Методы социально-психологических исследований / литература / якимова_социальное конструирование реальности
.pdfучаствуем" (24, с. 130). Объектами психологического анализа в терминах конструкционизма
могут выступать:
а) социальная и рефлексивная научная критика (сопоставление психологических концепций с точки зрения заложенных в них возможностей для расширения репертуара культурных форм жизни; включение в процесс научной рефлексии и саморефлексии моральных, ценностных и идеологических параметров ; оценка научных теорий как способов экспликации современной культуры);
б) формы социального конструирования мира и собственного Я (описание и объяснение реальности посредством языка социальных отношений); в) процессы социального конструирования повседневной практики (способы сообщения интеллигибельности сфере отношений и поступков, условия стабильности и изменчивости соперничающих мировоззрений).
Все эти формы анализа активно разрабатываются в современной психологической литературе. Так, социальная и рефлексивная критика представлена работами в области феминистской психологии; формами социального конструирования мира занимаются представители школы С.Московичи и отчасти когнитивисты; социоконструктивные процессы находятся в центре внимания этогенической и дискурсивной психологических теорий. Причем все типы психологического дискурса - когнитивистские, бихевиористские, феноменологические, психоаналитические - являются, с точки зрения конструкционизма, "равноправными", а точнее - равно возможными. Все они, включая традиционный лабораторный эксперимент, существенны как альтернативные формы конструирования научных объяснений, т.е. как способы сообщения интеллигибельности сфере человеческих отношений. Поэтому конструкционизм призывает к "разрядке напряженности" в отношениях между соперничающими теоретическими школами в социальной психологии. "Поскольку функции языка скорее прагматичны, чем связаны с передачей истины, то мы вправе воздать должное традиционным метатеориям, теориям иметодам за их вклад в развитие ресурсов культуры" (24,
с. 141).
Яркой иллюстрацией социально-прагматического назначения языка может служить процесс достиженияобъективности в научном иобыденном дискурсе, продолжает Джерджей. В рамках культуры модерна объективность (как характеристика высказываний) имеет чрезвычайно высокий статус; она выступает пробным камнем как научной, так и повседневной социальной практики и несет на себе печать сакральности. Согласно традиционному представлению в рамках "двойной метафизики", объективность суждения есть результат адекватного воспроизведения фактов в сознании индивида, наблюдающего "мир как он есть" (т.е. освобожденного от любых личностных атрибутов - желаний, симпатий, интенций, предубеждений). Объективность выступает, таким образом, следствием индивидуальных ментальных усилий и своеобразного психологического тренинга по "десубъективизации" восприятия и представления.
С конструкционистской точки зрения, феномен объективности следует интерпретировать как риторическое достижение социального сообщества, построенное в соответствии с культурными канонами научного дискурса. Язык научного общения является не только носителем, но и генератором объективности. Анализ принятых образцов научных суждений позволяет выявить массу риторических приемов, приводящих высказывания ученых в соответствие с культурно - выработанным идеалом объективности. Так, в научном обиходе приняты безличные и пассивные грамматические формы (известно, установлено, наблюдается явление, проявляется тенденция и т.п.); широкое хождение имеют указательные местоимения, акцентирующие "неучастие" исследователя (тот аппарат, этот опросник, наличные данные); в
практике научныхописанийотсутствуют любые атрибутыобъектов, которыемогут в принципе
спровоцировать аффективную реакцию аналитика (10% привлекательных женщин). Таким образом, делает вывод Джерджен, нет никаких оснований связывать объективность суждений с определенным психологическим состоянием индивидуального Я. "Достижение объективности текстуально по своей природе, оно проистекает из исторически и культурно обусловленной практики письма и речи" (24, с. 180). Эта практика, однако, вряд ли имеет то исключительноеправонаинтеллектуальноедоминирование,которымонапользуетсясо времен Просвещения. Гимн объективности одновременно означает подавление альтернативных форм культурного дискурса (например, прорицания), или неоправданное ограничение ресурсов культуры.
Социально-риторическое происхождение "мифа об объективности" еще раз подтверждает справедливость постмодернистских стремлений продемонстрировать историческую ветхость "частного Я как критической единицы социальной жизни", замечает автор. Фокусом социального и психологического анализа постмодерна должны стать "констектуальная воплощенность, реляционность и диалог". Под этим углом зрения традиционное психологическое понятие Я может быть рассмотрено как процесс и результат самоповествования в рамках социальных взаимоотношений. Под самоповествованием (или Я- нарративом) Джерджен подразумевает "индивидуальное объяснение отношений в контексте значимых для индивида событий, развертывающихся во времени" (24, с.187). В отличие от традиционной точки зрения, согласно которой Я-концепция - это устойчивая индивидуальная когнитивная структура, конструкционистская психология интерпретирует Я как "сферу публичного дискурса" и субъект социального обмена в рамках культуры. Я - концепция - это "повествование,обретающее интеллигибельность в контексте текущихотношений" (24, с. 185). В европейской культуре представление своего Я (как публичное, так и саморефлексивное) непременно приобретает форму истории или рассказа о событиях жизни и своих отношениях с другими. Индивид проживает свое Я "в режиме повествования", где рассказ оказывается не только сообщением о событиях и их описанием, но и объяснением происходящего в соответствии с культурными канонами. Повествование воплощает себя в социальных отношениях и действиях, делает события "социально видимыми" и придает им интеллигибельный характер, позволяя прогнозировать будущее. "В значительной мере мы живем посредством рассказов, -подчеркивает Джерджен, - и повествуя о своем Я, и реализуя его" (24,с.186).
Таким образом, социальный конструкционизм предлагает заменить "приватную Я-концепцию социальным процессом", который генерирует взаимную интеллигибельность в рамках культурного сообщества. Образ Я- это не частная собственность, а нечто, принадлежащее отношениям как продукт социального обмена. Повествуя о себе, индивид не сверяется с универсальным когнитивным сценарием, не прибегает к врожденным когнитивным схемам и не интерпретирует мир посредством своих рассказов. Он применяет набор "лингвистических инструментов культуры", которые "составляют часть конвенциональной последовательности действий и используются в контексте социальных отношений для поддержания, усиления либо подавления различных форм деятельности" (24, с. 188).
В качестве конверсационных ресурсов социальной практики Я-нарративы всегда открыты для изменения и развития вслед за изменением и развитием соответствующих интеракций. В строгом смысле слова они не могут быть ни истинными, ни ложными, поскольку не отражают мир вещей, а конструируют мир отношений, координируя события жизни во времени и пространстве. В этой своей функции Я-нарративы могут отвечать или не отвечать требованиям социальных конвенций и, соответственно, считаться адекватными (интеллигибельными) либо бессмысленными.
Социальные конвенции, в свою очередь, обладают внутренней структурой и предполагают
разнообразие форм повествовательной деятельности. В современной западной культуре структура Я-нарративов задается следующей совокупностью шагов:
а) устанавливается значимая конечная цель описываемых событий; б) производится отбор релевантных происшествий; в) осуществляется их временная и пространственная организация; г) обеспечивается относительная стабильность личностной идентичности участников событий; д) проводится экспликация каузальных связей между событиями; е) устанавливаются демаркационные знаки начала и конца повествования.
Данная последовательность носит исторически случайный характер, как и доминирующая в западном сознании драматическая форма повестования, которая реализуется в комедии, романе, трагедии и сатире. По характеру описываемой последовательности событий Я- нарративы могут быть восходящими (прогрессивными), стабильными (сохраняющими status quo) или нисходящими (регрессивными); в зависимости от временной продолжительности событий, охваченных в рассказе, повествование разворачивается на макроили микроуровне. Наконец, возможно включение одних повествований в другие, что символизирует принадлежность индивидуального Я сразу нескольким реляционным контекстам.
Многообразие жизненных событий и ситуаций, в которых приходится участвовать индивиду, не соответствует традиционному пониманию личной идентичности как раз и навсегда приобретенного, устойчивого внутреннего ядра или состояния сознания. Индивиду, погруженному в пучину самых разных социальных отношений, требуется "не глубинное, вечное "подлинное" Я, а потенциал для коммуникации и самопрезентации" (24, с.206). Личность может обладать или не обладать стабильной идентичностью в том или ином реляционном поле, но нет никаких оснований рассматривать ее наличное состояние как непоколебимую внутреннюю целостность, считает Джерджен. Идентичность - это достижение не сознания, аотношений. При этом сам контекст социальных отношений представляет из себя сеть взаимных идентичностей, которые постоянно нуждаются в участии друг друга для достижения интеллигибельности Я-нарративов. Такимобразом, резюмирует своюмысль автор, "Я-повествования - это не индивидуальные импульсы, которые делаются социальными, это социальные процессы, реализованные на индивидуальной почве" (24, с.210).
Итак, понятие Я производно от функции социальных отношений; в таком случае требует пересмотра и прежнее представление об индивидуальном характере генезиса значений. Согласно традиционной (философской и психологической) точке зрения, феноменальное Я наделяет значением события и факты внешнего и внутреннего мира и сообщает это значение - посредством языка - другим. Обозначение выступает, таким образом, актом индивидуального сознания. Но такая постановка вопроса порождает целый ряд хорошо известных психологических и эпистемологических проблем. Например, нужно объяснить, каким образом внешний мир становится значимым для внутреннего мира индивида (философский аспект), как возможно наделение разными смыслами одних и тех же явлений (культурно-психологический аспект), как люди выражают индивидуальные значения в языке (психолингвистический аспект). Наиболеетрудной представляетсяклассическаяпроблемаинтерсубъективности:каким образом люди сообщают друг другусвои индивидуальные значения и добиваются ихобщности и единства смысла?
Для того, чтобы выйти из замкнутого эпистемологического круга, в котором вращаются традиционные теории значений, необходимо изменить угол зрения на проблему и поставить вопрос о "значении в контексте других", полагает Джерджен. Этот шаг будет первым на пути
создания принципиально новой, "реляционной" концепции языка и значений, где во главу угла
будет поставлен не индивид, а контекст его социальных отношений.
Истоки новой концепции следует искать в теоретических работах в области семиотики. В частности, Пирс и Соссюр трактовали общество как "совместное участие в общей знаковой системе, или языке". В таком случае, пишет Джерджен, мы можем рассматривать социальное понимание как продукт подобного участия. С этой точки зрения, не индивид предшествует отношениям как инициатор коммуникации, а конвенции отношений предоставляют ему возможность добиваться понимания.
Вместе с тем, автор не согласен с семиотической традицией в том, что касается лингвистической природы происхождения значений, и предлагает "заменить текстуальность коммунальностью". "Слова (или текст) не содержат значений внутри себя, они генерируют значения благодаря своему положению в сфере человеческих интеракций. Именно интеракция сообщает языку способность обозначения и именно она должна стоять в центре критического анализа" (24, с.263-264).
В соответствии с данной теоретической установкой Джерджен формулирует некоторые предварительные тезисы реляционной теории значений. Индивидуальное высказывание само по себе не обладает конкретным значением, а только его потенциалом. Для того, чтобы потенциал мог реализоваться, необходимо дополнительное действие (лингвистическое или любое иное) с 6 стороны другого участника коммуникации, который так или иначе реагирует на исходное высказывание. Высказывание и дополнительное действие образует первичное отношение, или диаду, которая в одно и то же время производит значение и ограничивает потенциал исходного высказывания (так как из широкого набора потенциальных толкований реакция партнера выбирает какое-либо одно). Дополнительное действие - в единстве с исходным высказыванием, в свою очередь, также нуждается в дополнении, расширяющем сферу значения, порожденного в диаде. В этом бесконечном процессе увеличения амплитуды значений происходит постоянное их рекон c титуирование в контексте все новых и новых дополнительных действий и новых участников интеракций. "Будет ли мое высказывание иметь смысл - это вне моего контроля, но и вне контроля моего партнера или самого диадического процесса, - подчеркивает Джерджен, - мы обретаем потенциал значения в диаде благодаря нашей вовлеченности в предшествующие отношения... В итоге значимая (осмысленная) коммуникация всегда зависит от длинной совокупности отношений вплоть до реляционных условий общества в целом" (24, с.268).
Совокупность отношений, обладающих значением, является, таким образом, упорядоченной и скоординированной и в этом своем качестве формирует относительно постоянную позитивную онтологию. Такая онтология поддерживает рутинную практику осмысленных интеракций и, вместе с тем, становится почвой для неверного или ложного понимания. Продуцирование значений - это путь к компромиссу и конфликту одновременно.
Таким образом, порождение значений - это трудно уловимый динамичный процесс, где понимание языка (или действий) других тождественно достижению успешной (в терминах локальных стандартов суждения) скоординированности общих усилий. Следовательно, "понимание - это не ментальный акт, берущий начало в сознании, а социальное достижение, имеющее место в публичной сфере" (24, с.273).
Конструкционистская трактовка знания как "артефакта социальных сообществ" должна быть распространена и на сам корпус психологических теорий как набора суждений о ментальных внутренних феноменах и их связях с поведенческими (внешними) проявлениями. Руководствуясь тезисом о знании как форме социального дискурса, Джерджен выдвигает ряд
аргументов, свидетельствующих, по его мнению, о том, что классический картезианский
"словарь ментальных предикатов не имеет эмпирического якоря, так как он не может быть редуцирован к поведенческим актам или выведен из них" (22, с.44). Этот словарь, которым до сих пор пользуются психологи, формируется и используется безотносительно к событиям внешнего мира (включая поведение субъектов); он функционирует в соответствии с "принципом циркулярности" (или круговорота) образующих его терминов и представляет собой замкнутую, самореферентную систему "определений в круге".
Действительно, ментальные предикаты в принципе не поддаются остенсивному определению: нельзя "указать" на феномен боли или страха подобно тому, как соотносят термин и объект в мире физическихявлений. Следовательно, ментальные предикаты могут получить определение только путем сопоставления их с другими ментальными предикатами, причем чем больше сектор совпадения их значений, тем правдоподобнее и убедительнее выглядит их "каузальная" связь. Так, "цель" обычно определяют через понятие "рационального", рациональное является "ментальной силой", т.е. силой "разума", а разум - это способность "рационального мышления" и т.д. Повышенную эмоциональность считают причиной, препятствующей логическому мышлению; мышление - это когнитивный акт, а когнитивное определяется как антипод эмоционального; в таком контексте суждение о противоположности эмоционального и рационального выглядит вполне убедительно.
Замкнутость системы дефиниций ментальных предикатов, продолжает Джерджен, делает их аналитически истинными, т.е. истинными по определению. Их достоверность обусловливается самой структурой языка, в пространстве которого они функционируют. Другим аргументом в защиту "дискурсивного" прочтения психологического знания выступает тот факт, что все суждения о поведении людей могут быть в принципе редуцированы к суждениям о ментальных состояниях. Именно этим и занимается постоянно традиционная психология: описание поведенческихактов никогданеисчерпываетсяперечислением ихпространственно-временных характеристик, оно обязательно включает выявление мотивов, целей, желаний и т.д., т.е. внутренних (ментальных) параметров действующего субъекта. Сколько бы ни описывали агрессию в терминах ее физических проявлений, суть этого феномена раскрывается только благодаря постижению его интенционального характера (т.е. намеренного нанесения ущерба). Наконец, можно предположительно утверждать, что вообще все высказывания относительно внешнего мира могут быть сведены к суждениям по поводу ментальных состояний. Общим местом современной психологии является тезис о том, что поведение - это "двойственная функция ситуации и индивида". Между тем, ситуацию обычно определяют как то, что воспринято в качестве таковой индивидом. В таком случае, "реальность" ситуации сводится к индивидуальной перцепции, а онтология - к психологии личности.
Приведенные аргументы, разумеется, не ставят своей целью утверждение философского солипсизма, подчеркивает Джерджен. Речь идет лишь о том, что традиционная познавательная схемапсихологии- "субъектобъектментальноепредставлениезнание"- являетсяфункцией лингвистических конвенций, принятых западным научным сообществом и освященных традицией западных же стандартов научного дискурса. Интеллигибельность данной системы психологических суждений является "побочным продуктом тавтологии: чем ближе то или иное высказывание к определению в круге (вплоть до абсолютной очевидности принципа циркулярности), тем более разумным или ценным оно представляется" (22, с.45).
Реляционная концепция языка, связывающая его природу и функции с содержанием социальных отношений внутри локального сообщества, является не только средством критической "инвентаризации" психологической науки ; она может послужить отправным пунктом саморефлексии этой дисциплины в ситуации постмодерна. В том или ином виде, с той или иной расстановкой акцентов реляционная интерпретация языка присутствует в
большинстве современных научных концепций социо-философского характера. Ее отзвук
можно услышать в призывах Р орти отказаться от философских поисков трансцендентной истины, обратившись к прагматическомусоциальномудиалогу; она обусловливает толкование отношений между знанием и властью у Фуко; эта концепция составляет ядро философской теории речевых актов, теорий коммуникации, дискурсивного анализа, феминистской психологии. Популяризация этой концепции среди психологов, которые сегодня все чаще задумываются о судьбах человеческой самости в обществе постмодерна, поможет им увидеть ограниченность традиционных представлений о назначении науки и прояснит исследовательские перспективы дисциплины, придав ей гуманистическую направленность, полагает Джерджен.
Многие психологи усматривают в мировоззренческой рефлексии постмодернизма угрозу индивидуальному Я и существованию самой науки о ментальных феноменах. Такой позиции придерживается, в частности, один из старейших представителей гуманистической психологии М.Смит, выступивший с резкой критикой "вируса постмодернизма, который заразил трагическим релятивизмом гуманитарные науки и теперь угрожает благополучию Психологии". Главным носителем этого вируса в среде психологов Смит считает К.Джерджена и "метапсихологию социального конструкционизма". Опасность данной концепции, по его мнению, состоит в том, что описывая реальную угрозу психологическому благополучию Я, социальныйконструкционизмвтожевремя"парализуетлюбыепопыткипротиводействияэтой угрозе" (57, с.405). По определению Джерджена, "Я" постмодерна является социально насыщенным. Насыщение Я, обусловленное небывалой степенью открытости индивида социальнойинформации,немыслимымпреждеобъемомэтойинформации,атакжемасштабами социальных контактов и разнообразием ролевых моделей, оборачивается истощением его самости, ее распадением на части или, по выражению Джерджена, "соскабливанием Я". Вответ на непрерывное дробление социальных обстоятельств, мелькающих в калейдоскопе лиц и событий, происходит парциализация Я, его "заселение" частичными, фрагментарными идентичностями. Технологии социального насыщения приводят к возникновению так называемых мультифренических состояний, когда индивид испытывает головокружение от бесконечного многообразия окружающей реальности и переживает свою самость как совокупность"популяций"собственного Я. ДроблениеЯвыступает, по Джерджену, прелюдией к сознанию постмодерна.
Идеолог социального конструкционизма однозначно связывает свой диагноз насыщенного Я с распространением постмодернистского отношения к миру и человеку. Он имеет в виду позицию радикального релятивизма, которая отрицает правомерность признанных критериев добра и зла, замечает Смит. Но, называя эту позицию дезориентирующей и головокружительной, Джерджен парадоксальным образом не видит в ней патологии.
Этот перевернутый взгляд из мир он считает ценной мировоззренческой и научной (психологической) перспективой. Полагая, вслед за Рорти, что всякое знание о внешней реальности факультативно, т.е. необязательно и случайно, Джерджен распространяет данный тезис и на "науку об индивиде", т.е. психологию. Вместо постепенного продвижения в сторону истины он предлагает психологам заняться поиском своего места в той разновидности игры, каковой является социальная жизнь постмодерна. В этих условиях сохранение самости, с точки зрения конструкционизма, сводится к умению избежать ограниченности, налагаемой поглощающей нас "единичной реальностью". Человек постмодерна должен быть открыт множеству голосов, ему не следует объявлять войну неверным, отстаивая свой собственный стиль бытия; признавая ценность чужих реальностей, он обогащает свою, "греясь под их сенью". Таким образом, заключает Смит, джердженовская радикальная версия
психологического постмодернизма "бросает вызов науке и профессии психолога" и лишает эту
профессию ее нравственных оснований и социально-критического звучания (57, с.407-408).
Полемизируя со Смитом на страницах журнала "American psychologist", Джерджен отстаивает свое понимание социальной роли психологической науки в эпоху постмодерна. С его точки зрения, постмодернистский взгляд на мир, при всем его неприятии индивидуального субъекта как средоточияевропейской философии и культуры, обладает "потенциалом, значимым как для психологии в целом, так и для наших представлений о Я" (21, с.412).
Постмодернистское видение мира демонстрирует нравственное убожество и содержательную ограниченность идеала объективного научного знания. В погоне за этим идеалом исследователи отвергали спорогалюбые сведения, но опирающиесяна каноническую научную доктрину, т.е. данные, полученные путем религиозного, гендерного и прочего специфического социокультурного опыта. Все эти частные истины объявлялись "фольклором", суеверием или ценностно-недостоверным отображением реальности. Однако по мере того, как углубляется самосознание различных культурных и социальных сообществ, евроамериканская психология стремительно теряет свой авторитет и непредрекаемое право на арбитраж. "Психология не может доказать справедливости своего способаконструированияреальности помимо ссылокна те самые методы, которые эту конструкцию воплощают" (21, с.413). Аналогичные проблемы возникают и применительно к традиционному языку этики как науки о добре и благе. Претензии на владение абсолютными моральными принципами точно тек же разделяют, дискриминируют и унижают людей, как и "истины" психологической науки.
Вместе с тем, признание проблематичности прежних идеалов истины и блага не равнозначно отказу от эмпирических научных поисков или нравственных размышлений, как думает Смит. Напротив, новое понимание природы и функций языка сообщает и новое толкование традиционным устремлениям ученых и моралистов. Постмодернистский образ мысли не тождественен защите какой-либо тоталитарной, склонной к доминированию мировоззренческой доктрины; как раз наоборот, он утверждает иной тип рефлексии и предлагает рассматривать любые "пропозиционные реальности" как локальные, временные, политические. "Мышление постмодерна нисколько не препятствует исследовательской практике и моральным размышлениям, - подчеркивает Джерджен, - скорее оно советует нам поместить и то, и другое в более широкий культурный и истори ческий контекст" (21, с.414). В этом контексте право на существование имеют и историко-психологические исследования, и поиск регулярностей в мире психологических явлений, и разработка социально-ценностных программ нравственного и политического совершенствования. Единственное, что не является правомерным с точки зрения постмодернизма - это принудительное распространение тех или иных "истин" за пределами конкретного сообщества.
Постмодернизм, продолжает Джерджен, демонстрирует ограниченность, локальность любых принятыхязыковипризываеткизучениипотенциалов,заложенныхвальтернативныхспособах описания мира и человека, - с учетом их социокультурного многообразия. Потому здесь не признается традиционное деление науки на фундаментальную (чистая теория) и прикладную. Всякое "чистое" исследование, несмотря на его попытки пользоваться универсальным языком теоретических абстракций, неизменно ограничено культурным и локальным пространством и определенной онтологией сознания, прежде всего евроамериканской, где язык выступает "зеркалом" реальности. "В отрыве от коммунальной практики теория утрачивает всякие основания для своего значения" (21, с.414). Следовательно, "чистые" теории могут широко применяться в публичной сфере, т.е. в сфере непосредственной общественной практики - в пределах социальной договоренности ее субъектов. Поэтому постмодернизм призывает к изменению наличных исследовательских приоритетов. Важнейшей частью работы психолога становится погружение в "мирскую суету" и текущие заботы повседневности. Этот процесс
облегчается благодаря реляционной интерпретации языка, которая делает возможным
деятельное участие профессиональных психологов в подготовке социально-политических и культурных программ общественного переустройства. Психологи, говорящие на языке постмодерна, не должны опасаться морально-ценностных суждений; как раз напротив, им следует "присоединить свойголосккультурномудиалогуотносительно "должного""(21, с.415). Кроме того, предоставляя социальным сообществам способы теоретического осмысления человеческой самости, способностей и параметров Я, механизмов его трансформации и развития, психология постмодерна превращается в мощный ресурс культурных интеллигибельностей. Наконец, ситуация постмодерна побуждает психологию расширять диапазон доступных ей "языков", т.е. способов общения с миром и манипулирования информацией. Овладевая новейшими средствами массовой коммуникации, психологи вступают в сферу прагматических связей с реальностью как равноправные партнеры деловых людей, политиков, социальных работников и педагогов.
Резюмируя перспективы постмодернистской переориентации психологической науки в рамках социального конструкционизма, Джерджен подчеркивает, что эта дисциплина обретает подвижность, открытость и способность к новациям. Обращенная к человеку, социальная психология XXI в. будет содействовать обогащению, а не исчезновению его Я.
Р. ХАРРЕ И ДИСКУРСИВНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Реляционная концепция языка К.Джерджена и его толкование социальной психологии как интерпретирующей научной дисциплины, которая занимается экспликацией значений психосоциальных феноменов "здесь и теперь", в своих существенных аспектах близки новейшим исследования а жанре дискурсивной психологии. Дискурсивная психология, или психология дискурсивного анализа возникла на рубеже 80-90-х годов в Великобритании (университет г. Лафсборо и Оксфордский университет); сегодня она имеет своих сторонников как в Европе (Италия, Испания. Нидерланды), так и в ряде университетов США и Канады. Ведущими теоретиками этогонаправленияявляютсябританцыР.Харре,Дж.Поттер,Д.Эдвардс, американец Ян Паркер, профессор из Утрехта Дж.Шоттер.
Собственно психологическая версия дискурсивного анализасоциальныхявленийобозначилась как специфическая исследовательская область в рамках более широкого мультидисциплинарного течения, которое объединяет попытки осмысления социальных функций обыденной речи и конверсации силами лингвистики, философии и социологии. В программу подобных исследований входят структурный анализ последовательностей речевых актов, микросоциальный (этнометодологический) анализ языковый конвенций и шаблонов в пределахлокальныхдискурсивныхпрактик, изучениеролидискурсоввформированииметодов науки, социология знания как дискурсивной деятельности в контексте культуры, философский анализ процессов дискурсивного конституирования культурных образований в традициях Фуко. На этом интеллектуальном фоне специфика дискурсивной психологии может быть описана как изучение дискурсивного процесса, который понимается предельно широко. Речь идет не просто о цепочке "рассуждении", выраженных посредством языка, но о структурированой последовательности интенциональных актов, приводящих в движение ту иди иную знаковую систему (включая обычную речь), которая представляет собой результат совместной (социальной) деятельности (10, с.4- 5). Положение о социальном происхождении явлений, которые традиционная психология относит к области интрапсихического, является принципиальным для дискурсивной психологии и ставит ее в один ряд с исследованиями социоконструкционистского характера. Не случайно теоретики дискурсивной психологии рассматривают конструкционизм Дерджена как ближайшую метатеоретическую предпосылку
своей исследовательской работы, ключевым элементом которой выступает тезис о социальных
отношениях как смыслосозидающих факторах образа повседневности.
Очевидно, что социиоконструкционистская ориентация дискурсивного анализа как психологической "теории и метода изучения социальной практики и действий, ее составляющих", ставит это направление в оппозицию доминирующей когнитивистской парадигме в общей и социальной психологии (49, с.383). По мнению Р.Харре, становление дискурсивной психологии сопровождалось сдвигом на уровне метатеории: позитивистская индивидуалистическая схема "науки о ментальных репрезентациях" уступила место анализу социального генезиса психологических феноменов, освобожденных от традиционного груза "двойной метафизики" (35.с.6). Р.Харре был одним из тех, кто вместе К.Джердженом стоял у истоков "альтернативной" психологии. Еще в 70-е годы он разработал концепцию социальной психологии как науки о социальных значениях, которые вырабатываются в процессе интеракции согласно правилам "локальной этнографии" (32). Спустя полтора десятилетия базовые установки этой концепции, названной "этогеническим подходом", получили новое звучание в рамках дискурсивной психологии. Поэтому этогеническую психологию Харре с полным основанием можно считать не только одной из ранних версий социального конструкционизма, но и прообразом современной психологии дискурсивного анализа.
Авторитет Р.Харре как теоретика социальной психологии сегодня весьма высок; об этом свидетельствуют как регулярные публикации его статей в ведущихпсихологическихжурналах, так и индекс цитирования его монографий, особенно в работах социоконструкционистского направления. Между тем, социальная психология не исчерпывает сферы научных интересов профессора философии из Оксфорда. До выхода в свет его первой книги, посвященной проблемам социальной психологии (в соавторстве с П.Секордом). Харре был известен преимущественно как специалист в области философии науки. Однако, начиная со второй половины 70-х годов он публикует серию исследований, посвященных разработке антипозитивистских моделей социальной психологии и психологии личности. В этих работах анализ философских оснований научного знания конкретизируется как проблема онтологии, эпистемологии и метатеории социальной психологии. Научная и философская эрудиция, присущая Харре, позволяет ему разнообразить мета-анализ психологической теории неожиданными примерами и аналогиями из области естествознания, хотя, как приверженец социального конструкционизма, он вовсе не считает естественнонаучные модели знания адекватным средством для постижения сферы психосоциального. Философские и психологические идеи Харре, пишеткритик Т.Рен, нередко воспринимаютсякак "психо-ересь", поскольку они не соответствуют "канонам истеблишмента" - ни философского, ни психологического. Этогенический подход акцентирует социопсихологические функции различных "речевых актов" - Я- нарративов, самоописаний, самоотчетов, автобиографических повествований и т.п.
Здесь выходит на первый план эвристическая ценность для психологии микросоциального и лингвистического анализа типичных "речевых ситуаций" (приветствие, изъявление благодарности, представление обществу незнакомого лица и т.д.), а также необходимость структурной дешифровки социальных ритуалов и шаблонных последовательностей действий. С этой точки зрения, продолжает Т.Рен, этогенический анализ представляет собой набор "неколичественных процедур по извлечению основополагающих правил социального взаимодействия" (69, с.2 б). В основании же всех этих "еретических" манипуляций с речевыми актами и ситуациями лежит весьма здравое и хорошо известное "диалектическое положение о том, что Я конституируется посредством социальных отношений". Двигаясь в направлении, намеченном Дж.Г.Мидом и Дж.М.Болдуином, Харре просто "пошел дальше других... и преуспел в своих попытках показать, как именно должна выглядеть этогеническая социальная психология, или психология отношений", - считает Рен. (69, с.26). Нагге R., Secord P.F. The
explanation of social behaviour. - N.Y., 1973 - 332 p. В основу этогенической модели Харре были
положены два принципиальных критических тезиса:
а) антибихевиористское утверждение о том, что человека следует рассматривать как субъекта собственных действий, самостоятельно организующего и направляющего свои поступки, а не как пассивного проводника стимулов среды;
б) антикогнитивистское понимание ментальных процессов как результата межличностного символического взаимодействия, где психика выступает собирательным термином для описания дискурсивной деятельности, характерной для индивида в пределах локального сообщества.
Предпосылкой новой психологии послужила обстоятельная критика традиционной социопсихологической парадигмы и ее философских оснований (эмпиризма, юмовской концепции причинности и механистического образа человека).
Альтернативная концепция социального поведения предполагает, по мысли Харре, выявление и идентификацию "генерирующих внутренних механизмов" этого поведения, в чем, собственно, и заключается задача этогенического анализа.
Самоуправление индивида посредством "механизмов, генерирующих поведение", происходит в строгом соответствии с теми социальными значениями, которые индивид приписывает структурным элементам локальной ситуации. Следовательно, для того, чтобы понять социальное поведение личности, необходимо проникнуть в мир тех социальных значений, которые составляют основу поведенческих актов.
Ведущая роль в экспликации социальных значений принадлежит эмпирическому анализу "отчетов-объяснений", или высказываний субъекта действий по поводу совершаемых им поступков и тех значений, которые он приписывает этим поступкам и ответным реакциям другихучастниковинтеракции.Инструментомтакихобъясненийвповседневнойжизнислужит обычная речь. Поэтому "главным техническим средством этогенического анализа становится анализ речи действующих лиц" (32, с.284). Для овладения этой техникой Харре предлагает воспользоваться приемами изучения языка повседневного общения, разработанными философами Оксфордской школы лингвистического анализа. Вместе с тем, социальному психологу необходимо выявить структуру локального социального взаимодействия, в контексте которого протекает речевая деятельность субъектов. Для этого требуется "хорошая микросоциология", например - теория и техника этнометодологии. Овладение всеми этими аналитическими средствами избавит психологов от "интуитивных, непрофессиональных концепций структуры и значения социальных интеракций" и сделает возможном "плодотворный союз микросоциологии и социальной психологии", считает Харре (32, с.284).
Альтернативная - этогеническая - психология должна, таким образом, стать теорией интеллигибельных и корректных социальных действий, или действий, понятых в терминах их социальных значений, выраженных и воспринятых компетентными участниками интеракции (32, с.290). Социальное действие, обладающее значением, - это действие, которое понятно и уместно в рамках "локальной этнографии", оно построено и "прочитано" в соответствии с принятыми шаблонами и конвенциями. Причем последовательность актов, структурирующих локальную ситуацию взаимодействия, определяется именно на уровне их значений.
Уяснение этого обстоятельства (составляющего ядро этнометодологии) является непременным условием для овладения приемами этогенического анализа, подчеркивает Харре. Для энтогенической психологии безразлична "субстанция" действия, которое подлежит анализу: и