1. Сочтены ли дни науки? Некоторым наблюдающим за состоянием современной науки — от астрофизики до зоологии — этот вопрос, возможно, покажется странным. Как следует из статей, приведенных в рубрике «Наука и общество»^i[A], ученые сталкиваются с множеством проблем в теоретических и прикладных исследованиях. Некоторые из них возникли в связи с открытием новых явлений, таких, как высокотемпературная сверхпроводимость, новые нейротрансмиттеры, явно выраженная периодичность «красного» смещения в излучении галактик, которые не укладываются в рамки уже устоявшихся теорий. Другие проблемы появились под влиянием потребностей общества: создание вакцин против СПИДа, повышение быстродействия сетей связи, производство экологически чистых продуктов, которые вряд ли будут решены в скором времени.

Предположение о том, что наука может прийти к своему концу, как правило, отвергается на том основании, что якобы еще в XIX в. физики считали, что ньютоновская механика может объяснить и даже предсказать все явления. Часто говорят, что великий английский физик Уильям Томпсон (лорд Кельвин) утверждал, будто физика поствикторианской эпохи будет сводиться к дополнению десятичных знаков в значениях основных постоянных; это утверждение высказывалось им непосредственно перед появлением теории относительности и квантовой механики, которые развеяли эту иллюзию.

Тем не менее, значительный прогресс науки в нынешнем столетии оказал мощное влияние на взгляды ученых. Многие обрели убежденность в том, что Вселенная и бесконечно таинственна, и бесконечно познаваема: решение одного вопроса всегда вызывает другие, еще более глубокие вопросы. По выражению Дж. Уилера^ii[E] из Принстонского университета: «Мы живем на острове знаний, окруженном морем нашей неосведомленности. По мере того как наш остров расширяет свои границы, прилегающая к ним область непознанного тоже расширяется».

Биологи обычно отвергают возможность полного описания природы. «Биологи слишком умны, чтобы увлекаться такими прогнозами», — говорит Э. Майер, биолог-эволюционист из Гарвардского университета. Тем не менее, у них есть свои представления о полноте. Сам Майер указал, что теория, которую он помогал сформулировать (так называемая новая синтетическая теория эволюции, объединяющая идеи Дарвина и концепцию наследственности на основе ДНК), создает базу, необходимую для объяснения основных проблем эволюционной биологии.

Большинство ученых, вероятно, согласились бы с тем, что крупнейшие проблемы в биологии, как и в науке в целом, — это те, которые связаны с функционированием мозга и такими его способностями, как восприятие, память, эмоции, и в итоге само сознание. Лишь недавно эти проблемы стали рассматривать как предметы, имеющие право на исследование

Математика тоже «делает подкоп» под концепцию завершенности, как говорит физик Ф. Дайсон из Института высших исследований. В 30-е годы, отмечает он, математик К. Гёдель доказал, что никакое конечное множество аксиом не может ответить на все вопросы, которые ставит математика; иными словами, математика бесконечна. Дайсон считает, что это положение почти наверняка справедливо и для физики. «Глупо полагать, будто в природе что-либо достигает кульминации, — говорит он. — Это очень узкий взгляд».

В некотором смысле этот процесс уже начался: системы искусственного интеллекта, генная инженерия и другие технологии — это наши первые шаги к тому, чтобы стать игроками.^iii[Y] И если шахматы фактически имеют бесконечное число вариантов игры, то законы природы наверняка такие же. Наука поэтому бессмертна

2. Во-первых, некоторые науки подошли к границам объекта своего исследования, - например, география. На Земле уже не осталось места для великих географических открытий. Этот довод кажется неотразимым, и тем не менее, он просто-напросто ошибочен. Наука космической эры перешагнула границы Земли, и сейчас изучает поверхности ряда других планет - Меркурия, Венеры, Марса, а также многих спутников планет (Луны, Титана и др.). В серьезных научных изданиях можно встретить термин "география Венеры", и он никого не смущает. Точно так же, как мы привыкли к употреблению в научных контекстах термина "атом" (т.е. неделимый), хотя давно знаем, что атом делим. География стала отправным пунктом и частным случаем планетографии, ее объект расширился. То же произошло и с геологией; возникла новая наука - космическая геология. Без опыта географии и геологии было бы невозможно изучать другие планеты. И напротив: сравнительное изучение планет и спутников Солнечной системы приводит к значительному прогрессу в самих географии и геологии, создает возможности для разработки новых теоретических схем и моделей в этих науках. Но ведь то же самое справедливо в отношении множества других наук. Макромикрофизика, космохимия, космическая биология, космическая физиология, стремительно расширяют объекты своего исследования. В этих процессах, по нашему мнению, наглядно осуществляется гегелевская идея о единстве конечного и бесконечного.

Во-вторых, и в науках, границы которых не очерчены столь четко, как в географии, происходят мало приятные для них вещи.

1) Хорган особенно подчеркивает, что на протяжении 20 века не было создано новых фундаментальных научных теорий, а число выдающихся открытий падает, стремясь чуть ли не к нулю; 2) научные теории вводят "правила запрета", т.е. определенные научные ограничения (например, СТО запрещает сверхзвуковые скорости); 3) выяснилось, что некоторые научные проблемы (скажем, проблемы сознания или рождения Вселенной) настолько сложны, что, по мнению Хоргана, никогда не будут полностью решены. Отсюда следует, считает Хорган и многие цитируемые им авторы, что ни новых теорий, ни новых открытий не будет и дальше, а сверхсложные проблемы превышают познавательные возможности науки; 4) не исключено, что будет разработана единая физическая теория основных типов взаимодействий, которая, безусловно, станет окончательной, завершит не только физику, но и науку вообще.

Опять-таки, несмотря на всю свою, казалось бы, самоочевидность, и многочисленность ее приверженцев, подобная аргументация уязвима. Она сводится к индуктивным экстраполяциям, притом вне рамок какой-либо модели динамики науки. Но понятно, что чисто индуктивные выводы в данном случае ничего не доказывают. Тем более, что экстраполяции Хоргана являются линейными, а наука - система нелинейная. Сам Хорган подчеркивает, что "наука не циклична, а линейна" [2,c.41], но с таким утверждением едва ли следует спешить соглашаться. Как известно, еще В.И.Вернадский [5] подметил существование определенных циклов динамики научного творчества: периодов накопления знаний, прерываемых периодами "взрывов научного творчества". В.И.Вернадский назвал их научными революциями, признаком которых является коренное изменение научной картины мира. Т.Кун предложил свою модель научных революций лишь долгое время спустя. Несколько подобных моделей (Поппер, Кун) бегло упоминаются в книге Хоргана, но ни одна из них не служит канвой для обоснования вывода о конце науки.

О том, что наука 20 века не создала новых теорий, равноценных СТО, ОТО, квантовой механике, теории Дарвина, или, - на что естественно надеяться, даже их превосходящих - с большим сожалением говорили и многие классики естествознания, которые не связывали себя с идеей конца науки. Фундаментальные теории в науке вовсе не возникают каждую неделю. Вспомним, что от появления классической физики до релятивистской и квантовой, прошло более 200 лет. Между тем, разработка новой фундаментальной физической теории, охватывающей все четыре типа взаимодействий ("теории всего"), должна оказаться делом неизмеримо более трудным, чем создание названных теорий (хотя бы потому, что она, по замыслу, уведет нас дальше сложившихся типов научной рациональности и будет еще более "безумной", если употребить известное выражение Н.Бора.

Далее, напомним, что А.Эйнштейн в известной беседе с В.Гейзенбергом высказал ныне общепринятую мысль: то, что мы можем наблюдать, зависит от теории. Падение числа фундаментальных открытий в некоторых науках (например, в физике) может объясняться тем, что потенциал известных сейчас теорий близок к исчерпанию. Но в космологии применение квантовой и релятивистской физики и сейчас приводят к выдающимся достижениям. Например, открыты ускоренное расширение Вселенной, флуктуации реликтового излучения, определено большинство параметров, характеризующих динамику нашей Вселенной, Метагалактики. Это - крупный прорыв по сравнению с еще недавним прошлым.

Что касается ограничений, накладываемых на природу научными теориями, то их не всегда следует воспринимать, как некие догмы. Эти ограничения сформулированы для определенных условий и за пределами их выполнимости могут потерять силу. Например, в сверхсильных полях тяготения не всегда удается ввести систему отсчета, по отношению к которой имеет физический смысл привычное понятие скорости; тем самым могут появиться скорости, которые в иных условиях выглядели бы исключенными. Для процесса раздувания ранней Вселенной инфляционная космология вводит скорости, на много десятков порядков превышающие скорость света. Эти ограничения применимости известных научных понятий при исследовании новых областей природы, говорят, на мой взгляд, не о слабости, а о силе науки, которая взамен прежних понятий вводит новые, более адекватные и не предусмотренные прежними теориями.

В-третьих, признаком конца науки Хорган считает непривычность методов, применяемых для получения нового знания, особенно возрастающий разрыв теории, эксперимента и наблюдения, "нелепость" многих новых теоретических схем, возникающих на основе применения этих методов. Хорган цитирует высказывания Г.Стента, согласно которому "наука, зашедшая слишком далеко, всегда становится непонятной". Это, добавил Стент, "с лихой улыбкой" - конец науки [2,c.28]. Сам Хорган подчеркивает резко усиливающуюся роль математики в авангардных областях современной науки - теоретической физике и квантовой космологии. Особенно достается теории суперструн. "Бесконечное суперпространство струнной теории? Это казалось похожим скорее на научную фантастику, чем на науку" [2,c.153]. Наука ставит вопросы "безнадежно удаленные от реальности, от любого возможного эмпирического опыта" [2,c.153]. Хорган продолжает: "Большая часть современной космологии, в частности, аспекты, вдохновляемые теориями из физики элементарных частиц, объясняющими все, и другими эзотерическими идеями, на самом деле нелепа, или скорее это ироническая наука, наука, которую нельзя эмпирически протестировать или решить ее задачи даже в принципе, а поэтому это вовсе не наука в прямом смысле слова. Ее главнейшая функция - держать нас в благоговении перед тайной космоса [2,c.154]. По моему мнению, цитированная оценка повторяет с большой силой подобия высказывания по поводу релятивистской космологии, эпохи ее возникновения. Метод математической экстраполяции был незнаком, непривычен и совершенно непонятен для большинства исследователей Вселенной. Астрономы настаивали на традиционной схеме построения теории из наблюдений. Способ, примененный А.А.Фридманом, вызывал у них самые нелестные эпитеты, очень похожие на те, которые мы читаем у Хоргана по поводу современной науки. "Умозрительная теория" - это было еще довольно мягко сказано. Ряд астрономов Пулковской обсерватории применял эпитет "формалистическая" теория. Такова была сила отторжения самими учеными нового метода научного исследования, который не укладывался в рамки общепринятой парадигмы! А что касается представлений о Вселенной, вытекавших из релятивистской космологии, то их также называли "нелепыми" и опять-таки противоречащими науке (и философии). И вот устами Хоргана история повторяется. Новые методы и теоретические схемы кажутся "диковинными" и всегда вызывают буквально иррациональное неприятие сторонников уходящей парадигмы. Но феномен, обозначаемый термином "ироническая наука" вполне может оказаться серьезным продвижением знания - не концом, а началом нового этапа развития науки.

В четвертых, Хорган многократно фиксирует "падение отдачи" от научных исследований. Новые фундаментальные эксперименты обходятся все дороже, и когда-то современная потребительская цивилизация решит, что "игра не стоит свеч". Тем самым возникают финансово-экономические ограничения на развитие науки, которые станут еще одним признаком ее конца. Но если, с одной стороны, растущая дороговизна науки - факт, с которым не поспоришь, то, с другой стороны, наука, не смотря на все направленные против нее филиппики, продолжает создавать основную часть (по некоторым подсчетам - около 80%) общественного богатства. Наиболее дальновидные политики хорошо осознают, что ожидаемый прирост фундаментального научного знания может многократно окупить в своих приложениях затраты на науку, все-таки довольно скромные. История науки неоднократно подтверждала такие ожидания. Кто мог предположить в свое время, насколько практически эффективными окажутся уравнения Максвелла. Вот почему, хотя и со скрипом, деньги на науку в передовых странах все же находятся: и на физику элементарных частиц, и на космос, и на биологию, и на медицину. Короче, прогноз о грядущем "финансовом коллапсе" науки основывается, по моему мнению, на неадекватной и односторонней интерпретации современной ситуации.

В-пятых, социальные ограничения на развитие науки связываются также с возможной потерей интереса общества. Молодежь будет находить себе более перспективные (и прибыльные) занятия по сравнению с научной деятельностью. Но и этот довод не является таким уж неотразимым. Он выражает дух современного

потребительского общества, линейно экстраполированный на будущее. Тем не менее, в любом обществе, пронизанном чистоганом, всегда найдется достаточное число энтузиастов, которые считают себя "людьми мыслящими", а не "людьми экономическими" и желают продолжить научные исследования ради самого познания.

3. Модель развития науки по Куну

Основными элементами куновской модели являются четыре понятия: "научная парадигма", "научное сообщество", "нормальная наука" и “научная революция”. Взаимоотношение этих понятий, образующих систему, составляет ядро куновской модели функционирования и развития науки. С этим ядром связаны такие характеристики как “несоизмеримость”  теорий, принадлежащих разным парадигмам, “некумулятивный” характер изменений, отвечающих “научной революции” в противоположность “кумулятивному” характеру роста “нормальной науки”, наличие у парадигмы не выражаемых явно элементов.

"Нормальная наука" противопоставляется “научной революции”. "Нормальная наука" – это рост научного знания в рамках одной парадигмы. Парадигма – центральное понятие куновской модели – задает образцы, средства постановки и решения проблем в рамках нормальной науки. Научная революция – это смена парадигмы и, соответственно, переход от одной “нормальной науки” к другой. Этот переход описывается с помощью пары понятий “парадигма – сообщество”, где высвечивается другая сторона понятия “парадигмы” – как некоторого содержательного центра, вокруг которого объединяется некоторое научное сообщество. Согласно куновской модели в периоды революций возникает конкурентная борьба пар “парадигма – сообщество”, которая разворачивается между сообществами. Поэтому победа в этой борьбе определяется, в первую очередь, социально-психологическими, а не содержательно-научными факторами (это связано со свойством “несоизмеримости” теороий, порожденных разными парадигмами). Модель науки Куна представляет из себя первую вполне постпозитивистскую модель научного знания.

4. Парадигма

Основное понятие философии науки Куна – понятие «парадигма» (греческое слово, обычно переводимое как «образец»). Хотя Кун не дал точного определения этого понятия, но примерно можно было бы сказать, что парадигма – это одна или несколько близких фундаментальных теорий, рассматриваемые вместе со своей методологией, картиной мира, системой ценностей и норм. Одним из важнейших признаков парадигмы является ее всеобщее признание со стороны большинства научного сообщества. Парадигма выступает как система образцов решения определенных научных проблем, задач. Она наделяет смыслом или бессмысленностью те или иные события, попадающие в сферу научного интереса.

Парадигма, по Куну, или, как он её предложил называть в дальнейшем, "дисциплинарная матрица" имеет определенную структуру.

Во-первых, в структуру парадигмы входят "символические обобщения" - те выражения, которые используются членами научной группы без сомнений и разногласий и которые могут быть облечены в логическую форму, легко формализуются или выражаются словами, например: "элементы соединяются в постоянных массовых пропорциях" или "действие равно противодействию". Эти обобщения внешне напоминают законы природы (например, закон Джоуля - Ленца или закон Ома).

Во-вторых, в структуру дисциплинарной матрицы Кун включает "метафизические части парадигм" - общепризнанные предписания типа "теплота представляет собой кинетическую энергию частей, составляющих тело". Они, по его мнению, "снабжают научную группу предпочтительными и допустимыми аналогиями и метафорами и помогают определить, что должно быть принято в качестве решения головоломки и в качестве объяснения. И, наоборот, позволяют уточнить перечень нерешенных головоломок, способствуя в оценке значимости каждой из них".

В-третьих, в структуру парадигмы входят ценности, "причем по возможности эти ценности должны быть простыми, не само-противоречивыми и правдоподобными, т.е. совместимыми с другими, параллельно и независимо развитыми теориями... В значительно большей степени, чем другие виды компонентов дисциплинарной матрицы, ценности могут быть общими для людей, которые в то же время применяют их по-разному".

В-четвертых, элементом дисциплинарной матрицы выступают у Куна общепризнанные "образцы" - совокупность общепринятых стандартов - схем решения некоторых конкретных задач. Так, "все физики начинают с изучения одних и тех же образцов: задачи - наклонная плоскость, конический маятник, кеплеровские орбиты; инструменты - верньер, калориметр, мостик Уитстона". Овладевая этими классическими образцами, ученый глубже постигает основы своей науки, обучается применять их в конкретных ситуациях и овладевает специальной техникой изучения тех явлений, которые образуют предмет данной научной дисциплины и становятся основой их деятельности в периоды "нормальной науки".

5. Концепция Томаса Куна (Kuhn, 1922–1995) вырастает в споре с К.Поппером и его последователями (И.Лакатос и др.). Пафос ее состоит в том, что ни верификационизм логических позитивистов, ни фальсификационизм Поппера не описывают реальную историю науки. "Вынесение приговора, которое приводит ученого к отказу от ранее принятой теории, – говорит Кун, – всегда основывается на чем-то большем, нежели сопоставление теории с окружающим нас миром” [Кун, с.112–13]. "Вряд ли когда-либо, – вторит ему П.Фейерабенд, – теории непосредственно сопоставлялись с "фактами" или со "свидетельствами". Что является важным свидетельством, а что не является таковым, обычно определяет сама теория, а также другие дисциплины, которые можно назвать "вспомогательными науками" [Фейерабенд, с.118]. В основеисторицистской критики Т.Куном и логического позитивизма, и фальсификационизма К.Поппера лежит тезис оботсутствии в реальной истории науки "решающего эксперимента" (т.е. такого, который отличает правильную теорию от неправильной). Таковыми их объявляют много позже, в учебниках. Поэтому Кун разрабатывает свою модель развития науки, в которой делает акцент на наличии скачков-революций. Последние характеризуются такими понятиями, как “ несоизмеримость” и “некумулятивность”.

Основными элементами куновской модели являются четыре понятия: "научная парадигма", "научное сообщество", "нормальная наука" и “научная революция”. Взаимоотношение этих понятий, образующих систему, составляет ядро куновской модели функционирования и развития науки. С этим ядром связаны такие характеристики как “несоизмеримость”  теорий, принадлежащих разным парадигмам, “некумулятивный” характер изменений, отвечающих “научной революции” в противоположность “кумулятивному” характеру роста “нормальной науки”, наличие у парадигмы не выражаемых явно элементов.

"Нормальная наука" противопоставляется “научной революции”. "Нормальная наука" – это рост научного знания в рамках одной парадигмы. Парадигма – центральное понятие куновской модели – задает образцы, средства постановки и решения проблем в рамках нормальной науки. Научная революция – это смена парадигмы и, соответственно, переход от одной “нормальной науки” к другой. Этот переход описывается с помощью пары понятий “парадигма – сообщество”, где высвечивается другая сторона понятия “парадигмы” –как некоторого содержательного центра, вокруг которого объединяется некоторое научное сообщество. Согласно куновской модели в периоды революций возникает конкурентнаяборьба пар “парадигма – сообщество”, которая разворачивается между сообществами. Поэтому победа в этой борьбе определяется, в первую очередь, социально-психологическими, а не содержательно-научными факторами (это связано со свойством “несоизмеримости” теороий, порожденных разными парадигмами).

Вот как эта система понятий задается Т.Куном в его книге “Структура научных революций” (1962).

“Термин “нормальная наука”, – говорит Кун, – означает исследование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых научных достижений (как мы увидим позже, это и есть “парадигма” – А.Л.) – достижений, которые в течение некоторого времени признаются определенным научным сообществом как основа для его дальнейшей практической деятельности. В наши дни такие достижения излагаются… учебниками… До того как подобные учебники стали общераспространенными, что произошло в начале XIX столетия… аналогичную функцию выполняли знаменитые классические труды ученых: “Физика” Аристотеля, “Альмагест” Птолемея, “Начала” и “Оптика” Ньютона… Долгое время они неявно определяли правомерность проблем и методов исследования каждой области науки для последующих поколений ученых. Это было возможно благодаря двум существенным особенностям этих трудов. Их создание было в достаточной степени беспрецедентным (т.е., как мы увидим позже, это “научные революции” –А.Л.), чтобы привлечь на длительное время группу сторонников из конкурирующих направлений научных исследований (т.е. “научное сообщество” – А.Л.). В то же время они были достаточно открытыми, чтобы новые поколения ученых могли в их рамках найти для себя нерешенные проблемы любого вида. Достижения, обладающие двумя этими характеристиками, я, – говорит Кун, – буду далее называть “парадигмами”, термином, тесно связанным с понятием “нормальной науки”" [Кун, с. 34].

По сути, здесь дано весьма четкое определение системы указанных четырех основных понятий. Как и во всякой системе, главными здесь являются отношения между понятиями.

Отношение между "научной парадигмой" и "научным сообществом" стоит в том, что "“парадигма” – это то, что объединяет членов научного сообщества, и, наоборот, научное сообщество состоит из людей, признающих парадигму… Парадигмы являют собой нечто такое, что принимается членами таких групп” [Кун, с. 226]. То есть эти два центральных понятия, строго говоря, определяются друг через друга[1]. К этому добавляются два очень простых отношения-определения: “нормальная наука” – это работа в рамках заданной парадигмы; “научная революция” – это переход от одной парадигмы к другой. При этом “и нормальная наука, и научные революции являются… видами деятельности, основанными на существовании сообществ” [Кун, с. 231].

В плане непосредственного сравнения “нормальной науки” и научной революции как двух фаз развития науки, следует отметить куновское “понимание революционных изменений как противоположных кумулятивным” [Кун, с. 232], характерным для нормальной науки. Согласно Куну, предшествовавшая ему позитивистская история науки исходила изкумулятивной модели развития науки и рассматривала науку “как совокупность фактов, теорий и методов… Развитие науки при таком подходе – это постепенный процесс, в котором факты, теории и методы слагаются во все возрастающий запас достижений, представляющих собой научную методологию и знание” [Кун, с. 24]. Подобное кумулятивное развитие, по Куну, действительно имеет место, но лишь в рамках нормальной науки, это одно из характерных ее свойств. “Нормальная наука… представляет собой в высшей степени кумулятивное предприятие, необычайно успешное в достижении своей цели, т.е. в постоянном расширении пределов научного знания и его уточнения” [Кун, с. 83][2]. При этом “три класса проблем – установление значительных фактов, сопоставление фактов и теории, разработка теории – исчерпывают... поле нормальной науки, как эмпирической, так и теоретической" [Кун, с. 62].

По Куну, ученые в рамках нормальной науки заняты тем, что “расширяют область и повышают точность применения парадигмы” и “не стремятся к неожиданным новостям” [Кун, с. 64], т.е. к тому, что не согласуется с принятой парадигмой. “Нормальная наука, на развитие которой вынуждено тратить почти все время большинство ученых, основывается на допущении, что научное сообщество знает, каков окружающий нас мир” [Кун, с. 28]. “Большинство ученых в ходе их научной деятельности” занято “наведением порядка”. “Вот это и составляет то, – пишет Т. Кун, – что я называю здесь нормальной наукой. При ближайшем рассмотрении этой деятельности... создается впечатление, будто бы природу пытаются "втиснуть" в парадигму, как в заранее сколоченную и довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмещаются в эту коробку, часто, в сущности, вообще упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели создания новых (в смысле выхода за границы парадигмы – А.Л.) теорий... Напротив, исследование в нормальной науке направлено на разработку тех явлений и теорий, существование которых парадигма заведомо предполагает... [Кун, с. 50–51].

Процессу кумулятивного "развития через накопления", характерному для нормальной науки, Кун противопоставляет “научные революции” (или "аномальные" фазы развития науки), суть которых состоит в смене лидирующей парадигмы. “Усвоение новой теории требует перестройки прежней и переоценки прежних фактов …, [а] не просто добавляет еще какое-то количество знания в мир ученых” [Кун, с. 30]. “Переход… к новой парадигме, от которой может родиться новая традиция нормальной науки, представляет собой процесс далеко не кумулятивный и не такой, который мог бы быть осуществлен посредством более четкой разработки или расширения старой парадигмы. Этот процесс скорее напоминает реконструкцию области на новых основаниях” [Кун, с. 121] или “трактовку того же самого набора данных, который был и раньше, но теперь их нужно разместить в новой системе связей друг с другом, изменяя всю схему”, – говорит Кун [Кун, с. 122]. “Каждая научная революция меняет историческую перспективу для сообщества, которое переживает эту революцию” [Кун, с. 18]. “Научные революции рассматриваются здесь как такие некумулятивные эпизоды развития науки, во время которых старая парадигма замещается целиком или частично новой парадигмой, несовместимой со старой” [Кун, с. 129]. Кун рассматривает “научную революцию как смену понятийной сетки, через которую ученые рассматривают мир” [Кун, с. 141], и, “поскольку они (ученые) видят этот мир не иначе, как через призму своих воззрений и дел, постольку у нас может возникнуть желание сказать, что после революции ученые имеют дело с иным миром” [Кун, с. 151]. “Следующие друг за другом парадигмы по-разному характеризуют элементы универсума и поведение этих элементов” [Кун, с. 142].[3]

Эта характеристика некумулятивного типа изменений при научной революции тесно связана с тезисом Куна (и Фейерабенда) о “несоизмеримости теорий”, отвечающих разным парадигмам. “Конкуренция между парадигмами не является видом борьбы, которая может быть разрешена с помощью доводов… – говорит Кун. – Вместе взятые эти причины следовало бы описать как несоизмеримость предреволюционных и послереволюционных нормальных научных традиций… Прежде всего защитники конкурирующих парадигм часто не соглашаются с перечнем проблем, которые должны быть разрешены с помощью каждого кандидата в парадигмы. Их стандарты или определения науки не одинаковы” [Кун, с. 193], переход между различными парадигмами – это “переход между несовместимыми структурами” [Кун, с. 196]. Другими словами, несоизмеримость теорий возникает тогда, когда сторонники двух конкурирующих теорий не могут логическими средствами доказать, что одна из теорий является более истинной или более общей, чем другая[4]. В истории науки в революционные периоды такие случаи наблюдаются часто.