Поврежденный образ Божий

Складывается парадоксальная ситуация. Иногда мы отчетливее видим образ Божий не в совершенных представителях человечества, таких, как призеры Олимпийских игр или лауреаты Нобелевской премии, а видим Христа в гибнущем, безобразном и несовершен­ном. В этом проявляется тайна Пасхи Христовой, на чем был осно­ван замысел общества «L'Arche»*, организованного католиком-французом Жаном Ванье. Ванье выступал за заботу о глубоких ин­валидах, которые зачастую были отвержены и брошены обществом. Он видел в них проявление и присутствие Христа. «В человеке,

* Фр. L'Arche — «ковчег». — Примеч. ред.

которого общество воспринимает как проблему, никчемное суще­ство, тяжкое для себя бремя, мы видим источник жизни, прибли­жающий нас к истине, Христу и Евангелию... Следовать за Христом для меня означает быть с изгнанниками мира сего, принимать Хри­ста в них и вместе с ними»²⁴⁶.

Может, это всего лишь сентиментальная, оторванная от реаль­ности, слащавая религиозность, самый худший, мистический вари­ант веры? Могу представить себе реакцию циничного врача, ради­кального философа или администратора, привыкшего все и всегда переводить на деньги. То, о чем я пишу, не простая сентименталь­ность. Это взгляд на заботу о человеке, совпадающий с христиан­ским взглядом на мир и библейским откровением. Меня радует то, что такой взгляд на заботу о человеке легко понятен простым лю­дям. Он незамедлительно «доходит» до них. Он соответствует на­шим самым потаенным интуитивным понятиям о человеке.

На протяжении многих лет я и мои коллеги, особенно старшая медсестра нашего отделения недоношенных Антия Блейк, имели честь лечить большое число умирающих детей. Мы смогли найти подход к таким новорожденным и их семьям, который не принижа­ет ни ценности жизни, ни достоинства умирающего младенца. Под руководством Антии Блейк и в сотрудничестве со служащими при больнице священниками мы смогли создать межденоминационное христианское служение для родителей, дети которых умерли в сте­нах нашего госпиталя в раннем возрасте или внутриутробно. Раз в год мы приглашаем родителей и их семьи на совместное богослуже­ние в одной из местных церквей. Содержание таких богослужений составляется самими родителями. Они даже читают стихи, свои или взятые из других источников. В кульминационный момент присут­ствующие дети (братья и сестры погибших), в знак посвящения ре­бенка Богу, подносят к кафедре карточки с именами усопших.

Каждый раз, когда я присутствую на этом служении, я испыты­ваю сильное волнение. Пусть это звучит слезливо и сентименталь­но. Но мы не перестаем удивляться тому усердию, которое прояв­ляют понесшие утрату родители, приходя на собрание, причем мно­гие из них не придерживаются ни христианской, ни какой-либо иной веры. Некоторые родители из года в год приходят на это бого­служение, чтобы отдать дань памяти своему ребенку, который, мо­жет, и жил-то на этом свете всего час или два. Многие из них гово­рили нам об исцеляющем влиянии этого служения на их души.

Почему на эту простую встречу приходит так много людей? Почему родители считают важным обычный День поминовения? Я думаю, потому что он представляет собой публичное признание важности и ценности их погибшего ребенка. Они провозглашают своим учас­тием, что их ребенок не пустое место, а неповторимое создание, ко­торое они ценят, которого им не хватает. Они поступают так по ве­лению своего сердца.

Я попытался суммировать свои многолетние наблюдения об ин­туитивных переживаниях многих родителей, детей которых мне доводилось лечить. «Мой ребенок — неповторимое создание, у ко­торого есть своя история, неповторимый характер и имя. Мой ре­бенок — личность, а не вещь. Мой ребенок — „он" или „она", а не „оно". Я хочу, чтобы ухаживающий персонал относился к нему с нежностью и уважением. Никто и ничто не сможет заменить его, хотя в будущем у меня, возможно, и будут свои дети. Если у моего ребенка нет надежды на жизнь, то лучше прекратить лечение и сде­лать так, чтобы ему не было больно. Прекращение лечения и пред­намеренное убийство — разные вещи. Если он и умрет, то хотелось бы, чтобы осталось что-то, что будет напоминать о его короткой жизни, напоминать о нем, как о неповторимой личности, моем лю­бимом малыше».

Не нужно объяснять, что мой клинический опыт и общечелове­ческие пожелания родителей бесконечно далеки от философии Пи­тера Сингера. Большинство из нас не умеют относиться к детям как «нелюдям». Они — уникальные, беззащитные и ценные члены на­шего общества. Меня не перестает удивлять, что в таком разноголо­сом обществе, где живут представители разных вер, сердце простых людей, родителей или родственников говорит на языке древнего хри­стианского богословия. Применяя христианские принципы по от­ношению к инвалидам или умирающим детям, мы не встаем на за­щиту слезливой сентиментальности, а лишь утверждаем, что библей­ское христианское учение действенно и соответствует реальности.

В следующей главе я хотел бы затронуть вопросы противополож­ного плана, связанные с кончиной жизни, а именно эвтаназию и врачебно-опосредованное самоубийство.