2. Программа преобразования французского общества

Исходя из принципов “стратегического изменения”, Крозье разрабатывает конкретную программу социальных преобразований французского общества, включающую “территориальную реформу”, “раскрытие системы элит”, развитие “духа предприятия” (159).

Под территориальной реформой социолог подразумевает развитие процесса децентрализации власти во французском обществе, где в настоящее время слишком высок престиж парижской администрации по сравнению с провинциальными властями. Крозье предлагает сделать “ставку на провинцию”, “на провинциальные силы обновления”, где имеются неиспользованные резервы для развития общества. Для достижения желаемого результата, по его мнению, необходимо создать открытую конкуренцию за назначение на ответственные посты.

Установка на проведение территориальной реформы у Крозье выступает как одна из составных частей его программы наступления на французскую государственную бюрократию или, как он выражается, на французский “административный феномен”. Последний является центральным и самым прочным “узлом”, блокирующим преобразование всех остальных социальных секторов. Но прямое вмешательство здесь малоэффективно. В то же время его нельзя трансформировать частями; государственная бюрократия способна свести на нет все изолированные реформы. Нужно реформировать в первую очередь не наиболее важные (централизованные) сектора, а те, в которых есть больше шансов преуспеть и тем самым “создать процесс развития”. Так Крозье утверждается в мысли о приоритете в социальных преобразованиях “территориальной реформы”. Если нельзя затронуть “статус-кво” государственной административной системы в целом, то можно изменить соотношение центральной администрации и общества, “сыграв на провинциальных элитах против парижской администрации”. При этом “ставка на провинцию” явится не противопоставлением Парижу, а порой на “силы обновления”. Территориальная реформа, по терминологии Крозье, должна стать первым “конструктивным кризисом”.

Поскольку административная система в бюрократической организации становится центральным пунктом изменения, то нужно найти в ней такие точки воздействия, которые вовлекут в процесс трансформации “критическую массу” служащих и таким образом сделают возможным реформирование системы в целом. И потому второй “конструктивный кризис” внутри “административного феномена” следует спровоцировать вокруг системы элит. Чтобы разбить “бюрократические порочные круги”, недостаточно провести территориальную реформу по разделению власти между центром и периферией. Если ограничиться этим, то “конструктивный кризис” начнет регрессировать. Для закрепления результатов региональной реформы необходимо развязать один из главных “узлов блокад” французского общества — “принцип протекции”, одновременно создавая системы таких отношений в обществе, в которых ведущими ценностями станут ответственность и свободное самовыражение каждого члена общества.

В настоящее время административная элита занимает особое место в социальной структуре Франции. В результате специфической организации системы образования и отбора кадров малочисленные группы лиц получают монопольное право назначения на ведущие посты в государственных учреждениях. Особую роль в этом играют “большие школы”: Политехническая школа, Национальная школа администрации и др. Для выпускников этих школ резервируются важнейшие руководящие посты. Дипломы других высших учебных заведений практически не дают возможности их обладателям проникнуть в суперэлиту. Своеобразная система отбора позволяет суперэлите устранить конкуренцию, а малочисленность элитарных групп облегчает установление дружеских контактов между их членами. В результате образуется сеть мощных неформальных связей на основе личных знакомств. Модель руководства, основанная на элитаризме, превращает французский управляющий аппарат в закрытую систему. Для “раскрытия системы элит” необходимо провести реформу “больших школ”.

Система элит является важным узлом регуляции французского социального ансамбля и одновременно заключает в себе возможности его изменения. Ее положение подобно центральному механизму программирования в биологических системах, или механизмах финансового контроля, в которых 1% капитала контролирует огромную империю. В то же время, несмотря на совершенную внешнюю неуязвимость, она имеет две очень чувствительные точки, на которые можно воздействовать: уже упоминавшиеся “большие школы” и “большие корпуса”. Предлагаемое решение проблемы заключается в том, чтобы усилить конкуренцию при поступлении в “большие школы” и в “большие корпуса”, поскольку они мешают развитию “рынка экспертизы”, свободной конкуренции специалистов. (“Большие корпуса включают такие институты, как Финансовая инспекция, Государственный совет, Счетная палата). Главная задача — сформировать более открытые элиты, ориентированные на развитие.

Если бы можно было абстрагироваться от проблем, которые ставят перед обществом реальные нужды повседневного существования и которые связаны со средствами и с людьми, то единственной важной и решающей для всякого общества инвестицией в будущее является инвестиция в знание. Состояние французской системы образования в целом таково, что бесполезно, считает Крозье, начинать реформы с начальной и средней школы, где оборонный рефлекс старой бюрократической системы быстро восстановит “статус-кво”. В то же время взгляд на систему высшего образования как на ключевую сферу инвестирования создаст предпосылки успеха изменения в других секторах этой области общества. К тому же перспективы развития науки в обществе в целом зависят от системы высшего образования, подчеркивает он.

Опыт показывает, что в таких бюрократизированных обществах, как французское, обеспечить свободу и ответственность в сфере науки и образования может только создание живых автономных институтов. Эти институты должны ввести принцип конкуренции при формировании состава преподавателей, при отборе студентов, при их выпуске, при проведении научно-исследовательских работ. Создание трех или четырех новых свободных университетов будет достаточным, чтобы перевернуть правила игры. Однако непременным условием для достижения успеха в этом предприятии должен быть относительно короткий срок появления этих институтов, чтобы они могли создать эффект настоящей конкуренции уже существующей системе образования. Однако Крозье подчеркивает, что реализация такой реформы возможна только при поддержке и участии государства — единственного института общества, который может быть заинтересован в проведении реформы и который может ее финансировать.

Следует заметить, что когда Крозье говорит об инвестициях “в процесс трансформации элиты и в элитарность”, то речь идет не об узкокастовой элитарности прошлого, а о стремлении поднять планку среднего уровня людей, открыв им более широкий доступ в область элитарного образования и элитарной культуры. Элита Франции должна стать более открытой и лучше исполнять свою социальную роль повышения культурно-образовательного уровня людей. Высшее образование есть ключ к постиндустриальному обществу, как некогда таким ключом было среднее образование — в эпоху индустриального общества. Именно система элит поэтому является той моделью, с которой инстинктивно “списывает” себя все остальное общество в современном мире. И этот факт необходимо признать, если французское общество хочет ответить на вызов современности — “вызов качества”, что, по сути, тождественно демократизации в современном понимании.

Еще одной ставкой при проведении реформы является, по Крозье, ставка на возрождение “духа предприятия”. При этом он призывает к отказу от классовой оценки капиталистического предприятия: “Отождествление понятия предприятия с социальными категориями капитализма и господствующего класса, а следовательно, с понятиями прибыли, эксплуатации и зависимости, делает предприятие крайне непривлекательным и даже отталкивающим в глазах французов и мешает понять его общечеловеческую ценность” (160). Экономическое предприятие для общества — это “соль земли”, оно воплощение “пыла созидания, без которого общество склерозируется и чахнет”. Никакая реформа, никакое начинание в социальном теле не могут осуществиться помимо предприятия. Пробудить общество, придать ему тонус — это означает прежде всего освободить “дух предприятия” (161).

Эффективному функционированию предприятий препятствует наличие в них многочисленных промежуточных административных звеньев, которые искажают обмен информацией между “верхом” и “низом” (“эффект пуховика”). Налаживание прямой коммуникации между руководителями и исполнителями возможно путем спрямления иерархической цепи, ликвидации как можно большего числа промежуточных звеньев, сокращения численности администраторов, с одной стороны, и утверждения ценностей инициативы и личной ответственности среди служащих — с другой.

Как можно наблюдать это и в нашей стране, бичом современных предприятий является вовсе не авторитарная, директивная, или, по-нашему, командно-административная власть. Ее уже давно нет, и это осознали и сами руководители, и исполнители. Важно понять, что виновниками такого положения являются не люди, а “природа игры”. А потому, хотя главной целью преобразования являются сокращение административной цепи и увеличение ответственности и самостоятельности работников, этого невозможно достичь посредством механического сокращения административных звеньев и дарования свободы индивидуальному предпринимателю. Решение проблемы — в изменении “природы игры”, а для этого нужны некоторые косвенные действия и средства. В каждом конкретном случае необходимы такие трансформации отношений низших звеньев и высшей администрации, чтобы лишние неработающие промежуточные эшелоны потеряли свое влияние.

Не приносят положительного результата, а, напротив, ухудшают ситуацию призывы к самоуправлению. “Природа игры” остается той же, меняются только лица, занимающие должности, а потому очень быстро восстанавливается прежняя бюрократическая модель (даже в более жестком варианте). В “самоуправляющихся” единицах усиливается произвол, растет тенденция к деспотизму и расточительности, вседозволенности и бесконтрольности. Не у дел оказываются как раз верхние — “нужные” — эшелоны власти, функцией которых является координация действий, работа по согласованию функционирования всего социального ансамбля. Коммуникация между “верхом” и “низом” окончательно нарушается. Создается иллюзия ненужности никакой власти, никакого руководства. Смысл действительно позитивных перемен в том, чтобы восстановить полноценность функций каждой из составных частей цепи — верхние эшелоны должны координировать, согласовывать действия множества рабочих “единиц”, нижние — иметь возможность реализовывать собственные инициативы, творческий потенциал.

В анализе современного кризиса общества Крозье выдвигает на первый план необходимость переосмысления “социальной рефлексии изменения”. Главным здесь становится отказ от “объективного”, формального, “бесчеловечного” взгляда на социальные проблемы, от механической логики руководителя, когда не принимается во внимание множество отклонений и искажений, постоянно вносимых в конкретные процессы “актерами”. Такой отказ поможет сформироваться новой — “неорационалистической” — структуре общества, базирующейся на отношениях между людьми, естественно складывающихся на основе “рационального расчета” каждого отдельного индивида.

Из рассуждений Крозье следует, что разрешение этой проблемы следует искать на “среднем уровне” — мезоуровне — там, где полнее всего ощущаются конкретные стимулы действий индивида в рамках ограничений его индивидуальной свободы со стороны организаций и институтов, внутри которых он действует и реализует свой интерес и свою свободу.

Акцент Крозье на проблеме социального контроля как одной из ведущих тем анализа условий современного реформирования общества унаследован им от идей структурного функционализма. Главная цель его программы изменения — воздействовать на функциональные отклонения в работе системы, чтобы создать в ней в конечном счете состояние “нового равновесия”. Понятие дисфункции как “латентной функции” системы, введенное им в программу реформ, полностью соответствует “постулату универсальной функциональности” раннего функционализма (162). Это положение гласит, что всякое событие в системе в каком-то отношении функционально для системы. Именно в этом ключе рассматриваются у Крозье значение “параллельной власти” для бюрократической системы организации и соответствующие меры по трансформации ее функции в системе.

В целом очевидно, что большинство постулатов теории изменения общества М.Крозье имеют не революционный, а эволюционный характер. Однако во французской прессе его называют “революционным и прогрессивным реформистом” (163). Такое положение обязано некоторым историческим особенностям становления процесса реформаторства во Франции. Дело в том, что эта страна отличается весьма поздним конституированием самого явления реформаторства. Идеологически возвещенное дальновидными представителями французской буржуазии еще в XVII веке, оно сложилось в постоянное направление стратегии буржуазного государства лишь к середине XX века.

Причины такого запоздания коренятся и в особенности менталитета французской буржуазии, которая долго и упорно держалась за традиции эпохи свободной конкуренции, и в традиционно особой роли государства во Франции (164).

“Охранительный рефлекс” класса буржуазии перед лицом перемен, страх за свои привилегии, вызванный остротой и напряженностью форм классовой борьбы в стране, усугублял отрицательное отношение правящих кругов к реформаторству вообще. В последние годы в западной политике реформ вообще, и во французской в частности, наступили решительные перемены. Эпизодические приступы вынужденного реформаторства сменились своеобразной стратегией реформ (165).

Отражением этого социального факта и попыткой его теоретического оформления и является теория изменения Крозье, которую он определяет именно как теорию “стратегического изменения”.

Труды Крозье считаются одной из социологических основ теорий “социального экспериментирования”, получивших распространение в 70-80-х годах во Франции (166). Последние являются частью родившегося в эти годы в стране так называемого “неопредпринимательского движения” (167).

Его сторонники выдвигают концепцию новых ценностей, среди которых они называют в первую очередь инициативу, свободу и ответственность. В качестве главной опоры они выдвигают маргинальные группы, а также экспериментальные инициативы на микрорегиональном уровне. Именно они, по теории Крозье, должны послужить источником распространения новых опытов по стране в целом.

Одним из серьезных недостатков реформистской теории Крозье является несколько романтическая надежда на инициативность правящих кругов, которые безо всякой видимой для себя выгоды якобы должны “провоцировать” нужные обществу кризисы и тем самым двигать общество по пути реформ вперед. Понятно, что в силу своего особого социально-исторического и культурно-исторического положения в рамках французской административной системы французская элита имеет особенно мощные рычаги влияния на хозяйство и социальную жизнь страны. Однако не следует преувеличивать ее заинтересованность в радикальном переустройстве общества и подтачивании собственных монопольных позиций в управленческом комплексе. В этом отношении справедливо звучат слова Ст.Хоффмана, который пишет: “Драма этого великодушного реформатора и либерала, который не признает элитизма, состоит в том, что стратегия изменения и эксперимента, которую он восхваляет, имеет мало шансов на успех в стране, где у элиты нет никакого желания жертвовать собой, а уделом индивидуальной инициативы и экспериментального коллективного действия остаются лишь случайные маргинальные достижения” (168).

Утопичность трансформации общества на основе изменения сознания его членов и надежд на помощь со стороны руководящих слоев делает его предложения весьма схожими с идеями просветителей XVIII века. По этому поводу французский социолог Ж.Фурастье, например, высказывает в адрес Крозье ироническое пожелание достичь успехов Вольтера в его нелегких начинаниях (169), а А.Турэн называет Крозье “великим моралистом либерального идеала и философии Просвещения, который находится в поисках своего Фридриха или Екатерины” (170).

В целом, однако, теория реформ М.Крозье представляет для нас ныне несомненный интерес уже потому, что сама его стратегия, исходящая из базиса бюрократического общества и строящаяся на основе упорных реформ эволюционного типа, есть то направление реформаторского мышления, которого так не достает современным российским “революционным демократам”.