние плоды

чужого труда.

И все же историческая, политологическая, социологическая рефлексии

здесь упираются во что-то им неподвластное; их инструментария явно

недостаточно, чтобы снять этот великий и загадочный абсурд века.

Планетарный характер "прометеева расточительства" тех, кто задумал

перевернуть мир, требует и от нас возвыситься до уровня величественных

абстракций старой метафизики и натурфилософии, с высоты которых только

и просматривается загадочное пространство - время Тирана-Прометея,

контрастирующее с приземленностью мещанского хозяйства, привязанного к

координатам "здесь" и "теперь".

Сегодня пушкинский образ Медного Всадника, преследующего маленького

человека Онегина", явно недостаточен для постижения масштабов разрыва

и противостояния вселенских амбиций тоталитарного государства и

повседневного мира личных человеческих чаяний.

Ближе к этой новой реальности образ Кустодиева "Большевика",

космически возвышающегося над мирком "прежних людей". Тоталитаризм

видится как феномен чуть ли не космический, явно выпирающий из

масштабов, доступных социологическому анализу. Во всей индустриальной

эпопее большевизма ощущается какая-то циклопичность, какая-то

необъяснимая избыточность - нелепая с точки зрения реальных нужд

человеческой повседневности. Здесь прагматический социологический

разум, прошедший позитивистскую выучку,

308

отступает в недоумении. Правда, начиная с "эпохи торможения", в

период всеобщей коррупции и последовавшего распада власти становится

убедительной проницательность социологического номинализма, умеющего

за демонстративными устремлениями к "общему благу" и прогрессу

разглядеть вполне земные - партикулярно-грешные интересы партократии и

бюрократии,

Социологическая аналитика необходима для того, чтобы развенчать алчное

экспроприаторство государства и организовать эффективную социальную

защиту ущемленных интересов рядового гражданина. Но социологическая

рассудочность не может дать средства постижения ни глобальных

замыслов, ни глобальных итогов и последствий "великих эпопей",

экспериментов и авантюр XX века. Еще на заре его русский символизм дал

интуитивный образ нового полиса пролетариев, которым Бога заменила

Машина.

"И как кошмарный сон, виденьем беспощадным,

Чудовищем размеренно-громадным,

С стеклянным черепом, покрывшим шар земной,

Грядущий Город-дом являлся предо мной.

Приют земных племен, размеренный по числам,

Обязан жизнию (машина из машин!)

Колесам, блокам, коромыслам."

(8. Брюсов)

Интеллектуальной квинтэссенцией прометеевых предчувствий века стал

русский космизм. Пожалуй, ни одна из традиций русской духовной,

политической и хозяйственной культуры, даже традиция теократического

православия, общины и опирающейся на них авторитарной

государственности не объясняет нам с такой убедительностью принятие

марксистской коммунистической утопии на русской почве.

Теургическое понимание труда как прорыва границ повседневности, как

преображения космического масштаба разительно контрастировало с

западной, в особенности протестантской трактовкой его как

индивидуального самооправдания и самоутверждения человека, Трудом

здесь заведует не личный эгоистический рассудок, а высший разум,

космически приподнятый над повседневностью.

"Солнечная система должна быть обращена в единую хозяйственную силу",

- говорил Николай Федоров. Трудно себе представить, что столь мощная

технология может быть предназначена для достижения индивидуального

благополучия,,. Здесь чувствуется предвосхищение какого-то особого,

невиданного статуса преобразующего разума. Это напоминает пла-

309

тоновско-пифагорейский мир "царственных" чисел и идей, тайно

заведующих ходом событий во Вселенной. Чтобы этот статус Идеи и Числа

обрел социологическую конкретизацию в рамках наблюдаемого опыта,

необходима новая, еще неизвестная в истории власть, столь же

необъятная, сколь и тайная, эзотерическая.

Я не уверен, что этот образ покажется вразумительным жителю Вены или

Амстердама, но соотечественник поймет меня с полуслова.

С 70-х годов у нас приобрела необычайную популярность идея ноосферы

Вернадского, прямо вышедшая из традиции русского космизма. В ней

усмотрели ключ к грядущей гуманизации научно-технического прогресса,

разрешению основных его противоречий.

Когда анализируешь литературу по глобальным проблемам, легко

дифференцируются две позиции в трактовке ноосферы, причем явно

неравноправные в собственно научном отношении. Одна, представленная

преимущественно гуманитарно-обществоведческой ветвью нашего

философского сообщества, развивает аксиологическую систему ожиданий, в

духе коренной противоположности ноосферы техносфере.

Техносфера превращала человека в придаток производства, ноосфера,

восстанавливающая приоритет гуманитарного знания, подчиняет

производство человеку; техносфера экологически агрессивна, ноосфера

дает гармонию производства с природой и т.п.

Речь идет как будто бы о преобразовании грубой натуры в рафинированную

культуру, о замене грубо-односторонних и жестких подходов к природе и

человеку системно-всеобщим и универсальным, действующим "по законам

красоты".

Однако уже здесь просматривается один настораживающий момент -

приложение к миру "диаматовской" иерархии форм движения материи:

культура выступает от имени "высшей формы движения", снимающей

специфику всех предшествующих и подчиняющей их гуманистическим целям.

Бросается в глаза, что при таком подходе все низшие формы лишаются

самоценного статуса, а мир в целом - тайны. "Венец творения" здесь

нимало не сомневается в том, что им сегодня сформулированные цели и

ценности в самом деле адекватны "конечной логике бытия" и из них

действительно вытекает желаемое, не обремененное никакими неприятными

сюрпризами Будущее. Подозрение относительно преждевременности той

власти Человека над космосом, которую обещает ноосфера, ни разу не

пришла в голову адептам самоуверенного гуманизма. К счастью, это

гуманистическое долженствование не подкреп-

310

лено реальными средствами и даже сам его статус внутри современной

Большой науки остается сомнительным.

Несколько иначе обстоит дело с другим направлением философствующей

глобалистики, выросшей из методологии науки и философии

естествознания. Внутринаучный рейтинг этого направления несравненно

выше, чем у первого, он менее скомпрометирован близостью к "научному

коммунизму" и другим обществоведческим ответвлениям "великого учения".

К ноосфере оно подходит с более практических позиций, с попыткой

решения основного вопроса преобразовательных эпопей XX века:

существуют ли пределы технологической свободы человека. Сегодня

просматриваются по меньшей мере два ограничения: одно связано с

ограниченностью ресурсов, другое - с возможностями экосистем

интегрировать отходы промышленной деятельности. Здесь и наметились две

позиции:

реформистская и радикальная. Технологический реформизм говорит об

экологизации производства; развитии очистных сооружений, замкнутых

технологических циклов, "мягких" технологий и т.п. Ему противостоит

технологический радикализм, вооруженный всепобеждающей идеей ноосферы:

он говорит о производстве среды, о создании "нового мира" с заранее

заданными свойствами. Ярче и откровеннее других его позицию излагает

Е.Т. Фаддеев: ".Коль скоро данная природой среда не устраивает

людей, поскольку она не в состоянии справиться с растущим

антропогенным давлением, надо. найти новые средства и способы

соответствующих преобразований. сначала каких-то фрагментов, а затем

и всего нашего земного природного окружения"6,

Поляризуются, таким образом, позиция технологического самоограничения

и позиция технологической свободы. Для последней все тягчайшие

вопросы, обременяющие "технологическую совесть" человечества - мера

ответственности, границы допустимого вмешательства и т.п., -

автоматически снимаются и исчезают. Разрабатывая проблемы

"технологической свободы человечества" в соотнесенности с понятием

ноосферы, А.Д. Урсул считал необходимым преодолеть экологический

геоцентризм. "Экологическое производство,,. имеет наибольшие

перспективы развития именно в космосе.", где <появляется возможность

широкого создания новых жизнепригодных сред, отличающихся от

природных. Дальнейший непрекращающийся рост социосферы, общественный

прогресс будут происходить уже не в результате деградации биосферы и

географической

6 Марксизм-ленинизм и глобальные проблемы современности. Вып. II. М.,

1984. С. 255.

311

среды Земли, а за счет менее организованной неживой природы космоса, в

которую естественным образом будут "вписываться" отходы материального

производства. Только так может разрешиться противоречие между

неограниченностью индустриального прогресса и ограниченностью

экосистемы планеты "Земля">7. С таких именно теоретических позиций

велась у нас борьба с "Римским клубом" как разновидностью

"экологического мальтузианства", задумавшего остановить индустриальный

прогресс во имя спасения природы. (Я говорю о теоретически

обоснованной позиции, в отличие от "методологически неозабоченной"

апологетики, просто утверждающей, что социалистическое предприятие, в

отличие от капиталистического, "не дымит" и среду не загрязняет.)

Синтез ноосферной утопии русского космизма и большевистской утопии

"нового человека", не знающего преград и границ, дал И. Забелин. Как

никто другой, он всерьез задумался над целевой и масштабной

несоизмеримостью созданной большевиками "социалистической индустрии" с

миром человеческой повседневности, Поскольку отечественная традиция не

допускает предположить правоту повседневности, он задался целью

обосновать противостоящую ей правоту индустриальной эпопеи. С позиций

"абстрактного гуманизма", перед которым неотступно маячит скорбная

фигура индивида, претендующего на личное благо и счастье, эту эпопею

ни постичь, ни оправдать нельзя.

С позиций прагматизма, экономического и социологического, тоже никак

нельзя понять это производство ради производства, поглотившее

благополучие, здоровье и даже жизнь целых поколений, но не давшее

взамен ничего "повседневно ощутимого", Такие критерии "светского"

социально-экономического разума, как экономическая отдача,

рентабельность, прибыльность, социальная ориентированность,

способность давать затребованный потребителями конечный продукт,

оказываются совершенно неприложимыми. Уйти от абсурда можно только с

помощью весьма смелых и экстравагантных "прометеевых" допущений.

Представьте себе, что человечество - эта маленькая община землян, если

взглянуть на нее с высоты Космоса, - получило когда-то (одни общества

раньше, другие позже) великое предуведомление о том, что жизнь на

Земле скоро станет невозможной и единственный шанс людей - шагнуть во

Вселенную. Понятно, что перед лицом такой перспективы все вопросы,

относящиеся к повседневности, сразу отступают на второй план. Вместо

сельского хозяйства все

7 Там же. С. 317, 318.

312

займутся промышленностью, причем тяжелой; вместо строительства жилья

начнут строить космические ракеты, вместо технологий, рассчитанных на

потребительский эффект, первостепенное внимание будет уделено

проблемам ядерного топлива и высоких энергий. Понятны станут всеобщая

милитаризация общественной жизни, воцарение административнокомандной

системы, предусмотрительный аскетизм "социалистической сознательности"

и жертвенности, ненависть к "мещанскому благополучию". Даже феномен

акселерации - заметное увеличение антропометрических параметров у

юношества получает провиденциальный смысл в свете этой новой версии

оптимистического эсхатологизма. Как пишет Забелин, <.определенно

создается ощущение, что человечество как некое явление природы, как

организация "организм" - и тут совершенно прав В.И. Вернадский -

исподволь готовится к выполнению каких-то новых своих жизненных

функций>8.

",,.Природу пришлось бы признать слишком расточительной, если бы она

создала разумную жизнь только для того, чтобы разум самообеспечивался

пищей, а потому из века в век лентяйничал на теплом земном шарике. По

масштабам Вселенной это пустейшая и нелепая затея"9.

И далее Забелин прямо эксплицирует "большевистскую суть" старого

русского космизма федоровского толка. "Любопытна и такая," аналогия,

Человеческие коллективы имели бесклассовую структуру на заре истории,

когда враждебные им природные силы планеты требовали от них единства

коллективных усилий в борьбе со стихиями. И человечество вновь

объединяется, ликвидируя всяческие классы, перед лицом космоса"10.

И здесь же приводится космологическое обоснование госплановского

отношения к миру: "Человечество - это орган природы, ею же созданный

для управления стихийными силами. техносфера и ноосфера могут быть

подведены под одну общую категорию: они рычаги, с помощью которых

человечество приступает к управлению как своею жизнью, так и природой

земного шара"11.

Главной антитезой, стоящей перед "прометеевой волей" и тесно связанной

с заботами о ее ничем не ограниченных возможностях (ср. эту же

идеологему применительно к политике:

"диктатура есть власть, не связанная никакими законами" -

8 Забелин И. Человек и человечество. М., 1970. С. 155.

9 Там же. С. 135. 10 Там же. С. 167. " Там же. С. 190, 221.

313

№№№Ленин), является антитеза субстанционализма и функционализма.

Субстанционализм означает, что функционально-организационный подход к

миру и человеку должен быть ограничен определенными пределами, что в

качестве нередуцируемой дополнительности законен и другой подход,

признающий окончательность (неперерешаемость) некоторых оснований и

начал. Не случайно "передовая идеология" так долго и ожесточенно

преследовала генетику, этнографию, краеведение, культурологию - все

это были науки об инертно-субстанциальных началах, образующих "дом

бытия", основания его устойчивости. Забелин называет три главные

особенности ноосферы: активность - она создает новые, трансурановые

элементы, новые биологические виды и т.п., раскрепощенность - она

снимает наследственно предопределенные формы поведения,

экстерриториальность - она не считается с границами любых конечных

систем, открывая властелину мира безграничные пути.

Итак, мы можем подвести некоторые итоги нашего "научного

тирановедения" - натурфилософии власти как вселенско-космологического

феномена. Напрашивается вывод, что здесь действует не только "закон

соответствия" между масштабами власти и масштабами накопления, между

ее уровнем и темпами роста, но и другой "закон": между масштабами

власти и действиями затратного механизма. Чем бесконтрольнее власть,

тем меньше она считается с издержками, тем больше "прав на ошибку" она

себе предоставляет.

В самом деле: возможны ли эксперименты без права на ошибку? А великие

социальные эксперименты предполагают, соответственно, право на великие

ошибки! Великие ошибки делают героев никак не реже, чем великие

подвиги и благодеяния. Уже сегодня можно с уверенностью сказать, что в

пантеоне Великих Исторических ошибок ошибки строительства "нового

общества" будут выделяться геркулесовыми столбами.

Итак, деятельность нашего гибрида Тирана и Прометея основывается на

следующих презумпциях:

1. Окружающий мир - не автономная самоорганизующая система, а

резервуар ресурсов, которые не только потенциально, но и актуально

бесконечны - полностью доступны нам сейчас для любых наших замыслов и

стратегий,

2. Неограниченность ресурсов связана не только с бесконечностью мира,

но и абсолютной подвижностью и взаимопревращаемостью его элементов

(жизнь возникает из неживого, человек - от обезьяны, всесторонне

развитая личность - из вчерашнего люмпена и т.п.). Релятивизация

качественной специфики, устранение границ и особенностей,

конгломеративность - необходимые допущения этого типа ментальности.

314

g^Q - экстенсивное видение мира как обескачествленного, позволяющее

смешивать его актуальную и потенциальную бесконечность.

3. Наличие "пустоты", куда можно "сбрасывать" энтропию. О космосе в

связи с этим мы уже упоминали. Но не только отходы жестких

промышленных технологий должны куда-то сбрасываться, Отходы жестких

политических технологий также должны иметь место свалки.

Следовательно, здесь, в системе социума, должны быть свои "космические

пустоты", своя "менее организованная материя", внутренним порядком

которой можно пренебречь. Такой "менее организованной материей" в

эпоху "великих строек" была признана деревня - три четверти населения

страны, куда "сбрасывалась" энтропия индустриализации, -

перекладывались ее ужасающие издержки, в том числе связанные с

просчетами и некомпетентностью власти. Поэтому, когда слышатся

сетования на отсталость крестьянской страны как на помеху

социалистической индустриализации, следует ответить прямо: именно эта

"отсталость" - наличие многомиллионного крестьянства, малограмотного и

бесправного, политически не защищенного - не способного организоваться

для отпора и противостояния неслыханному экспроприаторству власти -

стало главным условием победы большевизма. Технологическую свободу

применительно к общественной среде, к политическому праксису подробно

описывает Ален Турен.

В своей книге "Постиндустриальное общество" он отмечает, что отныне

"экономический рост является не столько результатом простого

накопления капитала, сколько мобилизацией общих социальных

ресурсов"12, к которым принадлежит образование и наука, досуг и

культура, словом, система "производства человека".

Принципиальное отличие постиндустриального общества от индустриального

он видит в том, что в первом вся духовная надстройка интегрируется в

систему производства и тем самым преодолевается прежний дуализм

материального и идеального, функции и ценности.

Индустриальное общество Турен называет экономикоцентричным: богатство

общества создавалось внутри системы материального производства; на

противопоставлении производительного труда непроизводительному

основывался социальный и политический пафос идеологов пролетариата.

Сейчас, в постиндустриальном обществе, это противопоставление, как

подчеркивает Турен, "не имеет существенного смысла, сама гра-

12 Tow-am A. La societe post-industrielle. P., 1969. P. 10.

315

ница между производством и такими секторами, как образование,

здравоохранение, наука, исчезает очень быстро и тем самым

устанавливается единая крупномасштабная система технократически

организованного производства"13.

Иными словами, подсистема производства человека стала не менее важным

фактором роста, чем подсистема материального производства:

производительные силы общества утратили свой односторонне

экономический характер, выступая все более явно как социально

производительные силы.

Концепция глобализма в трактовке производительных сил предопределяет

полемику Турена с "ортодоксальным" марксизмом в вопросе

взаимоотношений базиса и надстройки. По его мнению, их различие

существовало в предыдущий исторический период "индустриального

общества", когда система мобилизации ресурсов функционировала как

сугубо экономическая. В постиндустриальном обществе такие элементы

надстройки, как духовная культура, наука, идеология, социальная

психология, могут быть непосредственно использованы как факторы роста,

отдачи, эффективности. Понятие "производительных сил", с одной

стороны, преобразуется в "интенсивном" смысле - распространяясь на

интимные структуры личности. С этой точки зрения Турен разделяет

отношение "новых левых" к социологии малых групп, социологии семьи и

др. Эти социологические направления могут быть поняты как теории

мобилизации и утилизации тех источников человеческой энергии, которые

скрыты в межличностных отношениях людей и от утилизации которых

традиционная этика всегда предостерегала. С другой стороны,

производительные силы преобразуются и в экстенсивном смысле - это

понятие охватывает все новые сферы и стороны человеческой

деятельности, которые начинают контролироваться и

"рационализироваться" в качестве источников прогресса и экономического

роста.

На понятии "глобальных ресурсов" Турен основывает свою теорию

классовых отношений и классовой борьбы. Если ресурсы локализованы в

экономической сфере, то и такие проявления классовых взаимоотношений,

как эксплуатация, экспроприация, подавление, локализуются здесь же, в

сфере материального производства. Индустриальное общество основывалось

на этой "парциальной" эксплуатации рабочего. Если же ресурсы

экономического роста и прогресса в целом приобретают общесоциальный

характер, то такой же глобальный - вездесущий и универсальный -

характер приобретают и проявления классового антагонизма.

Постиндустриальное общество

13 Towain A. Pour la sociologle. P., 1974. P. 120-121.

316

распространяет отношения эксплуатации и подавления на все сферы

жизнедеятельности: "Отныне не труд в его непосредственно

производительном, профессиональном использовании противостоит

капиталу, но личность - системе манипуляции"!4.

Турен настаивает на неразрывности понятия классового противоборства с

понятием прогресса. "Нельзя говорить о прогрессе, росте, развитии и

одновременно мечтать об обществе без классов"15. Ибо рост требует

изъятия ресурсов из потребления для накопления, их концентрации и

централизации. Для всего этого и требуется система классового

господства и подчинения. Иными словами. Турен во всей своей концепции

исходит из понятия неспонтанности прогресса: прогресс есть навязанное

состояние, импульс, сообщенный обществу извне, со стороны государства.

".Накопление и инвестирование предусматривают наличие особых групп,

которые обладают властью, - для изъятия у потребителей и последующего

использования ресурсов, необходимых для роста"16.

Борьба классов есть нечто гораздо более исторически целесообразное,

чем грызня за богатство и стремление оторвать у другого кусок пирога.

Господствующий класс отторгает у подавляемых классов ресурсы не для

личного потребления, а для накопления. Классовое противоборство есть

средство перехода от спонтанности потребления к принудительности

накопления, следовательно, от общества статичного, проедающего свои

ресурсы, к обществу историческому, использующему их для движения от

настоящего к будущему. Но поскольку ресурсом становится не только

капитал, но и культура, "рационализирующая" поведение работника во

всех областях жизни, в том числе семейно-бытовой, досуговой и т.п., то

все эти сферы утрачивают свой партикулярный статус, становясь

управляемыми, присваиваемыми и регулируемыми.

С общеметодологической и историософской точек зрения приоритет

государства у Турена связан с пониманием социальных новаций как

"технологии насилия", нарушающей внутреннее равновесие общества. Вот

почему в стационарных обществах все процессы социально-экономическогр

и повседневно-бытового характера замыкаются в сфере гражданского

общества. В "исторических" же обществах все возрастающая часть их

переходит в ведение государства, т.е. превращается из самопроизвольных

в регулируемые. <Государство связано

14 Tourain A. La socl^te post-industrielle. P., 1973. P. 77.

15 Towain A. Production de la soclete. P., 1973. P. 166.

16 Ibid. P. 146.

317

с полем историчности (системой исторического действия и классовых

отношений). государство - новатор, является "инструментом

вмешательства таких социальных сил, которые не воплощены в сложившихся

социально-политических структурах">*7.

В связи с этим Турен подчеркивает принципиальное различие между

воспроизводством общества и его производством. Воспроизводство

общества, т.е. его непрерывность, целиком обеспечивается механизмами

гражданского общества. С ним связана вся идеология буржуазного

либерализма - от экономического принципа lalssez faire до примата

законодательной власти над исполнительной. Напротив, производство

общества, т.е. его качественная прерывность, всегда сопровождается

апелляцией к государственному вмешательству; в идейном отношении оно

противостоит либерализму в форме прогрессистского утопизма.

Поэтому, говорит Турен, принцип функционализма и принцип власти,

вопреки тому, что обычно думают, являются скорее противоположными, чем

совпадающими: для нормального функционирования власть не нужна; она

необходима для выведения из "нормальных" состояний. Власть - это

узурпация естественно-исторических ролей и отношений в пользу

осуществления того или иного "проекта". В той мере, в какой уместно

говорить о прогрессе, необходимо отвергнуть прогноз Сен-Симона-Конта о

том, что в будущем обществе управление людьми сменится

"администрированием вещами", иными словами, о замене "искусственных" и

принудительных отношений "естественными". Прогресс есть разгул

искусственности, а следовательно, и социального администрирования.

"Бесконечное усиление способности общества видоизменять себя самое с

необходимостью влечет за собой усилие власти и ее аппарата,

повсеместно порождая новые формы социального протеста"18.

Эта система протеста проявляется в разнообразных попытках людей

вырваться из состояния "мобилизованности", противостоять системе

мобилизации социальных ресурсов.

Подчеркнув фатальную несовместимость прогресса с "утопиями" равенства,

автономии, самоуправления, личностной аутентичности, Турен тем самым

противопоставляет свою концепцию не только "буржуазному либерализму",

но и общедемократическим движениям современности, которые он считает

"мелкобуржуазными".

17 Tourain A. Pour la soclologie. P. 58.

18 Ibid. P. 129.

318

В частности, общедемократический характер новых социальных движений

(НСД) не устраивает Турена как раз по причине его несовместимости с

ролью нового политического гегемона, воплощающего "единый

альтернативный проект", Так, оценивая движение антиядерного протеста

(против АЭС), Турен пишет: "Самое главное - чтобы страх перед

катастрофой, которая не касается определенного социального субъекта, а

представляет общечеловеческую угрозу, уступил место классовой

стратегии защиты специфических социальных интересов, таких же

определенных, какими были интересы рабочего класса в индустриальном

обществе,.,"19

Здесь концепция Турена является редукционистской: широкое

общедемократическое движение, объединяющее людей с различными

взглядами и позициями, он стремится свести к какому-то подобию "нового

класса" - гегемона.

Не устраивает Турена и то, что НСД не отличаются выраженной

идентификацией с какой-то новой версией прогресса;

вместо того чтобы единодушно следовать новой философии истории, они

отдают предпочтение "мещанским" проблемам повседневности. Турен

призывает НСД сменить позицию защиты унаследованных ценностей

(экономических, исторических, моральных) доктринерской позицией

утверждения единой альтернативной версии прогресса. "Почему бы не

надеяться, что со временем. мы идентифицируем определенного

исторического субъекта. оценим ставки нового классового

противоборства,"20 В чем-то это поразительно напоминает установки

нашего "необольшевизма", призывающего реставрировать "классовый

подход" в новых формах.

Турен вменяет в вину "мелкобуржуазному сознанию" отсутствие

исторического подхода, привязанность к "вечным темам" и "вечным

ценностям", Но нетрудно заметить, что "историзм" концепции Турена

носит технократический характер. Моральное старение технических

объектов носит абсолютный характер: устаревшая техника не может

работать и подлежит выбросу, устаревшая организация труда - тотальному

обновлению. Но что касается общественных институтов, обычаев и норм,

общечеловеческих ценностей, наконец, природной среды, то здесь

концепция "абсолютного историзма" чревата нигилизмом. Участники

непролетарского протеста защищают привычные ценности, природную и

культурную среду от поспешных и своекорыстных модернизаций не потому,

что им не хватает "чувства историзма", вкуса к прогрессу, а скорее по-

19 Tourain A. La Prophete anti-nuclealre. P., 1980. Р. 19.

20

Ibid. P. 20.

319

тому, что они уже приобрели опыт, касающийся последствий

технократических модернизаций. "Упоение прогрессом" как черта массовой

психологии 50-60-х годов ушло в прошлое,

Основной философский вопрос, к которому приводит концепция Турена:

каким выступает человек в рамках целиком релятивистской картины мира,

может ли он жить в обществе тотально обновляемых оснований бытия,

всеобщих и непрерывных новаций, Турен утверждает, что именно таков

удел человека в современную эпоху и не принять его - значит занять

консервативно-романтическую позицию. Но мировосприятие защитников

среды и сложившегося образа жизни отличается как раз противоположной

устремленностью: устойчивость и целостность человека они считают

неотделимой от целостности и устойчивости окружающего природного и

культурного мира, сбережение которого рассматривается как решающее

условие человеческого благополучия.

Турен "достроил" концепцию экономического базиса и производительных

сил таким образом, что она уже не оставляла места ничему

партикулярному, автономному и самоценному. Попытка реабилитировать

духовную сферу с позиций принципа производительности как высшего и

всеобщего обернулась "тоталитарным парадоксом": культура, оказавшаяся

настолько общественно полезной, уже не может сохранять автономный

статус, характерный для индивидуально самоопределяемой и самоценной

деятельности. Принцип всеобщей производительности изгоняет дух

автономности, обособленности, приватности из последних убежищ, которые

еще предоставляло ему индустриальное общество. Прежние системы

экономической эксплуатации, локализованные на предприятии и не

посягающие на внепроизводственный мир человека, в XX в. выглядят почти

идиллически,

Описывая референтные структуры и роль духовного производства в

политике, мы показали, как современный человек уходит из естественных

социальных локусов в большой мир, как он становится "гражданином

вселенной".

Политическая праксеология исследует механизмы, с помощью которых то

или иное общество возвращает этого "гражданина вселенной" себе,

использует его вовне накоплен' ный культурный и

духовно-психологический капитал. Собственно, вся практика социальных

модернизаций XX в. строится на двух процессах: с одной стороны,

интеграции личности в большой мир, преодолении границ группового,

регионального, национального опыта; с другой - утилизации почерпнутого

в этом мире потенциала, его подключении к системе мобилиза-

320

ции общественных ресурсов на местах. С этим связано главное

противоречие современных обществ: они "отпускают" личность на свободу

в большой мир, расковывают ее социальное воображение, ломают систему

групповой лояльности, но затем столь же неуклонно требуют возвращения

"блудного сына" - нового подчинения требованиям и нормам данного

общества, данной группы, данной профессии. Сколь естественным и

простым было это подчинение для традиционного человека, который

значительно меньше был знаком с соблазнами большого мира. не испытывая

столкновения различных типов социального опыта, столь же

затруднительным и проблематичным оно является для современного Адама,

вкусившего с древа познания добра и зла. Никогда еще в истории человек

не был столь свободен от локальных рамок, но никогда еще он не

подвергался столь вездесущему, всепроникающему затребованию своих

физических и духовных сил.

Наверное, в этом смысле один из европейских пророков, предвосхитивший

многие вызовы XX в., сказал: ".мир теперь отвратительнее, чем

когда-либо, но он означает собой мир более прекрасный, чем когда-либо

существовавший"21,

Между обществом и личностью возникают небывало напряженные коллизии.

Общество решает трудный вопрос: как вернуть себе, подключить к системе

утилизации ресурсов современную личность, ушедшую в большой мир,

приобщившуюся к системе всеобщего духовного производства. Личность, в

свою очередь, решает вопрос: как повысить открытость и терпимость

общественной среды, как, не довольствуясь пассивной адаптацией,

видоизменить общество, потребовать легитимации того нового опыта,

который она обрела в большом мире. Постиндустриальное общество отныне

претендует на всю человеческую личность, тогда как на прежней

индустриальной стадии оно довольствовалось лишь ее частью, употребимой

на производстве (главным образом в сфере физического труда).

Современная личность, в свою очередь, взыскует всех богатств

современного мира, всех достижений цивилизации, тогда как прежде ома

довольствовалась своей принадлежностью к одному из относительно

замкнутых общественных миров. Эта ситуация с личностью находит

.своеобразное преломление в современном положении общественных наук.

Прежде их функции сводились к оценочным (аксиологическим) и

описательным (историческим). Со второй половины XX в. наблюдается

знаменательный поворот; новая роль "человеческого фактора" повлекла за

собой и новую роль наук

21

Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. М. Б/г. С. 270-271.

4--IS85

321

о человеке, Сюда постепенно проникают точный количественный анализ и

эксперимент. Социальные науки овладевают прикладными методами,

выполняют экспертную роль, обеспечивают процесс принятия решений.

Статус представителей этих областей знания в мире дела, практики

значительно повышается. Но одновременно усиливается и интеграция

ученыхобществоведов в системе управления и власти, утрачивается былая

неангажированность лиц свободных профессий.

Политическая праксеология решает две во многом совпадающие задачи; 1)

как "обуздать" и подключить к жестко организованным и

специализированным видам общественной деятельности потенциал личности,

подзарядившейся от системы всеобщего духовного производства; 2) как

перевести инфо(Умацию, накопленную в общественных науках, из

дескриптив- . ной (описательной) формы в прескриптивную -

предписывайщую, задающую алгоритмы той или иной практике, -i

Как пишет об этом Н. Стефанов, с современной точки зрения

обществоведение может быть определено как информационная система,

"продукт которой потребляется в обществе тем или иным управляющим

механизмом"22.

Иными словами, подобно тому как соединение точного тех- нического

знания с материальным производством породило со" временную НТР,

соединение преобразованного социальное^ знания с управленческими

системами и массовыми движения>-] ми порождает различные подсистемы

преобразования общей ственно-политической среды, Но это предполагает

выполнение целого ряда условий. Во-первых, в обществе должна эффе№;^

тивно работать система общего информационного накоплений. В

экономической области накопление связано с изъятием й8 потребления для

последующих инвестиций части национального дохода. Накопление в

системе духовного производства 09- начает получение знаний сверх

.того, что необходимо для нбпосредственного практического

использования в сложившихся на сегодня видах специализированной

деятельности.

Например, во всех развитых странах фундаментальная нау-1 ка

развивается быстрее прикладной: это создает задел для ' будущего

прикладного применения тех знаний, использование которых сегодня

проблематично, но зато завтра может дат!> наиболее впечатляющие

результаты. Точно так же в систем?! образования, накопление общих

знаний превышает тот объем,^ который предназначен для

непосредственного обслуживания^ тех или иных профессий: создается

задел для будущего про-

22 Стефанов Н. Общественные науки и социальная технология. М., 1976.

С. 19.

322

фессионализма, в том числе и для появления новых профессий, которые

сегодня невозможно предвидеть. Опережающее развитие

узкоспециализированных знаний и навыков можно было бы расценивать как

отказ от накопления основного интеллектуального капитала нации, что

снизило бы в будущем ее инновационный потенциал и возможности

адаптации к новым реальностям эпохи,

Точно так же снижение доли самодеятельного населения в пользу учащейся

молодежи есть форма общего информационного накопления; рост

самодеятельного населения означает экстенсивный путь развития -

расширенное воспроизводство уже сложившихся видов деятельности;

возрастание доли учащейся молодежи - это путь интенсивного развития,

закладывающего основы глобальных новаций.

Если оценить современный социально-политический консерватизм с этих

позиций, то его можно определить как идеологию экстенсивного роста.

Лексика такого консерватизма напоминает лексику современного

индустриального гетто, известную нам по лозунгам Объединенного фронта

трудящихся, Российской компартии и других разновидностей современного

промышленного сектантства. Это сектантство по-прежнему оценивает мир

науки, культуры и образования, искусства и досуга с позиций

пролеткульта: оно видит их задачу в обслуживании материального

производства. Этот ретроградный образ "города вокруг предприятия", а

культуры - "вокруг труда" бесконечно далек от логики развития

современного постиндустриального общества, в котором именно

опережающее развитие неутилитарных социально-культурных форм служит

гарантом долгосрочных успехов. Но это - одна сторона дела. Вторая

заключается в том, что общее духовно-информационное накопление должно

сопровождаться инвестированием полученного знания в практическую

деятельность. И здесь мы сталкиваемся с позицией целого ряда

социальных групп, альтернативных позициям промышленного гетто, но

по-своему не менее нигилистичных, Речь идет о движении "хиппи", "новых

левых", "цивилизации досуга", "потребительского общества". Все эти

движения абсолютизируют момент общего информационного накопления; они

хотели бы пребывать в неангажированных сферах общей культуры или

общего образования, никогда не возвращаясь к специализированной и

организованной практической деятельности. Речь идет о формировании

массовой постиндустриальной богемы, избегающей каких бы то ни было

видов дисциплинированного профессионализма. (Один из примеров - так

называемые "вечные" студенты.) Это в конечном счете угрожает разорвать

узы между теорией и прак-

и*

323

тикой, подорвать механизмы обратной связи между духовным производством

и специализированными видами материального производства.

Позиция пролетарского гетто объективно направлена против молодежи как

специфической социальной группы, "отпуская" которую на учебу и в

науку, общество обеспечивает свой инновационный потенциал. Эта позиция

часто выражается в виде завистливой сентенции: "слишком много ученых -

работать некому". Ясно, что под "работой" здесь понимается расширенное

воспроизводство того, что есть, и при этом преимущественно в области

физического труда,

Обратная крайность молодежной "конгркультуры" выражается в виде отказа

подключать потенциал образования, науки и культуры, досуга и искусства

к приносящим отдачу видам:

деятельности, к потребностям практики. Это то же гетто, но с обратным

знаком: знаком нигилистического культурного авангарда. Уход в систему

общего духовного накопления ?? этом случае выступает как гражданская

эмиграция - уход d обрывом социальных связей.

Анализируя современные политические реформы в нашей стране, невольно

приходишь к выводу, что в области форми-j рования общедемократических

идей мы нередко имеем дела с разновидностью контркультуры, которая

мигрирует в об> ласть земных моделей, нимало не беспокоясь по поводу

того1;

сохраняется ли активная обратная связь между этими идеям>< и массовым

сознанием, между упованиями элиты и народно? жизнью. Самые

перспективные из политических идей остают. ся абстракциями, покуда не

находят социальной базы, н^ интегрированы в технологическую цепь;

общая идея - при"! кладное социальное знание - субъект, овладевший

этим знаР< нием, - практическое воплощение. Современные обществен-'

ные идеи - слишком сложный и рафинированный продукт! всеобщего

духовного производства для того, чтобы ожидать, его непосредственного

слияния с массовым обыденным сознанием и непосредственным практическим

опытом.

Отечественная политология должна овладеть новейшими разработками

теории организаций, которая доказывает, что самые перспективные

проекты повисают в воздухе, если на будут опираться на эффективных

носителей - субъектов, во" первых, достаточно восприимчивых к этим

проектам, заинте>' ресованных в них, а во-вторых, достаточно

организованных и политически влиятельных, чтобы преодолеть

сопротивлений консервативной среды - барьера на пути системы

общественных нововведений.

324

Необходимо, таким образом, выстроить законченную технологическую цепь

от политической идеи до ее практического воплощения в общественных

институтах и деятельности социальных групп. Применительно к

политической демократии как цели политической модернизации это

означает, в частности, что между демократией как культурной ценностью

и демократией как системой обеспечения практических интересов

отдельных групп общества должна существовать опосредованная связь.

Пока демократия выступает только в форме культурной ценности, мы

являемся рабами парадокса: все эту ценность теоретически разделяют, но

никто не руководствуется ею практически, в повседневной деятельности.

Можно организовать ряд плебисцитов, результаты которых будут самыми

обнадеживающими в смысле принятия ценностей демократии широкими

массами, но это отнюдь не гарантирует демократию от практических

провалов, если она не стала инструментом групповых решений и

институированных форм деятельности. Необходимо достижение хотя бы

минимального соответствия между демократическими идеями и

практическими способами самореализации людей и защиты их групповых

интересов.

Обществу грозит застой, если оно самоизолируется от системы общего

духовного производства, создавая вездесущую протекционистскую сеть.

Оно становится застойным также и в том случае, если тормозит процессы

общего информационного накопления, жертвуя культурой, наукой и

образованием в пользу так называемого "непосредственного

производительного труда" -- фетиша материального производства. Оба эти

случая объясняют нам застойный характер советского общества накануне

"перестройки". Но обществу может угрожать опасность и с другой стороны

- опасность тотальной дестабилизации, если его

информационно-коммуникативная система перенасыщена новыми идеями

общего характера, но перевод этих идей из дескриптивного состояния в

прескриптивное своевременно не происходит. В таком обществе все

становятся "теоретиками", снобистски третирующими "презренную

реальность". Это означает, что в обществе не задействованы эффективные

политические технологии. Именно таково состояние нашего общества

сегодня. Накопление различных типов информации может быть представлено

в виде следующих неравенств: общецивилизационная культурная система >

национальная культурная система > система прикладного общественного

знания > развитие политических технологий.

Мировая цивилизация (и в первую очередь западная) "накачала" нашу

национальную культурную систему новой информацией, которую она не

успевает "переварить", перевести на

12-1585 325

свой язык, адаптировать. В свою очередь национальная культурная

система, становящаяся все более мозаичной, неупорядоченной, выступает

как "диссидентская" по отношению к прикладному общественному знанию,

накопленному в ходе предшествующего практического опыта -

дискредитирует его с сугубо ценностных позиций. В итоге не срабатывают

конкретные политические технологии, ибо старое прикладное знание

утратило легитимность, а новое пребывает в состоянии слишком

абстрактных и удаленных от опыта "высоких истин".

Сегодня структуры (и социальные группы), быстрее всех накапливающие

общую информацию, оказываются наименее управляемыми. Отсюда - разрыв

между функциями целеполагания в культуре (их осуществляют наиболее

приобщенные к системе мирового духовного производства субъекты) и

функциями практического осуществления целей. Те, кто в состоянии

сформулировать престижные и воодушевляющие цели, наименее связан с

местной средой; те, кто с ней связан, лишен культурного "мандата" на

формулировку долгосрочных целей. Такова ситуация, вызванная новой

встречей Востока и Запада в условиях неэквивалентного обмена

информацией между этими культурами,

Культура-донор (или "гегемон") формулирует цели и за себя и за другую

культуру. Культура-реципиент, лишившаяся способности ставить общие

цели, не может привлечь, интегрировать социальные группы, обладающие

наибольшим творческим потенциалом.

Так возникает массовая дезориентация: те, кто наделен мандатом в

постановке целей, часто очень далек от реальных средств их воплощения,

от местных рычагов власти и ресур- Д сов; те, кто располагает

последними, не имеет достаточного культурного престижа для того, чтобы

самостоятельно формулировать цели,

Второе противоречие касается отношений производства и

"собирательства". Как уже отмечалось, современная система

общественного производства производит не все; природные блага, равно

как и демографические ресурсы - рост численности рабочей силы,

состояние ее здоровья, предрасположенность к труду - все это

наследуется в качестве дарового продукта. Но чем интенсивнее

производство и шире его масштабы, тем сильнее давление на

невоспроизводимые ресурсы, производство которых общество по сей день

не обеспечивает. Не выдерживают возрастающих нагрузок природа,

человеческое тело и психика, семья и другие институты, оказавшиеся Д

"пасынками прогресса". Именно здесь решающая роль принадлежит

политике. Только мощное политическое "лоббирование"

326

в пользу не кредитованных обществом, но интенсивно эксплуатируемых

ресурсов, а также человеческих способностей и социальных институтов,

может воспрепятствовать их окончательной деградации, что привело бы к

тотальному экологическому, антропологическому и социокультурному

кризису.

Следовательно, современная политика выступает в двух противоположных

ипостасях: как разновидность мощных преобразующих общественную среду

технологий, с одной стороны, как средство противодействия

технологическому хищничеству в отношении невоспроизводимых ресурсов

или незащищенных социальных институтов (и отдельных групп населения),

с другой стороны. Как показал пример знаменитого нефтяного эмбарго

арабских стран после ближневосточного кризиса 1973 г., политика в

состоянии активно влиять на технологии. Именно эмбарго дало толчок

структурному сдвигу, связанному с переходом от энергоемких к

энергосберегающим технологиям. Любую социальную группу можно

рассматривать как держателя определенных ресурсов; при этом не только

объем и качество этих ресурсов влияют на статус данной группы, но и

наоборот: организованное сопротивление группы бесплатным

экспроприациям ее ресурсов способно сделать данные ресурсы дефицитными

и вызвать далеко идущие Изменения как в системе производства,

использующего эти ресурсы, так и в статусе группы, являющейся их

держателем.

Современная политическая борьба складывается вокруг двух

взаимосвязанных проблем: вокруг ресурсов и вокруг центров принятия

решений, Экспроприация ресурсов или отстранение от участия в решениях

- вот два основных показателя социальной ущемленности.

И поскольку "ресурсом" в постиндустриальном обществе стали не только

традиционные средства, но и образование, наука, здравоохранение,

культура, досуг, то политика утратила прямую соотнесенность с так

называемыми "производственными отношениями"; группа интересов и группа

давления (т.е. те, кто претендует на долю ресурсов, и те, кто

претендует на участие в решениях) возникают во всех сферах

общественной жизни и политизируют их.

Чтобы раскрыть природу современной власти, надо понять ее

нелокализуемый, всеобщий характер. Это противостоит и марксистскому

представлению о власти как надстройке, и классическим либеральным

воззрениям на власть как особую подсистему, в "нормальном" случае

отделенную от самодеятельного гражданского общества, которое

приглашает ее лишь на роль "ночного сторожа".

12*

327

Тайна власти состоит, в первую очередь, в культурной (духовной)

гегемонии: по-настоящему управляет людьми тот, кто управляет их

помыслами. Вторая ступень реализации власти связана с организацией:

здесь мы видим неравенство организаторов и организуемых, во-первых, и

организованных и неорганизованных, во-вторых. Наконец, третье

основание власти, третья ее ступень, касается ресурсов. Причем

решающую роль играет не собственность, а фактическое распоряжение

ресурсами, что дает нам противопоставление распоряжающихся и

нераспоряжающихся теми или иными общественными ресурсами.

Соответственно этим трем основаниям мы имеем и три основные формы

политических противоречий: противоречия социокультурные, противоречия

социально-организационные, противоречия по поводу распоряжения

ресурсами.

Это, в свою очередь, позволяет классифицировать различные стороны

политологической теории: политическую культурологию, политическую

социологию и политическую экономию (не следует смешивать с

традиционным ее пониманием, ибо факторы общественного богатства, как и

факторы социального неравенства в постиндустриальном обществе иные,

чем в индустриальном).