Творец и толпа. Стихотворение «Памятник»

Судьба Творца, Пророка в его противостоянии толпе, власти или просто овеществлённому злу тревожит и лирического героя Высоцкого. За явной и скрытой иронией таких стихотворений, как «О фатальных датах и цифрах»,«Расстрел горного эха»,«Памятник»,«Мой чёрный человек в костюме сером…»и других, проступает растерянность перед доминирующим непониманием, но в то же время неистовое желание сохранить в неприкосновенности свободное право на свой собственный поэтический голос. Герой «обуженного», «кастрированного», отлакированного «Памятника» Высоцкого, подобно пушкинскому Командору из «Каменного гостя», чудесным образом оживает, чтобы восстановить справедливость:

…И шарахнулись толпы в проулки,

Когда вырвал я ногу со стоном

И осыпались камни с меня.

И лишь теперь к людям возвращается его подлинный, хриплый, неправильный голос. Растерянность минутна, свобода вечна. И как бы ни «прибивали к пьедесталу Ахиллес», как бы ни «расправляли косую неровную сажень», как бы ни «стёсывали» с посмертной маски «азиатские скулы», как бы ни лишали поэта зубов и хрипоты, - всё равно рано или поздно «после смерти» в памятнике проступят живые черты, как «острые скулы из металла». А значит, заслуженное право «глаголом жечь сердца людей» не отнимет никто и никогда.

Пушкинская мысль реализуется в «Памятнике», как, впрочем, и в других стихах Высоцкого, в абсолютно своеобразной поэтической интонации, на языке беспредельно-яростных метафор. Герой Высоцкого не размышляет, подобно пушкинскому, о том, чем он заслужил память народную. Более того: сюжет и композиция «Памятника» Высоцкого тоже не имеют ничего общего со стихотворениями Г.Р.Державина и А.С.Пушкина; поэт ХХ века метафорически материализует идею памяти, доводя гиперболу предшественников («выше пирамид» у Державина и «выше… Александрийского столпа» - у Пушкина) до гротеска:

Не стряхнуть мне гранитного мяса

И не вытащить из постамента

Ахиллесову эту пяту.

Если взять стилистику, звуковой ряд, то в стихотворении Высоцкого тоже мало общего с творениями прошлого. Одним словом, многие компоненты поэтической формы разнятся. Но при этом главный поэтический компонент – поэтическая боль, дух внутренней свободы и независимости от толпы – остаётся тот самый, пушкинский, и он, этот дух, получает трагическое отражение в поэтической судьбе другого века.

Эхо пушкинского «Эха»

Мотив пушкинского «Эха» звучит в интерпретации Высоцкого в стихотворении «Расстрел горного эха». Как и у Пушкина, эхо символизирует голос поэта, отзывающегося на раны и боли окружающего мира. Этот голос оказывает духовную поддержку словом правды. Но итог стихотворений разный. У Пушкина эхо остаётся жить, хоть ему и «нет отзыва». У Высоцкого «эхо связали, и в рот ему всунули кляп», а затем «топтали» и, наконец, «к утру расстреляли». Лишь онемевшее горное пространство отозвалось на гибель эха: «…И брызнули слёзы, как камни из раненых скал…» Поэт ХХ века знает и испытывает на себе продолжение трагедии; его уже не просто притесняют, преследуют, его лишают слова, его уничтожают. (Здесь уместно прочесть стихотворение «Расстрел горного эха»). И вновь, по аналогии с «Памятником», образ эха, идеально-воздушный у Пушкина, теперь обретает материю, плоть благодаря глубокому метафоризму. Эхо теперь – живое существо, овеществлённая душа. Трагедия воображаемая воплощается в жестокой реальности современности, не теряя от этого оттенка всегдашности происходящего.