философия хрестоматия

определение сущности мышления основывается на том, что воспринимает мышление как восприятие, а именно на сущем в его бытии. < ... > Из слов Парменида выходит: мышление получает свою сущность - восприятие - из бытия сущего. Но что означает бытие сущего и

для греков, и для западноевропейского мышления? Ответ на этот вопрос, который до сих пор не был поставлен, звучит так: бытие сущего означает присутствие присутствующего, наличие наличествующего. Этот ответ - прыжок внеизвестное. < ... > Главная черта существовавшего до сих пор мышления - это представление. По древнему учению о мышлении, представление происходит в логосе. В представлении развертывается восприятие. Само представление - это ре-презентация. То, что мышление основывается на представлении, а представление - на репрезентации, имеет давнее происхождение. Оно скрывается в событии: в начале истории Западной Европы бытие сущего явилось для всего ее течения как наличность, как присутствие. Это явление бытия как присутствие присутствующего само и есть начало западноевропейской истории. Бытие означает присутствие.

< ... > Присутствующее - это длящееся, которое входит в нетость и сущностится внутри нее. Присутствие происходит лишь там, где уже царит Несокрытость. Но присутствующее есть постольку, поскольку оно, в качестве настоящего, продлевается в несокрытость. Поэтому к присутствию принадлежит не только несокрытость, но и настоящее. {господствующее в присутствии настоящее - это свойство времени, сущность которого, однако, никоим образом не дает себя постичь в традиционном понятии времени.

Но в бытии, явившемся как присутствие, по-прежнему не помыслены ни царящие в нем несокрытость, ни сущность настоящего и времени. Вероятно, несокрытость и настоящее как сущность времени взаимно принадлежны. Поскольку мы воспринимаем сущее в его бытии, поскольку мы, выражаясь языком Нового времени, представляем предметы в их предметности, мы уже мыслим. Таким образом мы мыслим уже давно. Но все-таки мы мыслим еще не по-настоящему, пока остается непомысленным то, на чем основывается бытие сущего, когда оно является как присутствие.

ЗАДАНИЕ №6

Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957. С. 147, 177-191

Б. Рассел пишет: «Предложения становятся истинными или ложными только благодаря тому, что они выражают веру»…

Постараемся изложить теорию когерентности познания. Мы должны сказать, две веры не могут быть обе истинными. Если я верю одновременно, что А истинно, что В истинно, и что А и В не могут быть вместе истинными, то я имею три веры. В этом случае по крайней мере одна из трех должна быть ошибочной. Теория когерентности в ее крайней форме считает, что имеется только одна возможная группа взаимно связанных вер, которая составляет целое познания и целое истины. Я склоняюсь к лейбницевской множественности возможных миров. Но в измененной форме теория когерентности может быть принята. В этой измененной форме она будет говорить, что все или почти все из того, что доступно познанию, является в большей или меньшей степени недостоверным; что если принципы вывода относятся к первичному материалу познания, тогда одна часть первичного знания может быть выведена из другой и, таким образом, приобретает больше правдоподобия, чем она имела бы за свой собственный счет. Таким образом, может произойти, что целая группа предложений, каждое из которых само по себе имеет только невысокую степень правдоподобия, в совокупности может иметь высокую степень. < ... >

Что касается теории, согласно которой мы должны заменить понятие «познание» понятием «вера, которая обещает успех,), то достаточно сказать, что вся ее возможная правдоподобность проистекает из ее не решительности и непродуманности. Она исходит из того, что мы можем знать, какая вера обещает успех, так как если мы этого не можем знать, то теория становится бесполезной для практики, в то время как ее целью является превознесение практики за счет теории. Но ясно, что в практике часто бывает очень трудно узнать, какая вера обещает успех.

Фрейд З. Массовая психология и анализ человеческого «Я» / / Фрейд З. «Я» И «Оно».

Труды разных лет. Т. 1. Тбилиси, 1991. С. 88-90,92, 98-102

ВНУШЕНИЕ И ЛИБИДО

Мы исходим из основного факта, что в отдельном индивиде, находящемся в массе, под ее влиянием часто происходят глубокие изменения его душевной деятельности. Его аффективность чрезвычайно повышается, а его интеллектуальные достижения заметно понижаются, и оба процесса происходят, по-видимому, в направлении уравнения себя с другими массовыми индивидами. Этот результат может быть достигнут лить в том случае, если индивид перестанет тормозить свойственные ему первичные позывы и откажется от удовлетворения своих склонностей привычным для него образом ... эти часто нежелательные последствия хотя бы частично могут быть устранены более «высокой» организацией массы, но это не опровергает основного факта массовой психологии - обоих тезисов о повышении аффектов и снижении мыслительной работать в примитивной массе ...

Авторы по социологии и массовой психологии предлагают нам обычно в качестве объяснения одно и то же, хотя иногда под сменяющими друг друга названиями, а именно: магическое слова «внушение» ...

Мой протест принял форму возмушения против того, что внушение, которое все объясняет, само должно быть объяснено отстранено ...

... сейчас прилагают особые усилия, чтобы правильно сформулировать понятие внушения, т.е. общепринятое значение этого слова; это отнюдь не излишне, так как оно все чаще употребляется в расширенном значении и скоро будет обозначать любое внушение ... Но до сих пор не дано объяснение о сущности «внушения», т.е. о тех условиях, при которых влияние возникает без достаточных логических обоснований ....

... я сделаю попытку применить для уяснения массовой психологии понятие либидо ...

Либидо есть термин из области учения об аффективности называем так энергию тех первичных позывов, которые имело со всем тем, что можно обобщить понятием любви. Мы поставляем себе эту энергию как количественную величину, (в настоящее время еще неизмеримую. Суть того, что мы называаем любовью, есть, конечно, то, что обычно называют любовью и что воспевается поэтами, - половая любовь ... Мы, однако не отделяем всего того, что вообще в какой-либо мере связано с понятием любви, с одной стороны - любовь к себе, с другой стороны - любовь родителей, любовь детей, дружбу и общечеловеческую любовь, не отделяем и преданности конкретным предметам или абстрактным идеям ...

... мы попытаемся начать с предпосылки, что любовные отношения (выражаясь безлично, - эмоциональные связи) представляют собой также и сущность массовой души ... Наши

ожидания пока основываются на двух мимолетных мыслях. Во-первых, масса, очевидно, объединяется некоей силой. Но какой же можно скорее всего приписать это действие, как не эросу, (все в мире объединяющему) Во-вторых, когда отдельный индивид имеет свое своеобразие и позволяет другим на себя влиять, создается впечатление, что он делает это, потому что в нем присутствует потребность быть скорее в согласии с другими, а не в единоборстве, т.е. может быть, все-таки «из любви» к ним.

(АМБИВАЛЕНТНОСТЬ ЧУВСТВ И МАССА)

... Согласно свидетельству психоанализа, почти каждая продолжительная интимная эмоциональная связь между двумя людьми - как то - брачные отношения, дружба, отношения между родителями и детьми, содержит осадок отвергающих враждебных чувств, которые не доходят до сознания лишь вследствие вытеснения. Это более неприкрыто в случаях, где компаньон не в ладах с другими компаньонами, где каждый подчиненный ворчит на своего начальника. То же самое происходит, когда люди объединяются в большие единицы. Каждый раз, когда две семьи роднятся через брак, каждая из них, за счет другой, считает себя лучшей или более аристократической. Каждый из двух соседних городов становится недоброжелательным соперником другого, каждый кантончик смотрит с пренебрежением, свысока на другой. Родственные, близкие между собой народные ветви отталкиваются друг от друга - южный немец не выносит северянина, англичанин клевещет на шотландца, испанец презирает португальца. То, что при больших различиях возникает трудно преодолимая антипатия … - нас перестало удивлять.

Когда вражда направляется против любимых лиц, мы называем это амбивалентностью чувств ... В неприкрыто проявляющихся отталкиваниях и антипатиях к близким мы узнаем выражение сеебялюбия, нарциссизма, добивающегося своей самостоятельности и ведущего себя так, будто случай отклонения от его индивидуальных форм уже есть критика последних и заключает вызов их преобразовать ... в этом поведении людей проявляется готовность к ненависти, агрессивность, происхождение которой неизвестно и которой хотелось бы приписать примитивный характер.

Вся эта нетерпимость, однако, исчезает, кратковременно или на долгий срок, при образовании массы и в массе. Пока продолжается соединение в массу и до пределов его действия, индивиды ведут себя как однородные, терпят своеобразие другого, равняются

Амбивалентность (от лат. - амво - оба и valintia - сила; противоречивый двойственный) - по Фрейду, сосуществование в глубинной структуре личности противоположных, взаимоисключающих эмоциональных, волевых, интеллектуальных установок по отношению к какому-либо объекту или человеку, одна из которых оказывается при этом вытесненной в область бессознательного и оказывает действие, не осознанное данной личностью. Фрейд также рассматривал амбивалентность как сосуществование в недрах одной и той же личности «глубины» побуждений (влечений) - активных и пассивных витальных импульсов, инстинкта смерти и разрушения и инстинкта жизни, не испытывают к нему чувства отталкивания. Согласно метатеоретическим воззрениям, такое ограничение нарциссизма может быть порождено только одним моментом, а именно, либидонозной связью с другими людьми. Себялюбие находит преграду в чужелюбии, в любви к объектам ... не должна ли общность интересов, сама по себе, и без всякого либидонозного вклада, вести к проявлению терпимости к другому и к вниманию к интересам ... таким путем осуществленное ограничение нарцицизма все-таки не длительно, так как эта терпимость будет пролжаться не дольше, чем продолжается непосредственная , да от сотрудничества с другим. Практическая ценность этого вопроса, однако, меньше, чем можно было бы ожидать, как опыт показал, что в случае сотрудничества между товарищами и обычно, устанавливаются ли-

бидинозные связи; которые вступают и продолжают отношения товарищей далеко за пределами выгоды. В социальных отношениях людей происходит то же психоаналитическое исследование вскрыло это в ходе развития индивидуального, либидо. Либидо .опирается на удовлетворение основных жизненных потребностей и избирает их участников своими первыми объектами. И как у отдельного человека, так и в развитии всего человечества, только любовь, как культурный фактор, действовала в смысле поворота от эгоизма к альтруизму ...Если ... в массе появляются ограничения нарцистического себялюбия, которые вне ее не действуют, то, это убедительное указывает на то, что сущность массообразования заключается в новых либидонозных связях, членов массы друг с другом.

B психологическом учении о неврозах мы до сих пор занимались почти исключительно такой связью любовных первичных …

в с их объектом, которые преследовали еще прямые сексуальные цели. Такие сексуа,льные цели в массе, очевидно, не существуют. Мы имеем. здесь дело с любовными первичными позывами которые, не теряя вследствие этого своей энергии, все же отклонянялись от своей непосредственной цели. Ведь уже в рамках сексуальной занятости объектом мы заметили явления, которые соответствуют отклонению инстинкта от его сексуальной ….

Мы описали их как степени влюбленности и признали, что несут за собой известное ущербление «Я».

Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди // Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М., 1997. С. 484-492.

……быть человеком, как учит Декарт, - значит быть мыслящей вещью. Тогда неизбежен вывод: человек, раз и навсегда наделенный мышлением, бесспорно, владеет им как неотъемлемым, врожденным качеством, то есть он уверен, что он - человек. Но это - глубочайшее заблуждение. Человек никогда не уверен, что способен мыслить правильно. Повторяю, он всегда сомневается в своей правоте, в адекватности своего мышления. Вот почему можно со всей категоричностью утверждать, что в отличие от всех прочих существ человек никогда не убежден и не может быть убежден, что он человек.

< ... > Человек в отличие от остальных существ никогда не является собственно человеком, то есть самим собой. Быть человеком - значит быть жизненной задачей, рискованным приключение м на грани самого человеческого бытия. < ... > человек - это драма. А драма, как правило, предполагает неопределенность относительно будущего, когда каждый новый грядущий миг преисполнен угроз и тревог. < ... > человек всегда живет под угрозой утратить свою человечность. Дело не только в том, что с человеком что-то случается, а в том, что зачастую человеку угрожает опасность перестать быть собой. Такова печальная истина. Ибо каждый того и гляди перестанет быть самим собой, то есть тем уникальным, единственным человеком, каковым он является на самом деле. Большинство ежечасно предает того «самого себя», которым оно надеется стать. По правде сказать,

личность - это герой, персонаж, который так и не реализует себя полностью. В свете сказанного понятен Пиндар, подытоживший свою этику известным императивом: стань самим собой. < ... > История человечества - это череда кризисов, отступлений, упадков. Я имею в виду возможность тотального вырождения человечества, возврат к окончательному и полному отчуждению. < ... >

Человек мыслит не потому, что ему дан разум. Все проще: у человека нет иного выхода. Он обречен жить в мире, самоотверженно прокладывая себе путь, упорядочивая свою психическую деятельность в форме мышления. Вот почему человек выходит за пре-

делы собственно природного, и прежде всего в поступках, в поведении. Ибо он вынужден постоянно следить, наблюдать за собой. Об этом я и хотел сказать, утверждая, что мы живем не для того, чтобы думать, а, наоборот, думаем, чтобы жить. < ... >

Приведенное рассуждение о мыслительной способности проясняет смысл предыдущего тезиса, что человек - это прежде всего и главным образом действие.

ЗАДАНИЕ №7

Кассирер Э. Опыт о человеке.М.,1996. С. 522-523

Если уж лингвисту и историку искусства для их «интеллектуального самосохранения» нужны фундаментальные структурные категории, то тем более необходимы такие категории для философского описания человеческой цивилизации. Философия не может довольствоваться анализом индивидуальных форм человеческой культуры. Она стремится к универсальной синтетической точке зрения, включающей все индивидуальные формы. Но не невозможность ли, не химера ли - такая всеохватная точка зрения? В человеческом опыте мы не находим тех различных форм деятельности, из которых складывается гармония мира культуры. Наоборот, мы находим здесь постоянную борьбу различных противоборствующих сил. Научное мышление противостоит мифологической мысли и подавляет ее. Религия в своем высшем теоретическом и этическом развитии стоит перед необходимостью защищать чистоту своего идеала от причудливых фантазий мифа или искусства. Таким образом, единство и гармония человеческой культуры представляются не более чем piиm desictenиm - благими пожеланиями, постоянно разрушаемыми реальным ходом событий.

Здесь, однако, необходимо четко разграничить материальную и формальную точки зрения. Несомненно, что человеческую культуру образуют различные виды деятельности, которые развиваются различными путями, преследуя различные цели. Если мы сами довольствуемся созерцанием результатов этих видов деятельности - мифами, религиозными ритуалами или верованиями, произведениями искусства, научными теориями, - то привести их к общему знаменателю оказывается невозможно. Философский синтез, однако, означает нечто иное. Здесь мы видим не единство следствий, а единство действий, не единство продуктов, а единство творческого процесса. Если термин «человечество» вообще что-то означает, то он означает, по крайней мере, что вопреки всем различиям и противоположностям разнообразных форм всякая деятельность направлена к единой цели.

В конечном счете, должна быть найдена общая черта, характерная особенность, посредством которой все эти формы согласуются и гармонизируются. Если мы сможем определить эту особенность, расходящиеся лучи сойдутся, соединятся в мыслительном фокусе. Мы подчеркнули уже, что такая организация фактов человеческой культуры осуществляется в отдельных науках - в лингвистике, сравнительном изучении мифов и религий, в истории искусства. Все эти науки стремятся исходить из некоторых принципов, из определенных «категорий», с помощью которых явления религии, искусства, языка систематизируются, упорядочиваются. Философии не с чего было бы начать, если бы не этот первоначальный синтез, достигаемый самими науками. Но в свою очередь философия не может этим довольствоваться, она должна стремиться к достижению гораздо больших конденсации и централизации. В безграничном множестве и разнообразии мифических образов, религиозных учений, "языковых форм, произведений искусства философская мысль раскрывает единство общей функции, которая объединяет эти творения. Миф, религия, ис-

кусство, язык и даже наука выглядят теперь как множество вариаций на одну тему, а задача философии состоит в том, чтобы заставить нас услышать и понять ее.

Фуко М. Воля к знанию. М. 1996. С.293, 295, 323, 398, 402, 403-404, 485,487

История последовательно диктует свои законы анализу производства, живым организмам и, наконец, лингвистическим группам. (1.293).

... 3а каких-нибудь несколько лет появились все те, ныне привычные знания, которые начиная с XIX века мы называем филологией, биологией, политической экономией ... Потребовалось действительно фундаментальное событие, - несомненно, одно из самых основополагающих в западноевропейской культуре, - чтобы разрушить позитивность классическоro знания и установить другую позитивность, из которой мы сами до сих пор еще полностью не вышли (1.295).

Новая позитивность наук о жизни, языке,- экономике находит соответствие в трансцендентальной философии. Труд, жизнь, язык, таким образом, выявляются как трансценденции., которые делаюг возможным объекгивное познание живых существ, законов производства, форм языка (1.323).

Вплоть до конца XVIII века человек не существовал. Не существовал, как не существовали ни сила жизни, ни плодотворность труда, ни историческая толща языка. Человек - это недавнее создание, которое творец всякого знания изroтoвил собственными руками не более двухсот лет назад ... Верно, что естественные науки рассматривали человека как род или как вид, свидетельство тому - спор о расах в XVIII веке. Со своей стороны и грамматика с экономией использовали такие понятия, как потребность, желание или память, воображение. Однако в эnистемологическом смысле человек, как Таковой, не осознавался. Классическая эnистема расчленяercя по таким линиям, которые никак не позволяют выделить особую, специфическую область человека (1.398).

Когда естественная история становится биологией, анализ боraтств - экономией, размышление о языке, что важнее всего, превращается в филологию, а классическая дискурсия, в которой находили свое общее место бытие и представление, исчезает вовсе, тогда в глубине этоro археологического изменения появляется человек в ero двусмысленном положении познаваемого объекra и познающеro субъекта ... (1.402).

Человек в своем собственном бытии, со своей способностью образовывать представления возникает во впадине, оставленной живыми существами, предметами обмена и словами, когда, покинув представление, которое доселе было их исконным местом, они отстyпают - в глубину вещей, замыкаются на самих себя по законам жизни, производства, языка. Посреди них, замкнутый в образованном им круге, и намечается - более тoro, тpебуется - человек, поскольку именно человек говорит, поскольку именно он определяет свое место среди других животных ... , поскольку, наконец, само соотношение потребностей человека и средств их удовлетворения непременно требуeт, чтобы он сам был основой и средством всякого производства (1.403-404).

Антропология представляет собою, пожалуй, основную диспозицию, которая направляет и ведет философскую мысль Канта дo наших дней. Эта диспозиция существенна потому, что она составляет часть нашей собственной истории, однако она уже близка к тому, чтобы распасться на наших глазах, ибо мы уже начинаем узнавать и ниспроверraть в ней посредством критики одновременно и забвение той первоначалъной открытости, котoрая сделала ее возможной, и то постоянное препятствие, которое упорно противится будущей мысли. Всем тем, кто-то еще хочет roворитъ о человеке, о eгo царстве и eгo освобождении, между тем, кто то еще ставит вопросы о том, что такое человек в своей сути, всем тем, кто хочет исходить из человека в своем поиске истины, и, наоборот, всем тем, кто сводит всякое познание к истинам caмoro человека ... , - всем этим несуразным и нелепым формам рефлексии можно противопоставить лишь философический смех, то есть, иначе roворя, безмолвный смех.

В наше время - причем Ницше уже давно указал на этот поворотный момент - утверждается не столько отсутствие богa, сколько конец человека ... (1.485).

Человек был натуpой между двумя способами бытия языка ... человек, как без труда показывает археология нашей мысли - это изобретение недавнее. И конец ero, быть может, недалек. Если эти диспозиции исчезнут так же, как они некогда появились.. , тогда - можно поручиться - человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке (1.487). Из книги «ИСТОРИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ». Т. 1. Воля к знанию

:. ...Вездесущность власти: дело не в том, что власть обладает способностъю все объединять своим непреодолимым единством а в том, что она порождается в каждый момент, в каждой точке или, вернее, в каждом отношении одной точки к другой.

Рорти Р. Прагматизм, релятивизм и иррационализм. Кэмбридж.1989.С.719-726

Часть 1. Прагматизм

Прагматизм. - слово туманное, неопределенное и перегpуженное значениями. Тем не менее именно прагматизм составляет славу нашей отечественной интеллекгуальной традиции. Никтo из других американских мыслителей не обозначил столь решительный водораздел между нашим прошлым и будущим, как Джеймс и Дьюи…. Пока у Джеймса или Дьюи пытаются отыскать теорию истины., теорию познания., теорию морали они идут по заведомо неверному пути, ибо тогда упускают из виду их утверждение, что о таких предметах вообще не может 6ыть теорий. А без этоro мы не поймем, насколько радикальна была их критика попыток Канта, Гуссерля, Рассела и К.Льюисса сделать из философии обоснованную дисциплину.

Прагматики, однако, в отличие от Ницше и Хайдеггера, …никогда не покидал дух социальной надежды. Джеймс и Дьюи призывали сделать нашу новую цивилизацию свободной, отказавшись от понятия «оснований» нашей культуры, нравственной жизни, пoлитики, религиозных верований, философских основ. Они настаивали на отказе от невротического картезианского поиска очевидности, который был, видимо, одним из следствий шока, вызванного новой галилеевской космологией, от поиска «вечных духовных ценностей - этакой реакции на Дарвина и, наконец, от стремления академической философии создать трибунал чистого разума, чro как pаз и было неокантианским ответом на гегелевский историцизм. Кантианский проект обоснования знания и культуры посредст-

вом включения этого знания в постоянную внеисторическую матрицу Дж:еймс и Дьюи считали реакционным. Они считали идеализацию Кантом Ньютона, а Спенсером Дарвина такой же глупостью, как идеализация Платоном Пифагора или Фомой Аквинским - Аристотеля.

Первая характерная черта прагматизма это просто-напросто анти-эссенциалистский подход к таким понятиям, как «истина», «знание», «язык», «мораль» и подообным им объектам обычного философского теоретизирования. Это легко продемонстрировать на примере определения Джеймсом «истинного» как того, «что хорошо в качестве мнения». (<<what is good iп the way о/ be/ie/»). Такое определение поразило критиков как то, что бьет мимо цели и не имеет отношения к философии - как если бы мы сущность аспирина видели в том, что он хорош при головной боли, этим Джеймс намекал, что ничего более глубокого туг и нет: истина не такого рода вещь, которая имеет сущность. Точнее, он считал, что говорить об истине как «соответствии реальности» - бесполезно. Имея язык и общий взгляд на мир, можно, конечно, соотнести частицы языка и частицы того, из чего, как мы считаем, состоит мир, таким образом, чтобы суждения, в истинность которых мы верим, имели внутреннюю cтpyктypy, изоморфную отношениям между веещами в мире. Когда мы npоизносим самые обычные житейские фразы типа: «Это вода», «Красное», «Что за уродство», «Стыдно», - наши короткие категоричные сентенции легко могyт быть поняты как образы-картинки или как символы, которые вместе составляют общую картину. Такие сообщения, действительно, соединяют попарно кусочки языка с кусочками самого мира. Когда мы имеем дело с отрицательными и всеобщими гипотетическими суждениями или чем-нибудь подобным, такое попарное соотнесение становится беспорядочным и случайным (ad hoc), хотя и может осуществляться. Джеймс особо настаивал на том, что выполнение этих операций вовсе не дает нам знать, в какие истины лучше верить, и не предлагает никакого ключа к тому, чтобы понять, почему наша нынешняя точка зрения на мир такова, какова она есть, и стоит ли ее придерживаться. Никго, однако и не искал бы «теорию» истины, если бы не хотел получить ответ на эти последние вопросы. Те, кто хочет, чroбы у истины была сущность, хотят, чтобы сущностью обладали знание или рациональность, или исследование, или отношения между мыслью и ее объекгом. Далее они стремятся использовать свое знание сущностей так, чтобы дать критику точек зрения, которые они считают ложными, и указать направление движения к другим истинам. Джеймс полагает,.что эти надежды напрасны. Нигде нет области сущностей. Не существует вообще целостного зпистемологического подхода, способного направить, подвергнуть критике или обосновать пyrъ исследования.

Прагматики скажут нам, скорее, что есть словарь практики, - а не теории, действия, - а не созерцания, - словарь, с помощью которого можно говорить нечто полезное об истине. …Когда от отдельных суждений мы обращаемся к словарям и теориям, критическая терминология естественно отказывается от метафор изоморфизма, символизма и построения общей картины, предлагая вести речь о полезности, удобстве и вероятности получения того, чего мы желаем. Говорить о том, что части верно пpоанализированных истинных суждений расположены изоморфно, попарно соответствующим им частям самого мира, вполне правомерно, если речь идет о суждении типа «У Юпитера есть луны» эта вероятность ниже в случае суждения «Земля вращается вокруг Солнца», еще менее вероятно «Движения в природе нет», и уж совсем невероятно высказывание «Вселенная бесконечна»…. В этом отношении они совершенно сходны с такими высказываниями, как «Любовь - единственный закон» и «История общества есть история борьбы классов». Словарь изоморфизмов, образов, схематизмов совершенно неуместен здесь, как неуместно понятие истинности в применении к объектам…. Естественное отношение к таким высказывааниям, по словам Дьюи, - не в том, чтобы задаться вопросом, насколько правильны эти высказывания. а в том, чтобы поинтересоваться, что значит - верить в это? Что могло бы произойти, если бы я в это поверил? К чему обязывает меня все это? Словарь созерцания, наблюдения, теории перестает нам служить как раз тогда, когда. приходится иметь дело

именно с теорией, а не с наблюдением; с программированием, а не с вводом данных. Когда созерцающий разум, отделенный от чувственных впечатлений данного момента, принимает более широкую точку зрения, его деятельность связывается с решением того, что надо делать, а не с решением относительно того, какое представление точнее. Изречение Джеймса об истине имеет тот смысл, что словарь практики неустраним, что нет принципиальных границ, отделяющих науки от ремесел, от моральной рефлексии, от искусства, наконец.

Вот почему вторая характеристика прагматизма будет примерно такой: нет никакого эпистемологического различия между истиной о том, что должно бытъ, и истиной о том, что есть, нет метафизической разницы между фактaми и ценностями, так же, как нет никакого методологического различия между моралью и наукой…. Мысль, что в науке или философии можно подменить «метод» установлением значимости различных результатов размышления - это всего лишь благое пожелание. Она подобна идее о том, что нравственно мудрый человек решает такого рода дилеммы, вызывая в памяти Идею Бога или отыскивая соответствующую статью нравственного закона. Этo миф, что рациональность состоит именно в неукоснительном следовании правилу. Согласно как раз такому платоновскому мифу, жизнь разума - это вовсе не Сократова беседа, а особое просветленное состояние сознания, при котором никто не нуждается в исчерпывающих описаниях и объяснениях ситуации. Достичь истинного мнения-убежцения можно путем следования определенным рутинным процедурам.

Традиционная, платоновская, эпистемологически ориентированная философия - это поиск как раз таких процедур, то есть поиск пути, на котором, избегая обсуждений и рассуждений, можно было бы просто идти путем самих вещей. Требуется составить мнение относительно многих интересных и важных вещей, причем способом, очень похожим на зрительное восприятие - противостоя объекту и в то же время реагируя, отвечая на него по соответствующей схеме, эта тенденция подменить theoria vronesis – лежит в основе представления, будто в высказывании: «движения в природе нет» - объекгы обрисовываются тем же способом, что и в высказывании: «кот - на ковре». То же лежит в основе надежцы, что можно найти некоторый ряд объектов, представленных в суждении «Любовь лучше ненависти», и в разочаровании, которое наступает, когда выясняется, что таких объектов нет. Прагматики считают огромным заблуждением сторонников традиционализма взгляд, согласно которому метафоры зрения (vision), соответствия, картографиирования, рисования и представления, которые применяются к обычным повседневным высказываниям, могyт применяться также и к высказываниям самым широким и спорным. Из этой основной ошибки вытекает и представление, будто там где нет соответствующих объектов, там нечего и надеяться на рациональность, а дело приходится иметь лишь с проявлениями вкусов, страстей и произвола. Когда прагматик выступает против понятия истины как точности представления, он, по сути, оспаривает правомерность традиционных различений разума и желания, разума и склонности, разума и воли. Ибо ни одно из этих различений не имеет смысла, если только не мыслить разум по модели зрения и если только не упорствовать в том, что Дьюи называл «созерцательной (наблюдательной) теорией познания».

… Именно необходимость ответить на вопросы вроде следующих: «Почему я верю в то, что считаю истинным? «Почему я должен делать то, что считаю правильным?», - обращаясь при этом к чему-то большему, чем обыкновенные, массовидные, детальные, конкретные основания, привела нас к современной, настоящей точке зрения. Такова общая тенденция идеалистов девятнадцатого века, а также современныx научных реалистов, от Рассела до Гуссерля; именно такова определяющая черта западной философской традиции и культуры, от имени которой говорит эта традиция. Джеймс и Дъюи вместе с Ницше и Хайдеггером побуждают нас расстаться и с этой традицией, и с этой культурой.

Переходя к третьей, последней характеристике прагматизма, я подведу итог: прагматизм - это учение о том, что не существует никаких ограничений в исследовании чего бы то ни было, кроме коммуникативных отношений - не существует глобальных принуждений, исходящих из природы объектов или из природы разума, языка. Исходить надо только из повседневных ограничений, создаваемых замечаниями наших последователей…. Бесполезно, считaет прагматик, ждать, что объекгы принудят нас иметь о них истинное мнение, достаточно лишь взгляда на них незамутненным мысленным взором с помощью строгого метода или же понятного языка. Прагматик попытается убедить нас отказаться от мысли о том, что понятия Бога, или эволюции, или некоторые другие из числа тех, на которых держится наша современная картина мира, - программируют нас, преврaщaют в своего рода машины для точного словесного изображения, и что философия ведет нас к самопознанию - тем, что дает нам возможность прочитать программы, в соответствии с которыми мы действуем. Единственный смысл, в котором мы обречены на истину, - это тот, который имел в виду Пирс, указывая на бессмысленность утверждения о том, что точка зрения, преодолевшая все возражения, может быть ложной. Но возражения - поневоле возникающие в разговоре - нельзя предвидеть. Не существует метода, чтобы узнать, когда достигается истина, а когда она ближе к нам, чем прежде.

Мне эта третья характеристика прагматизма представляется предпочтительной потому, что она попадает в самый центр фундаментального выбора, с необходимостью которого сталкивается мыслящий разум - выбора между принятием случайного хаpaктepa исходных пунктов рассуждения и попытками избежать этой случайности. Принятие случайности исходных пунктов это признание нашей зависимости от наших собратьев как единственных источников, которыми мы руководствуемся. Попытка избежать этой случайности основана на надежде стать должным образом запрограммированной машиной. Это та самая надежда, которую Платон считал реализуемой на верхнем пределе, когда мы поднимаемся выше гипотез. Христиане надеялись достичь этого, настроившись услышать глас Божий в сердце, а картезианцы - на то, что этого можно достичь, очищая сознание и стремясь к несомненности. Со времен Канта философы питали надежду достичь этого, если увенчаются успехом поиски априорных структур любого исследования, или языка, или форм социальной жизни. Отказавшись от этих надежд, мы лишимся того, что Ницше называл «метафизическим комфортом», но зато сможем обрести некий обновленный смысл сообщества. Наше самоотождествление с нашим сообществом - с нашим обществом, с нашей политической традицией, с нашим интеллектуальным наследием - становится интенсивнее, когда мы рассматриваем это сообщество скорее как наше, чем как природное, скорее как сотворенное, чем как преднайденное, как одно среди многих, которое люди могyт создать. В итоге прагматики говорят нам, что речь идет о нашей лояльности по отношению к другим человеческим существам, выступающим вместе против тьмы, а не о нашей надежде на правилъное постижение вещей. Джеймс, оспаривая тезис реалистов и идеалистов о том, что «след человеческой змеи повсюду», напомнил, что наша слава - в нашем участии в подверженных ошибках и преходящих человеческих проектах, а вовсе не в нашем послушном и неизменном следовании некоему внечеловеческому принуждению.

ЗАДАНИЕ №8

Виндельбанд В. Критический или генетический метод? М.,1995. С. 210-211

Если проследитъ все различия в процессе научной аргументации, то они ... сводятся к противоположности между дедуктивным и индуктивным методом, которая покоится на важнейшем отношении ... между общим и особенным. Единая тенденция, которая господ-