21. Место стихотворных повестей «Граф Нулин» и «Домик в Коломне» в творчестве а.С.Пушкина.

«Граф Нулин» (1825)

Серьёзный смысл шутливой повести.

Некий помещик Лидин уезжает на охоту, оставив дома скучающую за чтением молодую жену Наташу. Случайно проезжавщая мимо коляска опрокидывается и путник — граф Нулин — остаётся ночевать в доме Натальи Павловны. Вечером за ужином графу кажется, что хозяйка заигрывает с ним. Ночью граф Нулин вспоминает страстные взгляды Натальи Павловны, её рукопожатием за чаем и решается идти к ней в спальню. Однако получает звонкую пощечину. Утром, стыдясь и злясь, граф из вежливости вынужден выйти к чаю. В это время возвращается с охоты муж, сообщает гостю, что его коляска уже налажена. Граф Нулин уезжает. Наташа рассказывает мужу ночную историю, муж гневается. Однако над этой историей вместе с Наташей посмеялся ещё один человек.

Короткая стихотворная повесть, весьма похожая на анекдот, ироническая, на первый взгляд, представляется непонятной, случайной для Пушкина, недавно завершившего «Бориса Годунова». Однако при внимательном рассмотрении «Графа Нулина» повесть обнаруживает свой серьёзный смысл и оказывается вполне закономерным этапом творческой эволюции Пушкина.

Повесть была написана в ночь с 13 на 14 декабря 1825 года и первоначально называлась «Новый Тарквиний». Первые 30 стихов повести были напечатаны в «Московском вестнике» в 1827 г., а полностью она была опубликована в «Северных цветах» на 1828 год. В декабре 1828 г. «Граф Нулин» и «Бал» Баратынского вышли вместе отдельной книжкой под названием «Две повести в стихах».

О поводе, натолкнувшем Пушкина на этот сюжет, он сам написал в «Заметке о «Графе Нулине»: «…Перечитывая “Лукрецию”, довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощёчину Тарквинию? <…> Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история были бы не те <…> Мысль пародировать историю и Шекспира мне представилась. Я не мог воспротивиться двойному искушению и в два утра написал эту повесть. Я имею привычку на моих бумагах выставлять год и число. «Граф Нулин» писан 13 и 14 декабря. Бывают странные сближения» (VII, 156).

По легенде, изгнание царей из Рима и основание республики вызвано тем, что сын последнего царя Тарквиния Гордого Секст Тарквиний совершил насилие над супругой Коллатина (его Пушкин по ошибке назвал Публиколой) Лукрецией. Обесчещенная Лукреция рассказала обо всем мужу и убила себя. Коллатин и друг его Люций-Юний Брут подняли восстание. У Шекспира на этот сюжет была написана поэма «Лукреция».

Таким образом, шутливая повесть Пушкина прямо связана с его серьёзными историческими размышлениями о роли случая в истории, о роли «пустяков» (исторических «нулей») в большой истории. На исторический смысл указывают и заключительная фраза Пушкина в его заметке: «Бывают странные сближенья». Вероятно имеется в виду случайное совпадение дня завершения повести «Граф Нулин» и свершения декабрьского восстания в Петербурге.

Своеобразие поэтической формы «Графа Нулина»

Работая над «Борисом Годуновым» Пушкин не мог не думать о принципах обработки исторического материала, так как не мог не видеть развницы между архивными документами и описанием тех же событий в «Истории…» Карамзина. Как следует писать историческое сочинение: быть археологически-документально достоверным или субъективно излагать историю, собирая события в единый сюжет? Ответ, казалось бы, был найден Пушкиным в образе летописца Пимена — он, «душой в минувшем погруженный», сопереживает участникам исторических событий, не скрывает собственных суждений, и в то же время ради передачи правды своим потомкам всегда достоверен, вынужден говорить правду «не мудрствуя лукаво».

Однако неожиданно работа Пушкина над историческим материалом привела его к «Графу Нулину» — пародии на такой тип историзма. Повествователь в «Графе Нулину» — пародийный образ историка: он и субъективен (не скрывает своего сентиментально-поэтического отношения к героям, своих догадок, своей логики), и в то же время старается быть документально достоверным  (описывает все детали, даже ненужные).

Повествователь строго последовательно и внимательно выстраивает свой сюжет, но в итоге приходит к нулевому результату: истинной причины произошедшего не понял не только муж Наташи, не только раздосадованный граф Нулин, но и повествователь, который вынужден сделать совершенно ложный вывод.

В самом деле: сильной пощёчиной Наташа недвусмысленно отвергла притязания Нулина и, более того, всё честно рассказала мужу. Однако незаметно истина ускользнула от историка.

Таким образом, Пушкин вышел в своих размышлениях к интереснейшему выводу: в «Борисе Годунове» — историческая сила не есть простая сумма действий отдельных лиц (добрые намерения каждого персонажа в «Борисе Годунове» в сумме оказались безликим злом), в «Графе Нулине» — историческое событие иррационально нелогично, случайно, непонятно. Наташа должна была соблазниться, недаром было её теплое рукопожатие и взгляды, недаром двери были незаперты и «лампа чуть горела», но она дала слишком громкую пощечину, отчего проснулась собака, от лая которой проснулась служанка Параша, отчего граф срочно бежал из спальни Наташи — всё шло по сюжету, но вмешался пустяк, совершенный «нуль», бессмысленная случайность. Безликое и иррациональное начало в жизни. В историческом процессе всерьез беспокоит Пушкина, переживающего драму с отцом и поражение декабристов, а также своё случайное отсутствие в Петербурге.

"Домик в Коломне» (1830)

Написана после «Евгения Онегина». Следующий этап развития стихотворного повествования, дальнейшее развитие жанра стихотворной повести, этап движения Пушкина к эпосу. В «Домике в Коломне» он испытывает октаву, традиционную для эпоса строфу (Т.Тассо): восьмистишие abababcc, чередование мужских и женских рифм (альтернанс), тройные созвучия, афористическое итоговое двустишие. Соревнование онегинской строфы и октавы.

«Домик в Коломне» — поэма-травести, переделка «Освобожденного Иерусалима» Торквато Тассо с переодеванием героев, с травестийным снижением героя до кухарки. Сам сюжет повести обыгрывает собственную поэтическую форму (чередование мужских и женских рифм, необходимость выводов в конце строфы). Первые 8 строф повести полностью посвящены рассуждениям автора о преимуществах и особенностях октавы (цитировать IV, С.234-236), последние 2 строфы посвящены необходимости сделать вывод, но вывода никакого нет (IV, С.243-244).

Выводы: Движение Пушкина к эпосу происходило от «Цыган» к «Борису Годунову» и далее через жанр стихотворной повести. Освоение новых форм у Пушкина принимает вид пародии над существующими формами.

 

Билет 17. Образ Петра I и проблема исторической судьбы России в поэмах А.С. Пушкина «Полтава» и «Медный всадник». Историко-философская концепция А.С. Пушкина в поэме «Медный всадник».

 История создания

«Медный всадник» был написан в октябре 1833 г. в Болдине. Пушкин намеревался издать за большие деньги в журнале «Библиотека для чтения» (издатель А.Ф.Смирдин, редактор О.И.Сенковский) сразу три своих произведения («Медный всадник», «Анджело», «Пиковая дама») и поэтому в декабре 1833 года передал «Медного всадника» на цензуру Николаю I. Царь вернул поэму с 9 пометами (он вычеркнул все определения вроде «кумир», «истукан» в отношении памятника Петру), но без резолюции, поэма была не запрещена, но и не разрешена. Пушкин делал исправления не хотел, но печатать без разрешения тоже не рисковал. Вот почему до конца 1833 г. «петербургская повесть» никому из друзей Пушкина не была известна.

Строгость цензора, вероятно, была связана с совпадением времени появления поэмы Пушкина и важного события, происходившего в Петербурге и прямо связанного с памятником ПетруI. В 1834 году заканчивались работы по открытию знаменитого монумента — «александрийского столпа». Ещё в августе 1832 года на дворцовой площади появилась огромная скала, доставленная из Финляндии, из которого должна была быть сделана колонна. 30 августа 1834 года, то есть в день именин Александра I, состоялось открытие памятника императору, Александровской колонны — самого высокого сооружения в мире (47,5 метра против 46,5 метров Вандомской колонны в Париже). Этому событию придавалось большое идеологическое значение, наиболее полно и ясно выраженное Жуковским: «Чему надлежало совершиться в России, чтобы в таком городе, такое собрание народа, такое войско могло соединиться у подножия такой колонны?.. Там, на берегу Невы, подымается скала, дикая и безобразная, и на той скале всадник, столь же почти огромный, как сама она; и этот всадник, достигнув высоты, осадил могучего коня своего на краю стремнины; и на этой скале написано Петр, и рядом с ним  Екатерина; и в виду этой скалы воздвигнута ныне другая, несравненно огромнее, но уже не дикая, из безобразных камней набросанная громада, а стройная, величественная, искусством округленная колонна <…> и на высоте ее уже не человек скоропреходящий, а вечно сияющий ангел, и под крестом сего ангела издыхает то чудовище, которое там, на скале, полураздавленное, извивается под копытами конскими <…>. И ангел, венчающий колонну сию, не то ли он знаменует, что дни боевого создания для нас миновались <…> что наступило время создания мирного; что Россия, все свое взявшая, извне безопасная. Врагу недоступная или погибельная, не страх, а страж породнившейся с ней Европы, вступила ныне в новый великий период бытия своего, в период развития внутреннего, твердой законности, безмятежного приобретения всех сокровищ общежития…» («Воспоминание о торжестве 30-го августа 1834 года»). Памятник Петру I  с монументом в виде дикой скалы и памятник Александру I с монументом в виде геометрически правильной и даже совершенной колонны противопоставлялись как символы двух эпох российской жизни.

Николай I был знаком с размышлениями Жуковского и согласен с идеей, что в новейшей русской истории проведена четкая грань между двумя периода: войны и мира.

Пушкин не разделял этих взглядов, считал их надуманными, и был прав. «Очень скоро обнаружилось, что Александровская колонна — всего только новый монумент, украсивший столицу, а Медный всадник — по-прежнему ее символ, “самое замечательное чудо чудесного Петербурга” <…> Александровская колонна стала объектом насмешек». Пушкин по-прежнему считал памятник Петру и самого Петра символом Петербурга и вообще современной России, поэтому его поэма о «медном всаднике» была, конечно, поэмой о судьбе России.

Не желая править «Медного всадника», Пушкин в 1834 году опубликовал Вступление в «Медному всаднику». Это единственное прижизненное издание текста поэмы не вызвало внимания читателей, так как одно лишь вступление выглядело гимном «военной столице». Зато начались слухи о некой неопубликованной поэме Пушкина о Петербурге.

В августе 1836 года Пушкин решается опубликовать «Медного всадника» и для этого делает необходимые поправки. Почему до этого он не допускал и мысли о правке, а теперь делает это? Видимо, потому, что он считал необходимым завить о себе читателям, среди которых появилось мнение о закончившемся пушкинском периоде русской литературы^[4]. В полном виде «Медный всадник» был напечатан после смерти Пушкина в 1837 г. в журнале «Современник» (видимо, с поправками Жуковского^[5]).

Проблематика

Белинский первым предложил наиболее распространенное толкование: поэма о столкновении частной судьбы и исторической необходимости. Петр сделал великое и нужное дело, но при этом пострадали невинные частные люди. Позднее появилось другие акценты в интерпретации поэмы.

Пушкину было хорошо известно, что памятник Петру I не медный: есть части медные, есть бронзовые, есть железные. Называя всадника медным, Пушкин тем самым давал ему характеристику (ср. «медный лоб»). В начале XX века читатели все больше задумывались о символическом содержании пушкинских образов. В 1909 году произошло событие, давшее толчок этим толкованиям. Комиссия по ремонту памятника опубликовала протокол: «При вскрытии большого заделанного отверстия в крупе лошади выяснилось, что в задних ногах имеется солидный кованый каркас, тщательно запаянный, вследствие чего вода в него не проникала и оставалась в брюхе коня. Всего выпущено до 125 ведер воды». Эти сведения вызвали целую серию толкований: когда-то Петр победил дикую стихию вод Финского залива, теперь вода почти мистически побеждает его, проникнув внутрь «медного всадника», то есть борьба не окончена… Е.П.Иванов (1907): поэма о двух всадниках — «медном всаднике» (Петре) и «бледном всаднике»; В.Я.Брюсов (1909): поэма о бунте единичного человека против всесильного хода истории.

Тема Петербурга (мистический страшный город, город безумцев). Тема Петра (и судеб России после петровских реформ, судьбы европеизации).

Новый герой («маленький человек»). К моменту создания «Медного всадника» в русской литературе назрела необходимость в стиховой повести о современном, не экзотическом и не надчеловечном герое. В черновиках «Медного всадника» была следующая характеристика Евгения.

Поэтика

Сам Пушкин определил жанр «Медного всадника» термином «петербургская повесть», в таком случае «Медный всадник» — начало нового и очень популярного в русской литературе жанра, представленного позднее «Петербургскими повестями» Н.В.Гоголя, произведениями авторов «натуральной школы» (сб. «Физиология Петербурга»), произведениями Достоевского («Бедные люди», «Двойник», «Белые ночи» и др.), Блока, А.Белого и др. Но в собраниях сочинений Пушкина «Медный всадник», как правило, печатается в разделе поэм, в таком случае этопоследняя поэма Пушкина. В обоих случаях «Медный всадник» является этапным произведением, требующим особого внимания.

В жанровом отношении «Медный всадник» близок «маленьким трагедиям» — оксюморон в названии, схожий мотив оживающей статуи, тема бунта человека против самой истории.

Фантастика и символическая образность. Фантастика в «Медном всаднике» имеет реалистическую мотивировку — она плод воображения больного Евгения. «Как всякая реалистически мотивированная фантастика, она имеет символический, до конца логически не определимый смысл, подсказываемый, однако, символикой самого фальконетова памятника Петру», то есть всадник — царь, конь — его народ и государство, змея в ногах — козни и злодеяния, мешавшие Петру. Символическая образность памятника повлияла на повесть о нем: в «Медном всаднике», например, наводнение означает не самоё себя, конечно, а некую разбушевавшуюся стихию.