ТОР для студентов / учебники / Beck_New

TANLN i. LLJ\J^FJ

Государства больше не конституируют в исключительном порядке арену коллективных действий в том смысле, что они определяют пространство и системные правила политической игры, включая создание общественных институтов для коллективного нахождения решений и проведения этих решений в жизнь. Вместе с рефлективной метаигрой в действительности встает вопрос, в какой мере основы государственной власти сами становятся объектом всемирно-политиче- ских и всемирно-экономических властных стратегий. Но это значит, что глобализация, а не государство определяет и изменяет арены коллективных действий. Ключевой темой становится трансформация второго порядка — великая трансформация ориентированного на государственность устройства per se! Эксклюзивный сценарий, согласно которому национальные государства и система международных отношений между государствами определяют пространство коллективных политических действий, взламывается одновременно изнутри и снаружи и мало-помалу заменяется более сложной, не признающей границ, изменяющей властные правила, парадоксальной, непредсказуемой, субполитической и всемирно-политической метаигрой с неясным исходом4. Что это значит?

2. OPNEN] FTEN ISAC’J ^JLSUVS“^N

Глобализация имеет двоякое значение. Начата новая игра, в которой правила и основные понятия старой игры перестали действовать, но ими продолжают пользоваться. Старая игра, у которой много назва-

4 «То, что мы в этом случае получим, будет не жесткой смирительной рубашкой, а новым сложным полем действия. Игра политической глобализации еще во многих отношениях совершенно открыта. В самом деле, новая властная игра диктуется не только с одной стороны; это взаимно повторяющаяся, колеблющаяся игра, в которую можно играть до бесконечности; игра со стратегиями и тактиками игроков и их эпистемологическими «тенями, отбрасываемыми в будущее», которые отзываются в постоянно возникающих ситуациях действия и противодействия. Более того, эта игра характеризуется еще и тем, что она открывает массу альтернативных результатов или «множественных равновесий» — от всемирного правительства до хаоса с массой различных промежуточных возможностей. Сюда относятся как некоторые формы неуравновешенного глобализма или секторальной гегемонии финансовых рынков и мультинациональных корпораций, так и «двойной беспорядок», который иногда называют новым Средневековьем; это лишь некоторые из возможных сценариев. И различия между этими явлениями уже так же огромны» [Czerny 2000: 35].

21

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

ний, например «национальное государство», «национальное индустриальное общество», «национальный капитализм» или «национальное социальное государство», сама по себе уже невозможна. Эта простая игра напоминает grosso modo игру в шашки, когда оба игрока имеют в своем распоряжении однородный набор шашек и соответствующих ходов. Вместе с глобализацией возникло новое пространство и новые рамки действия: политика вышла за пределы государств и границ, вследствие чего появились дополнительные игроки, новые роли, новые ресурсы, незнакомые правила, новые противоречия и конфликты. В старой игре у каждой шашки был только один ход. В новой игре за власть

игосподство этого уже недостаточно. К примеру, шашки, представляющие капитал, открывают для себя новую мобильность, напоминающую мобильность коня или ладьи в шахматах, т. е. в стратегическом качестве шашек и ходов появляются поразительные различия и странные поливалентности. Главное, однако, заключается в том, что старые

иновые акторы должны сами находить в глобальном игровом поле или изобретать свои роли и ресурсы, следовательно, должны их определять и конструировать. Остаются неясными не только ходы, но и цели игры. При игре в шашки речь шла о том, чтобы побить все шашки противника. Если уподобить новую игру шахматам, то теперь задача заключается в том, чтобы дать мат королю. Но и тут нет уверенности, доведено ли дело до конца и закончена ли игра.

Встарой политической игре целью было национальное (социальное) государство: возможно большая безопасность для всех. Имеет ли это смысл сегодня? Сегодня имеет смысл достижение политической цели «социал-демократического столетия» [Ralf Dahrendorf 1970], высшей меры социального равенства на основе национальной гомогенности. Сколько культурного разнообразия, сколько социального неравенства можно и нужно допустить? В старой, национально-интернацио- нальной игре действовали правила международного права, вследствие чего во внутригосударственной сфере с гражданами можно было делать все, что угодно. Остаются ли эти правила еще в силе? Или давно уже применяется нечеткое правило ограниченного суверенитета: каждое государство в случае этнических чисток или грубого нарушения прав человека в отношении своих граждан должно считаться с «гуманитарным вмешательством» мирового сообщества на основе прав человека и гражданина мира? Могут ли председатели правительств, министры или послы, которые в своей стране грубо нарушают признанные в мире права человека своих сограждан, рассчитывать на дипломатическую неприкосновенность или же должны отдавать себе отчет в том, что в стране, куда они направятся с визитом, их арестуют и предадут суду?

22

TANLN i. LLJ\J^FJ

В старой игре действовали правила корректного поведения: кто при игре в кости выбрасывает «шесть», пропускает ход, или же ходы удваиваются. Или действовало правило, когда после каждого хода наступает очередь ходить противнику, т. е. происходила смена играющих. Действует ли это правило сегодня? Или же при одних условиях, при одном раскладе сил действует, а при другом — нет? Кто решает, какие правила действуют, а какие нет? Политика в переходный период попадает

внеопределенное положение двойной контингентности: неустойчивы ни старые, базисные институции и системные правила игры, ни специфические организационные формы и роли действующих сил; все это в ходе игры ломается, переписывается и согласовывается заново. Как далеко это может зайти, столь же неясно и зависит от случайных обстоятельств, как цели и альтернативы политики в целом.

Соль аргумента метаигры заключается в следующем: шансы игроков в значительной мере зависят от их самоидентификации и нового толкования политики. В них — предпосылка успеха. Только критика на- ционально-государственной ортодоксии и новые категории, берущие на вооружение новый космополитический взгляд, открывают новые шансы в игре. Кто цепляется за старые догмы, применимые при игре

вшашки (например, за фетиш суверенитета), будет обойден, обманут и даже не сможет пожаловаться на свою участь. Это издержки, которые за верность старым правилам игры в шашки платят одни государства другим — тем, которые сменили национальный взгляд на космополитический. Иными словами, методологический национализм — настаивание на том, что всемирно-политическая метаигра была и остается национальной игрой в шашки,— оказывается делом чрезвычайно дорогостоящим. Он замутняет взгляд и одновременно мешает пониманию определять новые ходы и ресурсы власти. Более того, возможность преобразовать правила метаигры, при которых можно выиграть или проиграть, в абсолютно беспроигрышные правила на пользу государства, глобального гражданского общества и капитала, остается теоретически, эмпирически и политически не исследованной. Имеет смысл перевернуть марксистский принцип: не бытие определяет сознание, а сознание новой ситуации — космополитический взгляд — увеличивает шансы игроков во всемирно-политической метаигре. Существует королевский путь для изменения собственного властного положения (а по возможности даже и мира политики): надо изменить взгляд на мир. Скептическое, реалистическое мировоззрение — и в то же время космополитическое!

Неолиберальная точка зрения является попыткой институционально закрепить временные (в историческом плане) выигрыши мобильного всемирно-политического капитала. Радикально додуманная

23

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

до конца перспектива капитала абсолютно и автономно определяет самое себя и таким образом развивает стратегическое пространство власти и возможностей классической экономии как субполитической, всемирно-политической борьбы за власть. Отсюда следует: что хорошо для капитала, хорошо для всех. Обещание гласит: когда все станут богаче, в конечном счете в выигрыше окажутся и бедные. Соблазнительная сила этой неолиберальной идеологии заключается не в разжигании эгоизма или максимальном увеличении конкуренции, а в обещании глобальной справедливости. Подтасовка гласит: максимальный рост власти капитала — это в конечном счете лучший путь к социализму. А поэтому социальное государство становится ненужным.

Вместе с тем неолиберальное направление напирает на то, что

вновой метаигре у капитала будет две шашки и два хода. В распоряжении всех остальных игроков будет по-прежнему по одной шашке и по одному ходу. Стало быть, сила неолиберализма покоится на радикальном неравенстве относительно того, кто может нарушать правила игры, а кто нет. Изменение правил игры было и остается революционной привилегией капитала. Все остальные обречены соглашаться

сэтим. Национальный взгляд на политику (и методологический национализм политических наук) закрепляет это игровое превосходство — властное превосходство капитала, который вырвался из рамок национальной игры в шашки, но превосходство которого в значительной мере покоится на том, что государства за ним не следуют,

аполитика сама загнала себя в железный футляр национальной игры

вшашки. Кто же в таком случае противостоит глобализированному капиталу? Кто является его оппонентом и антагонистом?

3. TASINAC^SJ TEN“\N^OKSJ SI”JOPLS

KNK SRRS^J^P KNRFPNAN

Роль оппонента капиталу, нарушающему правила игры, общественное сознание и многие исследователи отводят не государствам, а глобальному гражданскому обществу и его многочисленным акторам. В старой игре «капитал против труда» власть и противодействие ей мыслились в рамках диалектики «хозяин — батрак». Противодействие батрака, т. е. рабочего, заключается в том, что он может не предоставлять свою рабочую силу. Ядро противодействия — организованная забастовка: рабочие отказываются выходить на работу. Границы этого противодействия среди прочего заключаются в том, что рабочие имеют работу и, следовательно, трудовые соглашения, т. е. чтобы бастовать, они должны быть членами организации. Кроме того, им

24

TANLN i. LLJ\J^FJ

вответ грозит увольнение (локаут). В этом сила противодействия капитала. Форма диалектики «хозяин — батрак» все еще существует, но она выхолощена новыми, не признающими государственных границ мобильными ходами капитала. Как это происходит, можно ясно видеть на примере Германии 2001 года.

«Фольксваген», прибыльный концерн мирового масштаба, хочет заставить новых сотрудников работать больше, но платить им меньше — и все в восторге! Профсоюзы, социал-демократический бундесканцлер Шрёдер, предприниматели — все нахваливают новую модель, считая ее образцовой, в том числе для других отраслей. И вот работодатели уже требуют «раскрыть» структуру заработной платы — разумеется, в сторону понижения. Это называют гибкостью; проще говоря,

вусловиях глобальной конкуренции отношения между трудом и вознаграждением развиваются вниз по спирали. Концерн «Фольксваген» пригрозил, что будет строить свои минимодели в Словакии или в Индии. Ликование рабочей партии и профсоюзов было вызвано тем, что удалось воспрепятствовать осуществлению этого проекта. Для Германии это означает, что в будущем за существенно меньшие зарплату и социальные обязательства придется работать больше, включая субботние дни. Высота падения, внушающая страх перед такой глобализацией, особенно велика в богатых социальных государствах. Никто не думает о международной солидарности (например, о том, что немецкие рабочие отнимают работу у тружеников Словакии).

Вотличие от этого оппонирующая сила глобального гражданского общества покоится на фигуре политического потребителя. Потребитель находится по ту сторону диалектического двуединства «хозяин — батрак». Его противодействие власти вытекает из того, что он везде и в любое время может отказаться от покупок. «Оружие непокупания» нельзя сократить ни в пространстве, ни во времени, ни материально. Оно находится в зависимости от нескольких условий (например, от наличия денег или от превышения предложения над спросом товаров и услуг, когда потребитель может делать выбор). Благодаря этим условиям, т. е. плюрализму покупательских и потребительских возможностей, сокращаются субъективные издержки, что позволяет методом организованного бойкота наказать именно этот продукт именно этого концерна.

Фатальным для интересов капитала является то, что против растущей власти потребителей не существует контрстратегии: даже всемогущие мировые концерны не могут уволить своих потребителей. Потребители — в отличие от рабочих — не являются членами корпорации и не хотят ими быть. Совершенно негодным инструментом оказывается и шантаж — угроза производить свою продукцию в тех стра-

25

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

нах, где потребитель еще покладист и готов проглотить все, что ему предлагают. Во-первых, потребитель глобализирован и желателен для концернов именно в этом своем качестве. Во-вторых, нельзя отвечать на протесты потребителей в одной стране переводом производства в другие страны, не нанося вреда самим себе. Не удастся сыграть и на национальной солидарности, противопоставляя потребителей одной страны потребителям другой. Протесты потребителей

сами по себе транснациональны. Потребительское общество — это реально существующее мировое сообщество. Потребление не признает никаких границ — ни границ производства, ни границ потребления. Потребители — это совсем не то что рабочие. Это делает особо опасной для капитала их еще не развитую силу противодействия.

Вто время как сила противодействия рабочих — в соответствии

сдиалектикой «хозяин — батрак» — напрямую связана с пространст- венно-временными интерактивными и договорными отношениями, потребитель не знает ни одной из этих территориальных, локальных

идоговорных связей. При хорошем взаимодействии и целенаправленной мобилизации ничем не связанный, свободный потребитель, организованный в транснациональном масштабе, может сформироваться в острое оружие. Забастовка для одиночки — рискованное дело; не покупать определенные продукты и, таким образом, противостоять политике концернов, напротив, исключает какой бы то ни было риск. Во всяком случае, эта контрвласть потребителей должна быть организованной: без акторов, защищающих интересы гражданского общества, контрвласть потребителей бессильна. Возможности противостояния потребителей зависят от их организованности. Покупательский бойкот адресуется не членам той или иной организации, его трудно организовать, ему нужна целенаправленная драматургия в средствах массовой информации, инсценировка символической политики, при отсутствии внимания со стороны общественности он потерпит крах. Предпосылкой были и остаются деньги. Без покупательской способности нет власти потребителей. Все это ставит силу противодействия потребителей в имманентные границы.

4. PEN^O–SEVN—F] TSO@\NEOPLN

Ни один путь не ведет мимо нового определения государственной политики. Адвокаты и акторы в глобальном гражданском обществе — вне всякого сомнения обязательные участники глобальной игры между властью и ее антагонистами, особенно если речь идет о проведении в жизнь глобальных ценностей и норм. Но абстрагирование

26

TANLN i. LLJ\J^FJ

от изменения основ государства и политики ведет к великой иллюзии нового экстра-политического миролюбия в свободном от экономических и культурных скреп мире. Новый гуманизм гражданского общества позволяет сделать смягчающее заключение: противоречиям, кризисам и побочным следствиям нынешней Второй великой трансформации якобы можно придать цивилизованный вид благодаря новым носителям надежды цивилизационно-гражданского ангажемента в глобальном масштабе. Но это образ мыслей из давно устаревшего арсенала, лежащего за пределами реальной политики.

В связи с этим существенно другое понимание проблемы: метаигра может быть преобразована из вдвойне проигрышной во вдвойне выигрышную игру только благодаря изменению государственной политики (в том числе теории политики и государства). Ключевой вопрос звучит так: каким образом можно и нужно раскрыть и преобразовать понятие и организационную форму государства, способного ответить на вызовы экономической и культурной глобализации? В какой мере возможно космополитическое самопреобразование государства? Иными словами, кого считать в духе космополитического макиавеллизма «демократическими князьями» Второго модерна5?

Ответ гласит: космополитический князь — это коллективный актор. Но какой? Разве новые князья — это владельцы концернов, обращаю-

5 Вопрос о космополитическом макиавеллизме, поднимаемый в этой книге, не следует путать с тайными рецептами презирающего людей абсолютизма. Я примыкаю скорее к традиции республиканского макиавеллизма, которая — как показывает Покок в своей книге «The Machiavellian Moment» (1975) — оказала влияние на отцов американской (5) конституции, на ее понятие политической свободы и независимости. Для Макиавелли (1986) власть означает вросшую в закон и опирающуюся на него силу. Ее можно толковать и использовать только исходя из понимания ее социального генезиса и динамики. Власть, с его точки зрения,— это по своей внутренней сути республиканская власть, так что эти понятия почти синонимичны. Власть предполагает контрвласть и может быть достигнута только при возможности быть замененной контрвластью, ей должна постоянно противодействовать контрвласть — в стратегическом процессе взаимодействия на основе институционального порядка. Этот взгляд на вещи Макиавелли приходилось вырабатывать в борьбе против досовременных форм аполитичности. Сегодня подобная постановка вопроса затемняется весьма противоречивыми объединениями представителями аполитичности — от политики системной теории (Луман) через антиполитику постмодернизма, неолиберального самораспускания государства до теоретиков (не акторов!) антигосударственности гражданского общества.

27

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

щие в глобализм «творческое разрушение» Шумпетера? Или, может, это новые давиды, сопротивляющиеся голиафам, т. е. акторам Гринписа или «Эмнести Интернэшнл»? Или же таковыми могут считаться герои социального государства, называющие себя модернизаторами и пережевывающие неолиберальные теорийки? Нет. Каким бы аполитичным ни казалось представление, что глобальное гражданское общество в состоянии заменить обновление государственной политики, таким же новым и неиспробованным является представление, что, так сказать, гражданское общество берет власть в свои руки. Подобный симбиоз гражданского общества и государства я называю космополитическим государством. Искомыми демократическими князьями глобальной эпохи оказались бы, следовательно, космополитические обновители государства. Ключевой вопрос как для стабилизации глобального гражданского общества, для мирового мобильного капитала, так и для обновления демократии, т. е. вопрос о правилах двойного выигрыша в мировой политике, заключается в том, как освободить идеи, теории и институции государства от тупой национальной ограниченности и открыть их навстречу космополитической эпохе.

Чтобы избежать в этом плане дискуссии о ложной альтернативе «государственная политика — политика гражданского общества» в глобальную эпоху, необходимо дать четкое различие между концентрацией на государстве и национальном государстве. Как ни верна мысль о необходимости избавиться от концентрации на национальном государстве, поскольку государство уже не является актором интернациональной системы, а одним из акторов среди других, все же было бы неверным выплескивать вместе с водой ребенка и вместе с критикой взгляда, сконцентрированного на национальном государстве, упускать из вида возможности действия и самопреобразования государства в эпоху глобализации. Метаигра властей означает, что государство должно мыслиться, строиться и исследоваться как зависимое от разных обстоятельств и политически изменяемое. Встающий в связи с этим вопрос звучит так: возможна ли — и если да, то каким образом? — транснационализация государств?

Дело обстоит вовсе не так, как чаще всего предполагают — будто политика глобализации диктуется глобализацией экономики; скорее сама политика в ее реакциях на вызовы глобализации располагает стратегическими выборами, которые — и это главное — отличаются в зависимости от того, остаются они в рамках старой национальной игры в шашки или же порывают с этой игрой. Действует закон национально-государственного распада власти: кто в глобальной метаигре разыгрывает только национальную карту, тот оказывается в проиг-

28

TANLN i. LLJ\J^FJ

рыше. Необходимо перевернуть перспективу, т. е. должен также действовать принцип: противодействие государств становится возможным вместе с их транснационализацией и космополитизацией. Только если государствам удастся идти в ногу с мобильным капиталом и по-новому определить и организовать свои властные позиции и ходы в игре, можно будет задержать распад государственной власти и авторитета и даже превратить его в их противоположность.

Следует различать два типа самотрансформации государств — ложные и подлинные стратегии транснационализации. Транснационализация может быть ходом в старой национально-государственной игре; тогда этот ход будет неразрывно связан с этой игрой и нацелен на «новое государственное благоразумие» [Klaus-Dieter Wolff 2000]. На этом пути, например, союзы между Всемирной торговой организацией ( ) и отдельными государствами могут служить для завоевания внутреннего авторитета, к примеру, в борьбе с претензиями гражданских общественных организаций на сотрудничество. Таким образом, можно через Европу, через , через и т. п. выключить из игры собственную оппозицию. Но транснационализация может порвать с национальной аксиоматикой и стать первым шагом на пути образования космополитического государства или союза государств. В этом последнем случае я говорю о подлинной транснационализации.

Метаигра открывает возможности для двойной игры с поменявшимися ролями: вина за неудачу и политика «горьких пилюль» сваливается на соответствующего партнера по игре. Возникает политика «хитрого и вероломного государства» [Shalini Raderia 2001]: отказываются от собственной власти, чтобы лучше сыграть на этом и переложить ответственность за последствия своих решений на другую сторону или же приписать ее полученному от глобализации праву на бездеятельность. Главы правительств, ловко объявив себя приверженцами нового, могут объяснить свои слабости действиями новой всемирной власти , неправительственных организаций (') и т. п., чтобы оправдаться перед своими избирателями и избежать ответственности за свою бездеятельность. Акторы поднимают руку для клятвы в верности своей старой роли экспертов, заверяют в научном нейтралитете и, таким образом, проталкивают всемирную внешне-внутреннюю политику, направленную против избранных правительств, через все границы. Властители во всем мире обличают новый «империализм прав человека», кичатся «культурными различиями», т. е. правом на культурное своеобразие, но используют это как оружие во внутренней борьбе, для того чтобы устранить политическую оппозицию и свободу мнений. ' провозглашают и отстаивают (самопризнание) права человека,

29

@ACEFG IJK. LANOPC L QRSG@ TASINAFUVN

но эта глобальная миссия является для них одновременно инструментом в конкурентной борьбе друг с другом за кормушки глобальных проблем, из которых они кормятся сами.

5. PJEESEFOPF™JOKFJ TE@RRš KNK ^SLšJ TASINAC^šJ NKPSEš

Вместе с картинами ужасов, произошедших 11 сентября 2001 г. в НьюЙорке и Вашингтоне и распространенных по всему миру средствами массовой информации, террористические группы сразу заявили о себе как о глобальных акторах в конкуренции с государствами, экономикой и гражданским обществом. Сеть террористических организаций сходна по своим действиям с '. Как и общественные ', они проводят свои акции по всему миру децентрализованно, т. е. с одной стороны, в локальных, а с другой — в транснациональных масштабах. В то время как, например, Гринпис борется с загрязнением окружающей среды, «Эмнести Интернэшнл» — с нарушением прав человека, террористические ' нацелены на борьбу с государственной монополией на власть. Но это означает, что, с одной стороны, этот транснациональный терроризм не закреплен на исламской территории, а может быть связан со всеми возможными целями, идеологиями и фундаментализмами. С другой стороны, следует делать различие между террором национально-освободительных движений, действующих в территориальных и национальных границах, и новыми транснациональными террористическими акциями, не связанными с национальными границами и потому одним махом обесценивающими национальную грамматику военного дела и войны.

Если до сих пор военные соперничали с подобными себе, т. е. с другими национально-государственными военными организациями, готовясь к защите от нападения с их стороны, то теперь вызовом всему государственному миру является транснациональная угроза со стороны субгосударственных преступников и созданных ими сетей. Как ранее

всфере культуры, так теперь в военной области мы сталкиваемся с устранением расстояний, с концом государственной монополии на власть

вцивилизованном мире, в котором все, что находится в руках решительных фанатов, может превратиться в ракету. Мирные символы гражданского общества грозят обернуться адом. В принципе, тут нет ничего нового, но этот ключевой опыт становится вездесущим.

Совершив преступление, прежние террористы пытались спасать свои жизни. Террористы-самоубийцы черпают из сознательного отречения от собственной жизни чудовищную разрушительную силу.

30