рубеж веков

В течение одного дня Петроград оказался в руках восстав­ших. В тот же вечер Дума выбирает из своего состава Вре­менный комитет для управления стра­ной, во главе которого встает ее много­летний председатель Михаил Родзянко. Комитет стремится сохранить в сто­лице видимость порядка. Временный коми­тет занялся двумя вещами: попытался установить контакты с офицерами Петроградского гарнизона и догово­риться со Ставкой об условиях смены политического строя. Навстречу уже спешившему к столице Николаю вы­ехали представители Комитета Алек­сандр Гучков и Василий Шульгин. Ос­тальные его члены принялись за подго­товку петроградских частей к отраже­нию контрреволюционной вспышки. Ее не последовало — генералитет в Ставке поверил в способность думцев восстановить порядок в столице и в патриотический характер революции.

Родзянко признавал еще 2 марта: «Если бы сказали два дня тому назад... что эта самая рука будет писать отречение Николая II... я назвал бы безумцем то­го, кто бы это сказал, и себя считал бы сумасшедшим. Но сегодня я ничего не могу возразить». Местная ад­министрация ушла в небытие, вместо нее создавались «комитеты обществен­ных организаций» и Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Советы занялись установлением вось­мичасового рабочего дня на заводах, разделом дво­рянских земель, введением демокра­тии в действующей армии. Власти не стало, страна начала распа­даться. Гучко­ву, Милюкову, Родзянко и прочим но­воиспеченным лидерам революции вдруг стало ясно: они более не кон­тролируют ситуацию и никогда не смо­гут взять ее под контроль.

Октябрьская революция

Самой масштабной репетицией будущего переворота стало кро­вавое июльское восстание в Пет­рограде. Более десяти тысяч кронштадтских матросов — команды сорока судов — попытались опрокинуть Временное правительство и передать все полномочия Советам. Попытка за­кончилась крупным политическим по­ражением большевиков, а предъявлен­ное Ленину обвинение в шпионаже в пользу Германии не добавило ни всей РСДРП (б), ни ее лидеру популярности. Июльское восстание вспыхнуло сти­хийно, но и в октябре организованнос­ти оказалось немногим больше. Лишь позже, после смерти Ленина, начались работы по созданию еще одного ми­фа — о его абсолютной прозорливости, жестком контроле над октябрьскими событиями и руководящей роли в них. Почетное второе место в этом пантеоне занял, естественно, Сталин, в реальнос­ти игравший в 1917 году роль весьма скромную, но постепенно «ставший» разработчиком всех деталей восстания в Петрограде. Троцкий, который на са­мом деле возглавлял тогда могущест­венный Петросовет, поначалу тоже не оставался в стороне. С характерным для него безапелляционным самолюбова­нием он расписал свою героическую роль в перевороте. А в 1930-е годы Троцкого и вовсе объявили главным врагом наро­да, пролетариата и революции, офици­альная версия которой оттого приобре­ла очертания совсем фантастические.

Большевики, вообще-то, активно гото­вились к законным выборам в Учреди­тельное собрание. В октябре приближе­ние этого события как раз стало ощу­щаться повсеместно, и предвыборные кампании разных сил достигли апогея. Все партии устремились в забег с высо­ко поднятыми красными знаменами — другие цвета шансов на поддержку уже не имели. С размахом, в явном расчете на абсолютный, оглушительный успех работали эсеры. Образцовой организа­цией дела отличились кадеты. Матерые интеллигенты, они играли по всем пра­вилам: глубоко изучали баланс общест­венных чаяний, готовили агитаторов и агитационные материалы, что называ­ется — «работали с населением». На этом фоне большевики смотрелись не­ярко: не хватало грамотных ораторов, талантливых художников-оформителей, не говоря уже об «административном ресурсе». Зато ленинцы сделали ход, верный стратегически: сосредоточились на нескольких ключевых, заведомо привлекательных идеях, например, демагогически упирали на то, что они — единственная крупная партия, не участвовавшая в шутовских правительственных коалициях последних лет. Плюс им вполне доставало решимости использовать жесткие слова и средства. Скажем, в самом начале работы Предпарламента (так Керенский назвал собранный им 7 октября Временный совет Российской республики, которому предстояло вести законодательную работу до созыва УС) большевистская фракция во главе с Троцким в полное составе удалилась с заседания, тем практически сорвав деятельность органа.

Ленин, самая авторитетная и влиятельная фигура в партии, в те дни, вопреки позднейшей легенде, еще вообще не подключился к организации переворота. С июля Ильич скрывался от «ищеек Керенского», так как был в розыске по обвинению в шпионаже в пользу Германии. Конечно, ищейки, если таковые существовали в природе, работали плохо, ведь царских полицейских Временное правительство не жаловало, подозревая их в контрреволюционных настроениях, а своих проверенных, у молодой российской демократии не имелось.

Сперва будущий вождь скрывался в Разливе, затем переселился в квартиру некоей Маргариты Фофановой не окраине Петрограда. Гулять выходил редко. Однажды нарвался на патруль, но был благополучно отпущен. Решил возвращаться кружным путем, заблудился, попал на заболоченный пустырь и просидел там до утра.

Тем временем уже преимущественно большевистский Петросовет вступил в решительный конфликт с эсеро-меньшевистским Центральным исполнительным комитетом, избранным летом на I Всероссийском съезде Советов. Ультракрасные питерцы очень рассчитывали на II съезд для изменения состава последнего ЦИК. А недостаточно радикальные ЦИК-овцы, естественно, медлили: назначили этот съезд сначала на 20 октября, потом на 25-е.

В этих условиях Ленин активизировал свою деятельность. Через своих агентов он принялся безостановочно призывать соратников не ждать съезда. В городе складывалась обстановка, которая могла принести реальный успех вооруженному восстанию. 10 октября на квартире меньшевика Николая Суханова в тайне от хозяина квартиры состоялось заседание большевистского ЦК. Ленин явился в парике, но без бородки и, как вспоминала Александра Коллонтай, походил на лютеранского пастора. Мнения сразу разделились, но сторонников Ленина оказалось значительно больше; многие умеренные члены ЦК отсутствовали. В итоге постановили поднимать восстание в ближайшее вре­мя, но как именно — не договорились. Вообще, собравшиеся были так утомлены и возбуждены только что подписанным ими историческим «приговором», что половина из них свалилась спать прямо там же, на квартире. Ильичу места уже не нашлось. Тогда он надел пальто Дзержинского и отправился искать ночлег. Зашел в каморку к знакомому рабочему и заснул на полу, поло­жил под голову книги.

В то время в столице было расквартировано 150 тысяч солдат и в пригородах — еще 90 тысяч. Разложение дисциплины красной пропагандой дошло до критической точки. Кроме того, мятежники, рассчитывали на активистов и матросов, которых, правда, пока что мало стеклось в город. Впрочем, желания восставать вся эта забродившая масса изначально не испытывала. Все самые радикальные лозунги воплощались и без всякого насилия. Но вскоре исполнительная власть имела неосто­рожность изменить политику. Сначала городская дума ввела для солдат плату за проезд в трамвае 5 копеек (остальные платили по 10 и покорно жда­ли очереди, если в подъезжавший трамвай вваливалась солдатская масса). Петросовет сразу денон­сировал это «возмутительное реше­ние». Затем уже правительство осмеле­ло настолько, что поставило вопрос об отправке Петроградского гарнизона на фронт. В Совете опять-таки родилась мысль: столичные войска сра­жаться не пойдут, а станут без всякого контроля, под собственным командо­ванием готовиться к обороне Петро­града от немцев. В развитие этой идеи 12 октября Исполком Петросовета уч­редил при себе Военно-революцион­ный комитет, который и получил всю полноту власти в городе и губернии. Формально — действительно для обо­роны от наступающего врага, на самом деле — для захвата власти. Во главе ВРК стал Лев Троцкий. В те же дни по мере подготовки восстания определи­лись его ключевые фигуры: за Троцким общее руководство, Свердлов займется мерами по саботажу и блокированию правительственных приказов, Дзер­жинский отвечает за почту и телеграф, Андрей Бубнов — за вокзалы.

Тем временем параллельно шла предвыборная агитация: в цирке «Модерн» ежедневно выступали большевистские лидеры. Это была са­мая активная предвыборная кампания с угрозами на днях свернуть шею пра­вительству. Отпора большевики прак­тически не встречали — даже кадет­ская пресса ограничивалась заклинаниями: да, они, мол, неизбежно выступят, но будут сметены, и сама большевистская идея после этого окончательно обанкротит­ся. Кадетам вторил Горький, будущий «первый пролетарский писатель», при­зывая помнить о «моральном значе­нии» и «культурном смысле» Февраль­ской революции и не затевать новых волнений.

16 октября Ленин добился оконча­тельного решения партийного ЦК о том, чтобы начать восстание непремен­но до П съезда Советов. Подавляющее большинство опять поддержало его, только Лев Каменев и Григорий Зи­новьев полагали, что это — излишне. Власть и так перейдет к большеви­кам — только чуть позже и мирным путем, на съезде. Когда Ленин вы­шел на улицу, ветер сорвал с его голо­вы кепку и парик. Хозяин подобрал их из лужи и натянул на голову, не заме­чая стекающих струй. Его «мысли были всецело заняты судьбой революции», — разъясняет поведение Ленина офи­циальное сталинское издание. А вы­ступление Каменева и Зиновьева в га­зете Горького «Новая жизнь» Сталин впоследствии заклеймил как предательство, хотя они­ лишь отвечали на широко обсуждав­шуюся в большевистской печати тему. Да и Ленин публично ответил Камене­ву и Зиновьеву в «Письме товарищам» — мол, можно либо смиренно ждать Учредительного собрания и сдачи го­рода немцам, либо немедленно высту­пить и победить. При этом ленинская программа восстания не предполагала ничего, кроме обещаний земли и мира. «Главное ввязаться в бой, а там будет видно!» — этот наполеоновский тезис Ленин переиначил минимально: «Возьмем власть, а дальше разберемся». Никакого серьезного сопротивле­ния со стороны Временного правитель­ства он не предполагал.

Советы многих губерний Центральной России и даже некоторые городские ду­мы осенью 1917-го уже вполне поддер­живали большевиков. Что уж и гово­рить о Петрограде — созванный в те дни в Смольном северный областной съезд Советов прямо потребовал взя­тия власти. Делегаты-фронтовики вдо­бавок предъявили ультиматум всем властям — в течение месяца любой це­ной заключить перемирие с немцами. Дальше — больше: представитель Лат­вии предложил в распоряжение ВРК сорок тысяч латышских стрелков. 21 ок­тября на совещании представителей Петроградского гарнизона большин­ство делегатов высказывается за непо­средственное подчинение Петросовету. Весь гарнизон перешел на сторону большеви­ков, о чем, правда, пока не догадыва­лось его командование. Но ночью тех же суток делегация явилась к командующему столичным военным округом Полковникову и потребовала подчинения. Тот отказал, а на следующее утро дал интервью сразу нескольким газетам: если бы решение, мол, исходило от съезда Советов, а не от одного Петросовета — он бы взял подчинился. Троцкий на это только разослал телефонограмму с призывом к гарнизону не выполнять приказы начальства. Так дело постепенно сползло к открытому мятежу.

На следующий день, в субботу 22-го, в городе царили полная тишина и покой. Дерзкий антиправительственный призыв, казалось, не привел ни к каким последствиям. Казаки на гарнизонном совещании интересовались: не будет ли 23-го, в воскресенье, восстания, а то они собрались пойти на крестный ход. Мельком заглянувший к ним Троцкий успокоил: нет, не завтра. Вместо этого на завтра состоялось очередное гарнизонное собрание в Народном дом на Кронверкском проспекте, где по призыву Троцкого была принесена торжественная клятва верности Петросовету.

И только в этот же день министр-президент Временного правительства и Верховный главнокомандующий Александр Федорович Керенский, казалось, ощутил реальную угрозу. Во всяком случае, он наконец озаботился охраной правительственной резиденции — Зимнего дворца. Юнкера Николаевского инженерного и Михайловского училищ в сопровождении женского ударного батальона заступили на дежурство. Батальон самокатчиков был вызван в город, но, запросив Смольный о цели вызова, был успокоен и остался в своем расположении.

13 октября в Петропавловской крепости появились большевистские представители. Комендант выдворил их, но этим дело не кончилось. Для пере­говоров прибыл Троцкий, выступил на собранном митинге и полностью подчинил себе волю солдат. Крепость перешла на сторону большевиков вместе с арсеналом в сто тысяч винтовок. Наконец, в Смольном в эти часы шел митинг. Вообще, Смольный в те дни был заполнен толпами снующих туда-сюда вооруженных мужчин, и трудно было поверить, что здание, выстроенное еще в 1808 году самим Кваренги, благородные деви­цы, чей Институт находился здесь, по­кинули лишь пару месяцев назад. Только 4 августа 1917-го сюда переехал из Таврического дворца Петроград­ский совет рабочих и солдатских депу­татов. Дело было обставлено вполне официально, и поначалу ни о каком «самозахвате» дома большевиками речи не шло. Но они освоились в Смольном стремительно, закрепив за собой несколько помещений, в кото­рых размещался партийный комитет, а 7 октября еще и устроили тут свою общегородскую конференцию. Все это происходило в основном на третьем этаже здания, откуда в «час X» и ве­лось руководство восстанием.

Вечером 23-го министры Временного правительства, нако­нец, приняли два знаменательных решения: о передаче земли для раздела между крестьянами земельным коми­тетам и о командировании министра иностранных дел Терещенко в Па­риж — предложить союзникам немед­ленно заключить перемирие с Герма­нией. Военный министр Верховский, совер­шенно удрученный собственным докладом о состоянии войск, на том же заседании подал в отставку и отпра­вился поправлять здоровье на Валаам.

Керенский заметался — сперва он потребовал отстранения или предания военному суду «незаконных» комиссаров. 24 октября в 5.00 несколько юнкеров яви­лись в редакции большевистских га­зет «Рабочий путь» и «Солдат» и объ­явили их закрытыми. Издатели ис­кренне удивились: они были совер­шенно уверены, что власть в столице уже несколько дней находится в руках Петросовета.

ВРК опять-таки реагировал мо­ментально: в городе контрреволюция! Постановление, опубликованное 24 октября, призвало оградить Совет и гарнизон от контр­революционных посягательств. По­сланные отряды тут же отбили редак­ции назад, а толпы солдат стали стяги­ваться к Смольному.

В 16.00 24 октября по приказу Керенского юнкера развели мосты и взяли их под охрану. Восстание сошло с газетных полос на городские мостовые.

К мостам, по заведенной схеме, отправляются большевистские патру­ли. Там завязываются потасовки и пе­ребранки, хотя стрельбу никто пока не открывает. В зависимости от слу­чайного перевеса в том или ином слу­чае побеждает та или иная сторона — мосты в тот день по нескольку раз сво­дятся и разводятся. А самой активной силой в городе стали не юнкера, не ра­бочие и не солдаты — уличные граби­тели, которые взяли власть раньше большевиков.

Узнав о начавшихся серьезных столкновениях, Керенский бросается за поддержкой в Предпарламент. Его речь об опасности, какую для. Отечества и революции представляют большевики, приводит депутатов в экстатическое состояние, но резолюцию составить не удается. Более того, Предпарламент потребовал отставки правительства и формирования нового, способного удовлетворить потребности страны.

На ночных улицах снова спокойно. Правда, 12 матросов в 17.00 во главе с комиссаром захватили телеграфное агентство и Главный телеграф, но Смольный в ответ на запросы продолжает отрицать начало каких-либо беспорядков. В 18.00 юнкера на бро­невике отбили телеграф, а верная пра­вительству телефонная станция отреза­ла большевистский штаб от связи. Керенский потребовал от собственного правительства санкции на арест всего ВРК, но министр юсти­ции Малянтович отверг это требова­ние за недостатком оснований. Комитет ведь пока ничего не сделал — не признался в мятеже, не арестовал министров.

В Петросовете уже раз­давались распоряжения, отправлялись во все концы города курьеры. Характерный признак такого положения — элемен­ты анархии, которые. Например, сто­явший у Николаевского моста крейсер «Аврора» вышел из чьего-либо повино­вения и по собственной инициативе пригрозил обстрелять Зимний дворец. Честь дать знаменитый залп и тем са­мым войти в историю именно «Авроре» досталась слу­чайно. Еще в последние месяцы царской власти, в самом конце 1916 года, крейсер, активно воевавший с немцами в составе Балтийского фло­та, получил сильные повреждения и ушел для ремонта в Петроград. Тут его застали февральские события, при которых не обошлось без беспорядков, капитан Никольский был убит, а ко­манда проголосовала на митинге за демократическую республику. Вооб­ще, команда крейсера, судя по всему, отличалась буйством и склонностью поддаваться агитации — к октябрю 1917-го подавляющая ее часть в одночасье переметнулась к большевикам. Вдобавок, Центральный комитет Балтфлота принял решение оставить ко­рабль в Петрограде для поддержки Петросовета и революции вообще. Остальные ушли в море. Правда, в 20-х числах октября са­мовольно в Неву вошли четыре мино­носца с агрессивно настроенными ко­мандами на борту. Тут же из Гельсинг­форса (Хельсинки) посуху отправились в Петроград 1800 хорошо вооруженных матросов. Вызываемые правительством силы, наоборот, отказывались выступить и провозглашали нейтралитет.

К 19-00 24 октября караулы юнкеров без сопротивления сдали посланцам Совета караульные посты у вокзалов, телеграфа, телефона, почтамта, электростанции и у мостов. В 2.00 заняты Николаевский вокзал и Центральная электростанция. Даже у Зимнего караулов не оказалось. А вот телефонная связь во дворце действовала. Телефонистки, несмотря на угрозы матросов, продолжали соединять Зимний с остальной страной.

Ближе к полуночи министры получили вызов на экстренное заседание правительства и съехались в Зимний. Керенский сразу огорошил их неожиданным заявлением: он едет на фронт собирать верные части, и на машине американского посольства покинул собрание. Верховный главнокоман­дующий беспрепятственно и открыто преодолел все большевистские караулы. Его узнавали и иногда даже приветствовали, так что история с переодеванием в женское платье — не более чем анекдот.

Никаких указаний от своего председателя министры не получили. Решили ждать возвращения Керенского, а пока организовать оборону дворца. Исполняющий обязанности военного министра генерал Маниковский категорически отказался взять на себя эту обязанность, так что временным диктатором Петрограда и всей России провозгласили министра государственного призрения Николая Кишкина. Он проявил распорядительность, но все, что смог сделать — это собрать во дворце несколько сот юнкеров.

25 октября 1917 года Льву Давидовичу Бронштейну (Троцкому) исполнилось 38 лет. В 6.00 матросы занимают Госу­дарственный банк и закрывают редакции центральных газет. В 10 часов ВРК издал проклама­цию «К гражданам России!», где Временное правительство объявлялось низложенным, а власть — перешедшей в руки «пролетариата». В действительности же на тот момент еще ничего не произошло: Зимний дворец продолжал «держаться» (его да­же не успели толком окружить), а го­род привык к неопределенности по­следних дней и жил обычной жизнью. Только через два часа после выхода прокламации к Мариинскому дворцу, где заседал Предпарламент, подошел небольшой отряд. Солдаты добродуш­но попросили депутатов — в количест­ве около ста человек — разойтись. На­родные представители так же мирно приняли резолюцию о временной приостановке собственной деятельности, вручении соответствую­щих полномочий специально создавае­мому Комитету спасения и постоянной готовности к возобновлению работы в любой момент. После этого разбрелся по домам цвет тогдашней политической мысли Рос­сии — Милюков, Набоков, многие дру­гие. Арестовать солдаты попытались только меньшевика Анатолия Дюбуа, по­скольку он оказался товарищем министра труда.

Еще 24-го вечером Ленин пишет новое воззвание в Смольный — со слова­ми, ставшими впоследствии историче­скими: «промедление смерти подобно». Записка вместе с квартирной хозяйкой вождя Фофановой полетела Троц­кому, а через несколько часов Ленин сам отправился в штаб восстания. Кепка, парик и перевя­занная платком щека, по его замыслу должны были наводить правительственные патрули на мысль — перед ними простой бедняк из петро­градских обывателей. В полупустом трамвае Ле­нин доехал до Финляндского вокзала, по пути постоянно отвлекая вагоновожатую — выведывал последние город­ские пересуды. Узнав, что она придер­живается левых взглядов, он к ужасу спутника — финского подпольщика Эйно Рахья — начал во весь голос учить ее технике вооруженного восстания. Ока­залось, что это все же довольно опро­метчиво — на Шпалерной улице вождю пришлось даже прикинуться пьяным, чтобы ввести в заблуждение конный патруль.

Явление Ленина в Смольный оказа­лось совершенно неожиданным. Собравшийся перекусить меньшевик Федор Дан, увидев его, от удивле­ния чуть не поперхнулся французской булкой. Большевикам было необходимо завла­деть инициативой на открывавшемся в тот самый день II съезде Советов. Его следовало поставить перед фактом восстания, получить поддержку и сделать решения съезда главным козырем в своих руках. Зиновьев, опережая всех, громко приветствовал новую революцию. Стало ясно, что делегаты, даже если и сомне­вались раньше, не посмеют возражать.

13.00 — занят Мариинский дво­рец, Предпарламент распущен 18.00 — стягивание сил восстав­ших к Зимнему дворцу.

Пока собирался съезд, несколько солдат-большевиков заняли пустующее здание Генерального штаба. Кольцо сжималось, а министры еще бродили по залам Зимнего и ждали. Вечером к ним явилась делегация юнкеров с вопросом «что делать»: они готовы обороняться, но хотят знать мнение правительства. Министры в свойственной им бездеятельной манере предложили защитникам решать самим. В результате часть войск покинула дворец. В 19.00 от ВРК пришел ультиматум: в течение 20 минут сдаться. В противном случае «Аврора» и пушки Петропавловской крепости откроют огонь на поражение. Министры постановили: ничего не отвечать, только покинуть Малахитовый зал, окна которого как раз выходили на Петропавловскую крепость. Правительство перебралось заседать в полутемной Малой гостиной. Выстрелов так и не последовало: Владимир Антонов-Овсеенко пытался их организовать, но гарнизон крепости приказа так и не выполнил. В 21.40 был дан всего один залп шрапнелью: заряд разорвался во дворце, и стакан от снаряда министры той ночью приспособили под пепельницу. «Аврора» выстрелила холостыми.

В те же часы Антонов-Овсеенко попытался устроить и штурм Зимнего дворца, но тоже тщетно: солдаты гарнизона совсем не горели желанием лезть под пули. Никакого «приступа», вроде изображенного Эйзенштейном в знаменитом фильме «Октябрь», вообще не произошло. На смену солдатам на Дворцовую площадь ближе к ночи стали выходить вооруженные рабочие. У них на глазах юнкера спешно возводили баррикады из дров и укреп­ляли пулеметные гнезда. Наконец, на­падавшие рискнули их слегка потес­нить. Защитники Зимнего в ответ дали несколько очередей в воздух, но лишь для того, чтобы распугать противника. В конце концов, по чьему-то недосмот­ру группа в 30—40 матросов через ок­на пробралась во дворец. Рассказывают, что, разглядев в полу­мгле помещения картину с изображе­нием конного парада, их предводитель запаниковал и с криком «кавале­рия!» — рванул назад. Остальные заме­тались, и очень скоро оробевших штур­мовиков удалось обезоружить. Правда, кто-то из них успел метнуть две ручные бомбы, двоих юнкеров контузило. То были первые жертвы Октябрьской ре­волюции, первую помощь которым оказал лично диктатор Кишкин (по совместительству врач).

После этого инцидента дворец по­кинули женский батальон и еще малая часть юнкеров. Осаждавшие выпусти­ли их беспрепятственно. Вновь откуда-то зазвучали выстрелы, в окна полезли матросы. Оборонявшиеся быстро справлялись с ними, но те все прибывали и прибыва­ли, вскоре количество пленных значи­тельно превзошло число «охранников». И они с неизбежностью поменялись ролями. После долгих поисков к 2 часам ночи освободившиеся солдаты и рабочие нашли министров в их комнате. Те наконец приказали сопротивлявшимся еще юн­керам сложить оружие и картинно рас­селись за столом. Тут появился с боль­шой и разношерстной вооруженной группой Антонов-Овсеенко. Он крик­нул: «Объявляю вам, членам Времен­ного правительства, что вы арестова­ны!» Заместитель министра-президен­та Коновалов отвечал: «Члены Времен­ного правительства подчиняются наси­лию и сдаются, чтобы избежать крово­пролития». Стороны вступили в сло­весную перепалку: заспорили, кто пер­вым открыл огонь. В течение ближай­ших нескольких часов «товарищи» штыками вскрывали ящики с подго­товленными к эвакуации от немцев ценностями.

В целом во время «штурма» Зимне­го с обеих сторон погибли шесть чело­век и еще несколько получили ранения. Вообще, эти несколько дней противо­стояния унесли 10—15 жизней; ранено было 50—60 человек... А арестован­ных членов правительства препрово­дили все в ту же Петропавловскую крепость, где их не без злорадства поджи­дали арестованные восемь месяцев назад чиновники царские. Впрочем, на следующий день, 2б октября, министров-социалистов перевели из кре­пости под домашний арест, а потом в вовсе освободили.

На своем заседании ЦК РСДРП(б) определил состав Временного рабоче-крестьянского правительства: оно оказалось однородно большевистским. Основные посты принадлежали Ленину (председатель), Троцкому (иностранные дела — в силу его обширных связей с американцами и британцами), а также «триумвирату» Антонова-Овсеенко, пехотного прапорщика Крыленко и матроса Дыбенко (военные и морские дела).

По предложению СНК съезд Советов практически без обсуждения вотировал зачитанные Лениным декреты «О мире» и «О земле». Тексты декретов были написаны вчерне, проект земельного закона Ленин вообще не смог разобрать — оставил разбираться в бумажке помощников и не выказывал более к ней интереса. Первоначальный текст пол­ностью воспроизводил программу эсе­ров и вводил принцип «трудового зем­лепользования» на срок до Учредитель­ного собрания. То есть мелкая земель­ная собственность не упразднялась. «Пусть крестьяне сами решают все во­просы, пусть они сами устраивают свою жизнь», — бросил тогда Ленин.

27 октября в столицу наконец пришли смутные вести о Керенском: в Гатчине он собрал семь эшелонов войск с артиллерией, а казаки памятно­го по корниловскому выступлению 3-го корпуса якобы угрожают явиться в столицу и «разобраться» с большевиками за Декрет о мире. Но ВРК взялся за спешную подготовку города к обороне, установил связь со штабом Северного фронта, признавшим его власть. Керенский попытался было связаться с командующим 3-м корпусом генералом Красновым. Тот реагировал в том духе, что, мол, берите тех, кто сам захочет пойти за вами. Со­гласились ровно 700 человек, да и в их среде авторитет Керенского был невысок — ему так и не прости­ли поведения во время корниловского выступления. Один из офицеров даже не подал Верховному главнокомандующему руки, объявив себя корниловцем. Царское Село сдалось без боя, а единственная «серьезная» стычка про­изошла 30 октября на Пулковских вы­сотах. Местные жители сбежались посмотреть, как сотня оренбургских казаков бросилась на укрепленные пози­ции, но вынуждена была отступить. «Войска» Керенского отступили к Гатчине. В ответ из столицы прибыл Дыбенко, быстро очаровавший казаков предложением выдать командира и отправляться по домам. Казаки согласились и кинулись в Гатчинский дворец арестовывать Керенского, но Краснов дал ему переодеться матросом и скрыться. Вскоре Керенский вернулся в Петроград, долго жил там нелегально, а затем навсегда уехал за границу.