Vinogradov_V_V_O_teorii_khudozh_rechi

Особенно тесно сближались лингвистический и литературоведческий подходы к разрешению проблем художественной характерологии, композиции, а также образности. Изучение построения характера персонажа, изучение экспрессивно-речевой структуры «образа автора» далеко не всегда исходило из стилистического анализа самой словесной ткани литературного произведения. Напротив, чаще всего общая идеологическая, культурно-историческая и общественно-политическая интерпретация

¹ В. М. Жирмунский, Задачи поэтики, «Вопросы теории литературы», стр. 44—45. ² Его же, К вопросу о «формальном методе», там же, стр. 169—170. ³ Его же, Задачи поэтики, там же, стр. 37—38. ⁴ Там же, стр. 38—39.

43

художественного образа лишь иллюстрировалась примерами речи соответствующего литературного героя. Вместе с тем сама проблема композиции литературного произведения приобретала гибридное, полулингвистическое, полулитературоведческое разрешение. С одной стороны, применялись приемы семантического и синтаксического анализа частей литературного произведения, отдельных приемов словесных сцеплений. А с другой стороны, «существуют такие элементы поэтического произведения, которые, осуществляясь в материале слова, не могут быть исчерпаны словесно-стилистическим анализом» ¹. Например, «принцип параллелизма, осуществляющийся в ритмическом, синтаксическом и смысловом соотношении соседних стихов («Стелется и вьется по лугам трава шелковая. Целует, милует Михайло свою женушку»), может быть развернут в романе и повести как параллелизм картины природы и душевного настроения героя (ср. описание грозы в «Фаусте» Тургенева)» ². У некоторых литературоведов есть вообще склонность рассматривать язык литературного произведения и язык писателя лишь как совокупность или сумму речевых средств изображения действительности и ее характеров. По словам профессора Л. И. Тимофеева, «характер (как простейшая единица художественного творчества) и есть то целое, в связи с которым мы можем понять те средства, которые использованы для его создания, то есть язык и композицию» ³. Только от характера литературовед может идти к пониманию всех средств художественного изображения. Анализ характеров будто бы уясняет все языковые и композиционные формы литературного произведения. От различий методов обрисовки характеров — лирического, эпического и драматического — зависят различия жанров литературной художественной речи. «В литературном произведении язык людей, в нем изображенных, прежде всегомотивирован теми характерами, с которыми он связан, свойства которых он ин-

¹ В. М. Жирмунский, Задачи поэтики, «Вопросы теории литературы», стр. 45. ² Там же, стр. 45—46. ³ Л. И. Тимофеев, Теория литературы. Основы науки о литературе, М. 1945, стр. 99 (ср. Л. Тимофеев, Стихи и проза, М. 1938).

44

дивидуализирует». «Характер переходит в язык» ¹, определяя его особенности. «Язык есть часть характера». Ведь языковые особенности литературного произведения «художественно мотивированы теми характерами, которые в нем изображены» ². «Если речь персонажей индивидуализирована соответственно каждому данному характеру, то и речь автора в силу этого имеет индивидуализированный оттенок. Поскольку язык есть... практическое сознание человека, часть его характера, то эта индивидуализированность авторской речи создает представление о новом своеобразном характере, о самом повествователе, который и выражает собой авторское отношение к жизни» ³. Итак, сама авторская речь, являющаяся тем цементирующим материалом в языковой структуре произведения, который обусловливает его художественное единство, представляет собой «раскрытие определенного характера, характера повествователя как определенного типа». В статье талантливого публициста или в речи яркого оратора, мы также «имеем дело с ярко индивидуализированною речью, но речью, которая представляет собой непосредственное проявление яркой индивидуальности, яркого характера как личности. Она не ставит себе задачей раскрытие характера как обобщения, как художественного факта: она представляет собой проявление характера как факта жизни, а не как факта искусства» ⁴.

Л. И. Тимофеев утверждал даже по отношению к любому лирическому произведению: «Ничего — кроме образа, то есть, точнее, системы образов, в литературном произведении нет, так как в нем дана вся классовая действительность, — но через образ, в образе» ⁵. Самый стиль — это тоже «система образов» ⁶, индивидуальная, своеобразная, отличная от других. «Поэтический язык — это прагматический язык в его особой функции — объективации образа» ⁷. В этом плане стихи, проза — одно и

¹ Л. И. Тимофеев. Теория литературы. Основы науки о литературе, М. 1945, стр. 120. ² Там же, стр. 126. ³ Там же, стр. 131. ⁴ Там же, стр. 133. ⁵ Л. И. Тимофеев, Проблемы стиховедения, стр. 15. ⁶ Там же, стр. 16. ⁷ Там же, стр. 18.

45

то же. «И стих и проза в одинаковой мере находятся в пределах стилевой тематики, и здесь отдифференцировать их друг от друга невозможно» ¹. Языковая оболочка, выразительные речевые средства — это лишь как бы внешняя форма образности. Так «изолированное от стиля, то есть от образа, изучение только стиха ничего нам дать не может» ². Изучение языка писателя даже как бы отрицается. «Дело в том, что запас выразительных средств, находящийся в распоряжении данного стиля, очень ограничен, прежде всего, языком. Каждый вновь возникающий литературный стиль не может каждый раз заново находить и создавать новые средства выражения, несмотря на новое социальное содержание — он только заново комбинирует бывшие и до него элементы (определенные во многом постоянным составом языка), давая им новое функциональное значение (см. Н. Newbolt. A New Study of English Poetry. London, 1919), по-новому их сочетая и приспосабливая к новым стилевым задачам, меняются не столько самые элементы выразительных средств, сколько «принцип построения» их, „способ сочетания“» ³. «Новая система образов создавала новую систему выражения» ⁴.

В работе «Проблемы теории литературы» Л. И. Тимофеев дает несколько иную формулировку тех же мыслей о зависимости языка от образа в структуре литературно-художественного произведения. «Язык художественно-литературного произведения может быть понят лишь в связи с той образной системой, которая лежит в основе произведения. Она определяет мотивировку и отбор лексических, интонационно-синтаксических, звуковых средств, при помощи которых создается тот или иной образ. В этом смысле язык есть форма по отношению к образу, как образ есть форма по отношению к идейному содержанию произведения» ⁵.

Л. И. Тимофеев, утверждая, что язык мотивируется образной системой, предполагает или предлагает такую цепь зависимостей и соотношений: «...идея и тема опре-

¹ Л. И. Тимофеев, Проблемы стиховедения, стр. 20. ² Там же, стр. 22. ³ Там же, стр. 23. ⁴ Там же, стр. 110. ⁵ Л. И. Тимофеев, Проблемы теории литературы, М. 1955, стр. 79.

46

деляют выбор характеров, характеры определяют выбор сюжетных ситуаций, состояние характеров, обусловленное сюжетной ситуацией, определяет выбор тех или иных языковых средств для его конкретизации» ¹.

Нелингвистическому, внесловесному культурно-историческому или социально-психологическому представлению о характере, об образе, об отвлеченном содержании литературного произведения, типичному для литературоведческой поэтики и методической практики, А. М. Пешковским еще в статье «Принципы и приемы стилистического анализа и оценки художественной прозы» была противопоставлена оригинальная семантическая теория образности. По мнению А. М. Пешковского, каждое слово участвует в образности литературного произведения. Образность — это весь лексический строй литературного произведения. Так, «образ Чичикова слагается для нас из всех слов «Мертвых душ», рисующих Чичикова прямо или косвенно». «Даже замена одного слова другим создает то или иное, хотя бы не поддающееся учету, изменение образа. Лишь семантический анализ образно-лексического строя произведения может привести к пониманию его содержания». Содержание «не только изучаться, но и как-либо обнаруживаться помимо формы не может. Подобное обнаружение было бы чудом, проявлением духапроизведения вне его языковой оболочки» ². Содержание заключено в слове и постигается в нем, а не иллюстрируется лишь словом, как это чаще всего бывает при литературоведческом анализе образа автора и образов персонажей ³.

Смешение и столкновение приемов и специальных методов лингвистики и литературоведения происходило также в области изучения поэтических жанров. Ведь понятие литературного жанра не может быть определено на основе одних лингвистических признаков. В литературе «элементы стилистики (поэтического языка)» тесно связаны с тематикой и композицией ⁴.

Таким образом, при изучении языка писателя и стиля литературного произведения методы литературоведче-

¹ Л. И. Тимофеев, Проблемы теории литературы, стр. 140. ² А. М. Пешковский, Вопросы методики родного языка, лингвистики и стилистики, стр. 159—160. ³ Там же, стр. 159. ⁴ В. М. Жирмунский, Вопросы теории литературы, стр. 48.

47

ского анализа нередко неорганически смешиваются и внешне переплетаются с приемами историко-лингвистического исследования. Так как понятия, категории и методические приемы интерпретации текста у литературоведа и лингвиста — историка языка художественной литературы, а тем более у историка литературного языка — различны, то при механическом сочетании разнородных методов и подходов нельзя достигнуть ни полного, исчерпывающего лингвистического описания, ни разностороннего литературоведческого понимания. Хорошо, когда литературовед и лингвист помогают друг другу, углубляя понимание художественного произведения (к такому взаимодействию призывали К. Фосслер и Л. Шпитцер; оно осуществлялось иногда в трудах таких наших филологов, как Б. В. Томашевский, Ю. Н. Тынянов, В. М. Жирмунский и др.), но очень плохо, когда они лишь формально поддерживают один другого, скользя по поверхности словесного текста. Ведь и само понятие стиля в литературоведческом смысле далеко выходит за пределы чисто лингвистического определения этой категории. Так, по cловам профессора Г. Н. Поспелова, «литературным стилем мы называем эмоционально-типизирующее (поэтическое) отражение жизни в свете определенного, сложившегося в известных национально-исторических условиях, общественного мировоззрения, с характерным для него (отражения) соотношением внутренних творческих форм (родов, жанров, видов эмоциональности и т. д.) и принципов внешней формы (тематики, композиции, стилистики)» ¹.

Проблема взаимоотношений лингвистики и поэтики продолжает волновать исследователей русских литературных стилей и до сих пор. Но острота этой проблемы уже ослабела, так как, стремясь осмыслить литературное произведение как отражение истории общественной мысли и социальной борьбы, литературоведы часто не уделяли должного внимания вопросам литературного мастерства. Теоретические же трактаты, посвященные проблема сюжета, образа, социального характера и т. п., оставались в сфере общих эстетических идей,

¹ Г. Н. Поспелов, К разграничению понятий стиля, метода и направления, «Доклады и сообщения филологического факультета МГУ», вып. І, 1946, стр. 28.

48

иногда поясняемых известными иллюстрациями. Обращаясь к конкретному анализу «творческих путей» писателей, литературоведы легко довольствовались более или менее устоявшимися приемами тематического, идейно-характеристического и композиционного освещения художественных образов и литературных стилей вообще. Показательны в этом отношении работы С. Д. Балухатого и В. Волькенштейна по изучению стилей русской драматургии, исследование А. И. Белецкого «В мастерской художника слова», в которой есть глава «О речи действующих лиц» ¹, труды Г. А. Гуковского о стилях русской поэзии XVIII века, о стиле Радищева, о стиле Жуковского, Пушкина и романтиков и т. п. ², Л. П. Гросмана — о стиле Достоевского, Сухово-Кобылина, Лескова, Я. Е. Эльсберга — о стиле Салтыкова-Щедрина и многие другие.

Большая часть этих работ о стиле писателя не может удовлетворить лингвиста антиисторичностью (или недостаточной историчностью) анализа речевых средств писателя, импрессионизмом и расплывчатостью стилисти ческих характеристик, случайностью словарных, а иногда и синтаксических иллюстраций, неопределенностью, сбивчивостью и противоречивостью терминологии, неясностью основных категорий и принципов осмысления текста. Правда, сама по себе методологическая неясность границ лингвистического и литературоведческого анализа могла бы и не отражаться на качестве и результатах стилистического исследования при наличии широкого филологического и специально лингвистического опыта интерпретации. Но в массовом производстве статей по языку и стилю писателя, относящихся к 40—50-м годам текущего столетия, отрицательно сказывались теоретическая необоснованность лингвистического анализа и бессистемность расположения материала.

¹ «Вопросы теории и психологии творчества», под редакцией Б. А. Лезина, т. VIII, Харьков, 1923, стр. 212—235. ² См. Г. А. Гуковский, Пушкин и романтики, Саратов, 1946. Ср. также книгу Г. А. Гуковского, Пушкин и проблемы реалистического стиля, Гослитиздат, 1957.

49

8

Неопределенность положения науки о языке писателя, о языке художественной литературы в ряду лингвистических и литературоведческих дисциплин, неясность в освещении вопроса об отношении индивидуального «языка» (стиля) писателя к языку художественной литературы в целом и к стилям общелитературного языка, многообразие значений и употреблений термина стиль — все это отражалось и до сих пор еще отражается на несогласованности, неустойчивости приемов лингвистического анализа словесно-художественного творчества и на узком, а часто и противоречивом понимании целей стилистического исследования литературы. Само понятие язык писателя в этом случае оказывается колеблющимся. Иногда под языком писателя разумеется лишь некоторая совокупность более или менее случайных или характеристических речевых примет, обнаруживаемых в его сочинениях («особенностей» лексики, фразеологии, развития образов и т. п.). «Практически говоря, — пишет Л. В. Щерба, — мы часто называем языком и ту или другую сумму фраз какого-нибудь писателя, а то и какого-либо языка вообще. Так, мы можем сказать: в языке Тургенева довольно часто встречаются галлицизмы...» В этом случае языком называется собственно «языковый материал» ¹.

Тот же академик Л. В. Щерба в статье «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании» заметил: «Лингвистически изучая сочинения писателя (или устные высказывания любого человека), мы можем исследовать его речевую деятельность, как таковую,— получится то, что обыкновенно неправильно называют «языком писателя», но что вовсе не является «языковой системой», но мы можем также исследовать ее и как языковый материал для выведения «индивидуальной речевой системы» данного писателя, имея, однако, в виду, в конечном счете, установление «языковой системы» того языка, на котором он пишет». Тут же характерно примечание, что исследование речевой деятельности отдельного лица не должно обязательно совпадать с «психологией

¹ Акад. Л. В. Щерба, Преподавание иностранных языков в средней школе, М.—Л. 1947, стр. 63.

50

творчества» или с «психологией языка» (Sprachpsychologie). «Здесь возможны, — по словам Л. В. Щербы, — и чисто лингвистические подходы» ¹.

Другие лингвисты иногда более пессимистически относятся к возможности разрешения проблемы языка писателя в чисто лингвистическом плане. Профессор Р. А. Будагов в статье своей «Наблюдения над языком и стилем И. Ильфа и Е. Петрова» сокрушается: «Даже самый метод изучения стиля писателя представляется еще не вполне ясным. Где кончается литературоведческое изучение стиля писателя и где начинается его лингвистическая интерпретация, — этого никто не знает... Да к тому же и отсутствие общих работ по русской стилистике крайне затрудняет исследователя» ².

С другой стороны, стремление понять язык писателя в связи с общим процессом развития русского литературного языка и его стилей содействует укреплению приемов выборочной, неполной характеристики языка писателя, а также приводит иногда к затушевыванию индивидуально-стилистических особенностей творчества писателя.

Кроме того, при неразграниченности приемов лингвистического и эстетико-стилистического изучения структуры литературного произведения, самый термин «язык» писателя, «язык» повести, романа и т. п. получает двойственное, колеблющееся применение и понимание. С одной стороны, в этом языке отыскивается и распределяется по тем или иным грамматическим и лексико-семантическим категориям материал, характеризующий литературно-языковую систему соответствующей эпохи, а с другой, этот язык рассматривается как язык словесного искусства, как система средств словесно-художественного выражения, и в нем находятся и выделяются черты индивидуально-творческой манеры, индивидуального стиля или мастерства. Принципиального разграничения задач истории литературного языка и истории русского словесного искусства притом чаще всего не получается. Вот несколько наиболее типичных иллюстраций.

В. А. Гофман в книге «Язык литературы» затраги-

¹ «Известия АН СССР, Отделение общественных наук», 1931. № 1, стр. 124. ² «Ученые записки ЛГУ, Серия филологических наук», вып. 10, 1946, стр. 247.

51

вает три цикла лингвистических вопросов, связанных с изучением языка писателя.

Один цикл относится к области современной литературно-языковой практики. Здесь освещается с вульгарно-социологической точки зрения теоретический вопрос о методах и возможностях использования всех форм: современного литературного языка и его стилей в творчестве советских писателей — с разнообразными историческими экскурсами и комментариями, с иллюстрациями из языка советской литературы, с целым рядом нормативных указаний (статья «Язык писателя»). «Сложны: и многообразны не только языковые строительные материалы, но и способы их творческого использования, их художественной реализации». Вместе с тем В. А. Гофман убеждает, что «язык искусства есть продолжение: «языка жизни», и не может быть, конечно, никакой особой, второй «социологии» этого языка». По его мнению, «на нашей стадии общественного развития язык искусства так же является языком понятий (только особенна конкретных), как и язык науки» ¹.

В другой статье («Стиль, язык и диалект») В. А. Гофман — на основе широких исторических сопоставлений — рассматривает отношения между национальным языком, языком художественной литературы и народно-областными говорами. Становясь на точку зрения М. Горького по вопросу о языке советской литературы и об отношении к диалектизмам, В. А. Гофман стремится очертить пределы возможного использования диалектной и жаргонной речи при характеристике действующих лиц, при характеристике их «путем изображения присущего им языкового сознания в его конкретных, индивидуально-типических чертах» ².

В заключение В. А. Гофман призывает писателей к более тесному контакту с лингвистами. «Писательская мысль всегда работала в известном контакте с лингвистической мыслью. В наше время этого контакта еще почти нет. Писатели как будто мало в нем заинтересованы, а лингвисты «не снисходят» до практического обсуждения злободневных вопросов языка художественной литературы, далеки от писательской общественности

¹ В. А. Гофман, Язык литературы, Л. 1936, стр. 125. ² Там же, стр. 153.

52

и ее насущных интересов. А от этого проигрывают и литература, и лингвистика. Над вопросами языка писателя должны работать и писатели, и критики, и лингвисты» ¹.

Другой цикл вопросов связан с конкретным изучением языка писателя. Сюда относятся статьи «Языковое новаторство Хлебникова» и «Вторжение просторечия в язык поэзии» (о языке Крылова).

В статье «Языковое новаторство Хлебникова» отмечается тесная связь творческих воззрений этого футуриста на язык вообще, на язык поэзии в частности, с методами его речетворчества.

По мнению В. А. Гофмана, «языковая позиция Хлебникова насквозь, принципиально архаистична» ². Она связывается с лингвистическими принципами символистов, его непосредственных литературных предшественников. Но исчерпывающей систематизации приемов хлебниковского словотворчества в статье В. А. Гофмана нет. Дан лишь общий обзор основных способов словотворчества Хлебникова в их практическом применении (звукопись, «азбука понятий», каламбурно-омонимические новообразования, прием перевернутой омонимии, отрыв слова от реальных связей и отношений и т. п.). В силу индивидуалистического анархизма Хлебникова его языковые эксперименты были враждебны развитию общелитературного языка, но, по мнению В. А. Гофмана, оказали некоторое «прогрессивное» влияние на язык поэзии. Впрочем, по словам того же автора, «советская поэзия в основном пошла по путям, далеким от Хлебникова, и его влияния в плане языка и стиля на молодых советских поэтов, поскольку эти влияния имели место, были скорее отрицательным, чем положительным фактом» ³. В. А. Гофман стремится сочетать изучение «языка писателя» с широкой характеристикой его общественного мировоззрения, пытаясь проследить связи индивидуального стиля писателя с языком художественной литературы соответствующего периода. Но само описание языка писателя у Гофмана носит эскизный характер и лишено лингвистической систематичности.

Эти качества особенно ярко выступают в работе, по-

¹ В. А. Гофман. Язык литературы, стр. 184. ² Там же, стр. 214. ³ Там же, стр. 240.

53

священной описанию языка басен Крылова. Само заглавие этой статьи («Вторжение просторечия в язык поэзии») показывает, что В. А. Гофмана занимает не столько исследование конкретных особенностей басенного стиля Крылова, сколько решение общего вопроса истории языка русской художественной литературы о путях и потоках демократического обновления русского поэтического языка в начале XIX века.

Третий цикл вопросов в книге В. А. Гофмана «Язык литературы» относится к сфере изучения одной жанровой разновидности художественно-литературной речи — именно драматической речи. В статье «Язык и стиль „Ревизора“» В. А. Гофман описывает речевую структуру реплик и монологов гоголевских персонажей, наблюдает различия в их словесной манере, способе выражения и связывает с этими различиями своеобразия их характеров. Таким образом, здесь на первом плане стоят проблемы речевой характерологии, гоголевские методы речевого изображения героев. Изучение самого строя гоголевского драматического диалога остается в стороне. Еще более эскизным характером отличается статья В. А. Гофмана «Язык и стиль Чехова-драматурга»: здесь описаны лишь некоторые из присущих драматическому мастерству Чехова «средств характерно-типической индивидуализации манеры речи». Особенное внимание обращено на чеховское искусство «оттенять пошлость» и на речевые формы его проявления, на средства субъективной символической экспрессии, «которая подменяет не только прямое объективно значимое сообщение мысли, но и нередко является подменой жеста», на реплику-жест, разработанную до тонкостей Чеховым (вслед за Л. Толстым), и на приемы использования «заготовок-фрагментов различных речевых манер, характерно окрашенных и поэтому способных вызвать нужный семантический (смысловой) эффект в контексте», на характеристические «сдвиги шаблонов стилистической принадлежности», на ироническую двусмысленность чеховских речевых характеристик и наконец на символическую роль лирических реплик.

Разнообразие методов и подходов в области изучения языка писателя сказывается и в том, что сами литературоведы, изучая стиль писателя или стиль литературного произведения, ставили перед собой разные задачи.

54

Так, академик А. С. Орлов, глубоко вникая в «русский язык в литературном отношении» ¹ и тонко характеризуя художественно-изобразительные средства индивидуальной стилистики, «не имел намерения или претензии» выдерживать свои описания языка писателя «в схеме специально лингвистических категорий». Он требовал от исследователя языка и стиля писателя глубокого чутья языка и большой словесно-художественной, эстетической одаренности, сам обладая этими качествами в высшей степени. И все же А. С. Орлов свои описания языка писателя, например, языка басен Крылова, языка «Горе от ума», языка Лескова, располагает чаще всего по классам наиболее ярко выступающих словарных, словообразовательных, фразеологических, изобразительно-грамматических явлений, широко привлекая для сравнения факты языка других писателей современной и предшествующей эпохи ². «Речевая ткань» литературного произведения рассматривается академиком А. С. Орловым прежде всего с точки зрения ее отношения к устному, разговорному языку. «Русский язык национально характерен именно в элементах устного происхождения и устной практики», — писал А. С. Орлов ³. А. С. Орлов с глубокой проникновенностью выбирает наиболее характеристические художественно-выразительные черты языка писателя, но изучает их без всякой системы. Особенно привлекали его элементы фольклора и яркие краски устной народно-разговорной речи. По словам А. С. Орлова, «национальная русская народная речь сплошь образна, начиная с поговорочных мелочей и кончая концентрацией целой фабулы». Таким образом, А. С. Орлов, с одной стороны, описывает наиболее бросающиеся в глаза индивидуальные свойства лексики, фразеологии и грамматики того или иного писателя в их художественной выразительности на фоне общей эволюции языка русской литературы, а с другой стороны, стре-

¹ А. С. Орлов, Русский язык в литературном отношении, «Родной язык в школе», 1926, № 9; его же, Социология языка литературных произведений, «Родной язык в школе», 1927, № 2. Ср. его же, Язык русских писателей, М.—Л. 1948. ² См. А. С. Орлов, О языке басен Крылова, «Труды юбилейной сессии ЛГУ», 1946;его же, Язык басен Крылова, «Известия АН СССР, Отделение литературы и языка», т. V, вып. 4, 1946. ³ «Известия АН СССР, Отделение литературы и языка», т. V, вып. 4, 1946, стр. 268.

55

мится раскрыть в достижениях индивидуального словесного искусства общие «сильные привлекательные черты родного слова в его живом употреблении среди народных масс». Никакой научно-лингвистической или научно-стилистической теории под эти яркие выборки материала обычно не подводится. А. С. Орлову принадлежит также оригинальная попытка охарактеризовать со стилистической и историко-генетической точки зрения словарный состав «Телемахиды» Тредиаковского ¹.

В большом исследовании Л. А. Булаховского «Русский литературный язык первой половины XIX в.» ² сделана попытка обрисовать эволюцию русского литературного языка в первой половине XIX века с учетом всего многообразия литературных жанров и с характеристикой отдельных индивидуальных стилей наиболее крупных писателей этого периода.