Ален Турен. Ниже приведен подраздел из второй части его монографии «Возвращение человека действующего» (1984). А.Турен. Действие, порядок, кризис и изменение*1984.

Только что рассмотренная совокупность проблем составляет одну из больших "областей" социологического анализа, относящуюся к социальному действию. Но существуют также и другие "области". Свойство социального действия заключается в том, что оно всегда анализируется в терминах неравных социальных отношений (власть, господство, влияние, авторитет). Но социальные отношения никогда не остаются полностью "открытыми", уже было сказано, что они закрываются, трансформируются в социальный порядок, поддерживаемый агентами социального и культурного контроля и, в конечном счете, государственной властью. Этот социальный порядок может также войти в кризис, особенно когда его стабильность противостоит изменениям окружающей среды, так что к областям социального действия и порядка добавляется область кризиса. Наконец, в одном и том же типе общества, в данном случае индустриальном, социальные отношения и формы порядка находятся постоянно в изменении. Вопрос, может ли анализ общественных движений выйти из его собственной области и проникнуть в области порядка, кризиса и изменения?

Нужно устранить всякую претензию социологии общественных движений на гегемонию: она не управляет целиком и полностью исследованием порядка (а значит, также репрессии и устранения), так же как кризиса или изменения. В настоящее время все происходит даже таким образом, будто социология общественных движений является одной из самых слабых, наименее разработанных областей социологического анализа. Однако нельзя удовлетвориться и тотальным методологическим плюрализмом, который бы привел к полному расчленению социальной действительности и ее анализа.

Проникновение социологии общественных движений в то, что я назвал областью порядка, кажется почти невозможным, настолько эти два интеллектуальных направления противоположны. Вот уже по крайней мере двадцать лет, начиная с Маркузе и до Фуко, с Альтюсера и до Бурдье, вся совокупность их, впрочем, часто различных между собой размышлений завоевала широкое влияние в общественных науках. Она поддерживает убеждение, что современное общество подвергается все более строгому контролю и наблюдению, так что общественная жизнь представляет собой только систему знаков безраздельного господства. Невозможно, таким образом, оказывается любое общественное движение, которое было бы чем-то большим, чем возмущение, быстро отбрасываемое на края "одномерного общества". Фактически, растущее воздействие общества на самого себя не увеличивает общественное пространство, а заставляет его исчезнуть, давая центральной власти средства вмешиваться во все сферы социальной организации, культурной жизни и индивидуальной личности. Правда также, что живые протесты шестидесятых годов сменились длительным ослаблением общественных движений.

Эти пессимистические концепции имели тем больше влияния, что исследования в областях обучения или социального труда показали бессилие последних в борьбе против социального неравенства и даже тенденцию его укреплять с помощью механизмов отбора. Поэтому социология общественных движений сталкивается сегодня не столько с социологией институтов и социальной системы, - ослабленной вследствие культурных и общественных кризисов, - сколько с социологией идеологических аппаратов государства. Отсюда важной кажется задача проникновения социологии общественных движений на эту, по-видимому, чуждую ей территорию.

Подчеркнем сначала, что теперь можно видеть ограниченность тезисов, согласно которым школа или социальный труд представляются институтами, не способными ощутимо уменьшить общественное неравенство. Этим предполагается, что преподаватели или воспитатели не могут никоим образом реально быть действующими лицами. Таким безапелляционным утверждениям можно противопоставить много исследований (Roger Girod. Politique de l'Education. PUF, 1981), из которых с очевидностью следует, что неравенство в исходном пункте дано только частично и развивается затем внутри школьной системы и с ее помощью. Безличную ответственность "системы" нужно, значит, заменить индивидуальной или коллективной ответственностью преподавателей. Уменьшению неравенства шансов (эта тема была развита Жаном Фукамбером: Jean Foucambert. Evolution comparative de quatre types d'organisation à 1'ecole élémentaire. JNRDP, 1977-1979) служит все то, что позволяет ограничить установленный школьный порядок в пользу активного обучения, когда ребенок выступает не только школьником, а индивидом, признанным во множестве его социальных ролей (включая занимаемое им в классе место).

Во-вторых, отметим, что порядок никогда не царит абсолютно. Говорят об идеологическом контроле, манипуляции, отчуждении, но в действительности прежде всего существуют физические репрессии, насилие и бунт, сведенные к своим деградировавшим формам. Как молчание никогда не царит тотально в условиях рабства и в лагерях, ибо всегда существует сопротивление и, следовательно, прямая борьба, так всегда позади видимости порядка живут социальные отношения господства и протеста. Исключительный пример этого мы имели недавно, когда вдребезги разлетелась слишком поверхностная идея, согласно которой тоталитарные режимы могли бы упрочиться до такой степени, что оказалась бы бессильной или полностью маргинализованной всякая оппозиция. В один прекрасный день Польша увидела, что официальный порядок разрушился и общественная жизнь возродилась, подобно Лазарю, выходящему из могилы. В несколько недель повсюду возникли действующие лица, дебаты, конфликты, переговоры. Это доказательство бессилия режима, если ему не оставлена возможность прибегнуть к силе государства. Точно так же в других по видимости безмолвных странах ослабление или кризис репрессивной системы может освободить общественную жизнь, оставшуюся живой вопреки преследованиям и засилью "казенного языка". Не замечательно ли видеть, как она оживает там, где казалась раздавленной - в Бразилии и даже в Чили, в Польше, Румынии и даже в Китае? Самое потрясающее в творчестве Солженицына не столько описания ужасов Гулага (которые, к тому же, были известны), сколько то, что он заставил услышать голоса, не замолчавшие даже под угрозой истребления.

Если обратиться к анализам в рамках кризиса, то обнаружится, что они более открыты для идеи общественного движения, чем анализы в области порядка. Возьмем самый актуальный пример социальных последствий безработицы. Посвященные этому предмету многочисленные исследования очень часто говорят только об аномии и маргинальноcти. В тридцатые годы было, наоборот, трудно удовлетвориться разговорами о психологических последствиях безработицы и о маргинализации. Тогда в Америке проходили голодные марши и в Европе безработица питала фашистские движения. Углубимся далее в прошлое. Возможно было бы в XIX веке полностью отделить так называемые "опасные классы" от "трудящихся классов"? В более близкое к нам время в Окленде могли ли рассматривать маленькую группу "Черная Пантера" только как банду молодых черных маргиналов? Так же сегодня относительно молодых иммигрантов из Менгетты трудно сказать, являются ли они простыми маргиналами или участниками нарождающегося общественного движения?

Действительно, кризис чаще заставляет родиться не общественные движения, а поведение отклоняющегося от нормы гиперконформизма (William Foote Whyte. Street Corner Society. University of Chicago Press, 1965), секты и другие формы общественных антидвижений. Но во всех случаях очевидна недостаточность анализа, ограничивающегося только исследованием кризиса и разложения общественной организации.

Рассмотрим, наконец, формы поведения, связанные с изменением. Эти последние кажутся очень близкими общественным движениям, так что их часто смешивают и здесь нужно четко определить разделяющую их дистанцию. Пространство социального изменения имеет, фактически, два склона. С одной стороны, оно связано с социальными отношениями и последствиями институционализации конфликтов, то есть с реформами; с другой - с развитием, то есть с переходом от одного культурного и общественного поля к другому. Именно такое необходимое разделение искусственно составленного целого позволит социологии общественных движений проникнуть в эту сферу общественной жизни.

Во всех этих различных случаях употребляется и является важным понятие подкрепления. Наблюдаемые формы поведения, действительно, могут быть поняты как ответы на интеграцию или исключение, на кризис или изменение, но такие толкования упускают из виду важный остаток, который может быть проанализирован только как совокупность косвенных следствий то ли формирования, то ли, напротив, отсутствия общественных движений. Там, где конфликт не формируется, царит искусственное единство порядка, но также насилие и отступление. Понятие подкрепления имеет то преимущество, что считается с автономией соответствующих более прямо той или иной области общественной жизни способов анализа, утверждая одновременно существование общих принципов анализа. Добавим, что, говоря о подкреплении, мы вовсе не хотим сказать, что объяснение в терминах общественных движений подходит лучше, чем другие, для исследования любой исторической действительности. Ослабление многих недавних конфликтов, особенно экологических, доказывает, напротив, слабость их веса в общественном движении и определяющую роль в этой области поведений другого типа. Признаем даже, что каждый в соответствии со своими целями и перспективами может организовать социологический анализ в целом вокруг того или иного общего подхода. Таким образом, чем больше заняты прикладной областью социологических исследований (например, чтобы приготовить социальную политику), тем более плодотворным оказывается анализ в терминах социальной системы, интеграции и кризиса. Напротив, когда стремятся к исследованию обширных и сложных общественных объединений и к определению природы тех общественных сил, которые смогут их трансформировать, то понятия историчности и общественного движения должны занять центральное место.

Многие считают, что наше общество не может породить новых общественных движений. Такое мнение подкрепляется разными аргументами: тем, что общественные движения были бы поглощены непреодолимым подъемом государств, которым принадлежат функции управления и объединения, или тем, что обогатившееся общество способно поглотить все напряжения, или, наконец, тем, что общественные движения были продуктом обществ накопления, подверженных быстрым изменениям, тогда как мы, де, возвращаемся к обществам равновесия. Напротив, те, кто стремятся понять новые общественные движения, защищают другое представление о нашем обществе и его будущем. С их точки зрения, мы входим в новый способ производства, который, пробуждая новые конфликты, породит и новые общественные движения, расширяя и разнообразя общественное пространство. Но может быть, это движение приведет также к более глубоким и более способным к манипуляции формам господства и общественного контроля.

Эдвард Шилз (1911-1974) – известный американский социолог, вместе с Парсонсом разрабатывал основы структурно-функционального анализа, сосредоточив свое внимание на макросоциологических проблемах общества. Он выдвинул и обосновал самостоятельность или самодостаточность как важнейший критерий самого существования общества. Эта самодостаточность обеспечивается наличием собственной территории, центральной власти и согласия населения с действиями власти, с ценностями и нормами жизни в данном обществе. Такое согласие формируется в качестве центральной культуры общества, которая легитимирует его институциональную систему, служит интегрирующим фактором общества. В этой связи Шилз особенно выделяет роль системы образования. Это хорошо демонстрируют приводимые ниже первые два раздела его статьи. Другие ее разделы, посвященные проблемам центра и периферии в различных обществах, приведены в четвертом разделе Хрестоматии).

Шилз также разрабатывал концепцию равновесия в обществе, исследовал роль интеллектуалов в современном обществе, отстаивал концепцию деидеологизации социальной науки, общественной жизни. Назовем среди его работ: Т.Парсонс и Э.Шилз (ред.). К общей теории действия. 1965 // Т.Парсонс. О структуре социального действия. М., Академический проект, 2000; The Intellectual Between Tradition and Modernity: the Indian Situation . The Yague,1961; The Intellectuals and the Power: Other Essays. Chicago; L., 1972.

ОБЩЕСТВО И ОБЩЕСТВА: МАКРОСОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД. 1968

Говоря об американском обществе, об английском об­ществе, об арабских или африканских обществах, мы, конечно, имеем в виду что-то совсем отличное от такой добровольной ассоциации, как кооперативное общество, или дискуссионное общество, или общество по охране па­мятников старины. Не имеем мы при этом в виду и «об­щества» богатых, красивых, влиятельных и элегантно одетых людей, которых живописал когда-то «Тэтлер» и которых мы по сей день видим на страницах газет и жур­налов многих и многих стран мира. Нет, мы подразуме­ваем нечто «более глубокое», более постоянное, более уко­ренившееся в конститутивных свойствах человеческого бытия; мы подразумеваем нечто менее частное в своих целях, менее искусственное по своему происхождению, менее расчетливое в своих действиях, менее тривиальное, менее поверхностное. Но ведь такие качества, как глуби­на, основательность, постоянство и серьезность, присущи семьям, общинам, деревням — всем тем способам органи­зации жизни, которые социологи называют «первичными сообщностями». Однако эти последние могли бы быть признаны обществами только при наличии особых усло­вий. Важнейшим из этих особых условий является само­стоятельность: саморегулирование, самовоспроизводство, самозарождение.

Иными словами, социальная система является общест­вом только в том случае, если она не входит в качестве составной части в более крупное общество…

Само собой разумеется, независимость и самостоятель­ность относительны. Ни одна социальная система, которую мы называем обществом, не является полностью само­стоятельной или независимой. Лишь очень немногие об­щества, признаваемые нами в качестве таковых, попол­няют свое население исключительно за счет естественного его прироста. У большинства достаточно крупных обществ нет единой истории — ее заменяет смесь историй различ­ных народов, включенных в данное общество путем завое­вания или иммиграции. У некоторых обществ нет четко очерченных территориальных границ, причем в прошлом обществ с нечетко обозначенными границами было отно­сительно больше, чем в наше время. Ни одно современное общество не обладает культурой, которая была бы исклю­чительно его собственной. Даже у лучших и наиболее прочно утвердившихся обществ Северной Америки или Западной Европы культуры не являются абсолютно само­бытными. Соединенные Штаты имеют общий язык и ли­тературу с Великобританией, Мексика — с Испанией. Франция имеет общий язык с отдельными частями Бель­гии и Швейцарии, а также с теми странами Африки, где говорят по-французски, а культуру свою она разделяет с большей частью мира. Ни одно общество, в котором нау­ка поставлена на современную ногу, не является незави­симым в научном отношении: даже самые передовые по своему научному развитию страны заимствовали и заим­ствуют многие из своих основополагающих научных идей у других стран.

В экономическом отношении также нет ни одного об­щества, которое было бы полностью самообеспечиваю­щимся и независимым. Все общества осуществляют импорт из других стран и экспорт ов другие страны. Они связаны друг с другом сложными взаимоотношениями и договорными обязательствами, которые они обычно соблю­дают и нарушение которых чревато для них невыгодными последствиями (хотя и не всегда).

В наше время одним из характерных признаков об­щества является суверенитет по отношению к другим су­веренным государствам — впрочем, что-то вроде суверени­тета всегда было отличительной чертой обществ даже в те эпохи и в тех культурах, которым была неведома нынеш­няя четкая концепция суверенитета. Кстати, сегодня, когда понятие суверенитета получило сравнительно четкое определение, Организация Объединенных Наций пред­ставляет собой нарушение суверенитета…

Таким образом, мы видим, что полная самостоятель­ность не является абсолютно необходимым предваритель­ным условием определения социальной системы как общества. Для того чтобы быть обществом, социальная система должна обладать своим собственным внутренним «центром тяжести», то есть она должна иметь свою собственную систему власти в рамках своих собственных границ. Кроме того, она должна иметь свою собственную культуру. Какую-то часть своей культуры она по необ­ходимости разделяет с другими обществами, от которых происходит и с которыми поддерживает отношения. Дру­гая же часть этой культуры самобытна и принадлежит только ей. Эта культура составляется из убеждений, ка­сающихся истории и характера данного общества, его связи с определенными идеальными или трансцендентны­ми ценностями, его происхождения и предназначения. Сюда же входят убеждения о правомерности его сущест­вования как общества и о качествах, дающих членам общества право принадлежать к нему. Разумеется, куль­тура включает в себя произведения искусства, литературы и отвлеченной мысли, многие из которых посвящены упо­мянутым убеждениям. Общества имеют тенденцию быть «национальными».

Современные «национальные» общества — общества, претендующие на то, что они служат воплощением нацио­нального единства, и обладающие своими собственными национальными культурами, своими собственными, ско­рее независимыми, чем зависимыми, экономическими системами, своими собственными системами правления, своим собственным генетическим самовоспроизводством и своим собственным суверенитетом над территорий, обо­значенной границами, — представляют собой наиболее самостоятельные из всех социальных систем, известных нам из истории человечества, самые независимые общест­ва своих эпох.

П. Итак, мы убедились в том, что общество — это не прос­то совокупность объединившихся людей, изначальных и культурных коллективов, взаимодействующих и обмени­вающихся услугами друг с другом. Все эти коллективы образуют общество в силу своего существования под об­щей властью, которая осуществляет свой контроль над территорией, обозначенной границами, поддерживает и насаждает более или менее общую культуру. Именно эти факторы превращают совокупность относительно специа­лизированных изначальных корпоративных и культурных коллективов в общество.

На каждой из составных частей лежит печать принад­лежности к обществу, именно к данному обществу и ни к какому другому. Одна из многочисленных задач социоло­гии, и в частности ее конкретной отрасли, получившей название макросоциологии, состоит в освещении механиз­мов или процессов, в силу которых это собрание, или со­вокупность, изначальных корпоративных и культурных групп функционирует как общество.

Главными факторами, создающими и сохраняющими общество, являются центральная власть, согласие и тер­риториальная целостность. Центральная власть формиру­ет общество не просто через посредство осуществляемой ею фактической власти над любыми конкретными дейст­виями в любых конкретных обстоятельствах, хотя подоб­ные акты власти и имеют важное значение как таковые. Конкретные акты власти, кроме того, производят остаточ­ное действие на тех, по отношению к кому они применяют­ся. Это остаточное действие слагается из: 1) сосредото­чения внимания на центре; 2) чувства отождествления с другими людьми, тоже ощущающими свою подчиненность той же (власти,— всеми теми, кто разделяет территорию, над которой осуществляется власть; и 3) убеждения в правомочности власти действовать так, как она действует. Вот эти-то три остаточных эффекта подчиненности общей власти и превращают лиц, подчиняющихся ей, в членов данного общества, формируя их представления и убежде­ния. Экологическая взаимозависимость и принудительная власть еще не образуют необходимую обществу культу­ру, хотя и весьма способствуют ее возникновению.

Эти три остаточных эффекта входят в культуру, то есть в убеждения и символы членов общества. Членство в обществе, как таковое, само по себе не создает культуры общества. Культура общества является продуктом твор­ческих усилий и щедрой фантазии творческих лично­стей — религиозных пророков и святых, ученых, великих (и не только великих) писателей, художников, журна­листов, философов, старейшин и мудрецов,— чье миросо­зерцание приходится по сердцу их современникам и потом­кам. Культура представляет собой продукт потребности простых, творчески менее одаренных людей иметь пред­ставление об окружающем их мире, помогающее осмыс­лить важнейшие события человеческого бытия, объяснить их причины и отличить хорошее от дурного. Главная культура общества и его вариантные культуры являются в известной мере самозарождающимися. Никогда еще не бывало, чтобы они были полностью созданием существую­щих центральных властей какого бы то ни было общества (да и не полностью — весьма редко).

Вместе с тем три упомянутых мною выше остаточных эффекта усваиваются культурой различных культурных групп. Происходит это в силу того, что созидатели куль­туры сплошь и рядом непосредственно касаются в своих религиозных проповедях или философских рассуждениях, в своих литературных трудах или произведениях изобра­зительного искусства фактов и символов центральной власти. Центральная власть занимает их мысли, и они не могут не думать о ней. Дело в том, что могущество и ве­личие центральной власти имеют обертоны, которые кон­ститутивно входят в мир мыслей и чувств творческих личностей. Кроме того, три остаточных эффекта централь­ной власти принадлежат к сфере убеждений, и в этом своем качестве они сами представляют собой часть куль­туры. Они к тому же не могут не соединяться и не сплав­ляться самыми различными способами с продуктами или содержанием самостоятельно возникающей религиозной, литературной, художественной и умозрительной или фило­софской культуры.

Итак, вследствие этих процессов каждое общество при­обретает наряду с центральной системой власти— которая, как мы убедимся ниже, никоим образом не сводится ис­ключительно к власти правительственной, политической или военной — центральную культурную систему. Эта цент­ральная культурная система слагается из тех убеждений и экспрессивных символов, которые имеют отношение к центральной институциональной системе и к категориям, превосходящим эту центральную институциональную систему и отражающимся на ней. Центральная культур­ная система имеет свою собственную институциональную систему: церкви, секты, школы, университеты, библиоте­ки, музеи и т. п. Элиты людей, управляющие этими куль­турными институтами, вступают в многообразные и тес­ные отношения с центральной институциональной систе­мой и становятся ее частью. Система образования пред­ставляет собой такую часть комплекса институтов центральной власти и культурных институтов, которая внедряет значительные компоненты центральной культурной системы в другие секторы общества. Тем самым она способствует формированию и распространению общей культуры.

Центральная культурная система в большинстве об­ществ включает в себя за основную часть времени их су­ществования многие продукты культуры, положительно ориентированные по отношению к центральной институ­циональной системе. Там, где центральная культурная система преимущественно отчуждается от центральной институциональной системы или же никогда не достигает единства с ней, центральная институциональная система утрачивает (либо вообще не приобретает) некоторую то­лику своей законности, а вместе с тем и своей способности мирно и эффективно осуществлять свою власть. Это при­водит к резким конфликтам и подготавливает коренные изменения.

Петр Штомпка (р. в 19 - ) – известный польский социолог, профессор Ягеллонского университета (Краков), член Европейской и Польской академий наук, президент Международной социологической ассоциации (2003- ). Читал курсы лекций во многих ведущих университетах Америки и Европы. Автор свыше 10 монографий, в том числе: «Структура и функция» (1975), «Общество в действии» (1991), «Деятели и структуры» (1994).

Обобщающий характер имеет монография П.Штомпки «Социология социального действия» (1993), переведенная на русский язык. Ниже приведен, с сокращениями, заключительный раздел главы 9 этой монографии, в котором дается характеристика новых исторических условий (80-е – начало 90-х годов ХХ в.), вызвавших к жизни новые теории модернизации.