Энтони Гидденс и идея структурации

Участие в дискуссии британцев выразилось прежде всего в разработанной Энтони Гидденсом «теории структурации»* (147; 148; 149). Он отмежевался от всех теорий, типичных для «орто * Э. Гилденс использует понятие «структурация» (structuration), которое, в отличие от известного термина «структурирование», означает «самоструктурирование». (Ред.)

248

доксального консенсуса», предполагающего материализацию социальных целостностей и социальный детерминизм деятелей (рассматривая их как «структурных и культурных болванов»). Сочетая подобную критику функционализма и структурализма с вдохновением, почерпнутым из различных отраслей «понимающей, или интерпретативной, социологии», Гидденс дошел до отрицания понятия самой структуры. Делая ударение на постоянно меняющейся природе социальной реальности, чей истинный онтологический субстрат лежит в действиях и взаимодействиях субъектов - людей, он предложил преобразовать статическое понятие «структура» в динамическую категорию «структурация», означающую описание коллективного поведения людей. «Наша жизнь проходит в трансформации» (147; 3), а ее основное содержание есть постоянное производство и воспроизводство общества. Таким образом, «изучать структурирование социальной системы означает изучать те пути, которыми эта система - в рамках применения общих правил и ресурсов и в контексте непреднамеренных результатов - производится и воспроизводится во взаимодействии» (147; 6). «Структурные свойства систем являются одновременно и средством, и результатом практики, в процессе которой формируются данные системы» (147; 69). Это - теорема «двойственной, или дуальной, структуры».

Конечным двигателем «структурирования» являются люди деятели (или «агенты»), множество индивидов в их повседневном поведении. При этом «все социальные деятели знают очень много об условиях и последствиях того, что они делают в своей повседневной жизни» (149; 281). Скрупулезный анализ «практического» и «дискурсивного» сознания выходит далеко за пределы ранней «интерпретативной социологии», но не ведет к односторонней абсолютизации. Некоторые условия признаются непознаваемыми, а некоторые следствия - непреднамеренными. Отсюда вытекает, что если даже рассматривать историю как непрерывный продукт деятельности, как созданную из «событий, двигателем которых является индивид» (149; 9), то это вовсе не означает, что продукт совпадает с намерениями: «Человеческая история создается целенаправленной деятельностью, но не является преднамеренным проектом, она постоянно срывает попытки сознательно вести ее в определенном направлении» (149; 27).

Другой характерной чертой людей-агентов является их материальная (телесная, биологическая) конституция и, следовательно, неизбежная подчиненность времени и пространству. «Телесность человека накладывает строгие ограничения на его способность к передвижению и восприятию» (149; 111). Эта весьма простая констатация оказывается невероятно сложной, и социологи редко отваживаются принять ее.

Благодаря Гидденсу, деятельность окончательно признается как воплощение индивидуальных человеческих существ. Теперь никто уже не подвергает сомнению тот факт, что человеческое общество формирует не какая-то тенденция системы или ориентированные на изменения коллективы, классы, движения, а повседневное поведение обычных людей, часто далеких от каких-либо реформистских намерений. Несомненно, по богатству и глубине детального анализа индивидуальных деятелей Гидденс идет гораздо дальше любого другого автора в разгадке тайны деятельности.