Глава 2. Социализм и право

1. Мера "равенства": общепринудительный труд вместо права

Сохранение буржуазного "равного права" при социализме, согласно марксизму-ленинизму, необходимо, как мы видели, лишь для распределения предметов индивидуального потребления. Это "право" ограничивается только данной сферой и уже не распространяется на отношения людей к обобществленным средствам производства. Подобным сведением объектов личной собственности к предметам индивидуального потребления (а это — лишь следствие уничтожения частной собственности на средства производства), конечно, радикально исключается возможность эксплуатации одного индивида другим индивидом, поскольку все индивиды лишены здесь собственности на средства производства. Это ясно само собой. Другое дело, что такая личная потребительская "собственность" в условиях тотального обобществления средств производства и соответственно централизованного планового хозяйства и распределения, всеобщего принудительного труда, диктатуры пролетариата и т. д. (в духе принципиальных требований марксистской теории и практики реального социализма) вообще не является собственностью в строгом (экономическом и правовом) смысле данного понятия.

Реальная историческая практика показала, что под этой "личной собственностью" по сути дела имеется в виду специфический (внеправовой и внеэкономический) феномен — тот или иной властно устанавливаемый ограниченный набор продуктов и предметов индивидуального потребления. В силу отсутствия реального товарно-денежного производства и рыночных отношений определение трудового эквивалента (для осуществления оплаты и потребления "по труду"), как, впрочем, и само существование эквивалентных (т. е. правовых) отношений между отдельным производителем, лишенным не только средств производства, но и собственности на свою рабочую силу, с одной стороны, и всесильным распределителем потребительских благ (монопольным обладателем диктаторской

власти, всех производительных сил и богатств страны) оказались чистой утопией.

Социализация средств производства вместе с ликвидацией прежней экономической зависимости ("экономической несвободы") в условиях господства буржуазной частной собственности преодолела и соответствующие правовые формы, сам принцип формального (правового) равенства и свободы индивидов. Внеэкономические и внеправовые средства и методы возникновения и функционирования реального социализма во всех сферах жизни продемонстрировали невозможность также и ограниченного сохранения права при социализме — так называемого буржуазного "равного права" для регуляции процесса распределения продуктов индивидуального потребления "по труду".

Вместо доктринально предсказанного, идеологически прокламированного, законодательно закрепленного и вместе с тем логически и практически абсолютно невозможного в условиях социализма принципа оплаты (и потребления) "по труду" фактически сложилась, как известно, властно-централизованная, мелочно детализированная, социально дифференцированная и скрупулезно иерар-хизированная система оплаты и потребительского снабжения населения ("трудящихся") по принципу пресловутой "уравниловки".

Такая метаморфоза имеет свою объективную логику и внутреннюю необходимость. Иначе по существу и быть не могло. Поэтому метаморфозы реализации марксистской теории и реалии практического социализма, обычно выдаваемые за субъективистские "деформации" и "искажения" в силу "неблагоприятного" стечения привходящих, внешних обстоятельств, должны быть и в этом пункте поняты в их объективной внутренней необходимости, а не как нечто случайное, к сути дела не относящееся и легко устранимое.

Во всех своих аспектах и проявлениях (социальных, экономических, политических, духовных, нравственных, бытовых и т. д.) коммунистическая социализация средств производства и самих производителей по существу и фактически означает деиндивидуа-лизацию, обезличение, коллективизацию, омассовление человека, превращение его в неразличимый и лишенный самостоятельности "строительный материал" всеохватывающей массы (классово политизированной и идеологизированной "трудовой массы", "трудящихся масс", "трудового народа"), в послушный, безвольный и бесправный "винтик" тоталитарной машины. Причем это — в лучшем случае, а в худшем случае (при негативной классовой маркировке человека) он оказывается подлежащим уничтожению "врагом народа", врагом "трудящихся масс", "лагерной пылью" Гулага. Такова, как известно, логика и практика насильственного процесса возникновения и утверждения реального социализма, которые по сути своей остаются в русле и в рамках марксисткой теории путей, средств и форм социализации и коммунизации жизни людей.

История становления человека — это история его индивидуализации, история его высвобождения из первичной стадности и всепоглощающей первобытной общности и коллективности, история дифференциации исходного тотального целого на социальные атомы, автономизирующихся индивидов. Мера этой автономизации индивида (следовательно, его независимости, свободы и права) в рамках наличного и социально-исторически развивающегося общества как раз и есть показатель ступени человеческого прогресса, степени очеловеченности людей, меры человеческого измерения людской массы и сложившегося типа социальной общности (данного социума).

Только в силу и в меру его индивидуальности и индивидуали-зированности людское существо является человеком, и только как индивид выступает (и вообще может выступить) в качестве конкретно определенной личности, самостоятельного субъекта в соответствующей области жизни и общественных отношений, экономического, правового, морального и т. д. "лица". Индивидуализиро-ванность человека (человек-индивид), таким образом, — это не только его природная уникальность, но и опорная форма (тип, парадигма) его социальной квалификации (смысла и характера его при-знанности или непризнанности).

Что же представляет собой человек при социализме с точки зрения социального признания или отрицания его в качестве индивида?

Прежде всего ясно, что социализация средств производства, ликвидирующая частную и вообще всякую индивидуальную собственность на средства производства, означает отрицание индивида как субъекта (личности, лица) экономических и правовых отношений, предметом и объектом которых являются средства производства. Уничтожение этого аспекта и компонента человеческой личности (т. е. отрицание, непризнание отдельного человека как владельца индивидуальной собственности на средства производства и как субъекта права такой собственности) диктуется самой сутью социализма (и теоретического, и практического).

В "Манифесте", касаясь распространенных обвинений коммунистов в том, что вместе с уничтожением частной собственности они упраздняют также личность и свободу, Маркс и Энгельс пишут: "Действительно, речь идет об упразднении буржуазной личности, буржуазной самостоятельности и буржуазной свободы'".

Но реализация этих идей — уничтожение буржуазной личности (экономической, правовой, моральной и т. д.), буржуазного индивидуализма и т. д. — не привела к формированию какой-то новой (социалистической, коммунистической, небуржуазной) личности — экономически, юридически, морально, религиозно и т. д. сво-

1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4. С. 439.

бодного, независимого и самостоятельного индивида. С точки зрения социализма (и коммунизма), любой индивидуализм — это неизбежно буржуазный индивидуадизм, все равно в сфере экономики, политики, права, морали или в духовном творчестве. Социалистический (или коммунистический) индивидуализм — чистый нонсенс: ни логически, ни практически в условиях тотальной социализации и коллективизации он просто не возможен уже в силу отсутствия своего носителя — автономного индивида.

Обобществление средств производства, их политизация, "огосударствление", обезличивание, отчуждение от отдельных, реальных людей так же преодолевает и ликвидирует фигуру человека-индивида в экономической сфере, как система и режим диктатуры пролетариата — в политической сфере, монопольное господство коммунистической партийной идеологии — в сфере духовной жизни и т. д. Причем эти разные направления и области преодоления человека-индивида — лишь различные формы проявления внутренне единых, взаимосвязанных и взаимодополняющих друг друга сторон, аспектов и сфер тотального целого — социализированного строя. Одно с другим неразрывно связано: невозможно уничтожить индивида-собственника и в то же время — в условиях концентрации в одном центре всех средств власти и богатства (в руках "государства", диктатуры пролетариата, коммунистической партии) — сохранить свободного индивида, субъекта права, моральную личность, да и вообще самостоятельного человека-индивида.

В рамках и в контексте марксистской теории и социалистической практики члены общества — прежде всего производители и потребители. Признаваемая здесь применительно к ним "личная собственность" — это потребительская плата (все равно в какой форме — натурой, квитанциями, трудоднями, карточками, денежными знаками или иным видом "удостоверения от общества"') отдельному производителю за его труд. Причем количество и качество как "трудового пая" отдельного члена общества, так и причитающегося ему потребительского пая устанавливаются властным, планово-централизованным путем. Иначе и быть не может в условиях отсутствия стоимостных, товарно-денежных и рыночных отношений, поскольку "индивидуальный труд уже не окольным путем, а непосредственно существует как составная часть совокупного труда"2. Объем и характер вычетов из совокупного общественного продукта (т. е. итога совокупного труда), включая все вычеты из труда отдельного производителя, а следовательно, объем и способы распределения "той части предметов потребления, которая делится между индивидуальными производителями коллектива"3, опре-

' См.: Ленин В.И. Пола. собр. соч., т. 33. С. 92.

2 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 19. С. 18.

3 Там же. С. 17.

деляются не на основе экономических и правовых отношений и норм, а средствами властно-централизованного распределения трудовых ресурсов и потребительских предметов.

Здесь ни теоретически, ни практически не остается условий и места для индивидов и их формального равенства, — т. е. вообще почвы для буржуазного "равного права", — при определении меры труда и потребления для членов социалистического общества.

Согласно марксизму единственным основанием для сохранения буржуазного "равного права" при социализме является оплата по труду. Однако такое всеобщее трудовое измерение означает прежде всего и в конечном счете определение людей (членов социалистического общества) лишь в качестве "трудящихся", "только как рабочих"1. Но отсюда (т. е. из социально-политического признания людей лишь в качестве "людей труда", "трудящихся", "рабочих" и т. д.) вовсе не следует признания отдельного "трудящегося", "рабочего", "человека труда" в качестве экономически и юридически свободного и самостоятельного человека-индивида — субъекта собственности, права, морали и т. д. Напротив, такое только "трудовое", "рабочее" измерение и признание людей как раз исключает саму возможность их экономического, правового, морального и т. д. измерения.

Конечно, если люди — это только "рабочие", то они, во-первых, все должны работать (всеобщая трудовая повинность по социалистическому принципу: "кто не работает, тот и не должен есть", т. е. принудительный характер труда), а во-вторых, только "трудящимся" (только "за труд, за "трудовой пай") может полагаться и "потребительский пай". Но складывающееся здесь соотношение между потребительским и трудовым паем, между трудом и потреблением, между людьми в качестве производителей и этими же людьми в качестве потребителей определяется не принципом формального (правового) равенства, а политико-властными (внеэкономическими и внеправовыми) регуляторами.

Оплата "по труду" (по его количеству и качеству) и, следовательно, соответствующее "право производителей пропорционально доставляемому ими труду"2 здесь невозможны уже потому, что вместо объективных форм и критериев выявления общественно значимого количества и качества труда (через товарно-стоимостные и рыночные формы, свободу спроса и предложения, купли и продажи и т. д.) в условиях обобществления средств производства и труда начинают действовать произвольные, властно определяемые формы и критерии. Труд оплачивается здесь не по его количеству и качеству, а по политико-властной оценке труда и его носителей (соответствующих социальных слоев, групп, классов) в системе дик-

' Там же. С. 19. 2 Там же.

татуры пролетариата и тоталитарного строя. Связь между оплатой и трудом становится социально-политической и теряет экономико-правовой характер. Об отсутствии каких-либо пропорциональных (т. е. эквивалентных, экономико-правовых) связей и соотношений между потреблением и трудом при социализме свидетельствуют пресловутые трудовая "выводиловка", потребительская "уравниловка" и т. д. в сочетании с "номенклатурным" распределением благ и потребительских привилегий.

При капитализме, согласно марксистскому варианту трудовой теории стоимости (в рамках которой, кстати говоря, качественные различия между разными видами труда игнорируются и сводятся к количественным различиям), количество и качество труда, цена товара (в том числе и рабочей силы, а следовательно, и размеры прибыли, прибавочной стоимости, зарплаты юридически свободного наемного рабочего и т. д.) определяются через рыночный механизм, спрос и предложение на товары и услуги, т. е. стихийно, "окольным путем". Причем, отмечает Маркс, при таком "товарообмене обмен эквивалентами существует лишь в среднем, а не в каждом отдельном случае'". При социализме же (на низшей фазе коммунизма) обмен одной формы труда (трудового пая) на другую форму труда (в виде потребительского пая), принцип равенства, эквивалентности сохраняются, по Марксу, в каждом отдельном случае. Кто же и каким образом при социализме может заменить собой отсутствующий здесь товарно-стоимостной, рыночный механизм выявления количества и качества каждой уже заранее обобществленной и общественно признанной (без всякого рынка, спроса и предложения и т. д.) части "совокупного труда"?

В марксистской теории нет прямого ответа на этот вопрос, но в контексте марксистского учения о низшей фазе коммунизма предполагается, что политическая власть в условиях обобществления средств производства (диктатура пролетариата) сможет непосредственно и прямо (минуя "окольный" путь рынка и т. д.) установить качество и количество всех видов труда и на этой основе обеспечить эквивалентность и равенство (а, следовательно, принцип буржуазного "равного права") в соотношении между оплатой за труд (потребительским паем) и самим "трудовым паем" (количеством и качеством труда). Но труд (с его качеством и количеством) лишь в его товарно-рыночном опосредовании (вместе с другими товарами) приобретает свое общественно значимое количественное и качественное измерение, осуществляемое в правовой форме свободных сделок по принципу формального равенства договаривающихся сторон.

Причем всеобщим масштабом и равной мерой здесь, в свободных отношениях труда, является право, а не сам труд, который выступает не в качестве измерителя, а измеряемого: общественно

' Там же.

144 Раздел II. Философия отрицания права. Идеология коммунизма

значимые характеристики труда (его количество и качество) как раз и определяются реальным спросом и предложением и измеряются рыночной ценой соответствующего товара (в том числе и товара рабочая сила) по добровольному соглашению формально равных сторон.

Вне и без товарной формы труда (и как рабочей силы, и как продуктов труда), без проверки через механизм рыночного спроса и предложения нельзя говорить ни об общественно значимых измерениях количества и качества труда, ни об эквивалентности и равенстве между разными видами труда (в том числе и между трудовым и потребительским паем), ни, следовательно, о сохранении буржуазного "равного права" для распределения при социализме предметов потребления "по труду" ("равная оплата за равный труд"). Невозможно уничтожить товарные отношения труда и в то же время сохранить обусловленные ими эквивалентность обмениваемых благ, формальное равенство обменивающихся субъектов и в целом экономическое содержание и правовую форму обмена.

Товарно-денежные, рыночные отношения и соответствующие им правовые формы и принципы (эквивалентности, равенства и т. д.) являются естественно-исторически сложившимся и единственным адекватным и потому эффективным механизмом и способом определения (через свободное волеизъявление производителей и потребителей) общественно полезных и значимых свойств и характеристик труда, его количества и качества. Отсюда и незаменимое значение товарно-рыночных и правовых отношений для развития эффективности производства в его ориентированности на потребителя и удовлетворение его нужд, совершенствования труда и улучшения качества товаров, для научно-технического прогресса общества и роста его благосостояния.

Когда же индивидуальный труд уже без рыночного механизма реального спроса и предложения, без всякого объективного способа проверки и удостоверения его свойств и результатов со стороны самих членов общества, будущих потребителей продуктов этого труда, словом, непосредственно существует как составная часть совокупного труда, мы как раз оказываемся в знакомой ситуации реального (нетоварного, безрыночного) социализма с его неэкономическими и неправовыми отношениями производства и распределения продуктов труда. Количество и качество труда, его общественная полезность и значимость здесь определяются не рынком, не объективными потребностями самих участников процесса труда и потребителей его результатов, а "сверху", в централизованно-плановом порядке, путем политико-властных решений. Последствия этого общеизвестны — тенденция к производству для производства и его превращению в затратный механизм, диктат производства над потреблением, количественных показателей над качественными (не только в производстве и потреблении, но и во всех сферах

жизни), минимизация личной потребительской "собственности", нивелирование труда и его оплаты ("выводиловка", "уравниловка" и т. д. — в пользу "низов", с привилегиями для "верхов", в ущерб лучшим, талантливым, творческим работникам), низкая производительность труда, отторжение научно-технического прогресса, хронический дефицит и низкое качество продуктов и услуг, полный запрет и криминализация хозяйственной самостоятельности и активности индивидов и параллельное широкое распространение нелегальных форм производства и распределения (от спекуляции, частнопредпринимательской деятельности, системы краж и хищений социалистического имущества и т. д. до мощной "теневой экономики", мафиозных политико-хозяйственных кланов и в целом организованной преступности).

Марксистское положение о сохранении при социализме буржуазного "равного права" для распределения предметов потребления "по труду" ("равная оплата за равный труд") по сути дела имеет в виду замену права — трудом, правового регулятора — трудовым регулятором, всеобщего правового масштаба и равной правовой меры — всеобщим трудовым масштабом и равной трудовой мерой. И надо признать, что процесс становления и утверждения реального социализма (по логике его идеологического, социального, политического и хозяйственного развития) по-своему подтверждает подобную замену — полное вытеснение права как специфического регулятора по принципу формального равенства (в тем числе из сферы труда и распределительных отношений) и попытку внедрения прямой и непосредственной властно-принудительной "трудовой регуляции" во все сферы жизни общества.

Из направлений и форм подобной силовой "трудовой регуляции" можно, к примеру, назвать такие, как: борьба "трудящихся" против "нетрудящихся" и "нетрудовых доходов", "не трудящийся да не ест", всеобщая трудовая повинность и уголовная ответственность за уклонение от труда, железная "фабричная" дисциплина и трудовой распорядок для всего общества — вместо единого правопорядка, централизованно-плановый учет, использование и распределение трудовых ресурсов, "рабсилы" в масштабах всей страны, внеэкономические и внеправовые средства и формы прикрепления городского и особенно сельского населения к труду, к определенному месту, региону и сфере труда, возвышение "физического труда" и принижение, обесценение интеллектуальной деятельности, трудовое воспитание и перевоспитание людей для создания нового человека — "человека труда", массовое распространение исправи-тельно-трудовых лагерей и колоний, уравнительные тенденции в труде и потребительском обеспечении с учетом места и значения соответствующих классов, слоев и групп трудящихся в общей иерархической организации "всех трудящихся" и т. д.

Причем практика использования такого "трудового регулятора", как во многом и его теория, была воодушевлена распространенными пролетарскими представлениями, будто "всех кормят" представители "физического труда", а творческая интеллигенция, представители "умственного труда" ведут в своем большинстве нетрудовой, "паразитический" образ жизни. Общественное богатство, согласно этим представлениям, создается лишь людьми "физического труда", так называемыми "непосредственными производителями" ("рабочими", "тружениками фабрик и полей" и т. д.). Что же касается различных форм умственной деятельности, то они, с точки зрения подобной "трудовой" идеологии и регуляции, или вредны и бесполезны, или, в лучшем случае, по необходимости (до полного преодоления противоположностей между умственным и физическим трудом) терпимы и нужны в меру обслуживания "трудовой интеллигенцией" потребностей социалистического производства и "интересов трудящихся", соответственно степени превращения результатов умственной деятельности в непосредственную производительную силу. Впрочем, истоки подобных представлений тянутся к трудовой теории стоимости, в рамках которой невозможно адекватно осмыслить ценность и значение науки, искусства, культуры и в целом творческой деятельности.

В целом реализация марксистских представлений о буржуазном "равном праве" при социализме — в виде измерения соответствующих общественных отношений "равной мерой — трудом'", — практически ничем не отличалась от иных внеэкономических и вне-правовых мероприятий и установлении диктатуры пролетариата. Сфера распределительных отношений и оплаты производителей не была в этом смысле каким-то правовым исключением, не стала своеобразным "правовым Эльдорадо".

Да этого не могло произойти уже потому, что труд не может заменить право и выполнять его функции. Дело в том, что правовое равенство, равная мера права, право как всеобщий масштаб регуляции ("измерения"), с одной стороны, и трудовое "равенство", "равная мера" труда, труд как масштаб "измерения" общественных отношений, с другой стороны, — это два принципиально различных феномена. Право — это форма, принцип, мера, норма, масштаб для регулируемых ("измеряемых" и оцениваемых) фактических отношений, и оно (право) как регулятор и "измеритель" абстрагировано от самих этих регулируемых и "измеряемых" отношений, не совпадает с ними. Право регулирует и "измеряет" не право, а, например, трудовые, распределительные и другие отношения. Труд же сам по себе — это некая фактичность, фактический процесс, фактическое отношение, и он не может сам себя измерять и регулировать, не может быть собственной формой, принципом и нормой.

Там же.

Количество и качество труда или просто количество труда (если качество представлено в виде определенного количества) — это по сути своей не непосредственные, а экономически (через рынок, спрос и предложение, ценовой механизм и т. д.) и юридически (формальная свобода, независимость и равенство участников соответствующих общественных отношений производства, обмена и распределения) опосредованные и лишь благодаря такому опосредованию действительно общественно значимые и добровольно признаваемые членами общества свойства и характеристики конкретно-определенного вида труда и его результатов. Когда количество и качество труда определяются без такого объективно необходимого экономико-правового опосредования, непосредственно (властно-приказным путем), дело в конечном счете сводится к произвольным характеристикам труда и его результатов, к отрицанию качества труда, пресловутой оценке труда "по числу", "по валу", к пустым "трудодням", к производству брака, никому не нужных предметов, и продуктов, к "выводиловке" и "уравниловке", словом — к системе общественно вредных фикций, к оперированию мнимыми величинами относительно "количества" и "качества" труда и его итогов.

Ведь общественно значим и нужен людям не абстрактный труд (с отрицанием качества труда и отличий друг от друга разных видов труда), не абстрактное его количество, не "человекодни", а конкретный труд и определенные предметы, причем не кто-то "сверху", но лишь сам индивид, потребитель может по своему разумению и интересу решить, что, собственно говоря, ему нужно и сколько за это он добровольно готов заплатить. Такое естественное и объективно необходимое участие членов общества в определении общественной значимости и полезности того или иного вида конкретного труда и его конкретных продуктов теоретически и практически возможно лишь в соответствующих экономических (товарно-рыночных) и правовых (с соблюдением принципа формального равенства людей) формах. И реалии социализма (как практики и как исторической проверки марксистского учения) — наглядное тому подтверждение.

Если бы "равенство", "равная мера" и т. д. были бы непосредственными, внутренними свойствами самого труда, то человечеству не надо было бы изобретать другие общезначимые средства и масштабы (весы, рынок, деньги, право и т. д.) для "измерения" и определения его количества и качества. И всемирная история, включая и историю реального социализма, показывает и практически доказывает, что сам труд только при экономико-правовом бытии, оформлении, опосредовании и "измерении" является свободным "прудом, трудом свободного, независимого и самостоятельного индивида, трудом свободных людей для свободных людей, трудом индивида—собственника, если не средств производства, то, как минимум (крайний случай — марксистский "пролетарий"), собственника своей рабочей силы, своих способностей к труду.

148 Раздел II. Философия отрицания права. Идеология коммунизма

В условиях же уничтожения частной (и всякой индивидуальной собственности, в том числе и на свою рабочую силу) и обобществления всех богатств, средств производства фактически обобществленными, социализированными и "огосударствленными" оказываются все производительные силы страны, включая "рабсилу", "трудовые ресурсы" и т. д., словом — труд и его носители. Это находит свое выражение во всеобщей обязанности трудиться, во всеобщей трудовой повинности.

В "Минифесте" в качестве одной из мер "деспотического вмешательства в право собственности и буржуазные производственные отношения" (т. е. неэкономических и неправовых мер) указывается: "Одинаковая обязанность труда для всех, учреждение промышленных армий, в особенности для земледелия'". Это положение было воспринято и развито Лениным, принято на вооружение и по сверхмаксимуму использовано в ходе строительства и утверждения социализма. "До тех пор, пока наступит "высшая" фаза коммунизма, — писал Ленин, — социалисты требуют строжайшего контроля со стороны общества и со стороны государства над мерой труда и мерой потребления..."2.

Движение к социализму, по Ленину, включает в себя "экспроприацию капиталистов, превращение всех граждан в работников и служащих ооного крупного "синдиката", именно: всего государства, и полное подчинение всей работы всего этого синдиката государству действительно демократическому, государству Советов рабочих и солдатских депутатов"3. Речь, следовательно, идет о полном подчинении людей государству и всеобщем принудительном труде. С необходимостью обеспечения таких принудительных порядков и связано, согласно Ленину, сохранение и использование "буржуазного права" при социализме.

Под "государством" в ленинской трактовке имеется в виду "государство вооруженных рабочих"*, т. е. диктатура пролетариата. Причем это государство, как и всякое государство, характеризуется Лениным (в духе соответствующих положений марксизма) как аппарат насилия, машина классового подавления, которая отомрет вместе с правом лишь при полном коммунизме. "Только теперь, — писал Ленин, — мы можем оценить всю правильность замечаний Энгельса, когда он беспощадно издевался над нелепостью соединения слов: "свобода" и "государство". Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства"5.

Из данной трактовки ясно, что государство (диктатура пролетариата) и право ("буржуазное право") при социализме, согласно

' Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 4. С. 447.

2 Ленин В.И. Поли. собр. соч., т. 33. С. 97.

3 Там же.

* Там же.

5 Там же. С. 95.

Ленину, — это не формы свободы, не формы ее бытия, выражения, осуществления и защиты, а, напротив, формы отрицания свободы, средства принуждения и организованного насилия.

Такое теоретическое понимание проблемы свободы и принуждения при социализме, полностью подкрепленное социалистической практикой, по существу означает объективную невозможность и фактическое отсутствие в условиях реального социализма права как принципа и норм формального равенства и свободы индивидов.

Невозможно также сохранение при социализме в сфере распределения буржуазного "равного права", поскольку в этой сфере, как и в других сферах реального социализма, отсутствуют, как мы видели, основания и условия, объективно необходимые для наличия и действия правового принципа формальной свободы и равенства индивидов.

Так, очевидно, что общеобязательность труда, всеобщая трудовая повинность при социализме, открыто признаваемая в марксистской теории и последовательно осуществленная практически в условиях реального социализма, представляет собой внеэкономическое и внеправовое принуждение к труду. Если даже такое насилие будет представлено в виде "конституционного" требования, закона и других общеобязательных актов (декретов, постановлений, указов, инструкций и т. д.), поддержанных "государственным" принуждением, то все равно оно, это насилие, останется внеэкономическим и внеправо-вым, будет по существу несовместимо со свободой индивида, с принципом формального равенства членов общества (и не только в распределительных отношениях). Само собой разумеется и то, что принудительность труда несовместима с правовьм принципом формального равенства, свободы и независимости сторон (работодателя и рабочего, нанимателя и нанимающегося на работу) при заключении трудового договора. "Все граждане превращаются здесь, — писал Ленин о социализме, — в служащих по найму у государства, каковым являются вооруженные рабочие"'.

Но в подобной (прогностически обрисованной, а затем и практически осуществленной) ситуации всеобщей трудовой повинности не остается места для самостоятельного индивида и его свободного выбора — для действительно добровольного найма на работу и тем более для договорно-правового определения условий труда и его оплаты. Тот, кто не по своей воле обязан трудиться, а если не "трудоустроился" сам, будет "трудоустроен" принудительно (в данном случае все равно — в качестве заключенного или нет), тот, конечно, не может рассматриваться ни в качестве субъекта права на эквивалентную оплату его принудительного труда, ни в качестве субъекта права вообще.

' Там же. С. 101.

Таким образом, спрогнозированный Марксом для социализма принцип "Каждый по способностям, каждому по труду" не только не господствует при социализме, но и вообще не стыкуется с ним. Оплата по труду — это, по сути, принцип именно капитализма, а не социализма: для его реализации необходимы право, свобода личности и собственности, свобода труда и трудового договора — словом, все то, что характерно для капитализма и прямо отрицается социализмом.

Уничтожение частной собственности и обобществление средств производства хотя и ликвидировали прежнюю эксплуатацию человека человеком, но не привели к предсказанному "освобождению" труда и преодолению отчуждения непосредственных производителей от средств производства и продуктов труда. В условиях господства буржуазной частной собственности формальное (правовое) равенство и свобода всех индивидов сочетаются с экономической зависимостью несобственника от собственника. При социализме в силу отсутствия индивидуальной собственности на средства производства нет ни этой экономической зависимости одного индивида от другого, ни, следовательно, выражающей такую зависимость "эксплуатации человека человеком" (в ее марксистском понимании), т. е. экономического, производственного присвоения одним человеком части результатов труда другого человека.

Но члены социалистического общества, все без исключения лишенные права индивидуальной собственности на средства производства, оказываются в полной внеэкономической и внеправовой зависимости от политической власти (от "государства" диктатуры пролетариата во главе с коммунистической партией), централизовавшей в своих руках все производительные силы страны, все социализированное имущество. В рамках такой тотальной политической (властно-принудительной, организованно-насильственной) зависимости людей от "государства" — монополиста власти и всего богатства страны именно оно регламентирует все вопросы жизни и труда членов общества, включая и размер потребительской платы за труд, а следовательно, и величину присваиваемого прибавочного продукта.

Такое основанное на политическом насилии присвоение прибавочного продукта является, конечно, формой угнетения людей, но это не эксплуатация в экономико-правовом смысле не только потому, что здесь вообще отсутствуют экономические и правовые отношения между государством и непосредственными производителями, но и потому, что у "государства" при социализме нет своей собственности. В силу этого все государственное присвоение (за счет минимизации оплаты труда) автоматически увеличивает социалистическую собственность общества и народа в целом, "всех вместе".

Таким образом, государственное присвоение прибавочного продукта у непосредственных производителей при социализме не яв

ляется экономико-производственным присвоением (т. е. эксплуатацией) в пользу какого-либо индивида или конкретно-определенного субъекта собственности на средства производства (государства, государственных органов, должностных лиц и т. д.), поскольку таковые в принципе исключаются абстрактной конструкцией социалистической собственности "всех вместе, но никого в отдельности".

Если бы то, что обычно применительно к социализму называют "государственной собственностью", действительно было бы собственностью именно государства как обособленного и самостоятельного субъекта права собственности, то тогда государственное присвоение прибавочного продукта было бы не только угнетением, но и эксплуатацией работников государством. Но "государство" при социализме — лишь представитель абстрактно-всеобщего владельца социалистической собственности — общества и народа в целом, "всех вместе, никого в отдельности".

Вместе с тем ясно, что государственное присвоение неоплаченной части продукта труда членов общества усиливает хозяйственную монополию политической власти, служит источником для обеспечения потребительских привилегий правящей партийно-политической элиты и в целом укрепляет тоталитарную систему управления страной. Но привилегии членов правящей элиты (как следствие перераспределения среди них части присвоенного прибавочного продукта) представляют собой не экономико-производственное присвоение, а косвенное потребительское присвоение (в виде большей зарплаты, спецобслуживания, различных форм "номенклатурного" обеспечения, предоставления персональных дач, машин и т. д.). Однако существенное экономическое отличие такого косвенного потребительского присвоения при социализме от эксплуатации человека человеком состоит в том, что потребительские привилегии (и соответствующие виды потребительского присвоения) не выходят за границы принципа социализма (отсутствие экономического неравенства, запрет частной собственности на средства производства и их обобществление). И как бы ни были велики и разнообразны эти потребительские присвоения, никто (в том числе ни один член высшей элиты) в принципе и легально не имеет привилегии на экономическое неравенство — привилегии частной собственности на средства производства, привилегии производственного присвоения, привилегии капитализации и эксплуатации.

Совсем другое дело — нелегальные формы производственного присвоения при социализме ("теневая экономика", мафиозные политико-хозяйственные кланы и т. д.), при организации которых, помимо прямых хищений и иных преступных присвоении объектов социалистической собственности, фактически могут быть использованы и, следовательно, капитализированы накопленные средства потребительского присвоения. Но широкое распространение этих нелегальных форм экономической деятельности в последний пери-

152 Раздел II. Философия отрицания права. Идеология коммунизма

од существования социалистического общества как раз и свидетельствовало о фундаментальном кризисе социализма — кризисе самого его принципа.

С учетом общественной, общенародной природы и принадлежности социалистической ("огосударствленной") собственности можно сказать, что государственное присвоение прибавочного продукта — это по сути и в конечном счете общественное присвоение: то, что посредством политического принуждения взято (недодано) у отдельных членов общества, отдано (за вычетом потребительских привилегий "уравниловки") обществу и народу в целом, "всем вместе". Но и это не эксплуатация (в экономико-правовом смысле) обществом в целом отдельного своего члена. Хотя, действительно, социализм — такой строй, где в принципе каждый работает (должен работать) на все общество, на весь народ, на "всех вместе", однако, во-первых, не вся потребительская ("проедаемая") часть общественного (через "государство") присвоения прибавочного продукта идет на потребительские привилегии элиты (какая-то часть в той или иной мере возвращается всем членам общества через общественные фонды потребления и общесоциальные мероприятия), а, главное, производственная часть присвоения (то, что не "проедается") умножает социалистическую собственность всего общества, т. е. потенциальные экономические возможности не только "всех вместе", но и каждого в отдельности.

Эта работа на будущее — ведущая идеология, главная позитивная мотивация и фундаментальный факт реального социализма как по сути своей переходного периода истории в тяжком и мучительном движении от старого к новому, от прошлого к будущему. Идеологи и строители социализма были воодушевлены представлением о социализме как первой ступени нового строя, неизбежно ведущей к "светлому будущему" — полному коммунизму. Отсюда и тот энтузиазм, с которым несколько поколений советских людей существовало и работало для будущего, трудилось для грядущих поколений. Без такого энтузиазма и исторической устремленности к последним, "светлым вершинам", без достаточно широкой, массовой веры в коммунистическую перспективу социализма, с одним лишь кровавым насилием и нищенской, лагерной кормежкой, было бы просто невозможно возникновение и утверждение реального социализма, этого беспрецедентно жестокого и беспощадного переходного строя.

Всемирно-исторический кризис социализма убедительно показал отсутствие у реального социализма обещанной коммунистической перспективы. Вместе с тем со всей остротой встал вопрос о реально-историческом смысле, месте и значении практически осуществленного социализма XX в., об ориентирах и характере постсоциалистического развития, о путях движения к постсоциалистическому праву, свободе, собственности.

Это возвращает нас вновь к проблеме социалистической собственности — сущности и вместе с тем основному итогу всего предшествующего социализма, материальной основе всех возможных преобразований в поисках путей к будущему.

2. Социалистический тоталитаризм: все вместе, никто в отдельности

Широко распространено представление, будто обезличенность, "ничейность", отчужденность от конкретных людей, "огосударст-вленность" — это какие-то искажения, "деформации" социалистической собственности, отступления от ее сути, в силу чего и практически сложившийся (у нас в стране и в ряде других стран) строй — это, мол, не социализм или не "настоящий", не "подлинный" социализм и т. д.

Между тем дело обстоит как раз наоборот. Перечисленные характеристики социалистической собственности (обезличенность, "ничейность", отчужденность от людей, "огосударствленность" и т. д.) — это ее необходимые, сущностные свойства, а не случайные, извне привнесенные черты, от которых можно освободиться, сохраняя при этом социалистическую собственность.

В социалистической собственности представлено единство двух взаимосвязанных и взаимодополняющих моментов — отрицание частной собственности (деприватизация) и одновременно ее всеобщая коллективизация (обобществление, создание общественной собственности). Последовательное и полное отрицание частной собственности означает тотальное, всеохватывающее отчуждение собственности на средства производства от индивидов, от каждого без исключения члена общества в пользу абстрактного целого — общества в целом ("всех трудящихся", "всего народа"), "всех вместе, но никого в отдельности". С другой стороны, тотальное обобществление (социализация) всех средств производства означает поголовное лишение всех членов общества индивидуальной собственности на средства производства. Чтобы собственность оказалась у "всех вместе" (у абстрактной всеобщности), необходимо, конечно, изъять ее от "каждого в отдельности". Но "каждого в отдельности" в масштабах страны можно (и теоретически, и практически) лишить индивидуальной собственности на средства производства лишь при условии, что отчуждаемые у одного индивида средства производства переходят не к другим индивидам, а только к какому-то абстрактно-всеобщему (не индивидуализированному надиндивидуальному) тотальному целому — обществу в целом, всему народу, "всем вместе, никому в отдельности". Негативная сила тотального социалистического целого ("все вместе") направлена всей своей уничтожающей мощью прежде всего против индивида ("каждого в отдельности"), против людей, против всех форм, отношений и явлений, обо-

собляющихся от целого, отличающих себя от него. Здесь лежат глубинные корви тоталитарности социализма, истоки и объективные основания реально сложившегося тоталитарного социализма.

Отсюда ясно, что без отчуждения собственности от индивидов, конкретных, живых, индивидуально определенных людей (в том числе и непосредственных производителей, самих трудящихся индивидов), без деперсонализации и обезличенья ("ничейности") субъекта обобществляемых средств производства, без абстрактно-всеобщего статуса этого субъекта абсолютно невозможны ни полное уничтожение частной собственности, ни обобществление всех средств производства, ни социалистическая собственность как таковая, ни, следовательно, и сам социализм как строй, где господствует социалистическая (т. е. деприватизированная и вместе с тем обобществленная) собственность на все средства производства в стране,

Из внутренних свойств социалистической собственности, принадлежащей всему обществу, всему народу, "всем вместе, никому в отдельности", с необходимостью вытекает также, что она по своей природе вообще может возникнуть, утвердиться и функционировать лишь во всеобщей государственной форме, в абстрактно-всеобщей форме государственной собственности, поскольку государство — это абстрактно-всеобщая форма выражения общества в целом, всего народа, "всех вместе", единственная всеобщая организация официальной власти. Этим обусловлена необходимость государственной формы выражения социалистической собственности. Здесь, в самой природе социалистической собственности, а не в каких-то внешних "деформациях" и "отступлениях" лежат корни ее "огосударствления" ("огосударствленности").

Причем важно иметь в виду, что применительно к социалистической собственности речь по сути дела идет (и должна идти) лишь о государственной форме ее выражения, но не о том, будто социалистическая собственность — это собственность самого государства (или его отдельных органов, составных частей и т. д.), а не общества, народа в целом, "всех вместе". У "государства" при социализме (т. е. в условиях отрицания частной собственности и господства общественной собственности) нет и не может быть какой-либо своей, только ему принадлежащей собственности, обособленной от обобществленной собственности общества, народа, "всех вместе". Иначе это была бы не социалистическая собственность народа в общегосударственной форме, а своя, частная собственность в руках государства — особый вид (и статус) частной собственности (государственно-капиталистическая собственность в отличие от частно-капиталистической) — подобно собственности государства при капитализме, которая при всей своей специфике (своеобразие субъекта собственности, ее особого правового режима и т. д.) по своей экономической и правовой природе, по своему типу является именно частной собственностью.

Далее, если даже допустить невозможное и считать, будто вся обобществленная (социализированная) собственность принадлежала государству, была государственной собственностью (в смысле собственности государства при капитализме), то это был бы, конечно, не социализм, а чистый госкапитализм, тоже, кстати говоря, абсолютно невозможный ни экономически, ни юридически, ни фактически. Но исторически сложившийся реальный социализм — это именно антикапиталистический социализм, а не госкапитализм. И основным, главным, определяющим критерием и показателем здесь является антикапиталистическая, антиприватная, коллективистская общественная природа и принадлежность социалистической собственности на всех этапах истории реального социализма. Что же касается использования термина "госкапитализм" для обозначения госсектора как одного из укладов в условиях многоукладного нэпа (с допущением частной собственности, экономико-правового оборота и т. д.), то не следует при этом забывать, что нэп был как раз частичным отступлением от социализма для подготовки его нового наступления, что и было реализовано в конце 20-х — начале 30-х годов.

Социалистическая собственность всегда (от революционной экспроприации и национализации до постсоциалистической приватизации) является античастной (антиприватной, отрицающей чью-то обособленную собственность на средства производства) и одновременно обобществленной, и при социализме никто (индивид, группа, партия, социальный слой, отдельный класс или политико-властная организация — от диктатуры пролетариата до общенародного государства) не может претендовать на нее (в целом или на ее часть) как на лично свою, только ему принадлежащую собственность, никто не вправе, претендуя на роль собственника обобществленных средств производства, утверждать: это — собственность моя, а не советского народа, общества, всех его членов, вместе взятых. Так что государственная форма социалистической собственности не дает социалистическому государству (государству в целом или его органам, структурным частям и т. д.) основания для утверждения: социалистическая собственность — это собственность государства, а не советского общества, не народа в целом, не всей массы советских граждан.

В юридическом плане сказанное, в частности, означает следующее: если вообще применительно к ситуации социалистического обобществления средств производства пользоваться (по существу — условно, по аналогии, во многом метафорично) терминами "собственность", "собственник", "субъект собственности", "государство" и т. д., то государство — это не собственник социализированных средств производства, а лишь официальный (политико-властный) представитель собственника, каковым в отношении социалистической собственности является только общество в целом,

156 Раздел II. Философия отрицания права. Идеология коммунизма

весь народ. Этим по существу определены смысл и границы полномочий государства при социализме по защите и управлению обобществленными средствами производства. И здесь государство должно действовать лишь в направлениях и пределах, не нарушающих социалистическую природу собственности. Оно вообще не вправе по своему усмотрению, без согласия общества, менять тип собственности, десоциализировать (денационализировать и приватизировать) ее полностью или частично, признавать кого-либо (кроме общества и народа в целом) субъектом социализированной собственности.

В целом государственная форма выражения и бытия социалистической собственности не означает права государства на социалистическую собственность, не порождает и в принципе не может породить такого права (и соответствующего субъекта — правомерного государства-собственника), даже если "государство" фактически, как об этом свидетельствует практика реального социализма, полностью подчинит себе общество, узурпирует его функции и превратится в монопольного и всевластного хозяина всех производительных сил страны. Подобная узурпация не только не создает для государства правового статуса собственника социализированных средств производства, но лишь демонстрирует внепра-вовой и внеэкономический характер всего этого процесса социализации и складывающихся на такой основе отношений.

Фактически государственная форма социалистической собственности означает коммунистическую политизированность этой собственности, властно-принудительный характер форм, средств и методов ее создания, наращивания и использования. Такая коммунистическая политизация, диктуемая природой и целями обобществления средств производства, — это вместе с тем деюридизация и деэкономизация отношений по созданию и управлению социалистической собственностью и всем, что с этим так или иначе связано.

В силу своих свойств (обезличенность, надиндивидуальность, отчужденность от людей, "ничейность", абстрактная всеобщность, "огосударствленность", коммунистическая политизированность и т. д.) "социалистическая собственность" как специфический исторический феномен и определяющая основа нового строя (реального социализма) — это по существу уже не собственность в строгом (экономическом и правовом) смысле данного социально-исторически определенного явления и понятия, а нечто прямо противоположное. Это некий симбиоз монополии коммунистической политической власти с монополией хозяйской власти, сплав власти над членами общества с властью над его имуществом и богатством, сочетание власти над людьми с властью над обобществленными вещами, словом, единый политико-производственный комплекс, централизованный фонд производительных сил страны, находящийся в ведении монопольной коммунистической власти-хозяина.

В условиях "огосударствленной" социалистической собственности все отношения по ее функционированию (владение, пользование, распоряжение, управление и т. д.) теряют свой частно-правовой статус и приобретают политико-властный (внеправовой) характер. Для традиционных правовых и экономических отношений между собственниками и по поводу собственности здесь по существу не остается места.

Экономические и правовые отношения подразумевают наличие индивидуализированной, обособленной, конкретно определенной (по субъектам, объектам, функциям, правомочиям, статусу и т. д.) собственности на средства производства и персонально конкретизированных собственников. Там, где нет неопределенного множества конкретно определенных собственников, там не может быть ни экономических отношений (связей и отношений между обособленными, самостоятельными собственниками), ни соответствующих правовых форм этих отношений, в рамках которых собственник обладает юридическими правомочиями владения, пользования и распоряжения.

Но природа и свойства социалистической собственности в принципе исключают саму возможность конкретизации субъекта социалистической собственности, а тем более признания нескольких субъектов в отношении объектов (всех или части) этой собственности. Это было бы равносильно допущению частной собственности, отрицаемой всем смыслом исторического процесса социалистического отрицания капитализма.

Поэтому государство не субъект социалистической собственности (в экономическом и юридическом значениях), а лишь официальный держатель ее объектов, единственный официальный представитель общества, народа, т. е. тех, кому принадлежат обобществленные средства производства.

Вместе с тем социалистическая собственность (т. е. весь процесс уничтожения частной собственности, обобществления средств производства, их функционирования и т. д.) невозможна и без ее выражения в общегосударственной (и, следовательно, "огосударствленной") форме, без фигуры государства-представителя общества (народа, "всех вместе"), без условной конструкции государства как квазисубъекта. С одной стороны, у социалистической собственности по сути дела не может быть настоящего конкретного субъекта собственности в подлинном смысле слова, но, с другой стороны, нужна условная конструкция квазисубъекта этой собственности в лице государства как олицетворения политической конкретизации общества в целом. Причем лишь государство в целом (а не отдельные его органы, составные части и т. д.) как властно-политическая форма выражения всего социалистического общества может выступать в такой представительской роли квазисубъекта всей социализированной собственности. Если бы таких государ-

ственных субъектов собственности было бы несколько (в виде не только государства в целом, но и отдельных органов государства, национально-государственных и территориально-государственных образований и т. д.), то это уже были бы не условные субъекты социалистической собственности, а неизбежно, по логике вещей, настоящие субъекты соответствующих обособленных частей десо-циализированной (приватизированной) собственности.

Такая конкретизированная и обособленная по субъектам и объектам собственность — это уже по существу частная (групповая или индивидуальная), а не социалистическая собственность, согласно которой все обобществленные средства производства (как единый фонд) принадлежат "всем вместе" (всему народу, обществу), а их ("всех вместе") может представлять лишь одно-единственное лицо (квазисубъект) — государство в целом.

Из сказанного ясно, что в качестве субъектов социалистической собственности не могут выступать не только отдельные звенья и части государства, но и отдельные составные части советского общества (например, те или иные индивиды, группы, слои, классы и т. д.). Обособленная собственность подобных отдельных, конкретизированных субъектов была бы частной, а не социалистической собственностью, не собственностью общества в целом, "всех вместе".

Кстати говоря, поэтому фактически "огосударствленной" (подобно всей социалистической собственности) оказалась и собственность колхозов и других кооперативных организаций. Известно, что уже в Конституции СССР 1936 г., закрепившей итоги фактически полной социализации средств производства и тем самым победу социализма в стране, утверждалось (в ст. 5), что "социалистическая собственность в СССР имеет либо форму государственной собственности (всенародное достояние), либо форму кооперативно-колхозной собственности (собственность отдельных колхозов, собственность кооперативных объединений)". В статье 7 Конституции отмечалось: "Общественные предприятия в колхозах и кооперативных организациях с их живым и мертвым инвентарем, производимая колхозами и кооперативными организациями продукция, равно как их общественные постройки, составляют общественную, социалистическую собственность колхозов и кооперативных организаций".

Аналогичные положения содержались и в Конституции СССР 1977 г. Так, в статье 10 говорилось: "Основу экономической системы СССР составляет социалистическая собственность на средства производства в форме государственной (общенародной) и колхозно-кооперативной собственности". Далее, в статье 12 утверждалось:

"Собственностью колхозов и других кооперативных организаций, их объединений являются средства производства и иное имущество, необходимое им для осуществления их уставных задач... Государство содействует развитию колхозно-кооперативной собственности и ее сближению с государственной".

Но если бы эти конституционные положения носили бы не фиктивный и декларативный, а реальный характер и соблюдались в жизни, то собственность колхозов и других кооперативных организаций была бы на самом деле — вопреки конституционному утверждению — не социалистической собственностью, а, напротив, собственностью конкретно-определенной группы людей (членов колхоза или иной кооперативной организации), т. е. групповой частной собственностью, обособленной от социалистической собственности всего общества, "всех вместе".

Реальное бытие и функционирование такой колхозной (т. е. групповой, обособленной, частной) собственности означало бы реальное сохранение многоукладности в стране и обществе: социализма — в городе, капитализма (пусть ограниченного и контролируемого диктатурой пролетариата) — в деревне. Одна часть общества (политически господствующая при диктатуре пролетариата и взявшая в свои руки командные высоты в экономике) оказалась бы при этом в условиях полной социализации и полного отчуждения от индивидуализированной собственности на средства производства, а другая часть общества сохраняла бы собственность на средства производства индивидуально определенной группы лиц (т. е. групповую частную собственность членов соответствующих колхозов, кооперативов).

Объявление колхозной (и иной кооперативной) собственности разновидностью социалистической собственности, наряду с государственной (общенародной) формой, это лишь декларативная фикция и словесная конструкция, не снимающая антагонизма между ними.

Историческая практика становления и утверждения реального социализма показывает, что этот антагонизм был решен фактическим "огосударствлением" колхозной (и иной кооперативной) собственности и основанной на ней формы хозяйствования — при внешнем сохранении декларативно-словесной формулы об особой (не общенародной) форме собственности колхозов и кооперативов. По сути дела речь шла лишь о разных формах в принципе единой социализации всех производительных сил страны методами и средствами диктатуры пролетариата: в городе — непосредственной, в деревне — через ряд опосредований (раскулачивание одних, кооперирование других, фактическое "огосударствление" колхозов и т. д.). В реальной действительности кооперирование (включая и создание колхозов) как форма исходного и "малого" обобществления средств производства в сельском хозяйстве (в пределах данной группы, коллектива членов кооператива, колхоза) фактически представляло собой процесс приведения частнособственнической деревни (и крестьянства) к виду, удобному для социалистического "логарифмирования". В условиях капиталистически не развитой, мелкобуржуазной деревни, где частная собственность не была еще ка-

б*

питализирована и отсутствовала развитая, необходимая для социализации всех средств производства дифференциация на полярные противоположности (капитал — наемный труд, капиталист — пролетарий), с помощью форсированного насильственного кооперирования был осуществлен своеобразный социалистический вариант первоначального накопления капитала для одновременной его фактической социализации ("огосударствления").

Диктатура пролетариата тем самым "подтянула" деревню к городу, реально подчинив всех без исключения жителей страны единому социалистическому принципу отношения к обобществленным средствам производства — "все вместе, никто в отдельности".

Сама по себе кооперация — это объединение и обобщение индивидуальных средств производства и формирование групповой (коллективной) частной собственности персонально определенных, конкретных лиц (членов кооператива, колхоза), форма концентрации и капитализации собственности. Но в условиях диктатуры пролетариата эта капитализация осуществляется как социализация, поскольку при отрицании частной собственности (и индивидуальной, и групповой) обобществление средств производства фактически означает их "огосударствление". Кооперирование означало одновременно пролетаризацию крестьянства и социализацию их обобществляемого имущества (кооперативного "капитала"). Созданные в результате насильственной коллективизации крестьянства колхозы и иные кооперативные предприятия стали по существу сельскими вариантами социализированных заводов и фабрик города. При диктатуре пролетариата такое кооперирование совпадает с социализмом.

Социализация средств производства в городе и особенно в деревне осуществлялась при помощи такого беспрецедентного насилия и произвола, по сравнению с которыми меркнет все остальное в жестокой и кровавой истории человечества. Лишить всех индивидов собственности и вместе с тем заставить их работать за нищенский потребительский паек абсолютно невозможно без тотального и постоянного насилия — этой, говоря словами Маркса, "повивальной бабки" нового строя, представшего в облике реального социализма. Так "работает" история. Причем мы здесь говорим об объективных корнях насилия и тоталитаризма, порождающего процесс социализации и порождаемого им, не затрагивая вопрос о субъективных аспектах этого процесса и злоупотреблениях наличными средствами и возможностями насилия в интересах тех или иных групп, слоев, лиц. Характер и формы субъективных злоупотреблений средствами насилия в ходе исторического процесса — явление, в общем и целом определяемое насильственной природой самого этого процесса.

Поскольку социализм невозможен без насильственного уничтожения частной собственности и обобществления средств произ

водства, он не может быть другим (в том числе и в плане насилия), и принципиально другой социализм, отличный от исторически сложившегося реального социализма, не возможен.

Последствия установления и действия государственной формы социалистической собственности в условиях реального социализма заметно отличаются от представлений и предсказаний марксистской теории на этот счет. Но теория и практика совпадают тут в главном: уничтожение частной собственности и установление общественной собственности возможны лишь как насильственное сосредоточение всех средств производства в руках государства (пролетарской политической власти, диктатуры пролетариата во главе с коммунистической партией). Такое отождествление социалистической, общественной и государственной собственности присуще и теории, и практике социализма. В силу такого принципиального совпадения марксистской теории и практики реального социализма в фундаментальном моменте характеристики нового строя можно уверенно утверждать: теория и практика здесь едины настолько, насколько это вообще возможно, и если по теории предполагалось, что при реализации положений этой теории будет "хорошо" (наступят такие-то позитивные последствия в жизни людей и т. д.), а практика реализации данных положений (в нашем случае — установление общественной, социалистической собственности в форме государственной собственности) оказалась "плохой" и дала иные результаты (негативные, "не предусмотренные" теорией последствия и реалии), то это вовсе не означает, что практика "отклонилась" от теории, что реальный социализм — это не реализация марксисткой теории или что осуществление данной теории может привести к иным реалиям, к какому-то другому реальному социализму.

Напротив, историческая практика выступает здесь как критерий для оценки теории, и по последствиям, к которым приводит реализация принципиальных положений теории (к изобилию или к дефициту, к царству свободы или тоталитаризму и т. д.), можно судить о подлинной социальной значимости соответствующих теоретических положений (например, о коммунистической концепции обобществления средств производства). Как говорится, "по плодам их узнаете их".

Вместе с тем сами по себе негативные последствия теории и реализующей ее практики не обязательно означают их ложность. История, реальная жизнь развиваются в противоречиях и борьбе. И нет ничего (ни в теории, ни в практике) только позитивного (только "хорошего") без негативного ("плохого"). Исторический прогресс по сути своей внутренне противоречив, и движение человечества от несвободы к свободе, от неравенства к равенству, от произвола к праву, преодолевая одни барьеры, трудности и проблемы, порождает другие, ранее не известные и не предвиденные. И чем основа-

тельней процесс исторического обновления, тем радикальней насилие, сопровождающее этот исторический процесс. Такова насильственная сторона и трагическая подоплека истории и прогресса.

Тут, в тисках истории, не на кого жаловаться, некому изливать обиды. Надо попытаться понять исторические реалии, объективную логику и тенденцию их движения и по возможности повлиять на ход их развития в нужной (с учетом исторического опыта и знаний) перспективе. Поэтому главная проблема — в связи с марксистской теорией и осуществившей ее социалистической практикой — состоит в следующем: если, как оказалось, реальный социализм не привел к предсказанному коммунизму, то куда в действительности он ведет; имеет ли он такую будущность, которая по своему смыслу явилась бы новой, более высокой (по сравнению с капитализмом) ступенью социально-исторического прогресса; подготовлена ли реальным социализмом (несмотря на все связанное с ним зло и негативное) объективная база и реальная возможность для перехода к этой грядущей ступени прогресса?

От ответа именно на эти вопросы о месте и значении марксистской теории и реального социализма в контексте исторического прогресса зависит, в конечном счете, их объективная всемирно-историческая оценка.