Осмысление понятия демократии

Для того чтобы проследить, как протекает процесс развития демократии, и понять его причины и следствия, необходим высокий уровень концептуальной ясности относительно содержания термина "демократия". К сожалению, вместо этого в теоретической и эмпирической литературе по демократии (а объем ее быстро увеличивается) царят столь значительные концептуальные путаница и беспорядок, что Д. Колльер и Ст. Левицки смогли обнаружить более 550 "подвидов" демократии (2). Некоторые из подобных условных "подвидов" просто указывают на особые институциональные черты, или типы, полной демократии, но многие обозначают "урезанные" формы демократии, которые частично накладываются друг на друга самым разнообразным способом. К счастью, сегодня (в отличие, например, от 1960-х и 1970-х годов) большинство исследователей видят в демократии систему политической власти и не обусловливают ее наличием каких бы то ни было социальных или экономических характеристик. В чем они до сих пор расходятся фундаментально (хотя не всегда открыто), так это в вопросе о диапазоне и масштабах политических атрибутов демократии.

Родоначальником минималистских дефиниций является И. Шумпетер, определявший демократию как систему "достижения политических решений, при которой индивиды обретают власть решать путем конкурентной борьбы за голоса народа" (3, с.269). К числу тех, кто позаимствовал восходящий к Шумпетеру тезис об электоральном соперничестве как о сущности демократии, безусловно, относится и Хантингтон (1, с.5-13). Со временем, однако, привлекавшая своей краткостью шумпетеровская формулировка стала требовать все новых и новых дополнений (или "уточнения", если использовать выражение Колльера и Левицки), дабы вывести за рамки понятия случаи, не соответствовавшие его подразумеваемому значению. Наибольшее влияние среди подобных "доработанных" определений приобрела выдвинутая Р. Далем концепция "полиархии", которая предполагала не только широкую политическую конкуренцию и участие, но и солидные уровни свободы (слова, печати и т.п.) и плюрализма, позволяющие людям вырабатывать и выражать свои политические предпочтения значимым образом (4, с. 3).

Современные минималистские концепции демократии – далее я буду именовать их электоральной демократией (в отличие от демократии либеральной) – обычно признают потребность в некоем наборе гражданских свобод, необходимых, чтобы состязательность и участие имели реальный смысл. Вместе с тем, как правило, они не уделяют большого внимания предполагаемым базовым свободам и не пытаются включить их в число реальных критериев демократии. Подобные шумпетерианские концепции, – пользующиеся особой популярностью среди высших должностных лиц западного мира, которые следят за процессом расширения демократии и прославляют его, – могут служить примером того, что Т. Карл назвала "электористским заблуждением". Подверженные ему люди ставят электоральное соперничество над другими измерениями демократии, игнорируя тот факт, что многопартийные выборы (даже если они воистину состязательны) способны лишить большие группы населения возможности конкурировать за власть или добиваться и защищать свои интересы, равно как и вывести значительные сферы принятия решений из-под контроля выборных должностных лиц (5). "Сколь бы ни были важны выборы для демократии, – подчеркивают Ф. Шмиттер и Т. Карл, – но между ними бывают интервалы, и [кроме того] они позволяют гражданам определять свои предпочтения лишь по отношению к крайне обобщенным альтернативам, предлагаемым политическими партиями" (6, с. 78).

Как отмечают Колльер и Левицки, в последние годы минималистские определения демократии подверглись существенной доработке, с тем чтобы исключить из категории демократических те режимы, где значительные сферы принятия решений "зарезервированы" за военными (или бюрократией, олигархией), не подотчетными выборным должностным лицам^*. (Именно из-за наличия таких сфер некоторые государства, прежде всего Гватемала, нередко квалифицируются в качестве "псевдо-" или "квазидемократий". ) Но и такие усовершенствованные дефиниции далеко не всегда бывают способны распознать политическое подавление, которое маргинализирует значительные сегменты населения (как правило, ими оказываются малоимущие или же этнические и региональные меньшинства). Даже если концептуальное "уточнение" оказывается конструктивным, оно оставляет за рамками хаотическую массу так наз. расширенных процедурных концепций (термин Колльера и Левицки), которые занимают различного рода промежуточные позиции в континууме между электоральной и либеральной демократиями.

Подобная концептуальная путаница неудивительна, если учесть, что исследователи пытаются придать категориальную форму различиям в феномене (политической свободы), который на деле варьируется только по степеням. Если наличие или отсутствие состязательных выборов является относительно однозначной характеристикой, то уровни индивидуальных и групповых прав на выражение [политической позиции], организацию и объединение могут существенно отличаться даже в пределах стран, отвечающих критериям электоральной демократии.

Насколько крупными должны быть дискриминируемые меньшинства и насколько явными – их подавление и маргинализация, чтобы политическая система лишилась права называться полиархией, или, используя мою терминологию, либеральной демократией^*? Следует ли дисквалифицировать Турцию за ту неразборчивость, с которой она использовала насилие для подавления отличавшегося своей беспощадностью курдского восстания, а также за традиционные для нее ограничения (недавно смягченные) на мирное выражение политической и культурной идентичности курдов? Должны ли мы исключить из числа либеральных демократий Индию в связи с нарушениями прав человека, которые допустили ее силы безопасности в сепаратистском Кашмире, или Шри-Ланку – за проявления жестокости с обеих сторон в ходе подавления сецессионистского выступления тамильских партизан; или Россию – за ее варварскую войну против стремящейся к отделению Чечни; или Колумбию – за междоусобную войну с торговцами наркотиками и с левацкими партизанами и необычайно высокий уровень распространения политических убийств и других нарушений прав человека? Разве не имеют эти политии права защищать себя против ожесточенных мятежей и террора сепаратистов? Оказывается ли в результате демократия урезанной – несмотря на то, что в названных странах проводятся действительно конкурентные выборы, приведшие в последние годы к чередованию находящихся у власти партий? Как будет показано ниже, аналогичные вопросы можно задать по отношению ко все возрастающему числу стран, которые сегодня, как правило, считаются "демократическими ".

Согласно минималистскому (электоральному) определению, все пять упомянутых выше стран должны быть отнесены к демократиям. Но при использовании более жестких критериев, предполагаемых концепцией либеральной демократии, ситуация меняется. Во всех этих странах наблюдаются довольно существенные ограничения политических прав и гражданских свобод, достаточные для того, чтобы в последнем "Сравнительном обзоре свободы" – ежегоднике, публикуемом по результатам общемировых обследований состояния политических прав и гражданских свобод, проводимых Домом Свободы, – ни одна из них не была включена в категорию "свободных". Наличие подобного зазора между электоральной и либеральной демократией, ставшее одной из наиболее поразительных черт "третьей волны", имеет серьезные следствия и для теории, и для политики, и для компаративного анализа.