Глава 2. Изучение Пугачевского восстания в дореволюционный период.

История Пугачевского бунта с давних пор привлекает внимание исследователей. Уже современники проявили к нему повышенный интерес, справедливо полагая пугачевщину событием большой исторической значимости. Их негативная реакция на бунт вполне понятной и объяснимой, вызванапринадлежность к господствующему сословию. Показателен тот факт, что по сути первым историком восстания стал А. С. Пушкин, а его интерес к этому народному движению возник как раз в момент волнений новгородских военных поселений. В книге «История Пугачевского бунта» (1834) поэт-историк, опираясь на секретные документы Военной коллегии и фамильных архивов, на свидетельства современников, сочинения иностранцев и на фольклорный материал, собранный им во время путешествия в Поволжье и Оренбургский край, последовательно показал, что восстание было неизбежной реакцией народа на усиление крепостнического гнета в правление Екатерины II. Однако в оценке Крестьянской войны Пушкин остался на позициях дворянского либерализма. Не забудем и вдумчивого, глубокого исследования А.С. Пушкиным истории Пугачевского бунта. Но чтение его труда только закрепляет убеждение в изуверской сущности выдающегося «злодея» Пугачева и всего, возглавленного им дела. Анализируя бунт, А.С. Пушкин безо всяких двусмысленностей констатировал: «Бердская слобода была вертепом убийств и распутства. Лагерь полон был офицерских жен и дочерей, отданных на поругание разбойникам. Казни происходили каждый день. Овраги около Берды были завалены трупами расстрелянных, удавленных, четвертованных страдальцев»¹⁶.

Неудивительно, что Пугачева называли, например, извергом, «вне законов природы рожденным». «История сего злодея, - писал В. Броневский, - может изумить порочного и вселить отвращение даже в самих разбойниках и убийцах. Она вместе с тем доказывает, как низко может падать человек и какою адскою злобою может преисполняться его сердце»¹⁷.

Пушкин стал первым публикатором документальных и мемуарных материалов о Крестьянской войне, поместив их в приложениях к своей книге. Но он был отнюдь не единственным, кто проявил интерес к Пугачевскому восстанию.

Вторая половина XIX в.— время значительных по объему публикаций, освещающих Пугачевское восстание с позиций дворянско-охранительной историографии. Большое число документов в то время опубликовал Я. К. Грот в «Материалах для истории Пугачевского бунта» (1862, 1863, 1875). Появление их в период падения крепостного права вряд ли можно считать случайным. Историки либерально-народнического направления (Д. Л. Мордовцев, Н. Н. Фирсов) посвятили Крестьянской войне специальные труды; отдельные стороны Пугачевского движения нашли отражение в общих трудах по истории крестьянства XVIII в. и народных движений прошлого (В. И. Семеновский, А. П. Щапов и др.). Крупнейшим для своего времени исследованием истории Крестьянской войны явилась монография «Пугачев и его сообщники» (1884) Н. Ф. Дубровина, в качестве официального историографа получившего доступ к ранее запретным материалам. Однако самая широкая научная работа в этой области развернулась в советское время.

Заметным явлением в дореволюционной историографии Пугачевского движения была книга А. И. Дмитриева-Мамонова, написанная по материалам военно-походной канцелярии генерал-поручика И. А. Деколонга, хранившимся в архиве Акмолинского областного правления. В тексте книги и в приложении к ней напечатано 15 документов повстанцев: указы Пугачева и его Военной коллегии, воззвания атамана И. Н. Грязнова, ордера, приказы и наставления руководителей движения на Урале, в Зауралье и Сибири — атаманов С. Новгородова, В. Михайловских, Т. Фалкова, С. Телегина, П. Пестерева.

Отечественная историография имеет давние традиции в изучении и публикации документов лагеря повстанцев 1773—1775 гг. Пионером в этом деле выступил упомянутый уже выше А. С. Пушкин, первый историограф Пугачевского бунта. В “архивных тетрадях”, которые вел поэт-историк в 1833— 1836 гг., собирая материалы для “Истории Пугачева” и повести “Капитанская дочка”, содержится до 20 копий указов Пугачева, предписаний его Военной коллегии и писем пугачевцев¹⁸. На страницах своих произведений, посвященных событиям Пугачевского движения, Пушкин неоднократно упоминал воззвания Пугачева, отмечая их огромную роль в подъеме народа на восстание. В повести “Капитанская дочка” он писал, что обращения Пугачева, исполненные «в грубых, но сильных выражениях», производили «опасное впечатление на умы простых людей»¹⁹. В «Истории Пугачева» Пушкин указывал, что причины повсеместной популярности Пугачева и его воззваний заключались в том, что «Пугачев объявил народу вольность, истребление дворянского рода, отпущение повинностей и безденежную роздачу соли»²⁰. По условиям времени и цензуры Пушкин не мог опубликовать собранные им материалы повстанческого происхождения; ему удалось напечатать в примечаниях к «Истории Пугачева» лишь один документ подобного рода — письмо Военной коллегии Пугачева к оренбургскому губернатору И. А. Рейнсдорпу.

В дореволюционное время так же было опубликовано около 60 документов повстанцев, что составляло лишь малую долю ныне известных источников в архивах страны. Такое положение с изданием документов лагеря восставших было связано и со слабой изученностью архивных фондов и с цензурными ограничениями, но главным образом с тем, что проблематика исследований дворянской и буржуазной историографии была направлена преимущественно на изучение политики правительства, местных властей и церкви. Вопросы организации повстанческого движения и внутренняя жизнь лагеря восставших мало интересовали дворянских и буржуазных историков. Документы повстанцев печатались без какого-либо анализа, в качестве иллюстративных материалов, а подчас помещались в виде курьезных раритетов. Несовершенным был и археографический уровень этих публикаций.

Значительный вклад в публикацию документов лагеря Пугачева внес историк Н. Ф. Дубровин, напечатавший более сорока памятников повстанческого происхождения, в том числе до 20 указов, манифестов и писем Пугачева, четыре указа его Военной коллегии, два ордера атамана И. Н. Зарубина-Чики, два ордера атамана И. Н. Белобородова, три воззвания атамана И. Н. Грязнова, два письма полковника Т. И. Падурова и др. Эти документы были извлечены историком из фондов Секретной экспедиции Военной коллегии (в архиве Военного министерства) и VI разряда Государственного архива МИД. Опубликованные Н. Ф. Дубровиным документы намного расширили представление о деятельности ставки Пугачева и внутренней организации повстанческого движения. Н. Ф. Дубровин, придерживавшийся в оценке Пугачевского восстания официально-охранительных позиций, был все же вынужден признать, что воззвания Пугачева «действовали на народ гораздо более, нежели внушения о религиозном единстве и политической целости государства», и что пугачевские манифесты «принимались населением с большим сочувствием: они обещали каждому свободу религии, освобождение от крепостной зависимости и наделение землей»²¹.

На основании выше изложенного хочется подчеркнуть. Несмотря на то, что тема Пугачевского восстания в царской России, была не то что, не популярна, но и более того, долгое время была под запретом. Это не помешало историком начать заняться ее изучением. Здесь нужно сразу оговориться, что изучение так же шло в русле цензуры и методологии. Темы, которые позднее в советский период, будут чуть ли не основными, в этот период фактически не затрагиваются. Описание так же шло в русле идеологии. К написанию работ допускались лишь приближенные историки, что в свою очередь отражалось, на манеру написания. Тут на первое место ставили именно правительство и его борьбу с бунтовщиками. Даже в самом термине – пугачевщина прослеживается что – то уничижительное. Тем самым можно сделать вывод, что методология и обстановка в стране оказывали непосредственное влияние на изучение такой щепетильной темы для царского правительства, восстание Пугачева.