TMO (3)

26 НЕД ЛЬБОУ О ДВИЖУЩИХ СИЛАХ ВОЙНЫ, КУЛЬТУРНОЙ ТЕОРИИ И МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЯХ ЛИСИЦ И ЕЖЕЙ. Опираясь на классическую политическую теорию, в международных отношениях доминируют теории, рассматривающие интересы или страх в качестве доминирующих движущих сил внешней политики. Ричард Нед Льбоу пытается обнаружить более широкий круг факторов, лежащих в основе политических действий. В этом интервью Льбоу говорит об основаниях политических действий, рассуждает, как инновации движущих сил войны теоретизируются в ТМО в ХХ веке, а также сравнивает себя более с лисой в ТМО, нежели с ежом. Что, по Вашему мнению, является основной проблемой или принципиальным диспутом в МО? Каково Ваше отношение к этой проблеме/спору? Ну, большой проблемой в международной политике всегда являлось то, как мы можем уберечь друг друга от разрушения, и это скорее негативный вопрос. Но он отражается в положительном вопросе: как мы строим сообщество, терпимость и мир? Хоть это и не совсем обратная его сторона, но этот вопрос всегда был весьма значимым для МО. И часть его заключается в том, как мы умеем управляться с угрожающими изменениями. Потому что с моей точки зрения, это является движущей силой конфликта: в конечном счёте, обе мировые войны можно отнести к модернизации и её дестабилизирующим последствиям. Это также является причиной, по которой ложь формирует теоретическую базу небольшого периода истории мировых войн, экстраполирует его и пытается сделать его универсальным. Тем не менее, это то, что ТМО и делает: существует много теоретиков, виновных в этом. Эта серьёзная проблема заставила меня взяться за изучение МО в надежде на то, что я смогу сделать некоторый небольшой вклад в выяснение ответов на некоторые вопросы или частичных ответов на эти вопросы. Если мы обратимся к тому, что должно быть центральной дискуссией в ТМО, то я представляю себе это в двух частях: первая – «Какие существуют различные способы, с помощью которых мы выстраиваем представление о ТМО и как, чувствуя себя комфортно, мы можем обогатить эту сферу, не набрасываясь друг на друга по пустякам, и найти способы обучения друг у друга? Несколько лет назад я выпустил книгу с Марком Личбахем «Теория и практика в сравнительной политологии и международных отношениях» как ответ на книгу Кинга, Кеохейна и Вербы, которую мы нашли глубоко оскорбительной. Она обладает узкой базой, и они основывают своё понимание на Венской школе, забыв, что Хэмпел и Поппер бы определили позиции, на которых стоят Кинг, Кеохейн и Верба (ККВ), как гносеологически примитивные. И в примерах, которые они дают, чтобы показать «хорошую науку» - Альварес и его адресованная группам проблема вымирания динозавров - они не видят, что то, что эти люди сделали, на самом деле является кодом на зависимую переменную, которая непозволительна для ККВ. И причиной, по которой Альварес и другие были приняты всерьёз, было не то, что они прошли через ряд исследований, продвинутых ККВ, а то, что они придумали объяснения феномена, о котором людям уже давно известно - хотя объяснения у ККВ отсутствуют; они не имели никакой заинтересованности в механизмах, всё это были лишь узкие корреляции. Это абсурд. Поэтому мы издали книгу, пригласив людей, которые представляли разные точки зрения, но имеющих свидетельства и готовых их доказать, поговорить друг с другом и посмотреть на проблемы, которые они сами находят в своих позициях, чтобы как можно больше узнать в целом от рассмотрения этого. Это вид дискуссии, который представляется мне полезным. Не кто прав или не прав, а как мы можем познавать коллективно. А во-вторых, я думаю, нам нужно поменьше споров и побольше хороших исследований. Что необходимо студенту, чтобы стать специалистом МО и понять мир в глобальном смысле? Я думаю, что Вам необходимы две вещи: Вы должны быть аналитически сложно устроенным и оригинальным, с одной стороны, но Вам также нужно иметь хорошую эмпирическую базу. Нужна некоторая проблема или набор проблем, которые заставили бы Вас задуматься, изучить данные, поговорить с людьми, имеющими к ним непосредственное отношение, и Вы должны балансировать между эмпирическими и концептуальными знаниями. Это приведёт к успеху общественного учёного. И традиционно здесь всегда был ещё один ключ к успеху. Вы должны быть одной ногой в обществе, к которому Вы принадлежите, а другой ногой за его пределами, так что вы можете быть в качестве и аутсайдера, и инсайдера, что очень важно. Вы наиболее известны для большинства людей благодаря «Культурной теории международных отношений» (2008). Из чего она состоит и есть ли у неё классические корни? Я возвращаюсь к классической теории конфликта и сотрудничества, потому что я считаю, что в современной теории все посылы человеческой деятельности были сокращены до аппетита, а причины - до простой инструментарности. Греки, напротив, считали, что было несколько фундаментальных движущих сил, которые влияли на политику, и хотя среди них был аппетит, он не был единственной силой. Причиной былоа нечто большее, чем инструментарность; также ставилась цель осознания того, что приводит к счастливой жизни; затем, кроме причин и аппетита, третьим стимулом был дух или самооценка, которые значительно отличаются и часто противопоставляются аппетиту. То есть необходимо завоевать одобрение других, чтобы чувствовать себя хорошо. Разница между уважением и положением - двумя вариантами самооценки - это то, что при уважении статус достигается в рамках фиксированного набора правил, в то время как положением является достижение статуса любыми средствами. Сегодня большинство существующих ТМО построено либо на аппетитах (как либерализм и марксизм), либо на страхе. Для греков страх – это не движущая сила, а сильная эмоция, которая может стать мотивом. И когда разум теряет контроль над аппетитом или духом, люди начинают беспокоиться об их собственных способностях, чтобы удовлетворить свои аппетиты, свой дух, или даже защитить себя физически. Вот когда страх становится мощным мотивом. Парадигма реализма, конечно, разработана на основе страха. Я отличаюсь тем, что моя теория признаёт несколько мотивов, которые являются активными в разной степени в разные моменты времени. Они не смешиваются, как происходит в химии, но они сохраняют свои особенности, даже если смешаны вместе. Так моя теория ожидает увидеть весьма разнообразное и часто противоречивое поведение, в то время как другие теории обращают внимание только на государственное поведение, которое, кажется, поддерживает их теорию, и чувствуют необходимость объяснения другого поведения, противоречащего их теории. Я наслаждаюсь этими изменениями. Во-вторых, я варьируюсь в описании того, что вытекает из этих мотивов, например, веберские идеальные типы, которые означают, что вы не столкнётесь с ними в реальном мире, это скорее абстракция, вымышленное или аналитическое описание, которое помогает понять реальный мир, но никогда не отображает его точно. Таким образом, основанный на страхе мир даёт вам очень хорошее описание основ анархии. Но это, конечно, идеальный тип мира. Страх - это только один мотив. Вам надо побывать в местах, где разрушен гражданский порядок, типа Сомали, или в окопах Второй мировой войны, чтобы увидеть конкуренцию моделей, основанную на страхе. Исходя из этих трёх мотивов и эмоций страха, я считаю, что каждый из них генерирует очень разную логику сотрудничества, конфликта и риска; и каждый из них связан с другими своеобразной иерархией. И все они, кроме страха, полагаются на разные принципы справедливости. Для примера: акторы - будь то отдельные лица или государства - движимые самооценкой, как правило, склонны к риску (потому что уважение должно быть завоёвано путём успешного преодоления испытаний и вызовов); это приводит к конфликтной логике, потому что они конкурируют с другими акторами за уважение; и эта конфликтность может основываться на правилах (хотя правила могут приводить к движению в сторону страха); и этот принцип является разновидностью справедливости, в отличие от интересов и аппетитов, которые обладают принципом равенства. Иерархия является разновидностью клиентелизма, где нижестоящие уважают вышестоящих, которые, в свою очередь, предоставляют практические выгоды нижестоящим. Греки называли это гегемонией; у китайцев была подобная система. Но так как любая реальная система не представляет собою идеальный тип, мы должны выяснить, чем является эта смесь, и тогда мы можем начать понимать внешнюю политику. И я пытаюсь привести множество примеров в своей книге. И большим моментом поворота является современность, где становится всё более трудно распутать мотивы и дискурсы. В современности как Руссо, так и Адам Смит пытаются понять, почему нам нужны материальные вещи, и это их связывает. Можно утверждать, что даже в египетские времена они были связаны, в пирамидах, которые являются не чем иным, как возведением самоуважения. Но эта проблема становится всё более трудной, и поэтому, вместо того, чтобы говорить, использовать литературные тексты, художественные работы и политические речи как способ определения отношений, я подошёл к вопросу с разных сторон с примерами мировых войн, холодной войны, и англо-американского вторжения в Ирак. Я предложил провести тест на то, как тщательно мы можем объяснить происхождение и динамику этих конфликтов на основе интересов, страха и самооценки. И я думаю, что это методологически оправдано. Интересный момент заключается в том, что понятия уважения и самооценки полностью ушли из объяснений современных МО, но они важны для объяснения упомянутых мною конфликтов. В моей последней книге я отнёс вступление государства в войну к доминирующему способу получения признания страны в качестве великой державы, и я чувствую, что пример войны в Ираке показывает, что этот принцип уже отходит. Я, конечно, использую греческое мышление в качестве источника (здесь опять-таки я бы не стал использовать слово «знания»), источника понимания человеческой природы и повторяющихся проблем, независимо от общества. Некоторые из великих писателей и мыслителей не могут быть превзойдёнными в качестве источников знаний, в сравнении с которыми мы, деятели общественных наук, остаёмся в тени. И я считаю греков особенно интересными по нескольким причинам. Они более полно понимали душу современников, которые приводили всё к аппетиту и причину к простой инструментарности, что, на мой взгляд, является невероятно узким, сырым способом мышления человеческого разума. И они были одарены трагиками, которые умели проникать в суть вещей. Так что я нахожу их в качестве источника вдохновения, но это отнюдь не ограничивается греками. Вы можете выбрать великих авторов из любой культуры, любого столетия и, читая их, многому научиться. Как мы должны понять вашу культурную теорию международных отношений относительно больших парадигм? Моя теория является конструктивистской на всех уровнях. Я могу пойти ещё дальше и утверждать, что моя теория является единственной конструктивистской теорией. Александр Вендт не конструктивист. Во всяком случае, он структурный либерал. В этой теории есть существовавшие ранее идентичности и телеологии, и он считает, что кантовский мир неизбежен. И я надеюсь, что он прав. С другой стороны, я определяю конструктивистов в более широком смысле. Большинство конструктивистов начинают с идентичностей, и они, конечно, являются важной особенностью моей работы, но моя теория опирается на другую предпосылку, которой является понятие определённых базовых ценностей, которые являются уместными в политике, различаются по своей относительной важности для различных обществ и находят своё выражение в различных направлениях. Таким образом, я думаю, что конструктивизм в веберовском смысле определяется тем, что мы должны понять изнутри культуру и что делает вещи значимыми. И в этом смысле вы могли бы применить понятие внутрисубъективной реальности, но я выхожу за его пределы, потому что другие ценности всегда присутствуют в этой смеси, и поэтому противоречивое поведение часто понимается неправильно, если оно подвергается неверному взгляду. Так что здесь мешает отсутствие междисциплинарного понимания: вы должны видеть общее, если хотите узнать, как устроен мир. Поэтому культурная теория является конструктивистской и позволяет нам по-новому сформулировать и расширить значение конструктивизма. Если я применяю это конструктивистское мышление к одному из основных принципов нашего подхода к миру политики: что является причиной? Я начинаю спрашивать, что значит "причина" в физике? Почему физика? Потому что физика является той средой, куда всегда смотрят политологи, у нас есть так называемая физическая зависть. И что интересно, в физике, нет единого мнения о том, что такое причина. Некоторые физики считают, что само понятие причины не приносит никакой пользы тому, что они делают. Другие довольны закономерностями и полагаются на причинно-следственное мышление. Третьи полагают, что необходимо иметь механизмы, если мы хотим что-то объяснить. Четвёртые, к которым относятся и статистические механики, обращаются к кантовскому пониманию причины. В физике нет никаких споров между людьми об этих различных пониманиях причины, потому что там надо делать то, что работает. Они не критикуют друг друга. Так что, если у них есть такое разнообразие, почему у нас его не должно быть? Почему мы не должны развивать те понимания причины, которые являются наиболее подходящими к тому, что мы делаем? Так я разрабатываю понимание, которое я называю «неэффективная причинно-следственная связь», вроде того, о чём говорил Аристотель. И это конструктивистское понимание, которое также включает в себя явно неконструктивистские элементы. И идентичности - это только маленький кусочек головоломки. Есть ли смысл развивать МО в том же направлении, что и в ХХ веке? Я думаю, что если вы посмотрите на некоторые из центральных фигур, это довольно легко. Есть две большие группы теоретиков международных отношений. Те, кто родился в первые годы ХХ века – Ганс Моргентау, Джон Герц, E. Карр, Харольд Лассуэлл, Николас Спайкмен, Фредерик Шуман и Карл Дойч - которые были на моей диссертационной комиссии вместе с Исайем Берлиным и Иоанном Херцем. Вторая группа - родившиеся примерно между 1939 и 1945 годами: Роберт Джервис, Джозеф Най, Роберт Кеохейн, Орен Янг, Петр Каценштайн, Стивен Краснер, Дженис Штайнберг. И я назову Вам причины появления этих групп в различных конкретных моментах. Первая группа пережила Первую мировую войну и была в слишком юном возрасте, чтобы стать её участником, но они, конечно, имели дело интеллектуально и лично со всеми её вытекающими последствиями, а затем стали свидетелями ужасов, разворачивающихся в 1930-х годах. Вторая группа, к которой принадлежу и я, родилась во время Второй мировой войны. Возможно, только я один из этой группы родился в Европе (Франция). Остальные родились в США. И мы достигли совершеннолетия во время самого острого кризиса группы. Я был в университете или выпускником школы во время берлинского кризиса, во время кризиса на Кубе, и, конечно, меня интересовали последствия Второй мировой войны и как такое могло случиться, а затем переживал ужасы холодной войны, не зная, можно было ли их вообще пережить. И это создало очень сильный стимул и направленность для нашей группы людей. Удивительно большое количество людей этой второй группы были выпускниками Йельского университета: Дженис Штейн, я, Орен Янг, Брюс Рассет, Краснер, позже Карл Дойч. Остальные - Джервис, Кеохейн, Краснер и Самюэль Хантингтон – выпускники Гарварда. Я думаю, что выпадает лишь несколько человек, которые родились где-то между ними - например, Кеннет Уолтс, должно быть, родился в 1920-х годах, почти точно между этими двумя группами, как и Эрнст Хаас. И я не удивлюсь теперь, если сейчас появляются люди другой группы, того же возраста, что и Стефано Гуцинни, Йенс Бартельсон, Патрик Джексон. Эту группу объединяет то, что все они были свидетелями окончания холодной войны и борьбы с её последствиями. Поэтому я считаю, что определяющими, вероятно, можно считать две вещи: внешнюю среду и то, какой институт дал Вам интеллектуальное воспитание. И, конечно, нашей группе помогло то, что у нас была работа. Этого не было в первой группе. Почти все они, за исключением E. Карра, в конечном итоге стали отвергнутыми в США. Знаете ли Вы, что Моргентау начал в качестве грузчика в Нью-Йорке? Тогда он получил работу преподавателя на неполный рабочий день в Бруклинском колледже, потому что кто-то заболел. Его жена работала уборщицей, чтобы увеличить доход. Затем он устроился на работу в университет Канзас-Сити, который был адской бездной, и, наконец, когда Гарольд Лассвелл был призван в Вашингтон для некоторой военной работы и позже был направлен в Чикаго, Моргентау наняли на его место. Вы указали, что Исайя Берлин был на диссертации комитета. Он, как известно, пытается объяснить философию истории Льва Толстого (в «Войне и мире») через притчу о еже и лисе. Кем вы себя больше видите: ежом или лисой! Я определённо лиса! Я делаю разные вещи. Делаю ли я их хорошо – это спорный вопрос. Но я, конечно, думаю, что я человек многих ухищрений. Конечно, различие также предполагает неверие во всеобъемлющую правду, и, действительно, я стараюсь не думать об истине, потому что я не думаю, что Вы можете из неё много извлечь. Гносеологически и эклектично я верю, что мы можем никогда не установить причину, правду и знание. Одна из самых больших проблем здесь восходит к Платону, который был шокирован тем, что мастера приравнивали техническую возможность производить вещи к знанию - Софии, которая является мудростью. И сегодня у Вас есть следующая проблема, так что другой категорией знаний для греков была эпистема. Аристотель описал её как концептуальное знание или то, что может быть представлено даже математически. И люди, которые являются экспертами в эпистеме, думают, что они обладаютют мудростью, и они имеют свои претензии к тому, что ёж является видом самомнения и формой гордыни. Деление на ежей и лисиц, выдвинутое Берлиным, является очень полезной и любопытной концепцией для размышления. Тем не менее, не стоит сводить Толстого к этому противостоянию. Вы можете организовать это как игру, но в этом мало справедливости, потому что у Толстого есть ещё много всего. Он выступает против французских историков ХIХ века, которые возвели Наполеона в ранг стратегического гения. И он создаёт очень убедительно работу, показывая, что то, что происходит на поле боя, не имеет ничего общего с тем, что говорит Наполеон или кто-то еще, кто носит генеральские погоны или является теоретиком. В этом смысле его можно рассматривать как прародителя истории социальной науки, он рассказывает историю, правда, об аристократах, а не простолюдинах, но на поле боя он описывает историю простых людей, а не тех, которые принимают решения. Война выступает лишь фоном жизни людей, а внимание очень гуманистическим образом сосредоточено на самих людях. Это довольно революционно для его времени.

27 Проблемы безопасности в ТМО Мэри Калдор «Новые и старые войны», «Воображаемая война» Одним из самых авторитетных специалистов в области изучения современных войн и вооруженных конфликтов на Западе считается Мэри Калдор – директор программы «Глобальное гражданское общество» Лондонской школы экономики. Мэри Калдор подходит к анализу сущности и содержания современных войн с позиций обществоведа. Вопреки распространенному мнению, что все войны 90-х годов XX века являлись по своей сути «гражданскими войнами», вызванными «этническими конфликтами», а мы просто являемся свидетелями «приватизации насилия» (war = legitimized killing), М. Калдор настаивает на политической сущности всех конфликтов той эпохи. В Боснии и других конфликтогенных регионах в войне принимали участие государство и разнообразные «частные» силы, а так называемая «политика идентификации» (национальной, политической или иной) являлась только средством, которое использовалось политическими элитами для утверждения своей власти. Пример: 2 лозунга: 1) «Я делаю это для национального освобождения» и 2) «Я делаю это, чтобы получиnть деньги и власть». Какой звучит красивее? По мнению М. Калдор, в конце XX века появился целый ряд новых «военных субъектов»: разлагающиеся остатки государственных вооруженных сил, полувоенные формирования (обычно финансируемые правительством), части самообороны, наемники и международные контингенты войск. Типичным новым феноменом сегодня являются вооруженные сети негосударственных и государственных игроков. К ним относятся: полувоенные группы, организованные вокруг харизматического лидера; военные бароны, контролирующие определенные районы; террористические ячейки, фанатики-добровольцы подобные моджахетдинам; организованные криминальные группы, части регулярных вооруженных сил и других силовых ведомств, а также наемники и частные военные (охранные) компании» Однако новые формы ведения войны – это, прежде всего, политическая, а не военная угроза. Рушится легитимность региона, что требует вмешательства «космополитических политических сил» в зону конфликта. Космополитизм в этом смысле предполагает совокупность принципов и концепций, увязанных с торжеством закона. «Космополитическими политическими силами» являются как представители национальной политической элиты, отстаивающие принципы гуманизма и гражданской свободы вопреки политике идентификации, так и представители Запада. Целью этих «космополитов» будет не посредническая миссия между воюющими этно-националистическими силами, а создание системы демократического плюрализма. По утверждению М. Калдор, в современную эпоху требуется переосмысление той роли, которую Запад играет в зонах конфликтов (за что критикует американцев, которые до сих пор считают, что мир представляет собой традиционную геополитику). Вопрос не стоит в рамках «вмешательство – невмешательство» (гуманитарного или какого-либо иного). В эпоху глобализации, которая препятствует жестокости и войнам, бессмысленно рассуждать в категориях «внутри» и «снаружи». Другими словами, понятие «вмешательство во внутренние дела» уже «не работает», требуется переосмысление традиционных общепринятых норм и правил поведения государств на международной арене. Сейчас в решении внешних проблем государств привлекаются и негосударственные акторы и «глобальное гражданское общество», в то время как внутренние задачи стран во многом решаются при участии министерства иностранных дел и армии. Исходя из этого, современные конфликты («new wars») требуют поиска новых способов решения, которые должны основываться на открытых и доступных дебатах. М. Калдор формулирует три характерных черты феномена «новых войн». Первой и главной их характеристикой является то, что все они имеют политический характер, даже те из них, которые ведутся структурами организованной преступности или которые представляют собой массовое нарушение прав человека (насилие против гражданского населения). Внутренние связи в современном обществе и его структурах достаточно слабы, поэтому «важнейшим связующим механизмом», по словам М. Калдор, является единство исторического прошлого, основанного на этнической или религиозной идентичности. В условиях современного глобализованного общества важную роль в деле мобилизации населения на активные действия принадлежит электронным средствам массовой информации – прежде всего телевидению и радио. Эффект их воздействия на население, особенно в сельской местности, нельзя недооценивать. В отличие от «опосредованного воздействия» печатных средств информации и пропаганды, радио и телевидение воздействуют на сознание напрямую. Радио и телевидение находятся обычно под государственным контролем, однако негосударственные силы и структуры могут прибегать к аналогичным средствам в форме спутникового теле- и радиовещания, распространения видеокассет, радиовещания из районов страны, находящихся под контролем оппозиции. Второй важнейшей характеристикой «новых войн» является то, что сама война является формой политической мобилизации населения. Целью «старых войн» между государствами было, говоря словами Клаузевица, «подчинить противника своей воле». Это достигалось военными средствами, мобилизацией экономики и населения на ведение войны. В «новых войнах» целью является мобилизация населения, главные усилия направляются не столько на насилие, сколько на «расширение сети экстремизма». Общая стратегия состоит в установлении контроля над территорией политическими средствами, а военные средства используются для того, чтобы уничтожить, выслать или заставить замолкнуть тех, кто может помешать этому. Не случайно, поэтому, воюющие стороны применяют террор, этнические чистки или геноцид в качестве своей преднамеренной военной стратегии. В «новых войнах» сражения и бои являются редкостью, а насилие направлено против гражданского населения. Нарушения норм гуманности и прав человека являются не побочными эффектами войны, а ее центральным стержнем. Политическая стратегия участвующих в «новых войнах» сторон состоит в том, чтобы добиться политической власти, сея страх и ненависть, создавая атмосферу террора, устраняя голоса умеренных и уничтожая терпимость. Насилие в самой грубой форме становится вседовлеющим. М.Калдор приводит слова анонимного боснийца: «Война должна была стать такой кровавой, потому что раньше мы не испытывали ненависти друг к другу и мы должны были научиться ненавидеть друг друга». Третья характеристика «новых войн», в системе М. Калдор, состоит в типе экономики, формируемой этими войнами. Новые формы насилия становятся универсальными для всего мира благодаря «крайним формам глобализации» - мировым процессам, сопровождающимся крахом национальных экономик и неспособностью правительств поддерживать национальные вооруженные силы. Новая «политическая экономия войны» в корне отличается от старой, классической модели, когда государство в условиях тотальной войны мобилизовывало свою экономику на увеличение производства. Как пример, 2МВ помогла и Западу и СССР решить некоторые внутренние проблемы. Так, Запад смог справиться с безработицей, а СССР стал более эффективным в условиях централизованного планирования. Вообще, в СССР был не социалистический строй, а система, при которой экономика ориентирована на военное производство (war-economy system). Нынешняя «глобализованная» военная экономика является «демобилизирующей и паразитической». В государствах рушится система налогообложения, новое богатство фактически не создается, разрушена инфраструктура и торговля. Все это создает атмосферу обеспокоенности, препятствует инвестициям, способствует развитию «альтернативных» форм капиталовложения и финансирования. Деньги «добываются» грабежами и разграблениями, незаконной торговлей наркотиками, сигаретами или алкоголем, нелегальной иммиграцией, обложением «налогами» гуманитарной помощи или благодаря поддержке из-за рубежа. Все эти виды экономической деятельности является «хищническими». Таким образом, «новые войны» являются важнейшим источником глобализованной неформальной экономики – транснациональной криминальной и полукриминальной экономики, представляющей собой обратную сторону глобализации. Страдает экономика не только непосредственно района военных действий, но и соседних регионов: растут потоки беженцев, торжествует политика национальной идентификации, процветает незаконная торговля. Создается феномен «плохого соседства», когда целые регионы мира становятся неприемлемыми для нормального функционирования экономики и социальной стабильности (Балканы, Африканский Рог, Центральная Африка, Западная Африка, Ближний Восток). В результате, «новые войны» очень трудно вести и крайне трудно завершить. Они распространяются посредством беженцев и перемещенных лиц, посредством криминальных сетей и посредством вируса экстремизма, который они же распространяют. В «новых войнах» нет четких побед или поражений, так как стороны существуют политически и экономически благодаря постоянному насилию. Войны подтачивают механизм государства, подрывают остатки производственной базы, разрушают систему внутригосударственной безопасности и поощряют разгул преступности. В целом ряде регионов планеты, где насилие глубоко укоренилось в обществе и сознании людей, создана целая «культура насилия». Ее примерами стали культура джихада в религиозных школах Пакистана и Афганистана. Детей приучают к мысли самопожертвования, а убийство возводится в ранг жертвоприношения. M. Калдор настроена достаточно критически к военной политике Вашингтона. В условиях войн новой эпохи, по ее мнению, американская приверженность развитию воздушной мощи не может не вызывать вопросов. Любого экспертa поражает неуместность проведения ковровых бомбардировок в качестве ответа на такие угрозы, как этнические чистки или терроризм, равно как и игнорирование со стороны США роли инспекторов ООН. Претензии Вашингтона на мировое лидерство слишком очевидны, чтобы не быть замеченными даже на Западе. С крахом Советского Союза перед Вашингтоном встала задача найти приемлемые доводы и обоснования своим военным программам, и международный терроризм «помог» в этом. Государства, находящиеся в состоянии нео-современного милитаризма, находятся по-прежнему в иллюзии, что они могут достичь военной победы. Последствия этого состоят или в самоограничениях, как это имеет место во внутригосударственных конфликтах, или в обострении «новых войн», как это имеет место в Кашмире или Палестине, где противоповстанческие действия приводят лишь к политической поляризации состояния страха и ненависти. Возможно ли контролировать «новые войны», и если – да, то как? В современную эпоху только гуманитарный подход дает шанс на выживание. Заведомо понимая утопичность своей позиции, автор все же настаивает, что это – единственный путь: «Мы находимся, я боюсь, на краю глобальной новой войны, подобной войнам на Балканах или израильско-палестинскому конфликту, которая будет иметь глобальный масштаб и в которой не будет посторонних, кто бы мог ее ограничить. Рано или поздно невозможность достижения победы в такой войне должна стать очевидной и именно поэтому мы должны поддерживать гуманитарный подход. Даже если этот подход не может разрешить эти конфликты, он может дать хоть какую-то надежду тем, кто в них втянут». Деньги- своеобразный конструкт выражения властных отношений. Пока доллар является главной международной валютой, американская военная и денежная мощь будет затруднять нежели способствовать нормальному функционированию мировой экономики. И Китай одна из стран, которая «за» создание по-настоящему международной валюты. Что, несомненно, уменьшит распространение американцами военной мощи