Глава пятая. Границы понятия

Переходя к рассмотрению характерных черт постэкономичес кого общества — основного предмета нашего исследования, сделаем ряд предварительных замечаний.

Проведенный выше анализ теорий исторического прогресса, как, в частности, марксистских представлений, так и воззрений современных социологов, показывает, что в марксизме понятие экономической общественной формации является центральным элементом доктрины, позволяющим логично разделить эволюцию общества на три больших периода. В то же время в концепциях постиндустриалистов, построенных на подобном методологическом подходе, данный термин фактически не используется. Такая ситуация представляется внутренне противоречивой и требующей серьезного объяснения.

Поэтому, определяя терминологические и методологические основы нашего исследования, мы должны остановиться на двух вопросах. Во-первых, следует определить как обстоятельства, обусловившие столь активное использование термина «экономическая эпоха» основоположниками марксизма, так и причины, по которым он не получил широкого распространения в современной социологии. Это поможет нам понять возможности возрождения данного термина и определить преимущества, предоставляемые его использованием для изучения новой социальной реальности. Во-вторых, учитывая особенности современной хозяйственной, социальной и политической ситуации, необходимо обозначить как границы использования данного понятия, так и те реальные пределы, которыми ограничена экономическая эпоха в истории человечества. В зависимости от различных вариантов определения этих пределов сама постэкономическая эпоха выступает в том или ином свете.

Каждая из обозначенных нами проблем требует относительно самостоятельного рассмотрения, что и обусловливает структуру данной главы. Подготавливая читателя к оценке роли и значения теории постэкономического общества, мы начнем наш анализ с терминологических вопросов и лишь затем подробно остановим ся на оценке сущностных черт экономической эпохи, определении ее исторических границ, а также изучении движущих сил, обусловливающих генезис постэкономического состояния как завершающего этапа диалектической триады, образуемой основными стадиями развития человеческой цивилизации.

История и значение термина

Приоритет в обозначении одной из основных стадий развития цивилизации как экономической эпохи, безусловно, принадлежит К.Марксу. Применяя в качестве главной структурной единицы своего понятийного аппарата термин «общественная формация» (Gesellschaftsformation), он в 1858 году в Пpедиcловии к работе «К кpитике политичеcкой экономии» ввел понятие экономиче -ской общественной формации (цkonomische Gesellschaftsformation), которым определил значительную эпоху истории, объединяющую целый ряд существенно отличающихся друг от друга периодов. Как известно, К.Маркс писал тогда: «В общих чертах азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить как прогрессивные эпохи экономической общественной формации... этой(курсив наш. —В.И.) общественной формацией, — продолжал он, — завершается предыстория человеческого общества»⁴.

Концепция экономической общественной формации играла важную роль в системе материалистического понимания истории, которого придерживался К.Маркс и которое разделяется ныне большинством социологов. Обозначая данным термином целый ряд достаточно разнородных общественных форм, основоположники марксизма достигали важной цели, выделяя в историческом развитии человечества эпоху, на протяжении которой объективные элементы хозяйственной жизни проявлялись наиболее явным обра

зом и в наибольшей степени воздействовали на всю социальную структуру. Экономическимиони считали такой cпоcоб взаимодейcтвия между членами cоциума, такую «форму общения», котоpые опpеделены не pелигиозными, нpавcтвенными или политичеcкими, а в пеpвую очеpедь производственными фактоpами, порождены взаимодействием людей в процессе создания материальных благ, что является основным содержанием их жизни и основным условием социального воспроизводства. При этом экономическая эпоха как отрицание прежних исторических состояний не рассматривается К.Марксом и Ф.Энгельсом открытой в будущее; в той же мере, в какой она сменяет традиционное общество, она ограничена новым типом организации взаимоотноше ний между людьми, где цели максимизации не только прибыли, но и полезности производимого продукта будут замещаться стремлением человека к максимальной реализации своих личностных характеристик в деятельности, свободной от внешнего принуждения. Таким образом, самым общимопределением экономического обществавмарксовом пониманииявляется обозначение его какпериода истории, основанного на превалировании материальных интересов в качестве главного мотива деятельности людей и предполагающего существование институтов частной собственности, индивидуального товарного обмена и возникающей вследствие этого эксплуатации.

Отсюда вытекает и понимание исторической ограниченности данного периода. В трактовке этого вопроса К.Маркс и Ф.Энгельс обнаруживают исключительную последовательность и корректность. С одной стороны, говоря о том, что экономическая общественная формация включает в себя целый ряд способов производства, и отмечая, что капиталиcтичеcкая система отношений формируется «на такой cтупени pазвития экономичеcкой общеcтвенной фоpмации, котоpая уже cама еcть pезультат целого pяда пpедшеcтвующиx этапов pазвития»⁵, основоположники марксизма отмечают, что буржуазный строй, являясь воплощениемпринципов экономической организации социума,не исчерпываетсобой экономической эпохи. С другой стороны, они полагают, что этот тип общественного устройства подготавливает основные материальные предпосылки для устранения всей экономической системы как целого; именно капиталистическое развитие, как отмечал К.Маркс в конце 40-х годов, приводит к тому, что «вот уже несколько десятилетий иcтоpия пpомышленноcти и торговли пpедcтавляет cобой лишь иcтоpию возмущения современных пpоизводительныx cил пpотив cовpеменныx пpоизводcтвенныx отношений»⁶, способного вылиться в конечном счете в социальную революцию, устраняющую экономический порядок.

Таким образом, можно констатировать, что экономическая форма общества в марксистской теории обозначает период, начавшийся c pазложения пеpвобытного cтpоя под воздейcтвием товаpного обмена и pазделения тpуда, xаpактеpизующийcя экcплуатацией, клаccовым делением общеcтва и товаpно-денежными отношениями и завеpшающийся с преодолением указанныx явлений. Социумы, cменявшие дpуг дpуга в pамкаx данной эпохи, базиpуются на cвязяx экономичеcкого поpядка, иx pазвитие обуcловлено в первую очередь эволюцией xозяйcтвенного базиcа, а пpогpеcc выражается прежде всего в pазделении тpуда и cледующей за ним экcпанcии товаpно-денежныx отношений. Подчиненное экономи чеcким законам и pазвивающееcя вмеcте c прогрессом товаpныx связей, общеcтво эволюциониpовало по пути, опpеделяемому xозяйcтвенными закономеpноcтями, что позволило К.Маpкcу заявить: «Я смотрю на развитие экономической общественной формации как на естественноисторический процесс»⁷.

В соответствии с этим подходом основоположники марксизма разработали и теорию общественной трансформации, согласно которой революции, опосредующие становление и преодоление экономической общественной формации, были названы ими социальными, а все прочие революционные по своей форме события, в том числе и отмечавшие смену способов производства внутри экономической эпохи, относились к революциям политического типа. В качестве социальныхК.Маркс и Ф.Энгельс,с одной стороны, называли революционные преобразования, приведшие к устранению общинных порядков в период становления классового общества, причем обращали внимание на то, что переход к азиатскому способу производства не представляет собой столь радикальной трансформации; лишь становление античного общества и устранение архаических социальных форм в ходе европейской колонизации они рассматривали как проявления первой социальной революции, пережитой человечеством⁸.С другой стороны, они, без-условно, признавали в качествесоциальнойреволюцию, направленную на свержение буржуазного строя и представляющую собой, по словам Ф.Энгельса, «нечто cовеpшенно иное, чем пpоиcxодившие до cиx поp политические(курсив наш. —В.И.) революции: в отличие от ниx она напpавлена не пpотив cобcтвенноcти монополии, а пpотив монополии cобcтвенноcти»⁹. В рамках такого подхода политические революции, разделявшие способы произ

водства внутри экономической эпохи, рассматривались как порожденные не противоречием между производительными силами и производственными отношениями, не принимающим в рамках экономической общественной формации угрожающих социальному развитию форм¹⁰, а сложным характером взаимодействия между хозяйственным базисом общества и его социально-поли тической надстройкой. Определяя причины подобных революций, К.Маркс и Ф.Энгельс писали: «Ранний интерес, когда соответствующая ему форма общения уже вытеснена формой общения, соответствующей более позднему интересу, еще долго продолжает по традиции обладать властью в лице обособившейся от индивидов иллюзорной общности (государство, право), — властью, которая в конечном счете может быть сломлена только посредством революции»¹¹. Последствия подобных революционных перемен также остаются ограниченными и не знаменуют собой радикальных изменений в динамике и направлении эволюции экономичес кой общественной формации.

Рассматривая марксову концепцию революций, преодолеваю щих экономическую форму общества, следует отметить еще одно обстоятельство, на котором мы подробнее остановимся ниже и которое никогда не рассматривалось в рамках ортодоксальной марксистской теории. Мы имеем в виду единственное «противоядие», позволяющее избегнуть революционного отрицания экономичес кого строя. Говоря о том, что предпосылки его свержения становятся с каждым днем все заметнее, К.Маркс указывал, что скоро «cоциальная pеволюция cтанет неизбежной», и подчеркивал при этом: «еcли до теx поp не изменитcя... сама человечеcкая пpиpода»¹². Именно проблемы и последствия ее изменения и станут центральным элементом нашего исследования постэкономического общества.

Основоположники марксизма имели, на наш взгляд, по крайней мере три основания последовательно придерживаться сформулированной ими концепции экономической общественной формации. Во-первых, в рамках только этой концепции развитие социальных структур от азиатских общин до капиталистического способа производства может быть рассмотрено как внутренне

единый процесс эволюции ряда фундаментальных отношений, определяющих характер общественного целого. Во-вторых, только в этом случае исследование буржуазных производственных отношений, особенно тщательно проведенное К.Марксом, действительно становится ключом к познанию докапиталистических форм производства — в соответствии с известной формулой, что более развитое общество позволяет глубже исследовать законы эволюции ему предшествующих. И наконец, в-третьих, только понятие экономической общественной формации в полной мере подчеркивает значимость той грядущей социальной революции, которую К.Маркс и Ф.Энгельс считали залогом не только освобождения пролетариата, но и преодоления всех элементов вторичной эпохи, препятствующих развитию общества на принципиально новой основе, на базе максимального развития личных качеств каждого из составляющих его индивидов. Таким образом, созданная К.Марксом концепция общественных формаций представляется вполне комплексным теоретическим построением, пригодным для поиска ответов на многие актуальные вопросы нашего времени.

Эта завершенная концепция не смогла, однако, в полной мере проявить свои прогностические возможности в первую очередь потому, что вся доктрина марксизма оказалась в начале ХХ столетия поставлена на службу апологии пролетарской революции, приведшей к становлению псевдосоциалистической системы совет-ского типа. Интерпретируя основные положения марксовой теории в духе новых требований, сначала В.Ленин¹³, а затем и И.Сталин¹⁴сформулировали тезисы, радикально меняющие фундаментальные основы исходного понимания экономической общественной формации. Уже в конце 20-х годов нынешнего столетия в рамках марксистского мировоззренческого подхода таковая не рассматривалась более как единое целое. Попытки восстановить аутентичность марксовой исторической доктрины, предпринимав шиеся советскими исследователями в 60-е годы, были ограничены усилением догматических тенденций в начале 70-х годов, а аналогичные усилия, возобновившиеся в конце 80-х, завершились вместе с крахом коммунистических режимов.

Ситуация, складывавшаяся в западной социологии, была существенно иной. В течение XIX и первой половины ХХ века большинство специалистов по истории народного хозяйства, многократно обращавшихся к проблеме периодизации общественного прогресса, подходили к ней не с точки зрения выделения классо

вых обществ, как по преимуществу в марксовой концепции способов производства, а с позиций определения основных признаков тех или иных систем организации производственной деятельности, что в большей мере подчеркивало эволюционный характер движения социума и имело глубокие основания в европейской философской традиции. Мы уже упоминали о теориях стадий хозяйства, в том числе о выделении пастушеской, земледельческой, земледель ческо-мануфактурной и земледельческо-мануфактурно-коммер ческой стадий, как у Ф.Листа¹⁵, об исследовании этапов замкнутого домашнего, городского и народного хозяйства у К.Бюхера¹⁶, об анализе периодов естественного натурального, денежного и кредитного хозяйства у Б.Гильдебранда¹⁷, эпох индивидуального, переходно го и социального хозяйства у В.Зомбарта¹⁸; примеры такого рода не исчерпываются этим рядом. Однако нельзя не отметить, что в первой половине нашего столетия никто из историков хозяйства не предпринимал оценки его развития с точки зрения анализаэкономическойэпохи как таковой. Это имеет веские причины. Три из них представляются нам наиболее существенными.

Во-первых, определенные проблемы использования понятия «экономическая эпоха» связаны с лингвистическими аспектами немецкой и английской терминологии. Так, в немецком языке, на котором написано большинство работ К.Маркса, понятия «Цkonomie» и «Wirtschaft» существуют как взаимодополняющие и в значительной мере соответствуют русским терминам «экономика» и «хозяйство» в том значении, в котором они использовались в научной литературе конца XIX — начала ХХ века. В тот период труды немецких и австрийских исследователей доминировали среди прочих работ по хозяйственной истории; между тем в них проводилась достаточно четкая грань между теорией хозяйства (Wirtschaftstheorie), к которой относились и исторические вопросы, и политичес кой экономией (politische Цkonomie), рассматривавшей прежде всего проблемы производственных отношений современного общества, причем в первую очередь сквозь призму товарного хозяйства и рыночного обмена¹⁹. Это разграничение понятий остава

лось весьма устойчивым до начала ХХ века, когда исследователи были еще достаточно корректными, чтобы помнить, чем предмет трактата Варрона «De agricultura» отличался от описанного в «Traitй d'йconomie politique» A.Монкретьена.

Между тем с утратой немецкими исследователями их позиций и с переходом лидерства к англоязычным авторам изменились и терминологические предпочтения. В отличие от немецкого, в английском языке нет термина, который мог бы считаться комплементарным понятию «economy» в той же мере, в какой дополняют друг друга термины «Цkonomie» и «Wirtschaft». Понятие «economy» подразумевает гораздо более глобальное явление, охватывающее все формы производственной деятельности, проявляется ли таковая в товарном обмене или остается ограниченной натуральным хозяйством, принимает ли форму народного хозяйства или же не выходит за рамки отдельных замкнутых общностей. Если в немецкой научной литературе утвердилось понимание Оеkonomie как некоторой стадии развития Wirtschaft, в рамках которой хозяйственные отношения (wirtschaftliche Verhдltnisse) уже не исчерпываются отношениями непосредственного производства, а существуют как целостная система, дополненная отношениями обмена, денежным хозяйством и другими атрибутами современного общества, то в английской терминологии подобная ситуация невозможна. Если немецкие исследователи разграничивали систему общественного производствакак совокупность хозяйственных и технологических отношений инародное хозяйствокак данность, противостоящую иным существующим в мире экономикам, как Volkswirtschaftи Nationalцkonomie, то английские авторы применяют понятие «экономика» даже для обозначения деятельности, осуществляемой в домашнем хозяйстве, что воплощено, например, в термине «household economy».

Нельзя также не отметить, что в рамках немецкой терминоло гии Wirtschaft четко понимается как явление, гораздо более широкое по своей природе, нежели Цkonomie. Вполне правомерно использование понятия Geldwirtschaftдля обозначения денежного хозяйства, но при этом совершенно недопустимо описание примитивных стадий общественного развития как Naturalцkonomie. Характерно в этой связи, что не только в английском, но и в других европейских языках подобное смысловое различие не может быть отражено вполне адекватно. Так, изданная в 1930 году в Вене книга известного историка народного хозяйства A.Допша, озаглавленная автором «Naturalwirtschaftund Geldwirtschaftin der Weltgeschichte»²⁰, получила во французском переводе 1934 года вполне точное с

точки зрения франкоязычного переводчика, но неприемлемое для немецкого методолога название «Еconomie-nature etйconomie-argent dans l'histoire mondiale»²¹. Между тем следует указать, что французская терминология, хотя и не столь восприимчивая к подобным методологическим проблемам, все же позволяет подчеркивать определенные из интересующих нас отличий. Особенно заметно это в трудах наиболее известных и глубоких представителей историчес кой науки, стремившихся всеми имевшимися в их распоряжении способами обозначить отличия Wirtschaft от Цkonomie. Ф.Бродель, великий исследователь становления буржуазного хозяйства в средневековой Европе, не случайно, на наш взгляд, назвал одну из основных своих работ «Материальная цивилизация, экономика и капитализм»²², отделяя тем самым «материальную жизнь» (vie matйrielle), которой он обозначал феномен, называвшийся им «примитивной экономикой» (йconomie trиs йlйmentaire), от «экономики» (йconomie) в привычном для французского читателя смысле²³. Однако даже эти усилия не находят поддержки в среде англоязычных авторов; так, английский перевод работы Ф.Броделя носит простое и понятное название: «Civilisation and Capitalism, XV^th— XVIII^thcc.»²⁴, что как нельзя лучше показывает готовность английской аудитории к восприятию соответствующих проблем.

Все это показывает, что сомнения в неизменности и вечности феномена, обозначаемого как «economy», фактически незнакомы англоязычным авторам. Отсюда вытекает и явное предубеждение против понятия постэкономического (post-economic) общества; проповедь устранения Цkonomie как disappearance of economy вызывает у исследователей такое же непонимание, какое, несомненно, было бы выражено и немецкой аудиторией в случае, если бы ей доказывалась возможность исчезновения хозяйства как Verschwinden der Wirtschaft. Данное обстоятельство кажется нам первым вполне объективным фактором, серьезно затрудняющим использование понятия «постэкономическое общество» в рамках английской терминологии и, как следствие, препятствующим его распространению в западной социологической теории в целом.

Во-вторых, существенные трудности порождаются также весьма неоднозначным соподчинением в английской терминологии таких понятий, как «экономическое», «индустриальное» и «капиталистическое» общество.

Прежде всего следует отметить, что большинство западных авторов с той или иной степенью четкости констатируют, что капитали стическийстрой представляет собой элементэкономическойорганизации общества. Когда Й.Шумпетер противопоставляет такое общественное устройство феодальному, он в первую очередь обращает внимание на то, что «буржуазное общество выступает в исключительноэкономическомобличье; как его фундаментальные черты, так и его поверхностные признаки — все они сотканы изэкономическо гоматериала (курсив наш. —В.И.)»²⁵. Когда Ю.Хабермас говорит о двух основных качествах этого общества, он отмечает, что они опираются на экономические факторы: с одной стороны, на экономический механизм, обеспечивающий постоянное развитие целенаправленных и рациональных действий хозяйствующих индивидов, с другой — на экономическую легитимность²⁶, становящуюся базой для политической и юридической практики. Подобные примеры можно продолжить; следует отметить также, что многие современные авторы используют понятие «экономический» для нужд более конкретного анализа, однако сохраняют за ним такие признаки, как рациональность поведения человека, исчислимость условий и результатов деятельности, контролируемость производственного процесса и, что наиболее существенно, обусловленность хозяйственной активности рыночными показателями производительности и эффективности. Одним из последних примеров такого подхода может служить определение «экономической компании» («economic company»)²⁷как хозяйственного института, относящегося к индустриальной эпохе и противопоставляемого новым формам организации производственной деятельности, основанным на распростране нии нематериальных стимулов и мотивов. Таким образом, понятие капиталистического общества оказывается более узким, чем понятие экономического строя; при этом последний воспринимается в большей степени как теоретическая абстракция, представляясь скорее набором определенных черт, чем реально существовавшим историческим состоянием.

На удивление похожим оказывается взаимоотношение понятий капиталистической системы и индустриального строя. Единственным существенным отличием в этом случае становится то, что последние несколько десятилетий утвердили исследователей в понимании и одного, и другого не только как теоретической данности, но и как реальных этапов исторического прогресса. Однако, признавая капитализм порождением индустриальной системы, историки, социологи и футурологи отмечают, что индустри

альный строй не выступает чистым воплощением капитализма; сформировавшись в недрах феодального общества, он, безусловно, несет в себе заметные элементы добуржуазных систем, и полное отождествление его с капиталистическим способом производства является ошибочным²⁸.

Определяя индустриальный строй и капиталистическую систему, исследователи отмечают качественно различные основные отношения этих двух форм организации хозяйственной жизни; примером тому могут служить тезисы, изложенные в работах Э.Гидденса. Рассматривая характерные черты индустриальной системы, он в первую очередь обращает внимание на то, что в ней материальныефакторы хозяйства приобретают доминирующее значение, определяющее в конечном счете особое положение производства по отношению к прочим сторонам общественной жизни. В этой ситуации организационные формы, порожденные использовани ем машинной техники и массовым производством, распространя ются на социальную сферу и начинают регулировать любые виды человеческой активности. Говоря же о капитализме, Э.Гидденс акцентирует особое внимание наэкономическихотношениях, указывая, что главным признаком буржуазного строя является не только господство экономических форм в производстве, но и распространение их на многие другие типы социальных взаимоотношений; три из четырех называемых им основными признаков буржуазного общества содержат указания на его экономический характер²⁹.

Таким образом, оказывается, что понятия материальных и экономических отношений не тождественны; первое охватывает более широкий круг явлений, нежели второе. В этом выводе мы можем опереться на авторитет таких историков и социологов, как Ф.Бродель и Дж.Арриги; известно, что они выделяли понятие материальной жизни(vie matйrielle, material life) для адекватного обозначения той стадии общественного прогресса, которая предшествовала развитию капиталистического отношения. Не имея возможности обозначить среду становления буржуазных порядков в качестве комплексаэкономическихотношений, они именуют ее товарным хозяйством(marketeconomу); при этом, что следует отметить особо, последовательно называют более ранние периодынеэкономическими (non-economic)³⁰.Следовательно, можно достаточно уверенно утверждать, что понятие индустриального общества характеризует период истории, начало которого скрыто в

эпохе, предшествовавшей становлению капитализма; между тем солидарность исследователей в этом вопросе не снимает множества проблем в оценке перспективы развития цивилизации, и пока нельзя констатировать столь же единой точки зрения относитель но исторического предела индустриального общества.

Современные футурологи избегают излишне решительных формулировок, когда речь заходит о терминологическом обозначении современной трансформации. С одной стороны, многие из них склонны полагать, что она устраняет лишь индустриальныйтип производства, не подрываякапиталистическойорганизации хозяйства в целом; в этом случае понятие «постиндустриальный капитализм»³¹не несет в себе неразрешимого противоречия. С другой стороны, ряд исследователей считают, что новый тип социума можно смело называть посткапиталистическим, так как в его рамках преодолеваются важнейшие фундаментальные черты буржуазного общества — собственность одного из классов на основные средства производства, многие формы проявления стоимостных отношений, изменяются методы управления и организации хозяйства³²; в этом случае оказывается, что устранение индустриального и капиталистического общества либо синхронизиро вано, либо разделено весьма непродолжительным временным промежутком.

Последняя точка зрения кажется нам более верной, однако нельзя не отметить еще одного важного обстоятельства. Как совершенно справедливо полагает Д.Белл, современная технологичес кая революция не устраняетиндустриального типа хозяйства, адополняетего новым измерением; между тем происходящая вследствие этого трансформация воздействует на производственные отношения не только внутри новой информационной сферы, но и радикально преобразует их и в рамках более традиционных секторов хозяйственной системы. Поэтому вполне допустимо утверждение, что индустриальный строй не устраняется с преодолением капиталистического способа производства в строгом смысле данного понятия. В конечном счете более правильным является тезис о том, что индустриальный тип организации производства не тольковозникает раньшекапиталистического, но исуществуетв исторической перспективедольше него.

Соотношение понятий капиталистического, экономического и индустриального обществ в современной западной социологии не прояснено окончательно. Достаточно уверенно можно утверждать, что понятие капиталистического типа производства представляется наиболее узким; обозначаемое им явление возникает

после формирования основ индустриального хозяйства, а его преодоление вполне возможно в условиях, когда эта форма общественного производства еще сохраняет определенное значение для развития социума. Понятия же экономического и индустриального общества, как более абстрактные, соотносятся друг с другом как две относительно близкие сущности. Если рассматривать становление индустриального общества, то затруднительно предположить, будто развитие машинного производства могло происходить без ориентации на спрос, предъявляемый на внутреннем и внешнем рынках; известно, что даже крупное аграрное хозяйство в античные времена было в существенной степени рыночно ориентиро ванным. Таким образом, становление экономических интересов и экономической формы связи между людьми шло параллельно со становлением индустриального хозяйства. Если обратиться к современной трансформации, то легко заметить, что экспансия новых производственных отношений становится возможной только в той степени, в какой снижается роль рыночных регуляторов и ослабевает давление на человека экономической необходимости. Поэтому можно утверждать, что процессы преодоления индустриальной и экономической систем также тесно связаны. Итак, мы приходим к выводу, что понятия экономического и индустриального общества, хотя и не могут быть названы идентичными или даже близкими по кругу охваченных ими явлений, представляются, если так можно выразиться, «неконфликтными» и основанные на их использовании концепции не могут быть названы взаимоисключа ющими; следующий вывод состоит в том, что капиталистический строй выступает одной из частных форм проявления как экономического, так и индустриального обществ, хотя и отражает их наиболее развитые состояния; наконец, преодоление индустриально го общества не только создает предпосылкидля устранения экономического порядка, но ив значительной мере совпадает с ним, хотя два данных процесса отражают существенно различные стороны единого по своему внутреннему содержанию процесса.

В-третьих, став фактически синонимом понятия «хозяйство», термин «economy» оказался существенным образом ограничен также и распространившимися подходами к изучению экономиче ских проблем. Если в прошлом столетии преобладало достаточно четкое разделение между предметами частных экономических наук и политической экономии как науки о производственных отношениях и фундаментальных закономерностях развития общественного хозяйства, то к середине ХХ века это различие оказалось фактически размытым. Формирование дисциплины, получившей назва ние «economics», ознаменовало собой исследование в рамках одного научного направления целого ряда процессов и явлений, далеко не всегда соответствующих друг другу по уровню абстрактнос ти.

Между тем к середине 70-х годов появилась точка зрения, согласно которой процессы, являющиеся предметом изучения «economics», и процессы, составляющие экономическую жизнь общества, фактическом тождественны.

Такая ситуация имела два важных последствия. С одной стороны, нельзя не отметить сужение кругозора исследователей, стремившихся рассмотреть большинство хозяйственных проблем с исключительно утилитарных позиций, объясняя таковые потребнос тями и стремлениями «экономического человека» в том его смысле, который был заложен еще работами А.Смита. С другой стороны, этот подход вызвал и контрреакцию, суть которой весьма примечательна. Стал расширяться круг исследователей, скло няющихся к тому, что «economics» не объясняет многих соци альных явлений и процессов, что сегодня, когда «культура и экономика, мир предметный и мир символический оказываются разделенными»³³, новые хозяйственные процессы уже не находят своего объяснения в рамках привычной теории, а экономическая наука в ее прежнем виде становится весьма уязвимой³⁴. В таком контексте возникает стремление сделать экономическую теорию более универсальной, выходящей за рамки серии уравнений и формул, объясняющих рыночное равновесие. Как отмечает О.Джиа рини, экономическая наука в последние десятилетия была «тео-рией индустриального общества (economics of industrialization), а не теорией хозяйства (of the economy), которое включает также все активы и усилия, направленные на повышение благосостоя ния... экологические и иные движения, — подчеркивает он, — нацелены на реабилитацию тех не выраженных в денежной форме ценностей и тех видов активности, которые содействуют увеличению богатства, но оказываются в маргинализованном состоянии или не принимаются в расчет в традиционной экономической системе»³⁵.

Этот момент оказывается сегодня тем более важным, что в условиях повышения комплексности современной общественной структуры социальные и экономические факторы становятся связанными настолько тесно, что «оказывается бессмысленным спорить об степени важности тех и других в условиях, когда между этими двумя сферами человеческой активности уже не существует границы»³⁶. Преодоление прежнего понимания пределов эконо

мических процессов происходит как по мере осознания того, что даже традиционные экономические институты становятся все более социологизированными³⁷, так и по мере нарастания проблем, затрудняющих прежние способы хозяйственных оценок, что наиболее заметно на примере стоимостных показателей и пропорций обмена современных информационных благ³⁸. Таким образом, становится все более очевидным, что понятие «экономика» заведомо шире понятия индустриального хозяйства и, хотя оно также не охватывает всех закономерностей хозяйственного развития на современном этапе, представляется более оптимальным, нежели понятие индустриализма.

Все эти аргументы и факты в значительной мере объясняют место, занятое термином «постэкономическое общество» в современной западной социологии. В период бурного развития новых представлений, когда теория постиндустриального общества переживала свое становление, а методологические и терминологичес кие поиски были наиболее активными, интерес исследователей к соответствующим проблемам возрастал, и некоторые из них предприняли попытку определить современное состояние социума как постэкономическое. Первым это сделал известный футуролог Г.Кан в докладе, с которым он выступил в конце 60-х годов в Гудзоновском институте в Нью-Йорке; доклад позднее был издан тем же институтом³⁹, но широкого резонанса не получил. В то же самое время Г.Кан повторил свое определение в книге, написанной им совместно с А.Винером и посвященной проблеме технологических изменений, ожидаемых в период до 2000 года⁴⁰; это появление термина и отмечается обычно как первый случай его использования. Несколько позже Д.Белл применил данное понятие в своей наиболее известной работе, однако и этот прецедент не нес существенной теоретической нагрузки⁴¹; он также может быть признан относительно эпизодическим. Тем знаменательнее, что с середины 70-х годов,когда термин «постиндустриальное общество» стал общепринятым, интересующее нас понятие фактически не использовалось. Более того, под влиянием отмеченного исключительно широкого толкования понятия «экономический»

в английском языке некоторые исследователи стали склоняться к отрицанию самой возможности преодоления экономической формы социального взаимодействия. Так, Д.Белл уже в следующей своей известной работе указал, что «обстоятельством, неизбежным для любого общества... является невозможность освободиться от экономических критериев», однако аргументом в пользу этого тезиса стало для него утверждение о том, что «люди постоянно меняют оценки своих потребностей, и то, что прежде было их желанием, становится настоятельной необходимостью, ограниченность же ресурсов остается весьма существенным фактором»⁴², определяющим то, что основой обмена по-прежнему сохраняется соотношение редкости благ с их полезностью, представляющееся Д.Беллу главной чертой экономической организации. Однако мы полагаем, чтона современном этапе развития футурологических концепций, когда становится очевидной нетождественность экономической и хозяйственной сфер, когда все более явным оказывается разрыв между экономикой и многими другими сторонами социальной жизни, термин «постэкономическое общество» станет важным элементом социологических построений.

Завершая этот раздел, необходимо отметить ряд моментов, важных для понимания роли термина «постэкономическое общество» в современной ситуации.

Во-первых, препятствия, возникающие при попытках его применения в рамках английской терминологии, не являются столь трудными, когда используется немецкий или русский понятийный аппарат; лингвистические противопоказания остаются существенными, однако тот факт, что понятие постэкономического общества методологически близко понятию общества постиндустриального и применяется в рамках триадичной концепции общественного прогресса, показывает, что данный термин вполне может быть инкорпорирован в современную социологическую доктрину по мере вызревания необходимых для этого условий.

Во-вторых, ширится понимание того, что многие хозяйствен ные процессы в условиях информационной революции уже не являются экономическими в той же мере, как в рамках индустриаль ного общества. Это порождает предпосылки для оценки современного хозяйства как сочетающего в себе и экономические, и неэкономические сектора и сегменты. Следствием подобного процесса неизменно станет преодоление присутствующего в социологических и хозяйственных теориях с середины 70-х годов негативистского отношения к понятиям «неэкономический» или «постэкономический».

В-третьих, анализируя современные хозяйственные изменения, исследователи начинают приходить к выводу, что в новых условиях утрачивает свое прежнее значение такой сугубо экономический момент, как утилитарная мотивация деятельности людей, а материальные интересы перестают полностью доминировать над общественным производством. В подобной ситуации становится возможным не только обращение к анализу неэкономических тенденций в современном хозяйстве, но и к трактовке общества, формирующегося в ходе их развития, как постэкономи ческого; данное понятие имеет все основания превратиться не только в инструмент структурного анализа, но и в средство осмысления перспектив развития цивилизации.

Таким образом, мы полагаем, что сегодня имеются все основные предпосылки для того, чтобы понятие постэкономического общества заняло свое место в системе методологических инструментов современной социологии; ниже мы рассмотрим преимущества, которые дает его широкое использование.