книги из ГПНТБ / Титов Г.С. Семнадцать космических зорь автобиогр. повесть
.pdfТамара быстренько уложила мой походный чемо дан, и я спустился к машине. Шофер включил мотор, «газик» рванулся, и скоро я уже был на месте назна чения. Я приехал в институт, где стояло сооружение со странным названием — сурдокамера.
Сурдокамера помещена в огромном доме, спрятана за тремя стенами и покоится на мягких, эластичных амортизаторах. Это небольшая комната, потолок и стены которой обиты эластиком спокойного светлого тона. В углу — кресло, имитирующее кресло косми ческого корабля, рядом пульты управления, переклю чатели радиоприемников и передатчиков. В неболь шом шкафу — запас пищи на много суток. Перед гла зами — часы. По тиканью часов люди так привыкли измерять тишину ночи. Но эти часы были безмолв ными...
За мною завинтили тяжелые двери, и я остался один. Первые два дня пролетели незаметно. В положен ное время я вызывал «Землю» и, не получив от нее ответа, вел очередной сеанс передачи. Согласно рас писанию, записывал в бортовой журнал показания приборов, датчиков, свое состояние. По утрам делал гимнастику с гантелями. Чтобы как-нибудь обжить камеру по-земному, начал петь, но голос звучал глухо, отчужденно. Я с тоской вспомнил школьный хор, когда мы, пятьдесят мальчишек и девчонок, дружно пели, и наши голоса потрясали зал небольшого сель ского клуба. Там, в хоре, было куда лучше! Даже если ты пускал «петуха», остальные сорок девять голосов заглушали твой жалкий писк, и ты легко мог испра
виться, взять нужную ноту. А здесь...
В общем, я пел, даже пуская «петуха» и если меня в это время слушали врачи, да простят они мне мои концерты!..
69
По рассказам ребят, прошедших сурдокамеру раньше, я знал, что это — нелегкая штука и, отправ ляясь в «заключение», «контрабандой» прихватил то мик Пушкина. На четвертый день наизусть читал главы из «Евгения Онегина».
Стихи — стихами, но человек и во Вселенной еди ным духом жив не будет. Нужно было варить обед. Уже на второй день я понял всю тягость женского бытия. Обед варить— дело приятное, еще приятнее уничтожать его с аппетитом, но мыть посуду!..
Я — против такого порядка, и для того, чтобы раз и навсегда покончить с этим занятием, выдумал но вый способ приготовления пищи. Запас еды нам вы давали в консервированном виде. Были разные буль оны, супы, гуляши и прочая снедь, запакованная в жестяные банки. Я наливал в кастрюлю воду, ставил ее на электроплитку, кипятил, а потом в кастрюлю всовывал консервную банку. Миг — и кипяток дово дил до «полной кондиции» полуфабрикат. Остава лось только открыть банку, съесть очередной обед, завтрак или ужин и выбросить пустую тару в герме тический мусороприемник...
А минуты, часы и дни тянулись чередой. Ощуще ние бесконечности времени у меня не появлялось, хотя врачи сделали так, что все мои радиопередачи оставались односторонними. Я сообщал показания приборов, отбивал ключом рапорты о своем само чувствии, посылал неизвестно кому цифры влажности и температуры воздуха, но ни разу за все эти долгие сутки не получил ответа.
Я знаю, что очень многие тяжело переносят такое испытание. А один из американских кандидатов в космонавты уже через 36 часов запросил по щады...
70
— Открывайте, у меня горит телевизор! — не вы держав, закричал он по радио.
—Все в порядке, парень! Мы же видим тебя. Все
впорядке!
—К черту ваши порядки! В телевизоре дым, в ка мере будет пожар! — продолжал настаивать канди дат и шумел до тех пор, пока его не выпустили на свет божий...
Но и тогда, когда я читал об этом, мне. казалось, а теперь я в это твердо верю, что такое может слу читься только со слабыми. Если человек ничем не занят и мозг его свободен, если нет у него поводов для раздумья и мир его примитивен, в одиночестве он легко может поддаться хандре, тревоге и...— и поте рял человек над собой контроль...
Я нашел верную и непобедимую вакцину против хандры — труд. Когда «Евгений Онегин» был выучен наизусть, взялся за карандаш. Я не ахти какой художник. В детстве серьезно рисовал только дважды. Первый раз это было после того, как прочи тал замечательную поэму Маяковского «Ленин» и недели две сидел с карандашом над портретом Владимира Ильича. Помню, отец меня похвалил тогда.
Второй раз я рисовал портрет Печорина. Я люблю прозу Лермонтова. Мне кажется, что в ней, как в кристалле горного хрусталя, собрано все лучшее, все светлое, все умное и чистое, что скрыто в русском языке. В детстве мне нравился и Печорин — этот сильный и глубоко чувствовавший человек, так и не нашедший того благодатного края, где он мог бы при нести людям добро. Он прожил короткую жизнь в короткой повести Лермонтова, сделал больше пло хого, чем хорошего, но зато показал, сколько красоты
71
заложено в человеке даже тогда, когда «высший свет» сочтет его лишним... То были далекие, юношеские увлечения Печориным...
Когда я взялся за карандаш в сурдокамере, на бу маге как-то сами собой появились абрисы другого, нового моего героя. Через четыре дня, как мне потом рассказывали, врачи удивились, увидев в телевизоре портрет Циолковского.
Закончив портрет, решил рисовать еще и еще. По степенно на листах, вырванных из блокнота, появи лась целая «галерея» футбольных типов. Вскоре я по нял, что в этих зарисовках мне просто хотелось про верить самого себя и свою наблюдательность, и я ста рался поточнее изобразить вратаря, в смертельном страхе ожидающего пенальти, поворот ноги нападаю щего, гримасы и переживания болельщиков. Иногда я уносился в мир совсем иной, и на некоторых листах бумаги как-то сами по себе появились вечно таин ственные и вечно прекрасные формы Венеры. Разу меется, не космической...
В течение двух недель, проведенных в сурдока мере, за мной беспрерывно наблюдали врачи. Я же
на |
себя |
взглянуть не мог, и когда меня |
выпустили |
|
и |
дали |
зеркало — я |
обомлел: густая борода закры |
|
вала почти все лицо. |
Я не стал бриться |
в институте |
и сразу помчался домой. Мне нравятся молодые ку бинские «бородачи» и таким вот, похожим на них, я решил предстать перед Тамарой.
— Гера, где ты был? В тайге?— с изумлением спросила она.— Побриться не мог?.. Разве там нет парикмахеров?
— Не мог. Пока нет. Но подожди немного, будут
итам цирюльники, и тогда мы станем возвращаться
ксвоим женам по всей форме...
xbcdfcccf
Всякий раз, думая о том, с чего же по-настоя щему началась моя жизнь космонавта и когда впервые я почувствовал близость космоса, я вспоминаю не тот день, когда доктора сказали мне «годен», не тот день, когда меня зачислили в отряд, и даже не тот час, когда нас, молодых, зеленых лей тенантов вызвал к себе Главнокомандующий ВоенноВоздушными Силами Советской Армии маршал Кон
стантин Андреевич Вершинин.
73
Правда, во время встречи с Главнокомандующим мы особенно остро поняли, что вызвал он нас для того, чтобы вот так, запросто, по-человечески позна комиться с самыми первыми из тех, кто пойдет на разведку в беспредельный и неведомый космос. Кон стантин Андреевич долго и подробно говорил с каж дым из нас. Интересовался здоровьем и самочув ствием, спрашивал о наших женах и детях, о наших планах. В кабинете у маршала был и генерал-лейте нант авиации Герой Советского Союза Николай Петрович Каманин. Еще мальчишкой я много слышал и читал об этом бесстрашном полярном летчике, вме сте с пятеркой других таких же, как он, смельчаков летавшем на хрупкую льдину в лагерь челюскинцев. Теперь прославленный герой, на Золотой Звезде ко торого стоит цифра «два», становился нашим настав ником...
Впервые дыхание космоса я почувствовал в тот день, когда Главный Конструктор космических кораб лей пригласил нас к себе на завод.
Я верю, что очень скоро о нем напишут страстные очерки, книги, поэмы, ибо этот человек достоин того, чтобы о нем слагались легенды и люди узнали, как он жил, как с юных лет зажегся авиацией, а потом, в тридцатых годах, после первой советской ракеты, ко торая поднялась всего на полтора километра, увлекся ракетной техникой. «Увлекся» — это, конечно, не то' слово...
Молодой и напористый, образованный и глядящий далеко вперед, он много-много лет вынашивал идеи создания космических кораблей и ракетных двигате лей и упорно работал над их воплощением.
Конструкторы самолетов могли проверить новую машину в воздушном океане и ошибки свои испра
74
вить согласно законам аэродинамики. Главный Кон структор космических кораблей шел непроторенными путями. Его расчеты и расчеты его друзей-энтузиа- стой, сначала могли базироваться только на одних предположениях, на смелых догадках и фантастике.
Что греха таить — вначале Главному Конструк тору было нелегко. Многие считали его беспочвен ным фантастом, не верили ему, и нередко он оста вался один на один со своими проектами, планами и чертежами... Он никогда не говорил нам о трудно стях прошлого, но мы о них постепенно узнавали и за это проникались еще большим уважением и лю бовью к этому сильному духом человеку.
Его портрет написать и легко и чрезвычайно трудно. Небольшого роста, широкоплечий крепкий че ловек. Голову держит так, будто смотрит на тебя исподлобья, но когда глянет в глаза, ты видишь в них не только железную волю, ясный ум конструктора и математика, но и внимательную, сердечную доброту щедрого душой человека.
Нас он встретил как родных сыновей. Привел в цех, где на стапелях стояли космические корабли, под вел к одному из них, уже готовому, и сказал просто:
— Ну вот, смотрите... И не только смотрите, но и изучайте. Если что не так — говорите. Будем пере делывать вместе... Ведь летать на них не мне, а вам...
В космосе уже побывал наш первый победный кре пыш— спутник I, легендарная Лайка летала над зем лей сотни часов, и ученые с надеждой следили за ударами ее собачьего сердца, все более сложные ко рабли уходили в простор Вселенной, и вот, наконец, мы увидели на стапелях корабль, на котором не ка кому-то мифическому «дяде», а одному из нас пред стояло отправиться за порог земного мира.
75
Не помню, кто первый вошел в корабль, но когда я шагнул туда, меня охватило волнение, знакомое, на верное, всем летчикам-испытателям, которые после долгого ожидания садятся в кабину нового самолета. На нем еще никто никогда не летал, еще недавно он существовал только в чертежах и расчетах, а те перь— вот он, готов... Внутри корабля было значи,- тельно просторнее, чем в пилотской кабине реактив ного истребителя и даже тяжелого воздушного лай нера. Все светилось стерильной, нетронутой чистотой, в удобном мягком кресле можно было сидеть сво бодно и непринужденно. Слева был пульт управле ния, прямо перед глазами стоял ориентатор и ма ленький глобус, который с помощью сложнейших счетно-электронных машин мог ежесекундно показы вать истинное положение корабля относительно Земли.
В тот день каждый из нас по несколько минут си дел в кресле космического корабля и выходил из него с каким-то благоговейным волнением. За эти минуты мы особенно остро почувствовали, что наш корабль — творение всего советского народа, всех советских ра бочих и ученых — от уральского металлурга', который варил сталь для корпуса, до безвестного монтажника, спаявшего последний контакт в тонком и сложном электронном устройстве автоматического управления. В нем, в этом корабле, как бы сконцентрировались успехи всей нашей промышленности, всей науки и на шей самой передовой техники...
«И этот корабль, возможно, доверят |
мне»,— ду |
||
малось |
не раз... |
космонавты, |
особенно |
Тогда |
же мы, будущие |
||
остро почувствовали — пусть |
это не покажется три |
76
виальным — как сильна и богата талантливыми людьми наша страна, страна моих дедов-коммунаров...
После первого знакомства началось изучение ко рабля. На специальных стендах мы тренировались ориентировать его по отношению к Земле. Инструк торы часто создавали нам такие условия, будто корабль перестал повиноваться автоматическим сигна лам и заставляли быстро сориентировать его по Солнцу в нужном направлении, включать тормоз ные устройства так, чтобы все сработало идеально точно и мы вручную могли бы приземлиться в задан ном' районе.
В те дни мы часто встречались с конструкторами и рабочими космических верфей и нередко вместе об суждали устройство или удобство расположения того или другого прибора или агрегата. Главный Кон структор всегда внимательно выслушивал нас, и не редко в следующее посещение завода мы видели:
вкорабле сделано так, как мы просили.
—Вам летать...— повторял Главный Конструктор. Мы чувствовали, что он верит нам и видит в нас
первых испытателей своего космического детища. Мы проникались к нему не только все большим уваже нием, но и настоящей сыновней любовью. Корабль с каждым днем становился для нас все яснее, до ступнее, и вскоре мы уже непреклонно верили, что в случае неисправности автоматики сами сможем управлять кораблем, и он будет послушен так же, как были послушны хорошо доведенные, быстрые и на дежные «Миги».
Главный Конструктор не только знакомил нас со своим кораблем, своими планами, он постоянно инте ресовался нашими тренировками, спрашивал, как мы себя чувствуем, как готовимся к полету.
77
— Знайте, друзья, если вы начнете думать, что готовы к подвигу — значит вы еще не готовы к по лету в космос...
Однажды кто-то из нас в шутку пожаловался: очень уж тяжело проходят тренировки в термобаро камере, где врачи держат высокую температуру.
— Помните, у Суворова,— сказал |
Главный |
Кон |
|
структор: «Трудно |
в учении — легко |
в бою»... |
Дело |
в том,— продолжал |
он,-— что когда |
корабль |
будет |
возвращаться из космоса на Землю и на гигантской скорости войдет в плотные слои атмосферы, его борта нагреются до нескольких тысяч градусов. Снаружи он станет огненным шаром, стремительно летящим к земле. Я спокоен за термическое покрытие корабля. Оно не расплавится, не сгорит, не передаст эту темпе ратуру в кабину. Но космонавту нужно быть готовым ко всему...
Немножко жутковато было представить себе, что ты летишь в центре разъяренного огня и от этого адского вулканического жара тебя ограждает только тоненькая корочка, сделанная из специального со става... Видимо, Главный Конструктор почувствовал наше настроение и однажды показал нам космиче ский корабль, только что вернувшийся из суточного полета по орбите вокруг Земли. Он был как и наш, новенький, еще не облетанный... Только термическое покрытие чуть оплавилось по поверхности, но внутри все оставалось таким же, как до старта. Даже кино пленка, эта легко, как порох, воспламеняющаяся цел люлоза, лежала целехонькой. И мы окончательно по верили в безукоризненную надежность термической брони.
Как-то, разговаривая между собой, мы вдруг за думались над тем, что, может быть, в этой тоненькой
78