философия хрестоматия

Тем самым было бы создано перманентно диссоциированное состояние, а именно - раскол между индивидуальной и коллективной психикой. Мы имели бы тогда, с одной стороны, дифференцированное и современное «Я», а с другой стороны, - напротив, нечто вроде негритянской культуры, иными словами - некоторое первобытное состояние. Тогда то, что мы действительно сегодня имеем перед собой (а именно кора цивилизации, покрывающая некую темнокожую бестию), предстало бы перед нашим оком в ясно разделенном виде. Такая диссоциация требует, однако, немедленного синтеза и развития того, что неразвито. Должно произойти объединение этих обеих частей; ибо в противном случае не приходится сомневаться, каким должно было быть решение: первобытное начало снова неизбежным образом было подавлено. Но это возможно лишь там, где существует еще значимая и потому живая религия, которая с помощью богато развитой символики дает достаточное выражение первобытному человеку; т.е. эта религия в своих догматах и ритуалах должна владеть представлением и действием, восходящим к наидревнейшему. Так обстоит дело в католицизме, и это составляет его особое преимущество, так же как и его величайшую опасность ...

Но то, чего мы смогли добиться, это отделение мифологически коллективнобессознательных содержании от объектов сознательны и их консолидация как психических реальностей вне индивидуальной психики. Посредством акта познания мы полагаем действительность архетипов; т.е. точнее говоря, мы на основе познания постулируем психическое существование таких содержаний. Следует со всей определенностью констатировать, что речь при этом не просто о содержании познания, но о транссубъективных, обладающих значительной автономностью психических системах, которые, следовательно, лишь весьма условно подчинены контролю(сознания и, вероятно, даже большей частью ускользают от этого контроля.

...содержания коллективного бессознательного представляют собой не только остатки архаических, специфически человеческих способов функционирования, но и остатки функций ряда животных предков человека, продолжительность существования котopыx была бесконечно более длительной по сравнению с относительно короткой эпохой специфически· человеческого существования. Такие остатки, или - энграммы, если они активны, болee всего способны не только затормозить процесс развития, но обратить его в регресс, что может продолжаться до тех пор, пока не будет израсходована масса энергии, активизировавшая коллективное бессознательное. Энергия, однако, лишь тогда снова становится полезной, когда она путем сознательного противопоставления коллективному бессознательному также может включится в расчет. Религии через культовое общение с богами .самым конкретным образом установили этот энергетический кругооборот. Такой способ, однако, находится для нас в слишком уж сильном противоречии с интеллектом и его познавательной моралью, и к тому же исторически он слишком основательно преодо-_ лен христианством, чтобы мы могли считать для себя образцовым или хотя бы даже возможным такое решение проблемы. Если же мы, напротив, понимаем фигуры бессознательного как коллективно-психические феномены или функции, то такое допущение никоим образом не противоречит интеллектуальной совести. Такое решение приемлемо с рациональной точки зрения. Мы тем самым получили также возможность разобраться с активизированными остатками нашей родовой истории. Это разбирательство делает возможным переход прежней границы, и я поэтому называю его трансцендентной функцией, что равнозначно прогрессивному развитию к не которой новой установке ...

Архетип, разумеется, всегда и везде находится в действии ... В период жизненного поворота необходимо уделять образам коллективного бессознательного особое внимание, ибо здесь они представляют собой источник, из которого можно черпать указания к разрешению проблемы противоположности. Из сознательной обработки этих данных получается трансцендентная функция как формирование восприятия, опосредованного архетипами и объединяющего противоположности. Под «восприятием» Я имею в виду не просто

интеллектуальное понимание, а понимание через переживание. Архетип, как уже было сказано, есть динамический образ, часть объективной психики, которую понимают правильно лишь тогда, когда переживают ее в качестве равного партнера.

Общее описание этого процесса, который протекает длительное время, лишено смысла - даже если бы такое описание было возможным, - поскольку у отдельных индивидуумов он может принимать самые различные формы. Единственное, что является общим, - это проявление определенных архетипов. Упомянув, частности, такие образы, как Тень, зверь, старый мудрец, анима, анимус, мать, ребенок, а также неопределенное множество архетипов, выражающих ситуации. Особое место занимают те архетипы, которые выражают цель или цели процесса развития ...

Трансцендентная функция действует не бесцельно, а ведет к откровению сущностного ядра человека. При первом рассмотрении она есть чисто природный процесс, который при определенных обстоятельствах протекает без ведома содействия индивидуума и может даже насильственно реализовывать себя вопреки' его противодействию. Смысл и цель данного процесса - осуществление (первоначально заложенной в эмбрионе) личности во всех ее аспектах. Это - восстановление и развертывание изначальной, потенциальной целостности. Символы, которые для этого при меняет сознательное, - не что иное, как образы, которые издавна потребляло человечество для выражения целостности, полноты, и совершенства ... Этот процесс я называю процессом индивидуации ...

Фромм Э. Человек для самого себя // Фромм Э. Психоанализ и этика. М., 1993. С. 85-93.

Подлинная любовь - это проявление плодотворности, и она предполагает заботу, уважение, ответственность и знание. Это не «аффект», не увлеченность, а активное содействие росту и счастью любимого человека, коренящееся в способности любить.

Любить - значит проявлять собственную силу любви, любить кого то - это актуализация и сосредоточение этой силы на одном человеке. Неверно, как представляет это идея романтической любви, что в мире существует лишь один человек, которого можно любить, и величайшая удача всей жизни - найти этого единственного человека. Неверно, что если такой человек найдется, то любовь к нему требует отказа от любви к другим людям. < ... > Утверждающая сила любви в том, что в любимом человеке мы видим воплощение истинно человеческих качеств. Любовь к одному человеку предполагает любовь к человеку, как таковому. То, что Уильям Джемс называет «разделением труда», когда человек любит свою семью, а остальных воспринимает как «чужих», - это признак глубинной неспособности любить. Любовь к людям - не абстракция, как часто полагают, следующая за любовью к отдельному человеку, а предпосылка такой индивидуальной любви, хотя она и достигается любовью к отдельным индивидам. Из этого следует, что мое Я, в принципе, должно быть таким же объектом моей любви, как и Я другого человека. Утверждение моей собственной жизни, счастья, развития, свободы коренится в моеи способности любить, т. е. в заботе, уважении, ответственности и знании. Если человек способен к плодотворной любви, он любит также и себя, если он может любить только других, он вообще неспособен любить.

Фромм Э. Иметь или быть? М., 1990. С. 195-196

Другая особенность любви заключается в том, что любовь - это забота.

Любовь есть деятельная озабоченность, заинтересованность в жизни и благополучии того, кого мы любим.

….. Поэтому любовь предполагает ответственность. Ответственность воспринимается многими как обязанность, однако в любви ответственность обнаруживается прежде всего как способность и готовность отвечать. Отвечать на потребности любимого, заботиться об их удовлетворении. Чтобы ответственная забота не обратилась в покровительство и подавление, в любви необходимо уважение….

В уважении к другому проявляется способность видеть другого человека таким, каков он есть, осознавать его индивидуальность. Уважать человека, значит быть заинтересованным в том, чтобы он развивался по своему собственному пути.

Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия / / Гуссерль Э. Философия как строгая наука. Новочеркасск, 1994. С. 112-126.

<... > Конечно, рождение теоретической установки, как и все исторически ставшее, имеет свою фактическую мотивировку в конкретной связи исторических событий. < ... > Возникающий теоретический интерес модификация любопытства, изначальное место которого в естественной жизни и которое объяснимо как проявление изначально выработанного интереса к жизни или как развлечение зрелищем, когда все прямые жизненные потребности удовлетворены.

<... > Философия, распространяющаяся в форме исследования и образования, оказывает двоякого рода духовное воздействие. С одной стороны, самое важное в теоретической установке философского человека - это подлинная универсальность критической позиции, решимость не принимать без вопросов ни одного готового мнения, ни одной традиции, чтобы одновременно вопрошать всю традиционно заданную вселенную об истине самой по себе. Но это не только новая познавательная позиция. Благодаря требованию подчинить всю эмпирию идеальным нормам, нормам безусловной истины, происходят далеко идущие перемены в практике человеческого существования, следовательно, во всей культурной жизни. < ... >

….я могу лишь в общих чертах объяснить сказанное. Естественный человек (дофилософской эпохи) во всех своих делах и заботах ориентирован на мир. Поле его жизни и деятельности - это пространственновременной окружающий его мир, в который он включает и самого себя. То же справедливо и для теоретической установки, которая сперва не может быть ничем иным, как установкой неучаствующего наблюдателя мира, который при этом демифологизируется. философия видит мир как универсум сущего, и мир превращается в объективный мир, противостоящий представлениям о мире, истина становится, следовательно, объективной истиной. Философия начинается поэтому как космология; сначала она направляет теоретический интерес на телесную ПРИРОДУ, и ЭТО будто бы разумеется само собой - ведь все данное в пространстве и времени в любом случае, пусть даже в скрытых основаниях, имеет формулой своего существования телесность. Люди и животные не просто тела, но взгляду, направленному на окружающий мир, они являются как нечто телесно сущее, реальности, включенные в универсальную пространствовременность. Так что любые душевные явления, явления любого Я - переживание, мышление, желание - характеризуются определенной объективностью. Жизнь сообществ таких, как семьи, видится сведенной к жизни отдельных индивидов как психофизических объектов; духовная связь благодаря психофизической каузальности лишается чисто духовной преемственности, всюду вторгается физическая природа.

….эта установка на окружающий мир предопределила исторический путь развития. <

... > Очень скоро делается первый и величайший шаг открытий: конечность природы, мыслимой как само по себе объективное - конечность вопреки явной ее неограниченности, - оказывается преодоленной. Открыта бесконечность сперва в форме идеализации величин, мер, чисел, фигур, прямых, полюсов, плоскостей и т. д. Природа, пространство, время в идеальности простираются в бесконечность и в идеальности бесконечного делимы. Из землемерного искусства рождается геометрия, из искусства счета - арифметика, из повседневной механики - математическая механика и т. д. Наглядные природа и мир превращаются в математический мир, мир математического естествознания. Древность подала пример: одновременно с математикой были впервые открыты бесконечные идеалы и бесконечные задачи.

ЗАДАНИЕ №4

Пуанкаре А. Ценность науки // О науке. М., 1989. С. 356-360.

Открывает ли нам наука истинную природу вещей? Открывает ли она нам истинные отношения вещей?

Никто не поколебался бы ответить отрицательно на первый вопрос.

Я думаю, можно пойти дальше: не только наука не может открыть нам природу вещей; ничто не в силах открыть нам ее, и если бы ее знал какой-нибудь бог, то он не мог бы найти слов для ее выражения. < ... > Может ли наука открыть нам истинные отношения вещей? < ... > Вопрос о том, имеют ли эти отношения объективную ценность, означает: являются ли эти отношения одинаковыми для всех? будут ли они теми же и для наших потомков? Ясно, что они не одинаковы для ученого и для профана. Но это не важно. Существенно, что есть пункты, относительно которых могут согласиться все.

< ... > теории живут не более дня и что руины нагромождаются на руины. Сегодня теория родилась, завтра она в моде, послезавтра делается классической, на третий день устарела, а на четвертый - забыта. Но если всмотреться, то увидим, что так именно падают, собственно говоря, те теории, которые имеют притязание открыть нам сущность вещей. Но в теориях есть нечто, что чаще всего выживает. Если одна из них открыта нам истинное отношение, то это отношение является окончательным приобретением; мы найдем его под новым одеянием в других теориях. < ... > Несомненно, многие сопоставления, считавшиеся прочно установленными, были отвергнуты; но значительное большинство их остается и, по-видимому, останется и впредь. Что касается их, то каков критерий их объективности?

Да тот же самый, как и критерий нашей веры во внешние предметы. <….. >

Нам скажут, что наука есть лишь классификация и что классификация не может быть верною, а только удобною. Но это верно, что она удобна; верно, что она является такой не только для меня, но и для всех людей; верно, что она останется удобной для наших потомков; наконец, верно, что это не может быть плодом случайности. В итоге единственной объективной реальностью являются отношения вещей, отношения, из которых вытекает мировая гармония. Без сомнения, эти отношения объективны, они общи и останутся общими для всех мыслящих существ. < ... >

Гуссерль Э. Логические исследования. М.,1997 С. 23-25, С. 26-27

Наука направлена на познание. Это не значит ... , что она сама есть сумма или сплетение актов знания. Наука обладает объективным содержанием только в своей литературе, только в виде письменных произведений ведет она….самостоятельное существование ... В этой форме она живет тысячелетиями и переживает личности, поколения и нации. Она представляет собой ... некую внешнюю организацию, которая, возникнув из актов знания многих индивидов, может быть вновь превращена в такие же акты бесчисленных индивидов способом легко понятным, точное описание которого может быть опущено. Здесь нам достаточно знать, что наука дает или должна давать ближайшие условия для создания актов знания, реальные возможности знания, осуществление которых «нормальный» или «обладающий соответственными способностями человек может рассматривать как достижимую цель своего хотения. В этом смысле наука ... направлена на знание.

Но в знании мы обладаем истиной. В актуальном знании, к которому, в конечном счете должно быть сведено знание, мы обладаем истиной как объектом правильного суждения. Но не каждое правильное суждение ... есть знание о бытии или небытии этого отношения. Напротив, если речь идет о знании в ... строгом смысле, то для него нужна очевидность, строгая уверенность, что то, что мы признали, есть на самом деле, и что того, что мы отвергли, нет ... В огромном большинстве случаев мы лишены такого абсолютного познания истины: заменой ему служит ... очевидность той большей или меньшей вероятности фактического отношения ...

Но к понятию науки и ее задачи принадлежит не одно только знание... , требуется нечто большее, а именно систематическая связь в теоретическом смысле, и под этим разумеется обоснование знания и надлежащий порядок и связность в ходе обоснования. К сущности науки принадлежит ... единство связи обоснований, систематическое единство, в которое сведены не только отдельные знания, но и сами обоснования, а с ними и высшие комплексы обоснований, называемые теориями. Цель науки не есть знание всеобщее, а знание в том объеме и той форме, которые наиболее полно соответствуют нашим высшим теоретическим задачам ... Наука хочет быть орудием завоевания царства истины для нашего знания, и притом возможно большей части этого царства. Но в царстве истины господствует не хаотический беспорядок, а единство закономерностей ...

Фуко М. Герменевтика субъекта / / Социо-логос: Социология. Антропология. Метафизика. М., 1991. Вып. 1: Общество и сферы смысла. С. 284-291.

Существует центральная концепция, позволяющая приступить к рассмотрению вопроса: epimeleia (забота о самом себе.). До настоящего времени проблема субъекта и его познания звучала иначе: согласно Дельфийскому оракулу, «познай самого себя». Призыв к самопознанию сопровождался требованием «проявить заботу о самом себе».

Между этими двумя видами требований существует отношение зависимости: самопознание есть лишь частный случай заботы о себе, лишь ее конкретное применение. Epimeleia - это философский принцип, преобладающий в греческом, элинистическом и римском образе мысли. Такой тип философского мышления воплощен в учении Сократа, который разговаривает с людьми на улицах, обращается к молодежи в гимназиях с одним вопросом: заботишься ли ты о себе? (Что подразумевает отказ от более прибыльных видов деятельности, например ведения войны или исполнения государственных обязанностей.)

Проявлять заботу о самом себе следует не только потому, что это является условием доступа к философской жизни в полном и точном значении данного слова. Принцип, согласно которому необходимо проявлять заботу о самом себе, вообще является основой

рационального поведения в любой форме активной жизни, стремящейся отвечать принциny духовной рациональности. Концепция epimeleia просуществовала вплоть до христианства, где она обнаруживается вновь в александрийской духовной традиции как в виде концепции заботы у Филона и Плотина, так и в виде христианской аскезы Гpиroрия Нисского: в трактате «О девственности» забота о самом себе начинается с безбрачия, понимаемого как избавление от брака. В концепции epimeleia следует различать аспекты:

-во-первых, < ... > Epimeleia - это все: некое отношение к самому себе, к другим, ко всему на свете;

-во-вторых, Забота о себе подразумевает переключение взгляда, перенесение его с внешнего, окружающего мира с других и т. д. на самого себя; < ... >

-в-третьих, epimelia означает определенный образ действий, осуществляемый субъектом по отношению к самому себе, а именно, действие, которым он проявляет заботу о самом себе, изменяет, очищает, преобразует и преображает себя. < ... >

Наконец, понятие epimeleia содержит свод законов, определяющих способ существования субъекта, его отношение к окружающему, определенные формы рефлексии, которые, благодаря своим собственным характеристикам, делают из этого понятия исключительный феномен не только истории представлений, но и истории самой субъективности или, если угодно, истории практических применений субъективности.

Почему западная философия предпочла самопознание - заботе о себе? < ... > в античности это понятие всегда имело позитивное значение - оно легло в основу самых строгих моральных систем Запада. Христианство, не имеющее, как и всякая религия, своей собственной морали, питается именно этой традицией. Таким образом, налицо парадокс: предписание проявлять заботу о самом себе для нас означает скорее эгоизм или уход в себя; напротив, оно в течение многих веков являлось основополагающим принципом таких неукоснительно соблюдавшихся образцов морали, как эпикурейская, киническая и т. п. Сегодня понятие заботы о себе.ушло в тень. Дело в том, что эта неукоснительно соблюдавшаяся мораль, исходившая из принципа «проявляй заботу о себе." и ее правилa были заимствованы, что пpоявилось как в христианской, так и в современной нехристианской морали, но в иных условиях. Мы перенесли эти правила на другую почву, приспособили к новым условиям, поместили в контекст всеобщей этики неэгоизма либо под видом христианского отказа от самого себя, либо, в современной интерпретации, под видом обязательств по отношению к другим, будь то отдельный человек, сообщество людей или целый класс.

В результате этого парадокса забота о себе была оставлена без внимания. С одной стороны, христианство интегрировало в свою мораль неэгоизма духовное требование проявлять заботу о самом себе. С другой стороны, глубинная причина этого невнимания обнаруживается в истории самой истины.

ЗАДАНИЕ №5

Гуссерль Э. Философия как строгая наука // Логос. Международный ежегодник по философии культуры. – М., 1911. – Кн. 1. – С. 1–3, 5.

С момента своего возникновения философия выступила с притязанием быть строгой наукой, и притом такой, которая удовлетворяла бы самым высоким теоретическим потребностям и в этически-религиозном отношении делала бы возможной жизнь, управляемую чистыми нормами разума. Это притязание выступало то с большей, то с меньшей энергией, но никогда не исчезало. Не исчезало даже и в такие времена, когда интересы и способности к чистой теории грозили исчезнуть, или когда религиозная сила стесняла свободу научного исследования.

Притязанию быть строгой наукой философия не могла удовлетворить ни в одну эпоху своего развития <…>. Признанная учительница вечного дела человечности оказывается вообще не в состоянии учить объективно значимым образом… Философии нельзя учить потому, что в ней нет таких объективно понятых и обоснованных идей и потому, – это одно и то же, – что ей недостает еще логически прочно установленных и, по своему смыслу, вполне ясных проблем, методов и теорий.

Я не говорю, что философия – несовершенная наука, я говорю просто, что она еще вовсе не наука, что в качестве науки она еще не начиналась, и за масштаб беру при этом хотя бы самую маленькую долю объективного обоснованного научного содержания. Несовершенны все науки, даже и вызывающие такой восторг точные науки. Они, с одной стороны, не закончены, перед ними бесконечный горизонт открытых проблем, которые никогда не оставят в покое стремление к познанию; с другой стороны, в уже разработанном их содержании заключаются некоторые недостатки, там и сям обнаруживаются остатки неясности или несовершенства в систематическом распорядке доказательств и теорий. Но, как всегда, некоторое научное содержание есть в них в наличности, постоянно возрастая и все вновь и вновь разветвляясь. В объективной истинности, т. е. в объективно обоснованной правдоподобности, удивительных теорий математики и естественных наук не усомнится ни один разумный человек. Здесь, говоря вообще, нет места для частных «мнений», «воззрений», «точек зрения»…

Совершенно иного рода… несовершенство философии. Она располагает не просто неполной и только в отдельном несовершенною системой учений, но попросту не обладает вовсе системой. Все вместе и каждое в отдельности здесь спорно, каждая позиция в определенном вопросе есть дело индивидуального убеждения, школьного понимания «точки зрения» <…>.

…великие интересы человеческой культуры требуют образования строго научной философии;… вместе с тем, если философский переворот в наше время должен иметь свои права, то он, во всяком случае, должен быть одушевлен стремлением к новообоснованию философии в смысле строгой науки. Это стремление отнюдь не чуждо современности.

Гадамер Х.Г. Истина и метод.// Язык как горизонт герменевтической онтологии.

М.,1988, с.525-527

Современная наука с ее методами математического измерения должна была, как показывает пример Бэкона, отвоевывать пространство для своих собственных конструктивных планов как раз порождаемых языком предубеждений и наивной телеологии языка.

Сдругой стороны, есть позитивная существенная связь между фактичностью языка

испособностью человека к науке. Это особенно ясно видно на примере античной науки,

чье происхождение из языкового опыта мира составляет ее специфическое отличие и ее специфическую слабость. Чтобы преодолеть ее слабость, ее наивный антропоцентризм, современной науке пришлось пожертвовать и ее отличием, ее включенностью в естественное человеческое отношение к миру. Это может быть очень хорошо проиллюстрировано понятием теории. То, что в современной науке называется теорией, не имеет, как кажется, уже почти ничего общего с той созерцательной позицией, с которой греки воспринимали мировой порядок. Современная теория есть конструктивное средство, позволяющее нам обобщать опыт и создающее возможность овладения этим опытом. как говорит сам язык, мы «строим» теории. Этим уже подразумевается, что одна теория отменяет другую и что каждая изначально претендует лишь на относительную значимость, именно: до тех пор, пока не будет найдено нечто лучшее. Античная «теория» не была в этом смысле средством; она сама была целью, высшей ступенью человеческого бытия.

Тем не менее существует тесная взаимосвязь между античной и современной наукой. И там и здесь теоретическая установка означает преодоление практически прагматического интереса, рассматривающего все происходящее в свете собственных намерений и целей. Аристотель сообщает нам, что теоретическая жизненная позиция могла возникнуть лишь там, где уже имелось все необходимое для удовлетворения простых жизненных потребностей. Также и современная теоретическая наука обращается со своими вопросами к природе отнюдь не ради каких-то определенных практических целей. Хотя и верно, что уже способ постановки ее вопросов, ее исследований направлен на покорение сущего и постольку сам по себе должен быть назван практическим, - однако для сознания отдельного ученого практическое применение его познаний вторично в том смысле, что хотя оно и вытекает из этих познаний, однако лишь задним числом, так что тот, кто познает чтолибо, не обязан знать, к чему может быть применено познанное им. Несмотря на это и при всех соответствиях, различие сказывается уже в значении слов «теория», «теоретическое». В современном словоупотреблении «теоретическое» оказывается почти привативным понятием. Нечто является лишь теоретическим, если оно не обладает обязательностью цели, определяющей наши действия. И наоборот, сами разрабатываемые здесь теории определяются конструктивной идеей, то есть само теоретическое познание рассматривается с точки зрения сознательного овладения сущим: не как цель, но как средство. «Теория» в античном смысле есть нечто совершенно иное. Здесь не просто созерцается существующий порядок как таковой, но «теория» означает, сверх того, участие созерцателя в самом целостном порядке бытия.

Подлинным основанием этого различия между греческой «теорией» и современной наукой является, на мой взгляд, различное отношение к языковому опыту мира. Греческое знание, как мы подчеркивали выше, было до такой степени укоренено в этом опыте, до такой степени подвержено языковым соблазнам, что его борьба с властью слов так и не привела к созерцанию идеала чистого языка знаков, полностью преодолевающего власть слов, как это произошло в случае современной науки с ее направленностью на овладение сущим….. <…> Достоинство вещи, как и фактичность языка должно быть …освобождено от предубеждения против онтологии наличного, а следовательно, и от понятия объективности.

……. Мы исходим из того, что в языковом оформлении человеческого опыта мира происходит не измерение или учет наличествующего, но обретает голос само сущее в том виде, в каком оно в качестве сущего и значимого являет себя человеку…. Человеческий опыт мира имеет языковой характер вообще.

Хайдеггер М. Что значит мыслить? / / Разговор на проселочной дороге. М., 1991.

С. 134-138.

< ... > Но то, что держит нас в нашей сущности, держит нас лишь пока мы, с нашей стороны, сами удерживаем держащее нас. А мы удерживаем его, пока мы не выпускаем его из памяти. Память - это собрание мыслей. Мыслей о чем? О том, что держит нас в нашей сущности постольку, поскольку мы его мыслим. В какой мере мы должны мыслить держащее нас? А в той, в какой оно испокон века является тем, что должно осмысляться. Когда мы осмысляем его, мы одариваем его воспоминанием, потому что оно желанно нам как зов нашей сущности.

Мы можем мыслить только тогда, когда мы желаем того, что должно в себе осмысляться. Чтобы нам попасть в это мышление, мы, со своей стороны, должны учиться мыслить. Что значит учиться? Человек учится, когда он приводит свой образ действия в соответствие с тем, что обращено к нему в данный момент в своей сущности. Мыслить же мы учимся, когда мы подчиняем свое внимание тому, что нам дается для осмысления.

<... > Что более всего требует осмысления? < ... > Требующее осмысления проявляет себя в том, что мы еще не мыслим. Все еще не мыслим, хотя состояние мира все настоятельнее требует осмысления. Правда, кажется, ход событий способствует скорее тому, чтобы человек действовал, вместо того, чтобы < ... > вращаться в одних лишь представлениях о том, что должно быть и как нужно это сделать. Следовательно, не хватает действия, а не мышления. < ... >

<... > Все же утверждение, что мы не мыслим, кажется дерзким. Оно говорит: более всего требующее осмысления проявляется в наше время в том, что мы все еще не мыслим.

Вэтом утверждении указывается, что более всего требующее осмысления проявляет себя. < ... > Требующее осмысления - это то, что дает мыслить. Оно зовет нас, чтобы мы к нему повернулись, мысля. Требующее осмысления ни в коем случае не создается нами. Оно ни в коем случае не основано на том, что мы его представляем. Требующее осмысления дает нам мыслить. Оно дает нам то, что имеет в себе. Оно имеет то, что есть оно само. То, что более всего из себя самого дает нам мыслить, более всего требующее осмысления, должно проявлять себя в том, что мы все еще не мыслим. Что говорит нам это? Оно говорит: мы еще не попали намеренно в сферу того, что исконно может мыслиться прежде всего остального. Почему же мы туда еще не попали? Быть может, потому, что мы, люди, еще недостаточно повернулись к тому, что по-прежнему требует осмысления? < ... >

То, что мы все еще не мыслим, никоим образом не обусловлено лишь тем, что человек недостаточно повернулся к тому, что может мыслиться от него самого. То, что мы все еще не мыслим, скорее идет оттого, что то, что должно осмысляться, само отвернулось от человека, более того, уже давно отвернувшись, сохраняет это положение.

Но мы захотим узнать, когда и как произошло отворачивание? Прежде всего мы жаждем узнать, как же мы вообще можем знать о таком происшествии. Вопросы такого рода слишком опрометчивы - ведь мы говорим о более всего требующем осмысления: то, что, собственно, нам дано для того, чтобы мы его осмыслили, отвернулось от человека не в какой то момент времени, допускающий историческую датировку, но уже с самого начала то, что требует осмысления, отворотившись, поддерживает такое состояние. Отворачивание происходит там, где уже случилось поворачивание. Если то, что более всего требует осмысления, и продолжaeт отворачиваться, то это происходит уже внутри его поворота, т. е. так, что оно уже дало нам мыслить. То, что требует осмысления, хотя и отворачиваясь, но все-таки уже обратил ось к сущности человека. Поэтому человек нашей истории уже всегда мыслил сущностно. < ... > То, что требует осмысления, остается вверено этому

мышлению, хотя и особым образом. А именно: до сих пор мышление вовсе не осмыслило, что то, что должно мыслиться, при этом все же удаляется и как оно удаляется.

< ... > Все сказанное не имеет ничего общего с наукой. < ... > наука не мыслит. Она не мыслит, ибо ее способ действия и ее средства никогда не дадут ей мыслить - мыслить так, как мыслят мыслители. То, что наука не может мыслить, - это не ее недостаток, а ее преимущество. Лишь это одно дает ей возможность исследовательски войти в предметную сферу и поселиться в ней. Наука не мыслит. Для обычных представлений это утверждение неприлично, хотя наука, как и все действия человека, зависима от мышления. Отношение науки к мышлению лишь тогда истинно и плодотворно, когда становится видна пропасть, существующая между наукой и мышлением. От науки в мышление нет мостов, возможен лишь прыжок. А он принесет нас не только на другую сторону, но и в совершенно другую местность. То, что с ней откроется, нельзя доказать. Тот, кто хочет то, что явно, поскольку оно само является, одновременно прячась, кто хочет это еще и доказать, тот судит отнюдь не по высшим и строгим меркам знания. Ибо и мы будем соответствовать тому, что обнаруживает себя лишь в том, что оно является в самосокрытии. Это простое показывание и есть главная черта мышления, путь к тому, что дает людям мыслить. < ... >

Более всего требующее осмысления проявляет себя в наше требующее осмысления время в том, что мы все еще не мыслим. Мы все еще не мыслим, потому что то, что требует осмысления, отвернул ось от человека, а отнюдь не потому, что человек недостаточно повернулся к тому, что требует осмысления. То, что требует осмысления, отворачивается от человека. Оно уклоняется от него, скрываясь. Но скрывающееся уже постоянно пребывает перед нами. < ... > И вообще мы только тогда есть мы, такие, какие мы есть, когда указываем в это самоудаление. Это указывание - наша сущность. Мы есть, тем что мы указываем в уход. Как указывающий туда, человек есть указатель. И дело обстоит не так, что человек есть прежде всего человек, а потом указатель, таким образом указывая в уход, впервые и становится человек человеком. Его сущность основывается в том, чтобы быть таким указателем. То, что само по себе является чем-то указывающим, мы называем знаком. Втянутый в тяг самоудаления, человек есть знак. < ... >

Если верно утверждение, что мы еще не мыслим, то оно говорит и то, что наше мышление еще не двигается в свойственной ему стихии, а именно потому, что то, что требует осмысления, уклоняется от нас. < ... > Нам остается лишь одно: ждать, пока то, что должно мыслиться, обратится к нам. Однако ждать здесь никоим образом не означает что мы откладывааем мышление. Ждать здесь означает: в уже домысленном высматривать непомысленное, которое все еще cкрытo внутри уже помысленного. Если мы так его ждем, то мы уже мыслим находясь в пути к тому, что должно мыслиться. < ... > Как может показать себя нам более всего требующее осмысления? < ... > До сих пор мы не вошли в собственную сущность мышления, чтобы поселиться там. В этом смысле мы еще не мыслим по-настоящему. Но это как раз означает: мы уже мыслим, но нам, вопреки всей логике, еще доверена собственно стихия, в которой понастоящему мыслит мышление. Поэтому мы знаем еще недостаточно, в какой стихии происходит до сих пор мышление, поскольку оно является мышлением. главная черта мышления, существовавшего до сих пор, - это восприятие. Способность к этому называется разумом.

Что же воспринимает разум? В какой стихии пребывает восприятие, так что через него происходит мышление? Восприятие с греческого означает: заметить какое-то присутствующее, взять его и принять как присутствующее. В трактовке мышления Парменидом (который до сих пор в значительной степени определяет сущность западноевропейского мышления) на первом месте не стоит то, что мы бы назвали мышлением. Напротив,