рубеж веков

Расстрел на площади Кошута, вошедший в историю как «кровавый четверг», произо­шел, однако, не из-за провокации, а потому что митингующие «вступили в дружественный контакт» с советскими тан­кистами, охранявшими парламент. Экипажи не­скольких советских машин позволили водрузить на свои машины трехцветные венгерские флаги и даже братались с демонстрантами. В ЦК вен­герской правящей партии, где с 9 утра шло за­седание Политбюро с участием Микояна и Сус­лова, была принята следующая информация: «Тов. Илона Виг из V района докладывает: ми­мо Университета им. Этвеша сотни людей, сту­денты с национальными флагами движутся к парламенту. С ними советские танки. 4 совет­ских танка перешли на их сторону, говорят, что не будут стрелять в рабочих. Молодежь забра­лась на танки».

По-видимому, после этого советские войска по­лучили приказ о разгоне митинга. Москва испугалась массового разло­жения, неповиновения своих частей в Венгрии. Боевые действия началась в 11 утра и длилась всего 20 ми­нут. Согласно отчету Суслова, срочно вызванного 28 октября на заседание Президиума ЦК КПСС, «был открыт огонь. 70 убитых из населения». В архиве Министерства обороны Венгрии сохранился рапорт начальника Генштаба генерал-майора Л. Тота, где о событиях 25 октября ска­зано: «Советские войска получили приказ лик­видировать демонстрацию у парламента. И они его выполнили...»

28 октября чаша весов скло­няется в сторону уступок. «За­нять позицию поддержки ны­нешнего правительства, — вы­разил Булганин мнение, под­держанное Хрущевым, Жуко­вым, Шепиловым,— иначе ок­купацию надо проводить. Это нас втянет в авантюру». Мален­ков предложил объявить по­встанцам амнистию.

В этот день, согласовав свои действия с Москвой, премьер-министр ВНР выступил с про­граммным заявлением: правительство объявило перемирие, признав восстание «широким национально-демократическим движением», сплотившим венгерский народ в борьбе за независимость и демократические свободы. Надь наметил способы скорейшего удовлетворения справедливых социальных требований трудящихся и объявил о ликвидации Управления госбез­опасности.

Советское руководство решило: восстание не оставляет иного пути, кроме полного вывода войск из Венгрии и пересмотра системы отношений со странами соцлагеря.

Из протокольной записи заседания Президиума ЦК КПСС от 30 октября 1956 года

Молотов: Сегодня написать обращение к венгерскому наро­ду, чтобы немедленно вступить в переговоры о выводе войск. Есть Варшавский Договор. Об­судить вместе с другими.

Шепилов: Ходом событий обнаружился кризис наших от­ношений со странами народной демократии. Антисоветские на­строения широки. Основы оста­ются незыблемыми. Устранить элементы командования, не дать сыграть на данной ситуации, ряд мер продумать в наших отношениях. Декларация — первый шаг. Обращение к венг­рам делать не следует. О воору­женных силах: мы стоим на принципах невмешательства. С согласия правительства Венг­рии мы готовы вывести войска. Придется долго вести борьбу с национал-коммунизмом.

Жуков: Согласен с высказан­ным соображением т. Шепилова. Антисоветские настроения ши­роки. Вывести войска из Буда­пешта, если потребуется — вы­вести из Венгрии.

Вечером 30 октября появился один из самых загадочных доку­ментов хрущевской эпохи — Декларация Правительства СССР об основах взаимоотно­шений с социалистическими странами. В декларации, передан­ной по радио тем же вечером, говорилось: «В целях обеспече­ния взаимной безопасности со­циалистических стран Совет­ское Правительство готово рас­смотреть с другими социалисти­ческими странами — участни­ками Варшавского договора — вопрос о советских войсках, на­ходящихся на территориях ука­занных выше стран». Документ расценивал события в Венгрии как «справедливое и прогрес­сивное движение трудящихся», к которому примкнули и реакционные силы.

Декларация могла ради­кально изменить ситуацию в мире, и это сразу поняли в Вашингтоне. На совещании в Бе­лом доме шеф ЦРУ Аллен Дал­лес заметил: «это публичное за­явление — одно из самых серь­езных, какие только поступали из Советского Союза со времен окончания Второй мировой войны». По мнению американского президента, од­ним из возможных ответов мог быть вывод сухопутных войск США из Западной Германии.

События в Будапеште тем временем развивались с го­ловокружительной быстротой. 30 октября Надь объявил о ликви­дации однопартийной системы и возрождении коалиционной формы правления, каковая дей­ствовала в Венгрии сразу после войны. Шансы удержать страну в орбите советского влияния тая­ли на глазах. Вдобавок днем раньше Израиль атаковал Еги­пет, и 31 октября к этому нападе­нию присоединились французы и англичане; причем американ­цы совершенно не ожидали этой акции. Действия европейцев раскололи Запад, и Кремль, по выражению биографа президен­та США Эйзенхауэра Стива Амброза, теперь заметался между надеждой и страхом: надеждой, что Суэцкий кризис приведет к развалу НАТО, и страхом, что со­бытия в Венгрии приведут к раз­валу Варшавского договора.

Что же заставило Хрущева круто переменить позицию в венгерском вопросе? Агрессия против Египта, несомненно, раз­вязывала ему руки для более решительных действий. Не по­следнюю роль сыграло и вне­запное «просветление», снизо­шедшее на зарубежных комму­нистических лидеров. Напри­мер, вечером 30 октября делега­ция ЦК Коммунистической пар­тии Китая, находившаяся в СССР, вдруг предложила «не выводить войска из Венгрии». Тогда же из Рима прилетела па­ническая телеграмма от лидера итальянских коммунистов Пальмиро Тольятти. Он высказывал убеждение, что события в Венг­рии могут развиваться дальше только в реакционном направ­лении.

В общем, 31 октября, на ходу развивая новый сценарий, Хру­щев выступил с предложением: оценку ситуации в Венгрии пе­ресмотреть. Войска — не выво­дить и довести до победного конца инициативу в «наведе­нии порядка».

Смысл предложения, поддер­жанного членами Президиума почти так же единодушно, как днем раньше было поддержано прямо противоположное, сво­дился к созданию нового прави­тельства. Планировалось пригласить прави­тельство Надя в полном составе на переговоры о выводе войск «и решить вопрос» (то есть всех арестовать!).

Ввиду скандальности идею ареста всех венгерских министров отбросили. Но испытанный прием «серовской дипломатии» (весной 1945 года заместитель Берии в НКВД сумел заманить в западню почти всю верхушку польской Армии Крайовой) все же пригодился. В ночь на 4 ноября за несколько часов до начала новой, завершающей операции по захвату Будапешта, генерал Серов, теперь уже председатель КГБ СССР, обезглавил военное руководство правительстве Надя, явившееся во главе с ми­нистром обороны генералом Малетером на инсценирован­ные переговоры в штаб Особого корпуса Советской Армии в окрестностях Будапешта.

Вечером 1 ноября в Посольстве СССР были тайно приглашены два министра правительства Надя — Ференц Мюнних и Янош Кадар. После разговора с Андроповым они сели в БТР и на следующее утро с советской во­енной базы вылетели в Москву. Единственным документальные свидетельством того, что кадаровский кабинет формиро­вался в нашей столице, являют­ся записи того же Малина.

На известном июньском пленуме 1957 года, разгромив­шем антихрущевский заговор Маленкова — Молотова — Ка­гановича, Микоян задним числом рассказы­вал товарищам по ЦК о событи­ях полугодичной давности: «Вы представляете — завтра, 4- но­ября, наши войска должны на­чать выступления по всей Венг­рии, а сегодня вечером еще не­известно, кто будет во главе но­вого правительства Венгрии, по призыву и в поддержку которо­го наши войска выступают. Хрущев и Маленков были в Югославии, встречались с ру­мынами, болгарами, венграми, югославами в течение двух дней для того, чтобы получить их согласие на выступление на­ших войск. Я был занят тем, что из Будапешта вывозили Када­ра, Мюнниха и других; прави­тельства еще не было, обсужда­ли, кого вводить в правитель­ство. Мы предлагали Кадара. Молотов настаивал на том, что­бы во главе был Хегедюш — бывший премьер-министр. Спрашивал: кто это, Кадар? Мы, мол, его не знаем. Не могли договориться о составе правительства. Жуков сказал: я не могу откладывать операции, уже приказ дан войс­кам выступать».

Как видно из документов, Хру­щев склонялся в пользу назна­чения на главный пост в ВНР Мюнниха, с которым был хоро­шо знаком, однако по совету маршала Тито, на переговорах 2 ноября благословившего совет­скую интервенцию, все же оста­новил выбор на Кадаре. По­следний, по мнению «тигра Балкан», казался фигурой бо­лее самостоятельной и походил на ставленника Москвы мень­ше, чем Мюнних, большую часть жизни проживший в СССР.

Янош Кадар (1912—1989) в годы Второй мировой войны - один из секретарей подпольного ЦК Компартии Вен­грии, в 1948—1950 годах — министр внутренних дел. В 1951-м по ложному обви­нению был приговорен к пожизненному заключению, в 1954-м — освобожден и реабили­тирован. С 4 ноября 1956 года Янош Кадар возглавлял сначала Венгерское революционное рабоче-крестьянское правительство и почти до конца жизни — воссозданную Вен­герскую социалистическую рабочую партию. В 1989-м, после официальной пере­оценки событий 1956 года, пережил сильное душевное потрясение. Умер в день, когда Верховный Суд ВНР отменил приговор в отношении Имре Надя.

На рассвете 4 ноября, после начала штурма, Имре Надь об­ратился по радио к населению страны, призвав народ оказы­вать пассивное сопротивление «оккупационным войскам и марионеточному правитель­ству». Сам же он вместе с груп­пой сторонников воспользо­вался убежищем, предостав­ленным ему югославским по­сольством, од­нако категорически отказался сложить полномочия. В резуль­тате Кадар и несколько минис­тров его самопровозглашенно­го правительства, доставлен­ные утром 6 ноября в Будапешт на советских бронетранспортерах, оказались не только в изоляции от собственного народа, но и в ситуации двоевластия, спутавшей все карты.

Военная операция под услов­ным названием «Вихрь» нача­лась 4 ноября в 6.15 по москов­скому времени. Общее командование шестнадцатью советскими дивизиями осуществлял прибывший специально в Венг­рию маршал Иван Конев. Наряду с усиленным дополнительными частями Особым корпусом, получившим приказ овладеть Будапештом, были за­действованы введенные из Прикарпатья Восьмая гвардей­ская механизированная и 38-я армии под командованием ге­нерал-лейтенантов Бабаджа­няна и Мамсурова.

Всего в «блицкриге» прини­мали участие около 60 тысяч на­ших солдат, половина из них сражалась в столице. Основная задача заключалась теперь уже не в демонстрации силы, как 23 октября, а в подавлении воору­женных групп повстанцев и верных Надю регулярных час­тей. И надо сказать, что некото­рые формирования венгерской армии оказали серьезное со­противление советским войс­кам. Впрочем, большинство венгерских солдат и офицеров в боях не участвовали. Команди­ры, осознавая огромный пере­вес противника в численности и технике, отдава­ли приказы о разоружении. Однако вооруженные столкнове­ния в Будапеште продолжались до 11 ноября, когда на острове Чепель при поддержке артил­лерии и авиации был уничтожен последний крупный очаг сопро­тивления.

Во многом благодаря деятельности гене­рала Серова, практически с пер­вого дня восстания и до начала декабря нахо­дившегося в Венгрии, хрущев­скому руководству удалось не только усмирить стихию восста­ния, но и добиться почти невоз­можного — сравнительно быст­ро консолидировать ситуацию.

Теперь на плечи Кадара, со­гласившегося возглавить новое правительство и тем самым придать интервенции види­мость законности, легла непо­сильная задача: реорганизо­вать власть. По всему выходи­ло, что без репрессий никак не обойтись, но ни новый премьер, ни маленькая компания его сторонников, на словах то и де­ло разоблачавших «беззакония клики Ракоши», не были к ним готовы. В по­литическом плане работу по «наведению порядка» коорди­нировали и направляли представители Президиума КПСС — Маленков, Суслов и секретарь ЦК Аристов.

Телефонограмма И.А. Серо­ва и Ю.В. Андропова из Буда­пешта в ЦК КПСС 14 ноября 1956 г.: Сегодня в течение всего дня к нам неоднократно звонили товарищи Кадар и Мюнних, которые сообщили, что со­ветские военные власти отправили в Советский Союз эшелон венгерской молодежи, принимавшей участие в вооруженном мятеже».

Тогдашний посол СССР в Венгрии Юрий Андропов внес немалую лепту в развитие событий по са­мому сценарию. Заслуги Андропова были оценены в Кремле высоко. Успешное подавление венгерского «бунта» стало трамплином в его успешной политической карьере. В мар­те 1957 года он уже возглавлял один из важнейших отделов ЦК КПСС, присматри­вавших за порядком в «соцлагере».

В середине декабря в Венгрии ввели институт чрез­вычайного судопроизводства (единственной мерой, которую мог назначить чрезвычайный суд, была смертная казнь). До начала 1960-х годов участникам «мятежа», включая премьер-министра Надя и несколько его сторонников, было вынесено 229 смертных приговора. Десятки тысяч повстанцев, чле­нов рабочих советов и национальных комитетов, деятелей оппозиции, писате­лей, журналистов оказались в тюрьмах и лагерях. Свыше 180 тысяч человек эмигрировали.

В мае 1957-го студента фа­культета журналистики МГУ Юрия Анохина по 58-й статье приговорили «за анти­советскую агитацию и пропаганду» к четырем годам лишения свободы в мордовских лагерях за стихотворение:

В ночном Будапеште грохочут бои./Весь город в кольце баррикад.../Мадьяры, мадьяры! Вы — братья мои!/Я с вами — ваш русский брат!

В 1956 году на обычной ря­довой демонстрации в честь 7 ноября ярослав­ский школьник Виталий Лазарянц развернул плакат «Требуем вывода советских войск из Венгрии!». Компетентные органы взяли это на заметку и, едва юноша окончил школу, дали ему срок. Венгр Петер Мансфельд осенью 1958 года был осужден на пожизненное заключение за то, что пытался собрать вооруженную группу для освобождения из тюрем знакомых повстанцев. Когда Мансфельду исполнилось 18, тюремное заключение было заменено смертной казнью.

Кроме того, подсчитано, что в боях с 23 октября по 11 ноября с венгерской стороны погибло более 2,5 тыся­чи человек, а число раненых превысило 19 тысяч. В одном только Шалготарьяне, где после 4 но­ября шахтеры с особым упор­ством отстаивали власть Об­ластного рабочего совета, 8 де­кабря каратели расстреляли свыше 130 демонстрантов.

С другой стороны, по данным нашего Генштаба, потери с советской стороны составили 721 погибших, скончавшихся от ран и пропавших без вести, и 2261 раненых. За боевые действия в Венгрии советские воины (более 10 тысяч человек) получили ордена и медали, 26 удостоены звания Героя Советского Союза. Четвертой звезды Героя маршал Жуков был удостоен в декабре 1956 года за успешное проведение операции «Вихрь».Заслуги главы КГБ СССР Серова были отмечены скромнее — Орденом Кутузова I степени.

Мировая общественность, в том числе рассчитывавшие на помощь Запада оппоненты со­циализма в самих странах Восточной Европы, восприняла происшедшее как подтверждение проч­ности мировой биполярной системы, возникшей после Второй мировой войны. Немалые последствия венгерские события имели для мирового коммунистиче­ского движения: они его рас­кололи. Сторонники «национально-ориентированных» концепций социализма увиде­ли, что любые попытки отхода от советской модели общест­венного устройства восприни­маются официальной Москвой как посягательство на ее «хо­зяйскую» роль.

Наконец, внутриполи­тическая ситуация в самом СССР тоже обострилась. Процесс десталини­зации общества пошел на спад. Существенно ослабло положение самого Никита Сергеевича, а критика «курса XX съезда» с ортодоксальных позиций усилилась, возник­ла реальная внутрипартийная оппозиция, которая и выступи­ла совершенно открыто — в июне 1957-го.

1968 год.

Баррикады в Париже и советские танки на улицах Праги, многотысяч­ные студенческие демонстрации и хунвейбины в Китае, политические убий­ства и партизанские походы, расстрел пятисот мирных крестьян вьетнамской деревни Сонгми, сексуальная революция и наркотики, расцвет «альтернативного» искусства как части массовой культуры. Все это — приме­ты и парадоксы времени. Однако первое, что бросается в глаза, - последняя в XX веке и почти «неспровоцированная» волна социального протеста.

В числе ленинских «основ­ных признаков революционной ситуации» значились: «обострение выше обыч­ного нужды и бедствий угнетенных классов» и невозможность для «верхов» сохранять свое господство в неизменном виде, то есть кри­зис власти.

Удивительно, но страны, оказавшиеся в 1968 году на грани революций, подошли к ним на фоне стабильного экономического роста, улучшения положения масс. Так, в США в 1961—1966 годы валовой национальный продукт рос на 4—6% в год. Безработица сократилась до рекордно низкого уровня. Активно вело себя и правительство во Франции. Президент де Голль явил себя сторонником так называемого «третьего пути» — не коммунистического, но и не либерально-капиталистического. Финансовая стабилизация, резкий рост промышленного и аграрного производства, бурное развитие новых, наукоемких технологий — эти достижения бывшего лидера Сопротивления к середине 1960-х полностью вывели республику из послевоенного застоя и апатии.

При всем этом именно Америка и Франция стали ареной народных возмущений, до основания потрясших западное общество. Одно из возможных объяснений этому парадоксу могут дать социология и демография. После окончания Второй мировой войны во всех воевавших странах происходил бурный рост рождаемости, а экономический расцвет только способствовал ему. Многочисленное поколение людей, появившихся на свет это время, выросло в сравнительно комфортных условиях свободы, внимания со стороны старших и таких неведомых форм массовой коммуникации, как, скажем, телевидение. Резко возросшее материальное благополучие казалось не важнейшим и удивительным достижением, а само собой разумеющимся фоном, даже чем-то отрицательным, неприятным. Среди граффити, которые оставляли на стенах восставшие студенты Сорбонны в мае 1968-го, были такие: «Нельзя влюбиться в прирост промышленного производства!»; «С 1936 г. я боролся за повышение зарплаты. Раньше за это же боролся мой отец. Теперь у меня есть телевизор, холодильник и «фольксва­ген», и все же я прожил жизнь, как козел. Не торгуйтесь с боссами! Упраздните их!»

Новое поколение уверенно выбира­ло нонконформизм, индивидуализм, сме­лые эксперименты и социальную справедли­вость. Любопытно, что такие «чисто западные» наблюдения хоть и в силь­но измененном виде, но все же подходят, по мнению исследователей, и к СССР.

Движущей силой великого протеста оказа­лись на сей раз не столько социальные низы, как раньше, сколько молодежь, причем в наи­большей степени — выходцы из среднего класса, не удовлетворенные буржуазной приземленностью отцовских интересов. В Новом Свете к этому возрастному признаку толь­ко добавился расово-этнический. «Получи­лось» еще и десятилетие бескомпромиссной борьбы цветного населения Америки за луч­шее устройство мира: афроамериканцы тре­бовали реализации своих провозглашенных когда-то, но так и не воплощенных в жизнь гражданских прав, политически активное население латиноамериканских стран про­тивостояло «империализму гринго».

Все это естественно: родившись в усло­виях свободы и экономической стабильности, протест по определению не мог свестись к борьбе «трудящихся за свои права» в духе классического марксизма. «Права завоева­ны, а что дальше?» — спрашивали недоволь­ные. Рабочий класс в развитых странах, обра­стая имуществом и благами, перестает быть революционной силой — делали вывод одни. Его место должны занять студенчество и ин­теллектуалы. Другие отвергали политический активизм в принципе, проповедуя этику буд­дийского недеяния или превращение жизни в непрерывный перформанс в духе авангард­ного искусства. При этом даже у наиболее по­литизированной части молодежи — так на­зываемых «новых левых» — реальный соци­ализм в том виде, в каком он существовал в странах советского лагеря, не вызывал особо­го энтузиазма. И дело не только в шокировав­ших буржуазный мир рассказах о репрессиях в ГУЛАГе. В праве на будущее государствам, подобным СССР, отказывали, скорее, по эсте­тическим, чем по этическим причинам. В них слишком много иерархии, жестких пра­вил, слишком мало поэзии и свободы само­выражения — вот как полагал юный бунтарь-европеец образца 1968-го. Русская революция приручена и убита, ее апостолы превратились в бюрократов, ниспровергатели — в стражей «нового порядка», борцы с драконами сами стали драконами. Неудивительно, что в среде западных радикалов большой популярностью пользовались несоветские, альтернативные модели социализма. В первую очередь, конеч­но же, учение Председателя Мао.

В 1968 году Китайская Народная республика находилась на пике «культурной революции». Историки до сит спорят о соотношении в ней неверно понятого марксизма и конфуцианства, прагматичной борьбы за власть и утопизма. Еще в конце 1950-х закончилась провалом провозглашенная Мао политика «большого скачка», в процессе которого китайских крестьян сгоняли в коммуны, обобществляли все вплоть до тарелок и заставляли людей в свободное от сельского хозяйства время выплавлять на огородах сталь, чтобы «догнать и перегнать» Америку и Россию. Очень скоро начался голод. Тогда под огнем критики со стороны товарищей партии Председатель вынужден был от него отступить и затаиться.

Но в 1966-м он вновь перешел в наступление. Объектом нападок, быстро превратившихся в убийственный разгром, стала прежде всего партийно-государственная номенклатура — интеллигенция. Их обвинили в «правом уклоне» и «буржуазном перерождении». «Огонь по штабам!» — воскликнул Мао. Он обращался к молодежи. «Это самая активная, самая жизнедеятельная сила общества, — утверждал вождь КНР. — Она с большей охотой учится и меньше всего подвержена консерватизму».

Жизнедеятельная сила немедленно организовалась в отряды так называемых хунвейбинов («красных охранников») и цзаофаней («бунтарей»). Теоретически ее подковывали, заставляя заучивать наизусть сборник изречений Мао на все случаи жизни — так называемую «маленькую красную книжечку». Ее издали миллиардным тиражом. Радикалы в США, Европе, Латинской Америке принялись штудировать «цитатник».

«Красные отряды», получив почти безграничное право громить и наказывать, быстро переродились в настоящие государственные банды. Скоро Мао вынужден был заново наводить порядок в им же ввергнутой в хаос стране, усмирять самых горячих «революционеров». В 1968 году процесс усмирения находился в разгаре. Хунвейбинов и цзаофаней стали десятками тысяч высылать в отдаленные сельские районы для занятий физическим трудом и сближения с народом. В свинарниках и коровниках бесчисленных китайских деревень многие из них сблизились с репрессированными ранее «буржуазными перерожденцами».

Учение Председателя вызывало энтузиазм не только у молодежи, но и у европейских интеллектуалов. По словам исследователя феминизма тех лет Торил Мой, желание «переписать историю как незавер­шенный открытый текст... разрушение инсти­тутов традиционной интеллектуальной вла­сти, казалось, указывали для Запада путь впе­ред». Считаться сторонником существующего порядка, сохранения статус-кво или даже приверженцем постепенных реформ в 1960-е годы было просто неприлично.

«Будьте реалистами — требуйте невозможного!» — под этой знаменитой фразой Че Гевары подписывались миллионы.

Эрнесто Гевара де ла Серна был пленен и расстрелян суда 9 октября 1967 года в Боливии, где он целый год перед тем безуспешно пытался развернуть партизан­скую войну против местного диктатора гене­рала Рене Баррьетоса Ортуньо — ставленни­кА США. По убеждению комен­данте, Латинская Америка стояла на самом пороге антиимпериалистической революции, оставалось ее лишь слегка подтолкнуть. Высадка горстки революционеров в боливий­ских лесах должна была сыграть роль такого же детонатора, какой десятью годами рань­ше сработал на Кубе. Местные крестьяне, счи­тал Гевара, поддержат революционеров, за­тем восстание перекинется в города, а регу­лярная армия неуловимым партизанам ниче­го не сможет противопоставить.

Расчет оказался неверным. Смерть Че вдо­бавок сильно поколебала уверенность левых в возможности разрушить капиталистиче­скую систему с наскока. Правда, одновремен­но утвердился великий образ погибшего команданте — бессмертный символ новой рево­люционной волны. Для молодежи всего мира этот человек, отказавшийся от власти, почета и личной безопасности ради переустройства жизни на земле, стал святым. На фоне пожи­лых, упитанных и осторожных советских руководителей он выглядел неотразимо.

Латиноамериканская теория герильи была, по сути, очень близка маоизму. Не случайно важным вкладом «великого кормчего» в дело революции считалась идея длительной пар­тизанской войны как метода борьбы револю­ционеров с правительствами в отсталых кре­стьянских странах. И хотя маоисты официаль­но называли геварианцев «мелкобуржуазными волюнтаристами», намекая на их интеллигент­ское происхождение, те и другие, несомнен­но, разделяли глубокую антипатию к расчетли­вой постепенности, недоверие к институцио­нальным формам власти, делали ставку на ры­вок и спонтанное «творчество масс». По этой логике новая реальность имела гораздо больше шансов на воплощение не в развитых государствах с устоявшимися формами организации общества и власти (будь то США, или СССР), а в молодых странах третьего мира.

Война во Вьетнаме стала ключевым катализатором революций конца 1960-х. И вместе с тем имела громадное самостоятельное значение. Вялотекущее гражданское противостояние между Северным (коммунистическим) и Южным (проамериканским) Вьетнамом началось еще в конце 1950-х годов, но новый характер в одночасье приобрело после 1965-го, когда США развернули здесь полномасштабные военные действия, чтобы помешать близившейся победе Севера. К концу этого года в южном Вьетнаме дислоцировалось уже 185 000 американских военных.

С тех пор бои шли с переменным успехом, но исключительно на территории Южного Вьетнама, куда разными путями просачивалась людская и материальная помощь повстанцам — Национальному фронту освобождения Южного Вьетнама (Вьетконгу). Оккупанты оказались в проигрышной оборонительной ситуации, какие-либо тактические успехи не могли привести их к окончательной победе. Американское общество крайне болезненно реагировало на растущие потери, мировое — на империалистическую агрессию. 30—31 января 1968 года северные силы совместно с вьетконговцами провели серию ударов, которые застали американцев совер­шенно врасплох (те не могли себе предста­вить, что противник перейдет в наступление во время священного для вьетнамцев празд­ника Тет). Атакам подверглись сотни объектов, в том числе Генеральный штаб южновьет­намской армии и посольство США в Сайгоне, едва не захваченное партизанами. И хотя на­ступление закончилось для коммунистов об­щим провалом, пропагандистский положи­тельный эффект превзошел отрицательный военный. Общественность в Новом Свете шо­кировало то, что армия не контролирует си­туацию даже в центре союзной столицы и что обещания правительства не имеют к реальности никакого отношения.

Важную роль сыграло и широкое освеще­ние событий в СМИ. Многочисленные престу­пления и просчеты командования мгновен­но получали всемирную огласку, становились символами бессмысленности и жестокости происходящего. Например, широкую известность получила фраза, без всякой иронии сказанная неким американ­ским майором на пресс-конференции по пово­ду захвата города Бен-Тре: «Необходимо было уничтожить город, чтобы спасти его».