рубеж веков

Но подлинным кошмаром в глазах все­го Запада сделалась атака нескольких взводов американской морской пехоты на деревушку Сонгми — 16 марта того же года. Ориентированные коман­дованием на подавление якобы засевшего там крупного соединения противника, озлоблен­ные, не особенно опытные (это было их пер­вое серьезное задание) и испуганные солда­ты ворвались в селение. Не встретив никакого сопротивления, они уничтожали все на своем пути. Побоище продолжалось и после того, как выяснилось, что ни одного вражеского солдата в Сонгми нет. Более сотни жителей были согнаны на окраину и расстреляны.

Как бы там ни было, 31 марта 1968 года президент Джонсон о6ъявил о прекращении бомбардировок Северного Вьетнама и намерении начать мирные переговоры с хошиминовцами. И хотя американские войска оставались во Вьетнаме еще 5 лет, судьба войны фактически решилась в 1968 году.

В 1968-м по-новому заныли все раны мирового капитализма. Самой болезненной из них проявило себя ширившееся движение за гражданские права — в нем участвовали уже миллионы негров и сочувствующих белых. Первый удар по традиционному американскому укладу нанесла еще в 1955 году чернокожая швея Роза Паркс из Монтгомери в Алабаме. Она отказалась уступить место в автобусе белому мужчине, чего требовал местный закон. За это ее арестовали и приговорили к штрафу. Тогда ее братья по расе во всем округе объявили автобусной компании бойкот. Он продолжался 381 день. Федеральный суд признал сегрегационный закон неконституционным. Этот факт прославил не только Паркс, но и восходящую звезду протестного движения молодого пастора Мартина Лютера Кинга.

К 1968-му это движение уже вписало в историю США немало ярких страниц. Кинг давно стал одним из популярнейших в стране политиков, самым молодым лауреатом Нобелевской премии мира. Он проповедовал ненасильственную борьбу и оставался лояльным приверженцем американских ценностей. Правительство продемонстрировало решимость сломить сопротивление расистов и уничтожить проявления сегрегации.

При этом в среде черной молодежи же росло и разочарование в «слишком вегетарианских» легальных методах борьбы и убеждение в принципиальной невозмож­ности единения рас, которое проповедовал отец Мартин. В середине 1960-х под лозунгом «Власть — черным!» оформля­ется радикальное крыло его сторонников. На его авансцену выходит загадочная «Партия черных пантер», которую директор ФБР Эдгар Гувер назвал в сентябре 1968-го «величайшей угрозой внутренней безопасности страны».

Одетые в черные береты и кожанки, голу­бые водолазки с изображением пантеры, изучившие труды Марк­са и Мао, вожаки «пантер» пыта­лись построить самое настоящее «государство в государстве» — со своими министрами, за­конами и тому подобным. Логика была про­ста: с системой официального насилия мож­но справиться только системой же и насили­ем же. Правда, к «партии» примкнула самая разношерстная публика: наряду с умеренны­ми марксистами, упиравшими на пропаган­ду и добрые дела (вроде организации бесплат­ных детских завтраков и антинаркотических рейдов), в ее рядах окопалась масса «черных националистов», да и обычных уголовников.

Известно, что в 1967—1969 годах ФБР в рамках секретного проекта по борьбе с ина­комыслием предприняло более 200 акций про­тив «Черных пантер». Типичными приемами были, с одной стороны, обвинения в уголов­ных преступлениях, с другой — разжигание внутренних конфликтов между «пантерами» и «обычными» бандами негритянских гетто. 1968-й во многом стал решающим годом этого противостояния.

Ситуация накалилась до предела после того, как 4 апреля в Мемфисе был убит Лютер Кинг. Более чем в 100 американских городах начались волнения, в которых расовый протест часто сплетался с антивоенным. Наиболее сильные беспорядки произошли в Вашингтоне, где демонстранты сожгли около 1200 зданий. Джонсону пришлось ввести в город войска. В одном из престижнейших университетов — Колумбийском, расположенном в центре Нью-Йорка, протестующие студенты захватили несколько помещений и удерживали их целую неделю.

О том, какой успех имели тогда идеи «черной власти», свидетельствует скандал, который разразился в октябре 1968-го на Олимпиаде в Мехико. Победитель и бронзовый призер в беге на 200 метров, Томми Смит и Джон Карлос, превратили церемонию награждения в демонстрацию протеста. Под звуки гимна США они стояли на пьедестале, разувшись (это символизировало нищету темнокожих), вскинув сжатые в кулак руки в черных перчатках (типичное приветствие «пантер») и склонив головы. «Если я побеждаю, я — американец, но не черный американец, — заявил позже Смит. — Но если я совершил что-то плохое, сказали бы, что сделал негр. Черная Америка поймет наш сегодняшний поступок». МОК поспешил удалить обоих спортсменов и пожизненно дисквалифицировал их.

А 5 июня 1968 года — новый шок для Америки: в лос-анджелесском отеле «Амбассадор» был застрелен сенатор Роберт Кеннеди, наиболее вероятный победитель президентских боров, назначенных на ноябрь. Надо сказать, что убийства и Кинга, и Кен­неди были довольно быстро раскрыты. Предпола­гаемого убийцу пастора — вора-рецидивиста Джеймса Эрла Рея спустя пару месяцев аресто­вали в Лондоне, убийцу кандидата в президен­ты вообще схватили сразу. Им оказался пале­стинский эмигрант Сирхан Сирхан (он до сих пор отбывает пожизненный срок в калифорнийской тюрьме) — психически не вполне здо­ровый человек, якобы мстивший Кеннеди за произраильские выступления. По официальной версии, оба преступника действовали в одиноч­ку и по собственной инициативе. Утверждение это настолько сомнительно, что бросается в гла­за, но за 40 прошедших лет никому из незави­симых расследователей так и не удалось дока­зать наличие заговора. В целом, события 1968 года окончательно раскололи Америку.

По одну сторону баррикад оказалось «чер­ное море», а также белые молодые люди с обостренным чувством справедливости, пре­жде всего студенты. Только с октября 1968-го по май 1969-го более 200 университетских кампусов оказались охвачены волнениями, а в 1970-м — уже 75—8о% учащихся поддер­живали левых радикалов. При этом лишь 14% тогда назвали жизненным приоритетом ка­рьеру, а 18% заявили, что деньги — важнее всего прочего.

Этому миру противостоял средний класс и значительная часть «синих воротничков», то есть, используя марксистскую терминологию, белых проле­тариев, а также почти вся американская глу­бинка, воспитанная в традиционном пуритан­ском духе и просто не понимавшая, чего хочет новое поколение. По той же схеме конфликта «двух наций» развивались события в Париже.

Здесь искрой тоже стала война во Вьетнаме. В марте 1968 года несколько студентов напали на парижское представительство агентства «Америкэн экспресс». А потом, уже протестуя против ареста своих товарищей, учащиеся университета Париж-Х Нантер захватили здание университетской администрации.

Лидером французского движения стал Даниэль Кон-Бендит — студент-анархист, который еще раньше прославился тем, что во время торжественного выступления министра образования попросил у него закурить, а затем потребовал свободного доступа в женское общежитие (сейчас Кон-Бендит — респектабельный политик, противник экстремизма и один из лидеров фракции «зеленых» в Европарламенте).

После серии конфликтов студентов с полицией 2 мая власти объявили о прекращении занятий. На следующий день в знак поддержки товарищей на демонстрацию вышли учащиеся Сорбонны, разогнанные с помощью дубинок и слезоточивого газа. 4 мая была закрыта уже вся Сорбонна. 6 мая на улицы вышли около 20 000 студентов, преподавателей и сочувствующих. Столкновения продолжались всю ночь, появились первые баррикады.

Студентов немедленно морально поддержали авторитетнейшие интеллектуалы — Жан-Поль Сартр, Симона де Бовуар, Франсуа Мориак. 10-11 мая после столкновений восставших с полицией премьер-министр Жорж Помпиду объявил о скором открытии университета, но не был поддержан президентом де Голлем. 14 мая на улицы вышли уже 800 000 парижан, а всю страну охватила всеобщая забастовка. Начавшись как студенческая и столичная, эта революция становилась общенациональной. Вот как выглядели лозунги-граффити в мае 1968 года в Париже: «Запрещается запрещать!», «Всё — и немедленно!», «Структуры для людей, а не люди для структур!», «Пролетарии всех стран, развлекайтесь!»

Власть из последних сил пыталась раско­лоть движение и предложила сделку профсо­юзам: умиротворение в обмен на повышение зарплаты. Последовали так называемые «Гренельские соглашения», которые нанесли серь­езный удар растущему восстанию. 29 мая президент де Голль исчез. О том, куда он отправился, ничего не знал даже премьер, вы­нужденный отслеживать перемещения прези­дентского самолета с помощью средств ПВО. Позже выяснилось, что генерал летал в Герма­нию заручаться поддержкой расквартирован­ных там французских воинских частей.

Уже на следующий день некоторые революцион­ные лидеры заявили о необходимости захва­та власти, а президент по радио объявил о роспуске Национально­го собрания и своей готовности ввести чрез­вычайное положение, если беспорядки не прекратятся.

Если бы мятежникам хватило тогда чуть больше организованности, единства и поддержки средних слоев, весьма возможно, что Пятая республика была бы свергнута в эти дни. Но в течение июня правительство посте­пенно восстановило контроль над страной. Парламентские выборы принесли убедитель­ную победу голлистам, собравшим 73%. Испу­ганные французские обыватели однозначно выбрали порядок.

Французские события 1968 года стали самым наглядным, ярким, но далеко не единствен­ным эпизодом революционной борьбы, про­катившейся по капиталистическому миру: За­падная Германия, Италия, Голландия, Испа­ния, Япония. Мало того, она ото­звалась и в социалистическом лагере: властям пришлось подавлять студенческие выступле­ния в Польше и Югославии. Главные события по нашу сторону «железного занавеса» развернулись в Чехословакии.

На первый взгляд удивительно, но коммунисты отнеслись к радикальным протестам на Западе без особой симпатии. Карибский кризис 1962 года убедил Советский Союз в непродуктивности «резких движений» (так называемого «волюнтаризма», за который поплатился Хрущев) и в необходимости, опираясь на достигнутое, усиливать влияние в мире медленно и осторожно. В СССР хорошо знали, что западные «новые левые» готовы, скорее, критиковать Москву, чем руководствоваться ее указаниями. Гибель Че и поражение парижского восстания еще больше укрепили брежневское Политбюро в мысли: такой курс правилен.

Оттепель в Чехословакии началась в первых числах января, когда 46-летний словацкий политик Александр Дубчек сменил на посту генерального секретаря КПЧ консервативного Антонина Новотны. Развернутая программа построения «социализма с человеческим лицом» была сформулирована новым руководством в апреле. В ее основу лег­ла типичная для 1960-х идея, что социализм должен «не только освободить рабочий класс от эксплуатации, но и создать условия для бо­лее полного развития личности, чем это воз­можно в условиях любой буржуазной демо­кратии». «Программа действий» предполагала развитие демократических свобод (слова, пе­чати, собраний), переориентацию экономики на потребительский сектор, допущение эле­ментов рынка, ограничение всевластия пар­тии при сохранении за ней лидирующих пози­ций и установление равноправных экономи­ческих отношений с СССР.

В результате ограничения, а затем и от­мены цензуры, ослабления спецслужб и идео­логического диктата в чехословацком обще­стве началось бурное и неконтролируемое об­суждение множества болезненных вопросов. Естественно, тут же выявилось и более ради­кальное, а по сути — антисоветское направ­ление «демократизации». Правда, участникам событий запомнилось не это, а удивитель­Ное ощущение внезапно пришедшей свободы, просто недоступное жи­телям западных стран. Во мно­гих отношениях Пражская весна напоминала годы «перестройки» в СССР. Однако тут собы­тия развивались гораздо быстрее, а результат оказался прямо противоположным.

СССР и социалистические страны-соседи (прежде всего ГДР и Польша), встревоженные тем, что местные власти утрачивают контроль над страной, безуспешно пытались добиться от Дубчека более жесткой линии во внутрен­ней политике. В ходе неоднократных встреч и переговоров, пик которых пришелся на лето, тот неизменно уверял, что контролирует ситу­ацию и что в любом случае ЧССР сохранит вер­ность союзникам по Варшавскому договору. Между тем в Москве серьезно опасались, что «чехословацкий сценарий» может стать повторением «венгерского». И в какой-то момент, решив, что методы «братского убеждения» исчерпаны, Брежнев принял решение о начале военной операции. Вторжение началось в ночь с 20 на 21 августа. Сопротивление местного населения ограничилось стихийными вспышками и организованного характера не получило (во многом из-за призывов чехословацкого руководства не противодействовать войскам). Тем не менее 72 жителя страны погибли, 266 были тяжело ранены, десятки тысяч бежали из страны. Примечательно, что президент Джонсон в ходе телефонных переговоров с советским лидером фактически признал правомерность вторжения (контроль СССР за Чехословакией интерпретировался как часть геополитической системы, установленной Ялтинско-Потсдамскими соглашениями).

Трагический конец Пражской весны не привел к массовым репрессиям, но окончательно похоронил и на Западе, и на Востоке образ Советского Союза как «оплота демократии». Внутри же нашей страны с тех пор стало особенно бурно развиваться диссидентское движение и окончательно свернулись всякие попытки обновления строя: начался пресловутый «застой».

Несмотря на расцвет СМИ, телевидения, вплоть до середины 1960-х человеческое общество оставалось на удивление разнообразным. Культурная глобализация была, скорее, обещанием. Индивидуализм и отстаивание «я» как творческого начала нисколько не противоречили тяге к публичности и коллективному творчеству. Неслучайно самым ярким направлением в искусстве десятилетия стала рок-музыка во всех ее классических проявлениях: даже не как музыкального или поэтического жанра, а как особого нонконформистского стиля. Это лучшие годы The Beatles и Rolling Stones, Doors и Velvet Underground, годы молодости Pink Floyd, Led Zeppelin, Deep Purple и Jethro Tull. Это время, когда «коммерческая» музыка и «альтернативная» еще не противостояли друг другу так яростно, а профессиональные продюсеры только осваивали эту часть рынка и часто бывали здесь биты. О времени Джима Моррисона и Джимми Хендрикса, Дженис Джоплин и Нико сейчас, спустя четыре десятилетия, с чувством ностальгии говорят даже те, кто тогда еще не родился.

Конечно, непокорного зверя пытались при­ручить и массовая культура, и интеллектуалы. Результаты выглядели порой парадоксально. На Бродвее в 1968-м вышел мюзикл «Волосы», ставший хитом благодаря финансовому покро­вительству предпринимателя Майкла Батлера, который решил «въехать» в Сенат на популяр­ных антивоенных лозунгах. Правда, когда Батлер впервые увидел анонсы мюзикла, он решил, что речь в нем идет вовсе не длинноволо­сых хиппи, а о любовной истории в индейском племени. Как бы там ни было, спектакль, обы­гравший все возможные «темы дня» — нарко­тики, сексуальную революцию, войну, расизм и входивший в моду оккультизм, — имел небы­валый успех у публики, а вот рок-музыканты увидели в нем донельзя тоскливое шоу. Столь же скеп­тически оценила контркультура снятый в США фильм лидера европейского интеллектуаль­ного кино Микеланджело Антониони «Забриски Пойнт», где знаменитый режиссер пытался воссоздать атмосферу «бунтующих» 1960-х.

В конечном счете западное общество про­явило немалую гибкость и «приспособляемость», проглотив и переварив протест «по­коления 60-х». В 1972 году на съезде стремительно «омо­лодившейся» Демократической партии США один из умеренных ее членов с неодобрением говорил: «Здесь слишком много длинных волос и явный недостаток людей с сигарами». Но уже через пару лет этот перегиб был устранен. К середине 1970-х левые движения перестали представлять угрозу стабильности западного общества, заняв скромное место в политике и достаточно заметное — в искусстве.

Несмотря на разочарования, а может быть, благодаря - это было на удивление оптимистическое время. Однако этот оптимизм не имел ничего общего ни со спокойствием и комфортом, ни с предвкушением счастливого будущего. Вероятно, можно сравнить его с оптимизмом первых христиан, с нетерпением и надеждой ожидавших конца света.

1968 год.