Капитан I ранга

Б. И. Бок

(Муж дочери П. А. Столыпина.

См. ее воспоминания на нашей странице – LDN, ldn-knigi)

{29}

В 1904 ГОДУ

В связи с 50-летием в 1954 году начала первой русско-японской войны, длившейся почти полтора года, небезынтересно перелистать воспоминания государ­ственных деятелей эпохи этой войны. Приведем неко­торые из них. Вот, например, выдержка из записок германского морского министра того времени, адмира­ла Тирпица.

«...Когда я прибыл в Потсдамский дворец (дело бы­ло летом 1903 года. — А. Л.), там уже собрались: им­перский канцлер фон Гольштейн; статс-секретарь ино­странных дел барон фон Рихтхофен и генерал граф Шлиффен. Император был в отличном расположении ду­ха и дружески приветствовал нас:

— Я пригласил вас, господа, чтобы обсудить во­прос о военном союзе с Россией. Думаю, что такой союз вынудит Францию примкнуть к нам.

Граф Шлиффен одобрил мысль, заявив, что с точки зрения стратегии, такой союз только желателен, но я воз­разил, что не могу вполне присоединиться к графу из-за опасения, как бы этот союз не обострил и без того напряженные отношения между нами и Англией, что было бы весьма нежелательно, и с чем, вероятно, граф согласится.

— Как известно вашему величеству, — пояснил я, — Россия накануне войны с Японией, и всё ее внимание должно быть направлено на Восток, почему, в случае какого-либо конфликта на Западе, она не в состоянии будет выделить более 200 тысяч штыков, что, при {30} столкновении миллионных армий более чем недостаточ­но. Между тем, заключая с ней сейчас военный союз, мы рискуем быть втянутыми в дальневосточный кон­фликт. Всё, что мы можем сделать в настоящий момент, это постараться убедить Россию принять спешные меры к усилению своих вооруженных сил на Востоке, так как ее поражение там чревато для всей Европы и, в частно­сти, для нас грозными политическими последствиями...

Граф Шлиффен ничего не возразил и только оби­женно молчал. Фон Рихтхофен, напротив, одобрительно покачивал головой, а канцлер пытался поддержать им­ператора. Совещание длилось свыше двух часов. В кон­це концов было решено пока воздержаться от заключе­ния военного союза, но в случае возникновения русско-японской войны, сохранить по отношению к России дружественный нейтралитет.

По окончании заседания, император задержал меня и, отведя к окну, сказал, что вполне разделяет мои сооб­ражения и тоже считает поражение России опасным для наших позиций на Тихом океане. Тут он неожиданно добавил:

— Мне пришла в голову превосходная мысль по­просить вас отвезти царю мое письмо и попытаться лич­но воздействовать на него в высказанном духе».

«Уехал я, — вспоминает далее Тирпиц, — несколь­ко дней спустя. Миссия моя была крайне деликатна. Мне было известно, что настроение молодой императри­цы англофильское, и что она имеет большое влияние на царя. Императора же Николая, напротив, я хорош знал, как искренне расположенного к Германии... Однако, по моем приезде в Петербург мне ни разу не удалось, не­смотря на все попытки, остаться с ним наедине: им­ператрица неизменно присутствовала. Не смею сказать, обладала ли эта прекрасная женщина государственным умом, но, несомненно, она не сохранила симпатии к не­мецкому отечеству. Тем не менее, мне ничего не остава­лось делать, как вести переговоры при ней, что было довольно стеснительно: приходилось очень осторожно {31} касаться неблагоприятного стратегического положения России на Востоке. Но убедившись, что их величества слушают с видимым интересом, я позволил себе гово­рить откровенно, и между прочим, указал, что сосредо­точенная в Порт-Артуре эскадра имеет, на мой взгляд, скорее декоративное значение, нежели боевое. Я прямо заявил, что мы кровно заинтересованы в победе русского оружия, так как поражение России на Востоке может неблагоприятно отразиться на нашем положении там. Царица молчала, хотя ее лицо выражало благосклон­ность; император же слушал весьма милостиво. В за­ключение он сказал, что ненавидит японцев, не верит ни одному их слову, и отлично сознает всю серьезность положения. Царь заверил меня, что все необходимые ме­ры принимаются.

— Мы достаточно сильны, и парализуем всякое во­оруженное выступление Японии. — На этом аудиенция кончилась, и я, получив ответное письмо, вернулся в Берлин»...

Приблизительно месяц спустя, после отъезда Тирпица, осенью того же 1903 года, Куропаткин записывает в своем дневнике:

«24 августа, по окончании либавских торжеств, по случаю освящения порта и крепости императора Алек­сандра 3-го, я обедал на «Полярной звезде» у импера­трицы Марии Феодоровны. Кроме живущих на «Штан­дарте», приглашен был только я один. Сидел рядом с государыней Александрой Феодоровной. Говорили о на­шем военном положении. Я заметил, что оно далеко не блестяще, нет денег, всё поглощает Дальний Восток, в чем большая ошибка. Александра Феодоровна возражала с обычной горячностью. Ее величество сказала, что те­перь всё внимание и все средства надо обратить на Во­сток, что там главная опасность, может вспыхнуть вой­на, и мы должны быть сильны.

— Потом, года через четыре, можно будет снова перенести внимание на запад, но пока этого делать нельзя.

{32} На мое замечание, что именно здесь, на Западе, зре­ет главная опасность, Александра Феодоровна выразила уверенность, что до Европейской войны не допустят, но что сейчас страшна желтая раса.

Чувствуя, что тут поддержки не будет, я признал себя побежденным и шутливо заметил:

— Увы, ваше величество, моя вылазка окончилась неудачно.

Государыня рассмеялась.

После обеда все перешли на палубу пить кофе. Го­сударь, Фредерикс, Авелан и командир яхты размести­лись в креслах, а обе императрицы, вел. кн. Ольга Александровна и я — на скамейке; третью группу со­ставили Гессе, граф Бенкендорф, Мосолов, адмирал Гирш и четыре фрейлины. Беседовали и любовались ил­люминацией. Мария Федоровна, которой государыня пе­редала наш разговор, сочувственно посмотрела на ме­ня, как бы говоря: «Надейтесь».

«Буду бороться, — доканчивает Куропаткин эту свою запись — дабы увлечение Дальним Востоком не принесло России вреда»...

Той же осенью начальник военного отдела Штаба Квантунской армии полковник барон Таубе записывает:

«Япония усиленно готовится к войне: в присутствии микадо состоялись грандиозные маневры, носившие ха­рактер демонстрации (полк. Таубе был командирован на маневры в качестве представителя нашей армии. — А. Л.). Когда я прибыл в Токио и явился нашему по­сланнику Розену, он первым делом спросил: каким коли­чеством войск мы располагаем в Квантуне?

— Двадцатью тысячами, — ответил я.

Посланник не поверил:

— Но может быть, идут подкрепления?

— Никаких подкреплений не предвидится, — доло­жил я. — На все наши требования Главный Штаб отве­чает, что при исчислении сил нужно исходить из {33} отношения, что один русский солдат соответствует четырем японским...

Посланник всплеснул руками:

— Помилуйте, — воскликнул он, — войны с нами жаждет весь японский народ, пожертвования текут со всех сторон, принесено столько жертв, что война неиз­бежна.

После маневров состоялся парадный завтрак, пред­ложенный японским Генеральным Штабом иностранным военным миссиям. Когда встали из-за стола и перешли в гостиные, к Таубе подошел японский майор, прикоман­дированный к русской и французской миссиям и, чокнув­шись, сказал:

— Вот, барон, сейчас я пью ваше здоровье, но ско­ро и очень скоро уже не буду пить за него, а буду... ру­бить вас...