философия хрестоматия

Яркий пример этого рода мы видим у греков, в особенности у Пифагора; но у него философия смешана с грубым и обременительным суеверием. Тоньше и опаснее это изложено у Платона и у его школы. Встречается оно и в некоторых разделах других философий— там, где вводятся абстрактные формы,, конечные причины, первые причины, где очень часто опускаются средние причины и т. п. ...Погрузившись в эту суету, некоторые из новых философов с величайшим легкомыслием дошли до того, что попытались основать естественную философию на первой главе книги Бытия, на книге Иова и на других священных писаниях.. Они ищут мертвое среди живого. Эту суетность надо тем, более сдерживать и подавлять, что из безрассудного смешения божественного и человеческого выводится не только фантастическая философия, но и еретическая религия. Поэтому спасительно будет, если трезвый ум отдаст вере лишь то, что ей принадлежит...

LXVIII

Итак, об отдельных видах идолов и об их проявлениях мы уже сказали'. Все они должны быть отвергнуты и отброшены твердым и торжественным решением, и разум должен быть совершенно освобожден и очищен от них.

ТЕКСТЫ: ИСТОРИЧЕСКИЙ МОДУЛЬ - ЧАСТЬ 2

ЗАДАНИЕ №1

Бодрийяр Ж. «Сиситема вещей» М., 2001, с.61

….. функциональность вещи — это не запечатленностъ в ней какого-то реального труда, а приспособленность одной формы к другой (формы рукоятки — к форме руки), в которой устраняются, опускаются реальные трудовые процессы. Освободившись таким образом от практических функций и от человеческой жестуальности, формы начинают соотноситься друг с другом и с пространством, где они создают «ритм».

Именно так понимается сегодня «стиль» вещей: его механизм остается виртуальноподразумеваемым (потенциально на него намекают кое-какие нехитрые жесты, но не обнаруживая его, — действенное тело вещи по-прежнему остается неосознанным), и налицо одна лишь форма, окутывающая его своим совершенством, «облекающая» и скрадывающая своей «линией» некую абстрактно-кристаллизованную энергию. Как при развитии некоторых видов животных, вещь обрастает формой, словно панцирем.

Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? – М. 1991. – С. 77, 86–87, 97–99.

Первым приходит на ум определение философии как познания Универсума <…>. Формально я понимаю под Универсумом «все имеющееся». То есть философа интересует не каждая вещь сама по себе, в своем обособленном и, так сказать, отдельном существовании, – напротив, его интересует совокупность всего существующего и, следовательно, в каждой вещи – то, что ее отделяет от других вещей или объединяет с ними: ее место, роль и разряд среди множества вещей, так сказать, публичная жизнь каждой вещи, то, что она собой представляет и чего стоит в высшей публичности универсального существования

<…>.

Когда мы спрашиваем, что такое «все имеющееся», у нас нет ни малейшего представления о том, чем окажется это имеющееся. О философии нам заранее известно одно: что имеется и то, и другое, и третье, и что это как раз то, чего мы не ищем. Мы ищем «целое», а то, что перед нами, всегда не целое. Об этом последнем нам ничего не известно, и может быть, среди всех этих фрагментов, которые у нас уже есть, нет наиболее для нас важных, важнейшего из всего, что имеется...

… все существующее и находящееся здесь, данное нам, присутствующее, явное – это, в сущности, только кусок, осколок, фрагмент, обрубок. Глядя на него, нельзя не заметить, не почувствовать его изъяна. В любом данном нам бытии, в любом явлении мира мы обнаруживаем глубокий след излома, свидетельство того, что это часть и только часть, мы видим рубец его онтологического [здесь: бытийственного. – Авт.] увечья, к нам вопиют страдания калеки, его тоска по отнятому, его божественная неудовлетворенность <…>.

Весь этот зал в целом присутствует в нашем восприятии. Он кажется – по крайней мере нам – чем-то законченным и достаточным. Он состоит из того, что мы в нем видим, и ни из чего более… Но если затем мы, покидая этот зал, обнаружим, что за его дверями мир кончается, что дальше за этим залом нет ничего, даже пустого пространства, наш потрясенный разум испытает шок… Вероятно, в нашем восприятии рядом с явным присутствием видимого нами интерьера скрыто присутствовал общий фон, исчезновение которого мы не можем не заметить. Иными словами, этот зал даже в непосредственном восприятии не был чем-то законченным, а был лишь первым планом, выступающим на общем фоне, который мы имели в виду, который в виде скрытого дополнения уже существовал для нас,

обрамляя то, что мы на самом деле видели. Этот общий окружающий фон сейчас не присутствует, а соприсутствует. И в самом деле, всякий раз, когда мы видим нечто, это нечто появляется на скрытом, темном, огромном фоне смутных очертаний, и это есть просто мир, фрагментом, осколком которого он является…

То же происходит с реальностью внутри нас, с нашей психикой. В каждый момент мы видим лишь ничтожную часть нашего внутреннего бытия: возникающие у нас в этот миг мысли, испытываемые нами страдания, бледный образ, рисуемый нашим воображением, чувство, во власти которого мы теперь находимся, – лишь эту жалкую горстку вещей встречает наш взгляд, обращенный внутрь; вместо себя мы видим лишь плечо, заслоняющее наше полное настоящее Я, которое скрыто от глаз, подобно лежащей внизу долине или горе, заслоненной другими горами…

Таким предстает перед нами мир: он не самодостаточен, не служит основанием для собственного бытия, а кричит о том, что ему не достает, провозглашает свое не-бытие, вынуждает нас философствовать; ведь философствовать – значит искать целостность мира, превращать его в Универсум, придавая ему завершенность и создавая из части целое, в котором он мог бы спокойно разместиться.

Маркузе Г. Одномерный человек. М., 1994. С. 12 - 15.

Мы молча принимаем необходимость мирного производства средств разрушения, доведенного до совершенства расточительного потребления, воспитания и образования, готовящего к защите того, что деформирует как самих защитников, так и то, что они защищают. Если мы попытаемся связать причины этой опасности с тем способом, которым общество организовано и организует своих членов, то поймем, что развитое индустриальное общество растет и совершенствуется лишь постольку, поскольку оно поддерживает эту опасность. < ... > При таких обстоятельствах наши средства массовой информации не испытывают особых трудностей в том, чтобы выдавать частные интересы за интересы всех разумных людей. Таким образом, политические потребности общества превращаются в индивидуальные потребности и устремления, а удовлетворение последних, в свою очередь, служит развитию бизнеса и общественному благополучию. Целое (общество как таковое) представляется воплощением самого Разума. Teм не менее именно как целое это общество иррационально. Его производительность разрушительна для свободного развития человеческих потребностей и способностей, его мирное существование держится на постоянной угрозе войны, а его рост зависит от подавления реальных возможностей умиротворения борьбы за существование - индивидуальной, национальной и международной. эко репрессия, которая существенно отличается от имевшей место на предшествующих, более низких ступенях развития общества, сегодня действует не с позиции природной и технической незрелости, но скорее с позиции силы. Никогда прежде общество не располагало таким богатством интеллектуальных и материальных ресурсов и, соответственно, не знало господства общества над индивидом в таком объеме. Отличие современного общества в том, что оно усмиряет центробежные силы скорее с помощью техники, чем Террора, опираясь одновременно на сокрушительную эффективность и повышающийся жизненный уровень. < ... > .

Мы сталкиваемся с одним из самых угнетающих аспектов развитой индустриальной цивилизации: рациональным характером его иррациональности. Его продуктивность, его способность совершенствовать и все шире распространять удобства, превращать в потребность неумеренное потребление, конструктивно использовать дух разрушения, то, в какой степени цивилизация трансформирует объективный мир в продолжение человеческого сознания и тела, - все это ставит под сомнение само понятие отчуждения. Люди узнают себя в окружающих их предметах потребления, прирастают душой к автомобилю,

стереосистеме, бытовой технике, обстановке квартиры. Сам механизм, привязывающий индивида к обществу, изменился, и общественный контроль теперь коренится в новых потребностях, производимых обществом. Преобладающие формы общественного контроля технологичны в новом смысле. Разумеется, в рамках современного периода истории техническая структура и эффективность продуктивного и деструктивного аппарата играли важнейшую роль в подчинении народных масс установившемуся разделению труда. Кроме того, такая интеграция всегда сопровождалась более явными формами принуждения: недостаточность средств существования, карманные правосудие, полиция и вооруженные силы - все это имеет место и сейчас. Но в современный период технологические формы контроля предстают как воплощения самого Разума, направленные на благо всех социальных групп и удовлетворение всеобщих интересов, так что всякое противостояние кажется иррациональным, а всякое противодействие немыслимым. < ... > Интеллектуальный и эмоциональный отказ «следовать вместе со всеми» предстает как свидетельство невроза и бессилия. < ... > В современную эпоху технологическая реальность вторгается в личное пространство и сводит его на нет. Массовое производство и распределение претендуют на всего индивида, а индустриальная психология уже давно вышла за пределы завода. < ... > В результате мы наблюдаем не приспособление, но мимесис: непосредственную идентификацию индивида со своим сообществом и через это последнее с обществом как целым. < ... > Под влиянием прогресса Разум превращается в покорность фактам жизни. Эффективность системы притупляет способность индивида распознавать заряженность фактов репрессивной силой целого. И если индивиды обнаруживают, что их жизнь формируется окружающими их вещами, то они принимают закон < ... > своего общества.

Понятие отчуждения делается сомнительным, когда индивиды отождествляют себя со способом бытия, им навязываемым, и в нём находят пути своего развития и удовлетворения. И это отождествление - не иллюзия, а действительность, которая, однако ведёт к новым ступеням отчуждения. Последнее становится всецело объективным, и отчужденный субъект поглощается формой отчужденного бытия.

ЗАДАНИЕ №2

Леви-Стросс К. Печальные тропики. М.1984. С.

Структурная антропология. М.1983 С.35-36, 51

Из книги «СТРУКТУРНАЯ АНТРОПОЛОГИЯ»

Возникновение фонологии внесло переворот ... Фонология по отношению к социальным наукам играет ту же обновляющую роль, какую сыграла, например, ядерная физика ко всем прочим наукам. В чем же состоит этот переворот, если попытаться выяснить его наиболее общие следствия? На этот вопрос ответ нам дает один из крупнейших представителей фонологии - Н.Трубецкой. В программной статье он сводит в конечном счете фонологический метод К четырем основным положениям: прежде всего фонология переходит от изучения сознательных лингвистических явлений к исследованию их бессознательного базиса; она отказывается рассматривать члены отношения как независимые сущности, беря, напротив того, за основу своего анализа отношения между ними; она вводит понятие системы ... наконец, она стремится к открытию общих законов ... Таким образом, социальной науке впервые удается выявить необходимые отношения ...

Тогда здесь открываются новые перспективы ... При исследовании проблем родства (и, несомненно, также и при исследовании других проблем) социолог оказывается в ситуации, формально напоминающей ситуацию, в которой находится лингвист-фонолог; как и

фонемы, термины родства являются ценностными элементами; как и первые, они обретают эту ценность лишь потому, что они сочетаются в системы, «системы родства», как и «фонологические системы», они были выработаны человеческим духом на уровне бессознательного мышления. Наконец, совпадения в удаленных районах земного шара и в совершенно различных общественных формах родства, брачных правил, предписанных норм поведения между определенными типами родственников и т.п. заставляют думать, что как в одном, так и в другом случае необходимые явления есть не что иное, как результат взаимодействия общих, но скрытых законов. Эту проблему можно сформулировать следующим образом: в другом плане существующей действительности явления родства представляют собой явления тoго же типа, что и языковые явления .

Несомненно, что биологическая семья существует и имеет продолжение в человеческом обществе. Однако социальный характер родству придает не то, что оно должно охранять от природы, а то основное, благодаря чему родство отделяется от природы. Система родства состоит не из объективных родственных или кровнородственных связей между индивидами; она существует только в сознании людей, это произвольная система представлений, а не спонтанное развитие фактического положения дел.

Из книги «ДИКАРСКОЕ МЫШЛЕНИЕ»

Не будучи вовсе, как это часто считали, осуществлением «фантазирующей функции», отворачивающейся от реальности, мифы и ритуалы ценны главным образом тем, что они сохранили до нашего времени в остаточной форме способы наблюдения и размышления, которые были (и, несомненно, остаются) точно приспособленными к открытиям определенного типа, а именно тем, которые можно было сделать в природе на основе мыслительной организации и использования чувственного мира в чувственных терминах. Эта наука конкретно вынуждена была ограничиваться результатами, отличающимися от результатов, достигнутых позже точными и естественными· науками, но все же она была научной, а ее результаты были вполне реальными, Достигнутые за десять тысяч лет до появления нашей науки, они все еще служат субстратом нашей цивилизации (4.25).

Итак, оказывается преодоленной ложная антиномия между логическим и дологическим интеллектом. Дикарское мышление логично - в том же смысле и таким же образом, как и наше, но тогда, когда это последнее занимается познанием мира, у которого оно признает одновременно физические и семантические свойства (4.355).

Levi-Strauss C. Mithologiques.Paris, 1964-171. a)P. 18, b) 563, 614-615, 570

Из монографии «МИФОЛОГИЧНЫЕ . Т. 1. a),b) СЫРОЕ И ПРИГОТОВЛЕННОЕ»

в «Элементарных структурах родства» мы за видимостью произвольности и несвязности брачных правил обнаружили небольшое количество простых принципов, благодаря которым очень сложная совокупность привычек и обычаев (на первый взгляд нелепых или считаемых таковыми) превратилась в осмысленную систему. Но там ничто не гарантировало внутреннего происхождения накладываемых ограничений ...

Опыт, который в настоящей работе мы проделываем на материале мифов, является более доказательным. В противоположность исследованным в прошлом феноменам, мифология не имеет явной практической функции и прямой связи с отличной от нее реальностью (более объективной, чем она сама), порядок которой передавался бы духу; кажется,

что дух здесь может совершенно свободно отдаться своей творческой спонтанности. Следовательно, если и в данном случае удастся доказать, что эта видимость произвольности, это считавшееся свободным парение, этот разгул изобретательности имеют в своей основе законы, действующие на более глубоком уровне, с необходимостью последует вывод, что оставленный наедине с самим собой и избегший необходимости работать с объектами, дух в некотором смысле сводится к имитации самого себя как объекта и что, поскольку законы этих операций не являются принципиально отличными от тех, которые дают о себе знать в другой функции; дух проявляет тем самым свою природу вещи среди вещей.

Не заходя в своих рассуждениях так далеко, нам достаточно будет убедиться, что если человеческий дух законосообразен даже в своих мифах, то он тем более должен быть таковым повсюду (а)18.

... Философии слишком долго удавалось удерживать гуманитарные науки в замкнутом кругу, не позволяя сознанию увидеть иного предмета исследования, кроме самого сознания. Отсюда практическое бессилие гуманитарных наук, с одной стороны, и их иллюзионистский характер - с другой, ибо сознанию свойственно самообманываться. Структурализм же вслед за Руссо, Марксом, Дюркгеймом, Соссюром и Фрейдом стремится открыть для сознания другой предмет и тем самым поставить его по отношению к человеческим феноменам в положение физических и естественных наук, доказавших, что только так может осуществляться познание (б).563.

... Структурализм предлагает гуманитарным наукам эпистемологическую модель, несравнимую по своей мощи с теми, которыми они располагали раньше. Он открывает позади вещей единство и связность, которые не могли обнаружиться при просто м описании фактов. Изменяя уровень наблюдения и усматривая за эмпирическими фактами объединяющие их отношения, он констатирует и доказывает, что эти отношения проще и понятнее, чем вещи, между которыми они располагаются ... Структурализм возвращает человека в природу и позволяет отвлечься от субъекта - этого несносного баловня, который слишком долго занимал философскую сцену и мешал серьезной работе, требуя к себе исключительного внимания ... б).614-615).

Читая критику в адрес структурализма со стороны некоторых философов, обвиняющих его в ликвидации человеческой личности и ее священных ценностей, я был ошеломлен. Ведь это все равно, что выступать против кинетической теории газов под тем предлогом, что объясняя, почему горячий воздух расширяется и подымается, она ставит под угрозу семейную жизнь и мораль домашнего очага ... б).570).

Из статьи «ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ»

... Мне не очень нравится эпоха, в которую мы живем. Нынешняя тенденция заключается, на мой взгляд, с одной стороны, в абсолютном господстве человека над природой, а с другой - в господстве некоторых форм человечества над другими. Мне же, по моему характеру и наклонностям, гораздо более импонируют более скромные и, может быть, более робкие эпохи, когда поддерживалось определенное равновесие между человеком и природой, между различными и многообразными формами жизни, будь то животная или растительная жизнь, между различными типами культуры, верований, обычаев и учреждений. Но я борюсь не за то, чтобы увековечить это разнообразие, а чтобы сохранить о нем па-

мять (6.31).

Джеймс У. Прагматизм М., 1996. С. 227-228

Прагматизм представляет собой отлично знакомое философское направление - именно эмпирическое направление, но он представляет его, как мне кажется, в более радикальной форме и притом в форме, менее доступной возражению, чем те, в которых выступал до сих пор эмпиризм. Прагматист решительно, раз навсегда, отворачивается от целой кучи застарелых привычек, дорогих профессиональным философам. Он отворачивается от абстракций и недоступных вещей, от словесных решений, от скверных априорных аргументов, от твердых, неизменных принципов, от замкнутых систем, от мнимых абсолютов и начал. Он обращается к конкретному, к доступному, к фактам, к действию, к власти. Этo означает сознательный отказ от рационалистического подхода и признание господства эмпирического подхода. Это означает открытый воздух, все многообразие природы, противопоставленныe догматизму, искусственности, притязаниям на законченную истину .

Прагматизм в то же время не выступает в пользу каких-нибудь определенных специальных выводов. Он только метод. Но полное торжество этого метода повлечет за собой колоссальную перемену в том, что я на первой лекции назвал «темпераментом философии". Наука и метафизика сблизятся между собой и сумеют на деле работать дружно, рука об руку. Метафизика обычно прибегала к довольно первобытному методу исследования. Вы знаете, что люди всегда имели склонность к незаконной магии, и вы знаете также, какую роль в магии играли всегда слова. Дух, гений, демон, вообще всякая сила находятся в вашей власти, если вы только знаете ее имя или связывающую ее формулу заклинания. Соломон знал имена всех духов и благодаря этому держал их у себя в полном подчинении. Иначе говоря, мир всегда представлялся первобытному уму в виде своеобразной загадки, ключ к которой нужно искать вне котором всеозаряющем, приносящем власть имени или слове. Этo слово дает принцип мира, и владеть им, значит, в не котором роде, владеть самим миром. «Бог», «Материя», «Разум», «Абсолютное», «Энергия» - это подобные, решающие загадку мира имена. Раз вы их имеете, вы можете бытъ спокойны. Вы находитесь тогда у конца своего метафизического исследования.

Но если вы оперируете прагматическим методом, вы никогда не увидите в подобном слове завершения своего исследования. Из каждого слова вы должны извлечь его практическую наличную стоимость (practical cash value), должны заставить его работать в потоке вашего опыта. Оно выступает не столько как решение, сколько как программа для дальнейшей работы, в частности как указание на те методы, с помощью которых может бытъ изменена данная нам действительность. Таким образом, теории представляют собой не ответы на загадки, ответы, на которых мы мо:жем успокоиться, теории становятся орудиями. Таким образом, прагматический метод отнюдь не означает каких-нибудь определенных результатов, он представляет собой только известное отношение к вещам (attitude, orieпtatioп). И именно такую точку зрения, которая побуждает нас отвращать свой взор от разных первых вещей - пpинципoв, «категорий», мнимых нeoбxoдимостей и заставляет нас смотреть по направлению к последним вещам, результатам, плодам, фактам.

Бубер М. Я и Ты// Бубер М. Два образа веры. М., 1995. С. 15-92.

Мир двойствен для человека в силу двойственности его соотнесения с ним. Соотнесенность человека двойственна в силу двойственности основных слов, которые он может сказать. Основные слова суть не отдельные слова, но пары слов. Одно основное слово - это сочетание Я-Ты. Другое основное слово - это сочетание Я-Оно; причем, не меняя основного слова, на место Оно может встать одно из· слов Он и Она. Таким образом, двой-

ственно и Я человека. Ибо Я основного слова Я -Ты отлично от Я основного слова Я -Оно. Основные слова не выражают нечто такое, что могло бы быть вне их, но, будучи сказанными, они полагают существование. Основные слова исходят от существа человека. Когда говорится Ты, говорится и Я сочетания Я -Ты. Когда говорится Оно, говорится и Я сочетания Я -Оно. Основное слово Я-ТЫ может быть сказано только всем существом. Основное слово Я-Оно никогда не может быть сказано всем существом.

Нет Я самого по себе, есть только Я основного слова Я -ТЫ и Я основного слова Я - Оно. Когда человек говорит Я, он подразумевает одно из них. Я, которое он подразумевает, присутствует, когда он говорит Я. И когда он говорит Ты или Оно, npисутствует Я одного из основных слов. Быть Я и говорить Я суть одно. Сказать Я и сказать одно из основных слов суть одно. Тот, кто говорит основное слово, входит в него и находится в нем. Жизнь человеческого существа не сводится лишь к такой деятельности, которая имеет Нечто своим объектом. Я нечто воспринимаю. 5r нечто ощущаю. Я нечто представляю. Я нечто желаю. Я нечто чувствую. Я нечто мыслю. Жизнь человеческого существа не состоит из одного только этого и подобного этому. Все это и подобное этому составляет царство Оно. Царство Ты имеет другое основание.

Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто как объектом. Ибо там, где есть Нечто, есть и другое Нечто; каждое Оно граничит с другими Оно; Оно существует лишь в силу того, что граничит с другими. Но когда говорится Ты, нет никакого Нечто. Ты безгранично. Тот, кто говорит Ты, не обладает никаким Нечто, он не обладает ничем. Но он состоит в отношении.

Говорят, что человек, приобретая опыт, узнает мир. Что это означает?

Человек движется по поверхности вещей и испытывает их. ОН извлекает из них знание об их наличном состоянии, некий oпыт: Он узнает, каковы они. Но не один только опыт позволяет человеку узнать мир. Ибо, приобретая опыт, человек узнает лишь мир, состоящий из Оно. Приобретая опыт, я узнаю Нечто. < ... > И ничего не изменится, если к <явному> опыту присовокyпить <тайный> в той самонадеянной мудрости, которая знает в вещах их сокрытое, сохраняемое для посвященных, и мастерски орудует ключом.

Приобретающий опыт не сопричастен миру. Ведь опыт <в нем>, а не между ним и миром. Мир не сопричастен опыту. Он дает узнавать себя, но его это не затрагивает, ибо мир ничем не содействует приобретению опыта и с ним ничего не происходит. Мир "а" опыт принадлежит основному слову Я-Оно. Основное слово Я-Ты создает мир отношения. Есть три сферы, в которых строится мир отношения. Первая: жизнь с природой. Здесь отношение колеблется во мраке, не достигая уровня речи. Творения движутся перед нами, но не могут подойти, и наше Ты, обращенное к ним, застывает на пороге речи. Вторая: жизнь с людьми. Здесь отношение открыто и оформлено в речи. Мы можем давать и принимать Ты. Третья: жизнь с духовными сущностями. Здесь отношение окутано облаком, но открывает себя, не обладает речью, однако порождает ее. Мы не слышим Ты и все же чувствуем, что нас окликнули, мы отвечаем создавая, думая, действуя; всем своим существом мы говорим основное слово, не умея молвить Ты устами. Как же дерзнули мы включить

вмир основного слова то, что лежит за пределами речи?

Вкаждой сфере, сквозь все становящееся, что ныне и здесь предстает перед нами, наш взгляд ловит край Вечного Ты, в каждом наш слух ловит его веяние, в каждом Ты мы обращаемся к Вечному Ты, в каждой сфере соответствующим образом. Я смотрю на дерево.

Я могу воспринять его как зрительный образ. Я могу ощутить его как движение: струение соков по сосудам, вбирающие влагу; дыхание листьев; нескончаемое со-общение с землей и воздухом - и сокровенное его произрастание. Я могу отнести его к определенному виду деревьев и рассматривать как экземпляр этого вида. Я могу так переусердствовать в мысленном отвлечении от его неповторимости и от безупречности его формы, что увижу в нем лишь выражение закономерностей - законов, в силу которых постоянное противодействие сил неизменно уравновешивается, или же законов, в силу которых связь элементов, входящих в его состав, то возникает, то вновь распадается.

Я могу сделать его бессмертным, лишив жизни, если представлю его в виде числа и стану рассматривать его как чистое численное соотношение. При этом дерево остается для меня объектом, ему определено место в пространстве и отпущен срок жизни, оно принадлежит к данному виду деревьев и обладает характерными признаками. Однако по воле и милости может произойти так, что, когда я гляжу на дерево, меня захватывает отношение с ним, и отныне это дерево больше уже не Оно. < ... > Вся совокупность того, что принадлежит дереву, как таковому, - его форма и функционирование, его окраска и химический состав - все присутствует здесь в единстве целого. Дерево - это не впечатление, не игра представлений, не то, что определяет мое состояние, но оно пред-стоит мне телесно и имеет отношение ко мне, так же как и я к нему < ... >.

Так что же, дерево обладает сознанием, подобным нашему? Опыт ничего не говорит мне об этом. Если я пред-стою человеку как своему Ты и говорю ему основное слово Я- Ты, он не вещь среди вещей и не состоит из вещей. Этот человек не Он или Она, он не ограничен другими Он и Она: он не есть некая точка в пространственновременной сети мира, он не есть нечто наличное, познаваемое на опыте и поддающееся описанию, слабо связанный пучок поименованных свойств. Но он есть Ты, не имеющий соседства и связующих звеньев, и он заполняет все поднебессное пространство. Это не означает, что, кроме него, ничего другого не существует: но все остальное живет в его свете. < ... >

Я не приобретаю никакого объективного опыта о человеке, которому говорю Ты. Но я со-стою в отношении с ним, в священном основном слове. Лишь выходя из него, я опять приобретаю опыт. Опыт есть отдаление Ты. Отношение может существовать, даже если человек, которому я говорю Ты, вовлечен в свой опыт и не слышит меня. Ибо Ты больше, нежели опыт Оно. Ты открывает больше, ему дается больше, чем может изведать Оно. Ничего неподлинного не проникнет сюда: здесь колыбель Действительной Жизни.

< ... > Отношение, в котором я состою с ним, есть действительное отношение: он воздействует на меня, как и я на него. Какой же опыт человек получает от Ты? Никакого. Ибо Ты не раскрывается в опыте. Что же тогда человек узнает о Ты? Только все. Ибо он больше не узнает о нем ничего по отдельности. Основное слово Я-Ты может быть сказано только всем существом. Сосредоточение и сплавление в целостное существо не .ждет осуществиться ни через меня, ни без меня: я становлюсь Я, соотнося себя с Ты; становясь Я, я говорю Ты. Всякая действительная жизнь есть встреча. < ... >

Отношение есть взаимность. Мое Ты воздействует на меня, как и я воздействую на него. Наши ученики учат нас, наши создания создают нас. как нас воспитывают дети, как нас воспитывают животные! Мы живем в потоке всеохватывающей взаимности.

ЗАДАНИЕ №3

Юнг К. О психологии бессознательного//Психология бессознательного. М.,1994.

С.140-147, 159-161

Обесценивание и вытеснение такой сильной функции, как религиозная, имело естественно, значительные последствия для психологии отдельного человека. Дело в том, что обратный приток этого либидо чрезвычайно усиливает бессознательное и оно начинает оказывать на сознание мощное влияние своими архаическими коллективными содержа-

ных сил коллективной психики. Результатом было невиданное прежде массовое убийство. Это именно то, к чему стремилось бессознательное. Перед этим - его позиция была

если уж эта функция находится в бессознательном, то ее исходящее из бессознательного действие становится

опустошающим и неудержимым, подобным неизлечимой , болезни, очаг которой не мо-

Коллективное бессознательное как оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, а priori есть образ мира, который сформировался уже в незапамятные времена. В этом образе с течением времени выкристалливались определенные черты, так

следовательность образов, все вновь и вновь переживаемых душой. Поскольку

эти образы являются относительно верными отражениями психических событий, их архетипы т.е. их основные черты, выделенные в процессе накопления однородного опыта, соответствуют также определенным всеобщим физическим основным чертам. Поэтому возможно перенесениe архетипических образов непосредственно как понятий созерцания на физические события: например, эфир, древнейшая материя дыхания и души, которая, так сказать, представлена в воззрениях всех народов мира; затем энергия, магическая сила - представление, которое также имеет всеобщее распространение.

B силу своего родства с физическими явлениями архетипы выступают в спроецированном виде; причем проекции, и, проецируя его, еще больше оказывается в его власти….

Познание архетипов является значительным шагом вперед.

Магическое или демоническое действие, оказываемое· ближним, исчезает благодаря тому, что тревожное чувство сводится к некоторой определенной величине коллективного бессознательного. Но зато теперь перед нами встает новая задача, а именно - вопрос, каким образом «Я» должно размежеваться с этим психологическим «не-Я». Можно ли довольствоваться. констатацией действенного существования архетипов, а в остальном предоставить дело самому себе?