Фольклорная практика

Работы по расшифровке

Фольклорных записей

Студентки I курса р/о группы «Б»

Вишняковой Надежды

Хутор Алексеевский (2011)

Запись: WS_30237

Участники записи: Жительница хутора (далее Ж.), Хитеева Виктория (далее В.)

В.: В ведра сеете огурцы, да? Ж.: В ведра, да. Вот лажи фсё и начинаишь сеить, то есть от как бы

В.: Лёжа, да?

Ж.: На калени от становиться и сеить. Это от и причем там, дапустим, в чистый четверг надо от рассаду: капусту сажать на Евдакию, дапустим. Это надо бабушкам позадавать вопросы - ани тибе параскажут, патаму што они все-таки старше, и па возрасту ани тоже знають кой чего.

Запись: WS_30238

Участники записи: Оброкова Юлия Дмитриевна (далее Ю.Д.), Хитеева Виктория (далее В.), житель хутора – мужчина (далее М.), жительницы хутора (далее Ж1 и Ж2)

В.: Юлия Дмитриевна вас зовут?

Ю.Д.: Аха.

В.: А фамилия ваша?

Ю.Д.: Аброку

В.: Как-как?

Ю.Д.: Аброкавъ.

В.: А какого вы года рождения?

Ю.Д.: Год? Двацать дивятаго. Восимсят два уж года

В.: Ага, а меня Вика зовут.

Ю.Д.: А?

В.: Меня Вика зовут, а обеих девочек – Настя и Ксюша. Да, здравствуйте. М.: Здрастуйте.

Ж1: Здраствуйте! Вы скучали, казачки?

Ж2: Сабрались

Ж1: Сабралися, падрались

В.: Вот, теперь у нас три казачки.

Ж1: Так, сядь туды – там пониже, я павыше сяду.

Ж2: Давай, давай, давай, давай

Ж1: А то не встану

Ж2: Девачки, такие тапаля у миня тут от стаяли када-то, но пришлось уничтажать, стали врядить

В.: Да? А как это вредить?

Ж2: То верх атламываеца и мешает саседям, то пух лител, то…как внук у миня приехал (…) и от я гаварю: «Не, я на ту, эта уж высокая, не, я на эту

Ю.Д.: Вы с какой же области?

В.: С Донецкой.

Ж1: Донцы-казаки

В.: Да

Ж2: С Енисея тут?

Ж1: С Донца, с Донца

Запись: WS_30239

Участники записи: Антонов Николай Алексеевич - 1937 (далее Н.А.), Сейнов Василий Егорович - 1949(далее В.Е.), Хитеева Виктория (далее В.)

Н.А.: Я радился в Львове, а жил та…

В.Е.: Не, мы сыны казачьи.

В.: Вы сыны казаков? В.Е.: Сыны казачьи.

В.: А чего это вы так говорите?

Н.А.: Так эта называеца так. Я сын казачий, отец был сын казачий, а я…

В.Е.: Казаки все в Салафках сделаны.

Н.А.: Тут чистакрофные были казаки. Щас уже мала астаёца, вазраждение праизашло, но ни то, шо раньше была. В.Е.: Щас знаете, эта, кто вообще никакова атнашения к казачеству не имеет – ани казаки.

Н.А.: Вась, в Ларенку, вот куда бы им съездить, там казачки есть там.

В.Е.: Они были.

Н.А.: Были?

В.: Да-да-да. А вы вот не могли бы уделить мне некоторое время и рассказать, может, что родители рассказывали, что…

Н.А.: Ну што, мать…ммм…отец служил, казак, служил. В Польше тагда казаки служили в читырнацатых гадах.

В.: Вот…и женщину польскую привел?

Н.А.: Да

В.: И что? Как ему?

Н.А.: Так привозил – на лошадях аттуда везли. Ей шиснацать лет было, ему - двацать три.

В.: А что говорили вот?

Н.А.: Ну я вам расскажу.

В.Е.: Ну рассказуй, пока я тут.

Н.А.: Ну и приехал аттуда…мать маложе, а с папай не расписывали, она маложе, а он старше казак. Ну атвели два барана, прибавили пару лет – васимнацать.

В.: А почему?

Н.А.: И астался, а разгаваривает ана… па-казачьи ничо не балакала, а па-польски. Ну и што, стала вкалывать в калхозе. И в калхозе, значит, сначала у них там жили… не хутар Ключанский был…тут хутаров…настаящий казачий. Эта пристройку сделали. В Ключанскам родственники, атец аттуда с Ключанскава, а церкафь была вот в станице Павлафскай, Бабенка вот там озеро, может, абратили внимание и Бабенка вот туда дальше. И старики жили там. Атец, кагда привёз её, в Павлафке дом им атдали, а ана па-русски панимать – плохо панимала, но вникала, рабатяга была, и адинацать душ

В.: В семье, да?

Н.А.: Накатала нас, да, мамаша

В.: Детей, да? Н.А.: Я адинацатый. А садитесь.

В.: А вот он выкрал её как или с родителями знался?

Н.А.: Вот щас нет времини, хто…сёстры поумерли. Вот в Киеве асталась двацать дивятава сестра, брат четырнацатава в Киеве умер, во Львове сестра была, а эта в Хирове, Драгобыжскай области.

В.: А как звали маму вашу?

Н.А.: Ханора Михал…Гонората Михалавна Скита. В.: А папу?

Н.А.: Папу – Алексей Филлипавич Антонав.

В.: А вас?

Н.А.: Антонаф Никалай Алексеич.

В.: Очень приятно, меня Вика зовут. А какого вы года рождения?

Н.А.: Трицать седьмова.

В.: Тридцать седьмого…И вас было в семье одиннадцать всего?

Н.А.: Я адинацатый, да. Первый брат был, вот, и те сестры - да преклонава возраста дажили семь челавек нас. Вера (двацать третьева) вайну фсю прашла, Валодя да вайны был читырнацатава, Валя двацать шес…нет, двацать…Вера двацать третьева, Рая двацать шистова, Валя шиснацатава, ана тоже дабравольцем ухадила ф абозы, ну и все паумерли, вот ф Киеве асталась, ва Львове я восемь класаф заканчивал. Ну и сбивали нас ф пятдесятых гадах бэндеры, а зятья были у сестер ваенные, ани дабравольцами были. Вот ф Хиране адин был с автоматами спали и фсё, там атдали миня. А фсе жили у Карпат, и ф школу я пашел - настрой был русских, а балакать та я ничего уж, а после-та я чистакрофный, ну и щас-та песни кой-какие украинские, ну и пагаварю с любым западникам.

В.: А вот мама, что вы с детства помните, мама вас как воспитывала?

Н.А.: Мама нас васпитывала не жестка, как казаки васпитывали сваих: избивали, заставляли, ана марально, лиш глянула, попробуй, от я, была…карова была…ну и за то, шо дети…детей надо подымать, карову держала, агарод, у леса жили в палубке – домик стаял, а сама вкалывала ф калхозе…ф калгоспе…фкалывала вот ну, мне, значит, Нина 32 года ф Валгаграде умерла, ей авец… три авцы была, а мне карову абизательна – я быстрее бегал, если я забудусь и не встречу - ана марально: ни била, ничево ана, ну сказала: «Вы панимаете, шо я для вас фсе раблю, а вы ничево не можете памочь!» Вот ана ф шийсят шистом гаду толька умирла, нет, ф пятидисятом гаду ф Маскву прихадила какая-то депеша: вызывали маму ф пятидисятом, че-то писали ей. У ней была тоже пять систер и два брата. Вот Рози старшая ф Макеевке жила и вот сестры знали, а тада нельзя ж было за границей, эта самае, а Рая васпитывалась в Валгаграде умерла, васпитывалась у нее с Рози, а Елена с Марией приежали даже ф Павлавку.

В.: А вот языку польскому ваша мама не учила вас?

Н.А.: Учила, я фсе панимаю, все, ну щас уже по возрасту, а когда я был ф пятнацать-шеснацать лет, я балакал так, шо па-польски, шо па-украински, и па-хахландски.

В.: А песни вот мама пела, на каком она языке пела?

Н.А.: Ана и на русскам и казачьи и па-польски пела - А Алёша кони пас,

А Ханора бычки,

Зачекай невчекай- куплю чэрэвычки.

Чэрэвычки нэвэлычки

Ноженька малэнька.

Топай-топай Ханора,

Пака маладэнька.

Ана Ганарата, а тут Ханора Михалавна называют. Все ее уважали – гадалка була. Народ да сих пор фспаминает: старик ушел пешком ф Киев, себе дал зарок, шо пайдет, мощи увидет ну и фсе. Ну пришли к ней: «Баба Ханора, скажи, жив он?» (он рыбак был) он пешком ушел туда и не был палгода. «Ну придет». Так да сих пор остались внуки, дочь асталась, да сих пор фспаминает и ф Павлафку даже на кладбище приежали. Ну я вот приежаю вот ф Павлафку на кладбище: там кладбище такое багатое, ф саснах. Уже он и у брата и цвяты наложе, у палячки были, и сестра. Сын погиб её в дивяноста васьмом ф Маскве, труднее фсево после сына и аретмия…преследует…

В.: Да, грустно как-то, дети прежде родителей…

Н.А.: Да, давление у них, капилары лопаются.

В.: А что помогает?

Н.А.: А эта специальная мазь и давление 240/120, потом падает, резкое 80/70, 90/60.

В.: А ваша мама не лечила?

Н.А.: Ана лечила атварами, ана таблетками, ну после ана стала асматичкой, ана проста прастывала. Ана кошками питалась для желудка, карова была – хлепа не была, палки как пески – не радилась ничево, а каров держала за тово, шо агарод бальшой был. Картошка радилась исключительна: и от салдаты ва время вайны, салдаты, она фсегда давала паследнее. Она так, у ней пагаворка была: «Никаму не делай зла, кто делает тебе зла – делай им дабра». Ана фсегда не закрывалась, ана фсегда от сколька слышал была: палночник заходит - ана печку растопит, накормит паследним, накормит-напоить.

В.: А вот как отец только-только привез чужестранку, как к ней отнеслись? Н.А.: Над ней..эта…осуждали. Племянница хатела ее атравить. Напекла с сулебой мухамораф. Семь человек. Одинацать было, четверо дявчат поумерли и семь нас. читырнацатава года брат и я самый паследний. А эт я, дявчат.

В.: И что она сделала?

Н.А.: Сулебой с вишней напекла, пирашков, женщине атдала шалевой платок, такие шалевые казачьи платки были, знаите, и адной атдает, а ана ее харашо знала, саседка её: «Атнеси, ана у тибя вазьмет и ана паесть и умрет все будет, достанется, дом останется, карова, усадьба».. Ана взяла этат платок, взяла эти пирашки, пришла, как да дома дахадить и заплакала: «Баба Ханора, Танька Культяжка, а ана культяпка, да чего дадумалась, знает, шо сама, эта самае и атравить мать, а то мне не дастанеца, а все Ханорке дастанеца. И ана гаварить: «От эти пиражки я сама щас при тебе зарою, Культяжка напекла, бабка Танька, шоб тебе дать и паесть». Она говорить:«Я тибе щас накармлю, щас я спеку пиражки хоть и с лузгой» (тада не была чистава зерна, а от перекати-поле траву талкли, парсяные атходы, ну ф общем картошка, лебеда.) И ана ее накармила, атдала ей сфой платок, ей свекрофь атдавала, тоже платок. Она, ей, говорить: «Платок атдай Таньке». Так ана её атравила её, ана умирла, ну тада все прашло, а ана фсе рассказала, мать рассказывала, всегда и плакала. И до семидисяти трёх лет ана дажила: приехали са Львова, с Хирова, с Драгобыча приехала, са Стрыя, Валодя ф Стрыю жил.

В.: Она веру, наверное, православную приняла?

Н.А.: Ана как-таковой, па-чеснаму, я от люблю па-чеснаму. Ана верила, вот говорит, если б Бог был, сказал бы: «Ханора, шоб ты не мучилась, тебе эта самае какое-то блага могло быть». И ничего этава не палучилось. Ана фсегда малилась. Фсегда паперекрестится, ну..не то была. И вот паприехали: двацать два чилавека жили ф (…) сабирались, паприехали с фнуками, вот, на Базулух собираюца купаца, а ана гаварит. А я приляжу в шийсят шестом гаду, и шурин с Киева, щас в Киеве живет, гаварит: «Вера, с мамкой че-то не то - никагда ана не лажилась атдыхать». Ну а там, может, метров читыриста вернулись. Не атдыхала ана никагда – как падлажила руку и што праизашло, кагда Рая умирла, с Валгаграда - захадить стали, а эть люди заплаканные, граза и красный шар как летел и ва дваре рассыпался.

В.: Красный шар?

Н.А.: Да. Ну граза какая-та палучилась.

В.: А, ударила молния?

Н.А.: Да. Здрастуйте. Там капейка живая у Пашки, нет?

М: Ага.

Н.А.: Нет, да?

М: Я ж ее давно, што тебе нада?

Н.А.: Да выключатели там, мне.

М: Ну эти, што ли, клавиши? Ну клавиши целые посгреб че-то внизу там лежит с праводкай.

Н.А.: Ну я как-нибудь падъеду.

В.Е.: Алеексеич, ну сиди, пойду я каши сварю.

Н.А.: Давай, ну прихади. И, ф общем, да таво ана нас приучила, вот, галодные были, че я хачу ещё рассказать, не дай Бог я у каво-то…

В.: Подождите, так вот гром, молния ударила?

Н.А.: Да, ударила, шар этат рассыпался и возле сестры, та забежала фсё. Весь народ, улица так на хутаре пасбеглись што-то пажар никакой ни пожар ниче. И мама, значит, была седеть начала, а то сделалась лицо розавае, (…) значит ана жива была на какой-то мгнавение, если б сделали эта массаж и, может, ажила бы. Ничево, фсе тут заплакали. Малица начали, крестица, пахаранили. И щас народ вот на Троицу, на фсе празники ездим мы туда, приежаем. Там у неё фседа цвяты, некатарые падписаные «Дарагой Ганарате Михалавне Ските (фамилия её), ну Антонавна». Ну вот за што я ищо, да чиво. Нихто у нас, не дай Бог, лазили ну пацаны лазили за яблаками, за агурцами там че. А у нас саседка-старушка жила и курица неслась, а была у нас дома пять курей. Каждую курицу щупали, настаица сзади, мама от щупала, што яичко есть – и пад кашелку. А у старушки была многа, ну жила ана багатенька. Тада обувь была – штиблеты – полусапожки такие, толька с языком тут-тут, ана панесла эта, и я захажу там агурцы, курица вскачила – три яйца, и я: «Мама, чужая курица – три яйца». «Куры, немедленно, бабины, эта атнеси». «Мама, я хачу яичка». «Я че сказала?». Ана лишь так сказала: «Я че сказала?». И прихожу и гаварю: «Баба Настя, тут ваша курочка прибежала через плетни, - а плетни были – изгаради не была, - «перелетела,- гаварю,- ваша курачка и снесла три яичка.» А ана мне ищо десять яиц к этим к трем, два аладушка чистых (аладушки называли, ну как пышка - не пышка, а проста чистые, белые), катлеты делали, ракушки, от в узлы, у нас, знаете, перерабатывали мяса и защет этава жира, ну нахадила ана.

В.: Отблагодарила, да?

Н.А.: Шила, да, шила, гадать эта прихадили к ней…

В.: А как гадали?

Н.А.: На картах.

В.: На картах, да? А вам гадала?

Н.А.: Да, у меня вот ф Киеве щас племянница с четкой, ва Львове.

В.: Передалось, да?

Н.А.: Валя от в Киеве, эта тоже сила в бабе привела… ну киевлянка не так, а ва Львове Любаня тоже Иваненка, эта, а Женевская – эта плахавата, ну ей нужды нет никакой – Федараф такой у нее муж был, такова малинькава расточка, у нево везде па Украине заводы. Фабрики…

В.: Тоже знаменита, что гадает?

Н.А.: Да, нет, ну убили ево… от два года, да - два года. Ф Днепр сбросили, но нашли. Я на похараны часта ездил туда, а ва Львове жил у замка Багдана Хмельницкава, на улице Багдана Хмельницкава и у замка, а тут рядам зять атдал мне фабрики №3, я закончил, Сталин как раз умир. Успевал я за этим, за канвеерам: шатампавал каблуки, вырубал, тада, кожу, а щас фсе патдельнае.

В.: А вот мама наверняка хозяйкой хорошей была? Вот как, кто главный был в семье – папа или мама?

Н.А.: Папа у нас, эта, на вайну забрали – он тыща васимсот васимдисятава года, некатарые пааткупились – не забрали, астались ф Павлафке, а ево, старика, забрали ф абоз – падвазить и привезли ево на лашадях к дому, он весь ф асколках. Ну и миня не брали ф армию. Так мама пришла ф савет: «А, скажете, Ханорка не пускает ф армию защищать, эта самае, пусть идет. А я тут перемучиюсь. Фроде нельзя мать адной – поразъехались?» Эт Вера, сестра, да Львова дашли и да Берлина дашла и Львов асвабаждать и начала дяфчат туда перетаскивать.

В.: Ну а мама как вот с хозяйством справлялась? Вас одиннадцать детей…небось корова…

Н.А.: И даже и ф калхозе

В.: И в колхозе работала…

Н.А.: А ф калхоз шла на то, работать, у них такой, фуфайки, знаете, фуфайки были, у ней не стертая была, ну у фсех такие вот, какая ни жара, а, значит, дыра там была, и вот зерно принесла дамой, ф ступке талкли, штобы ф аладушки дабавить. Тижело ана принесла, и вот, прихадила с марской депешей да двух раз: «Просим явиться вас ф горад Масква», вот, а сестры, ну маи, дети фсе, маме не нада, патаму шо скажет, заранее…ну строить нада была. И с эта, с Макеевки-та, Рая умирла и аттуда тете Розе с дядь Васей-украинцем жила и детей у них не была. И вот мне тоже хателась, написал я ф этат, ничево атвета нет, падал я написал, шо сколька дитей. То ж дети детей была, вот, адин мамин брат ф Канаде, втарой Рози – самая старшая – в Макеевке, а Мария с Еленай приежали сюда, ани как раз малатили зерно и ани памагали, у казаков тада малатили зерно палками. Ф общем, жизнь пражита…

В.: А, может, мама рассказывала, как со скотиной справляться, как лучше жить?

Н.А.:Толька спасла карову, патом парасенка заимела, палучше стала с калхознай пенсии стала васимнацать руплей палучать. Но дети фсе поауехали, а я с ней адин астался, када са Львова приехали, да, шо пра Львов, када в васьмой класс атдали – избивать стали ф Хироне, приехал ва Львов поезд-граница была в Хироне, ф общем пагран-застава, я праехал, пагран-застава – ф лес заперся или пад за начь вышел этат высадили, я пришел, а хазяин гаварит: «Нет, пайдешь ф кузов, а кузов припрятан, у Багдана Хмельницкава, там кастёл был, не кастёл, а как абщежитие, ну кастёл, манашки жили. И я десить месяцев праучился и работать стал. Успевал за этим, меня премировывали, а патом маму решили атправить, астма у мамы паявилась – сырая пагода, ну и пани Синецкая каже: «Мыкольцю, а мати iде додому» (дворничка – пани Синецкая, я ей памагал, таргавал этай верховинай Мукачев(…) сигаретами памагал, мылышей не трогали. А старушкав, там ано и стоило капейки какие, но па три рупля ана мне давала. В.: А вот у казаков главный - мужчина все-таки и за ним последнее слово?

Н.А.: Эта фсе да, от у казака главный –мущина, а атец атцов и мать и сестры ево атцов – фсе уважали ее, Ганарату Михалавну, а астальные родсвенники не уважали то, шо багата жили, то шо ей фсё дастанеца. Ну и так пришло время: атца не была, ани падделали роспись, атаманы были, атаманы падделали, матерь пакупають, а атец шо, да, да, атец на вайне был.

В.: А почему так? Из-за наследства или все-таки, что она чужих кровей была?

Н.А.: Чужих, да, за то, шо чужих краёв. Начальство ниче против не была, а родсвенники…

В.: Завистливые?

Н.А.:А патом-та ани паняли, и щас вспаминають некатарые, паастались живые, старики уже приклонные. Гаварят, ну такой рабаты успевали. Тада вши вадились: ф школу прежде фсе мы па семь классав – больше нельзя там ф Павлафке пятнацать километраф да Алексеевки, тут десятилетка, а там – семь классав. Фсе па семь классав закончили, и фсе пазакончили институты – и я лишь адин не смог. Я астался, эта са Львова семи класав, мать-та, я не дарассказал, и маму, значит, атправляють. Пани Синецкая сказала, каже: «Мыкольцю, а маты йыдэ». Я гаварю: «Знаете, какой вагон, какой потяг?» Ну шоб фсе эта, а там крытый вакзал: все разузнала мне, фсе, паслала там плимянника сваво, купил билет мне, толька ва фтарой вагон и где мать пасажать, знал номер вагона матери маей и мне, грошей дала мне, а мине, я набирал, прадавал. Ахранник папросит: «Две пары на сиводня вынеси, этих, падошф-та кожаных». И евреям тут прадавали: пять руплей – пара. Ну ахранник мне, а я был эканомный, фсе да капейки сабирал, как и знал. У миня чё-та руплей 150 набралось денех и пани Синецкая дала. И я пришел - дети, Люба щас с Олей. Гаварю: «Люба с Олей, да пабачення, да встречи у таво бачэня, я пойыхав дадому». «Как, дядю Мыколо, да ты, да вы що робытэ?»

В.: А по-польски помните? Что-нибудь можете сказать?

Н.А.: Не магу щас…

В.: Masz dobrze? (польск.: У Вас всё хорошо?) Н.А.: Dobrze, pani, dobrze.(польск.: Хорошо, мадам, хорошо) Я бы щас каво-та из родсвенникаф. Мне так хателась…

В.: Вы бы увидели, сразу вспомнили бы, да?

Н.А.: Та вспомнил, не, какой-то родсвенник знать, шо хто-та из живой есть. Ну от падал я ф эта: написал, шо мама была 1893 года, атец тоже Алексей Филлипыч ф таком-та гораде Лысабыкьеф Люблинскай губернии, где мама жила, ну и фсе - не атвечает уж лет пять и Кваше писал, и сестры там писали, а Вера даже са Львова ездила в Польшу, за таварами таргавать тада ездили ф Польшу, перепрадавали, че-та искали тоже, неде не была..

В.: А вот казаки продавали или это не принято было?

Н.А.: Казаки фкалывали с утра и да ночи. От багатые памещики, ну от кулаки, их кулачили, незачем была кулачить, эт я щас уж, приклоный возраст. Два быка была, читыре сына была, трудились ани с утра да ночи, ну штобы жить пабагаче, ну имели ани, я, например, бедный, но ани брали рабатяг, шоб памагли. Ну им там платили, мало какие – харашо платили, какие – плоха, но все равно выживали. Мама, я не знаю, таких, как мама Ханора…

В.: А как она вот вас воспитывала? Что говорила?

Н.А.: Вот я вам рассказываю, шо ана гаворила: «Никада никаво не абижай». Я никада никаво пальцем не трогал, миня избивали, и тада я не мог бица и фсе…Паследнее атдавал, вот сестры пришли там тут са Львова,канфет. А тут внашей меснасти не была ни сахара ничо. Так сколька мне наберу, мама: «Вот эта шоб ты ел, я туда не, Коля, ешь, шоб ты» . А я худинький был, а я вазьму и раздам, кажу – хочеца. А ани за мной шайкай, а ана: «Коля, я паняла, столька взять канфет, эта можна тибе неделю чаю папить» Маладец, я тибе атдам паследнее. От да паследнева отдаст, астанемся ни с чем, и хто придёть у гости – фсе паследнее отдасть. А казаки не пускали.

В.: Не пускали?

Н.А.: Ну, переначевать незнакомаму чилавеку, от и фсё. А ана ночью адна перебрадила с Исакавки и сюда в Павлавку итти, а весна в развитии прашло речка разливалась, а атец рядам ат нас метрав 200 жил, а атец родный не пустил. Так ана ночью русские печки видели вы? Ну ана и на Украине была. И от затапила печь, накармила, сестры прислали спирт ей. Для какой цели, я не знаю. Ана прасила ли ана ево, да паследней, пака живая была, Вера Дмитривна, такая учитель, а патом сын на самалёте разбился. Здрастуйте. А нас, Шоб я абидел каво, а дивчатам так сказал: «Што бережошь, то и носишь, береги себя смоладу, не вазникай никада». Ну чо, адеть нечева была у нас, па-чеснаму. Я в англиских батинках семь класав закончил. Ана, мать, шила харашо, у нас запасная полка стаяла в лесу, там, ф Павлафке, и палатки астались на мне и саседскай без атца, без матери. Им пашили брюки, а бязь, атец умер, у нево астался польский как жилетачка, ну адежка. Ехала в Берцаглебск и паминяла на терновачку, на мучку на какую-та. И от фсе да мелачи, штоб сами с ней, а от рядам сасед был Серёгин Сергей Иваныч – вместе лежим от она карову падоить, сама еле идёт. Ему такую же крушку наливает и мне такую. Она, он ушел, а я гаварю: «Мам, а пачиму ты мне больше не дала?». «Коля, ищо я раз услышу – уменьшу тибе норму, ты знаешь, шо у нево нет ни матери, ни атца, он адин, беднинький». И от ана ему пашьет, и от я шо, от ана пашила эта с бязь, белай бязь, и пакрасила крушинай такое изделие, чернила тада делали тут, крушина такая чорная-чорная из симян делали, и от дождик пашол, от поласами паделалась и раз через забор, через плетень стал перелазить, так не рвёца эта сипа-зебра в палатке брюки застрял миня паднимали ребяты.Ну ф общем, ну ана взглядам – ана не била никада, да, а атец када от пришол он ищо так ещо ничего, а занимался, от часы ремантиравал и у глупых и фсе были. И Алексей Филлипыч, рядам мы жили, старик был – Федор Матвеич. Я прашол, прабег и …

В.: Вы же всегда на Алексеевке жили, да?

Н.А.: Нет. Ф Павлафке. Эта я ф двацать пятый год вот в Алексеевке…

В.: В двадцать пятом году сюда приехали?

Н.А.: Нет, двацать пятый год, в восимсят шистом гаду я сюда перешол ф августе, кажеца. Я сначала ф Павлафке, с Павлафки женился и уехал нагара, там, хутор, калхоз был адин, Галина Андреевна там жила в Павлафке, я шаферам был…

В.: Рассказывайте, как женились, как жили? Н.А.: Я как женился? Первый раз я с адной учился с девушкай, я па-чеснаму толька рассказываю, я не, прибавлять и врать, не. Женился – ана жила багата, а я бедна жил, а на бедных внимания, тада, и щас, может, так. Ну и ана все равно палюбила миня, ну и ф армию ухадить. Ана: «Давай паженимся, иначе ты придёшь, забыв миня». Паженились, я иё привёз да матери да сваей и миня забрали на целину, на целине палгода прадержали, в Харькав, с Харькава, с Киева приехали купцы и я, ф эта, в браварах. Служил в симсот дивятнацатам десантнам переправочный батальон. И дасталась мне вазить камандира части, палковник Понюшев был, был ф гвардии, па фсей плавающей машине у нас были.

В.: Как познакомились с женой будущей?

Н.А.: С женой мы с первого класса, ана мне всигда старалась: принесёт то груш сушоных, то аладушек. Я не брал – стеснительный такой был. Не, не, а если вазьму, то атдам, а ана фсе: «Ты зачем атдаёшь? Ты сам падаешь, а атдаешь. Я для тибя стараюсь и у мамы, там, у бабы, украла тибе кусочек сальца». Я не мог этава: вот стаят и глядат глаза на миня, атдам ей и сам вазьму кусочек. Ну и так мы. В армию, так, мы расписались с ней, и ушел в армию. Камандир батальона знал эта, вазил ево палгода, паехали на Десну, лагерь у нас был и едем, а я тут по хутару ездил, а там па гораду не ездил. Ну па Киеву тада движения такова не была,што щас на Хрещатик папробуй шоб я заехал – не заеду в годы в сваи. Я вот, ездил на машине туда в Бариспаль, вот. И он Гаварит: трое сутак, ну не думай, шо я тибе дам, нас валы скора будут абганять. Я гаварю, вот пачиму, нам вот задание дали, шоб эта, а он любил тоже па дявчатам ездить.жена у ниво маладая была сам маладой, а па дявчатам. Давал мине па пятнацать руплей чуть ли не ежедневно.

В.: Чтобы не говорили?

Н.А.: Я кармил полбатальона хлопцев, па рублю сорак была эта, любительская калбаска, на Украине вабще дишевле всё была. Ани сидят беднинькие, мне аставляют палтара кусочка сахара там чота ищо, а я их кармил. Ну и фсе и падходит он, гаварит: «Ну че, скучал па супруге». Я: «Да вот, прислала, чота прибалела». «Фсё, на двацать третье я тибя атпускаю, если че лишнее нужна будет, напиши и прадлить». Пришол, специально мне атсюда пазванили, мать ничо не скрывала. Ана пашла в школу уборщицей и с директарам школы связалась, и я прихажу, мы встретились в Алексеевке пешком в Павлавку, адин гаварит: «Че ты радуеся?». А мне в Кременчуге сестра от Шура, што ф Киеве щас живёт. Он афицер был, Федя Жилецкий, то сахарам завалит, то ей ненарокам передаст трусики и рубашечки, ну фсе эта то мне, то маме. Ты гаварит, ничо, соли самае главнае дали, хлопцы, сядем, атдахнём. «А че, выпить-та нечева?» Я гаварю: «Есть, украинская самагонка».

В.: И что-же вас сказали, кто вам новость такую сказал, что ваша жена…

Н.А.: Вот када сели. Тут вот от Алексеевки туда да Павлавки дашли, сели. «А чо ты радуеся?» А ана, гаварит, связался атец её с матерью родные не пустили. Ана на квартире щас, я вот пришелмать от плачет, саседи папришли, рады-та, а миня не брали в армию. Гаварят: «Ханора Михалавна, мы ево не берём». А ана зашла и гаварит: «Нет, патом скажуть, шо я не пустила ево». А закон такой у казаков был: кто не служил, тот не считаца мущинай.

В.: А соседи-то почему радуются?

Н.А.: За что? Ани не радуюца. Эта, радавались за то, шо я пришол и такой чистый, апрятный, ну чо – три с палавинай года атслужил. А када в отпуск-та пришол тоже, знаете, тада…

В.: А с женой встречались как-то?

Н.А.: Вот я пришол, а мама гаварить: «Коля!». И ругает, не выганяла, как ушла, а летом Гардеев такой паймал, гаварит: «Я Никалаю напишу». А мне ничо нихто не написал ничо. Ну и в клуб пришол, клуб там у нас: Сиров Коля, так-так: «Ну как жизнь маладая?». «Энта ничо». «Чо ж, Нинка-та где?». Я гаварю: «Да нигде». Адин атзываеть: «Ну вот щас пабудем часов да 12, а в 12… Ты де служишь?». «Я,-гаварю,-ва взводе инженернай разведки». «Па-пластунски можешь ползать?». Так эта шо ж я? Падашли. А самагонки я трошки выпил. Так, сели пасидели, так, видала, светлячок прамелькнул, а я уж че-то засветился (фанарикаф тада не была). Видел, ну так, я буду ажидать, а тыпалзи тут метраф 200, знаешь, где канава (тада изгарадь не делали, там канаву прарывали в агароде участки). Напалзали ани там, ну тут я не выдержал – смесь бульдога с насарогам – казак польский, ударил её, ана падала в суд. Ну в суд падала. Эта я пришол када, а кали тут я узнал, то я не паверил апять никаму…эта када ж пад сакращением пришол и тут я папал. И ана щас живет, и щас вспаминаеть от: ездить её брат и как мне ат них привет, бальшой чилавек. Плачет, плачет. А с этай, в Павлавку када с армии пришол, то напугали миня ребяты: «Чо ты хочешь в Павлавке?». А чо я буду нарываца? Жена тут, а я-та за 7 километраф хадил к девачке. Ну иду аттуда, а кладбище рядам. Иду, а ночь тёмная-тёмная. Ани, ребяты, гаварят : Давай Никалая атучим. Давайте Вот, сагласились, тада тряпка белая, натягивали, была, панашли фанарики так, народ праходит мима кладбища. Я иду, а чё-та робасть какая-та такая, я сигарету закурил, иду, как закричали: «Ооооо!». Зазвенели, отя такой круг сделал, я б навернае первае места взял бы в саревнавании на этих на алимпийских играх. Эта салдат. И я как летел, а мама думала, шо я не приду и взяла (засовы тада были), заходишь в каридорчик – засов двери закрывает, ни щеколда, ничо, а засов. Я как дал в этат засов – вылетел, а мама выходить: «Госпади, а я думала уж спаситель мой приехал, пришол – будет ахранять миня. Ну и смех. Ну эти двери я паправил. На фтарой день, што, а уж на машине ездил, еду и пашол в клуб, а ани смиюца. Ну чо ани держат кран, ничо: «Никалай, у нас была бутылка самагонки, хатели тибя угастить. Никалай, Никалай…» Ну там идёт километра палтара, летел на такой скорасти и как вдарил в дверь, ана смиялась СА мной чуть ни да самай смерти. Ну и чо, тут я стал на втарой класс, на первый свадьбу вазить и павёз жену сваю в гарах нашол.