Мечников
.pdfисследования, подобно тому как приходится откладывать в сторону ртутный термометр, когда хочешь измерить слишком высокие или слишком низкие температуры.
Со времени Чарльза Дарвина большинство ученых считают, что специфическим законом биологии должен быть признан закон борьбы за существование, или, говоря другими словами, закон жизненной конкуренции,
направляемый и поддерживаемый отбором (selection). Но еще до великого английского натуралиста русский ученый Карл Бэр доказал научным образом, что
вмире органических явлений прогресс определяется морфологическим критерием, а именно степенью дифференциации. Дифференциация состоит в том, что в организме все более и более увеличивается количество отдельных органов, которые постепенно и специализируются на выполнении какой-либо, строго определенной части общей работы организма. Каждый орган выполняет свою особую функцию, и совокупность этой коллективной работы всех органов составляет общую жизнь организма.
Теперь, когда биология окончательно и в высшей степени ясно формулировала оба эти принципа, ее можно не без оснований рассматривать как вполне установившуюся точную науку, независимую от метафизических фикций и предвзятых партийных мнений.
Цивилизация, как мы уже видели, характеризуется прогрессивным ходом человеческих обществ, жизнь и деятельность которых неизмеримо сложнее жизни и деятельности животных и растений. Согласно утверждению французских позитивистов и английских эволюционистов, наука, занимающаяся изучением явлений общественной жизни, т.е. социология, по отношению к биологии занимает такое же место, какое занимала сама биология по отношению к наукам неорганическим. Биология может считаться и зависимой и независимой наукой от наук физико-химических, смотря по тому, с какой точки зрения мы будем рассматривать ее. Она тесно связана со всеми физико-химическими науками, так как изучает высшие фазы прогрессивной серии, начинающейся элементарно простыми явлениями, входящими в область физико-химических наук, и затем без перерыва поднимающейся вплоть до самых сложных проявлений жизни. Но в то же время биология представляет совершенно независимую и самостоятельную науку, так как она имеет свой особый предмет изучения — жизненные явления — и рассматривает эти явления со своей собственной точки зрения.
Таким образом, если социологии в свою очередь суждено стать точной наукой, то для этого она должна ясно и определенно установить специфический закон социальной жизни и дать свой собственный критерий, при помощи которого
вобласти социальных явлений мы могли бы определить прогресс столь же безошибочно, как это делает биолог в своей области, определяя степень дифференциации данного организма.
Наиболее характерной чертой всякой социальной жизни является кооперация. Если в области биологии существа более или менее индивидуализированные, начиная от простейшей клетки и до человека, ведут борьбу за существование, т.е. за достижение каких-нибудь эгоистических и личных целей, то в области социологической, наоборот, отдельные особи объединяют свои усилия для достижения общей цели. Пусть в действительности очень часто
кооперация, объединение усилий, является только необходимым и логическим результатом борьбы за жизнь; не важно, что стремление к кооперации зарождается в живых существах под влиянием эгоистических интересов; существенно для нас то, что принцип кооперации совершенно отличен и противоположен дарвиновскому принципу борьбы за существование, насколько этот принцип сам отличается от более общего принципа — ньютоновского закона всеобщего тяготения.
Безразлично, заключают ли отдельные особи союз для обороны или нападения, все же принцип соглашения совершенно отличен от принципов борьбы.
Разграничение областей биологии и социологии не представляет, следовательно, никаких затруднений. Биология изучает в области растительного и животного мира явления борьбы за существование, социология же интересуется
только проявлениями солидарности и объединения сил, т.е. фактами кооперации в природеvii.
«Общество есть организм», — утверждали Огюст Конт и Герберт Спенсер. Ослепленные этим определением, самые выдающиеся ученые утверждали и утверждают до сих пор, что дарвиновский закон борьбы за существование составляет не только основной закон биологии, но является и главным законом социальной жизни. В действительности, однако, положение «общество есть организм» представляет собою только фигуральное выражение, утратившее еще со времен Менения Агриппыviii даже оттенок оригинальности.
Такое определение общества, впрочем, можно допустить при одном условии, чтобы не выводить отсюда заключения, что законы биологии вполне достаточны и для разрешения социальных проблем. Конечно, общества представляют организмы, так же как и все тела представляют собою своего рода организмы; но не следует забывать, что организмы растений или животных бесконечно более сложны, чем минералы, и не с помощью простых физико-химических формул наука смогла осветить запутанные вопросы эволюции. Дарвин и Бэр дали объяснение для всех биологических явлений при помощи закона борьбы за существование и закона дифференциации. Но так как общества суть явления несравненно более сложные, чем организмы растений и животных, то логично и естественно допустить, что только одними биологическими законами нельзя разрешить вопросы социологии.
Герберт Спенсер, как мне кажется, признает эту точку зрения. Во-первых, он считает социологию наукой автономной и зависимой от биологии только постольку, поскольку последняя сама зависит от наук неорганических. Во-вторых, он различает три вида эволюции: механическую, органическую и надорганическую. Наконец, он различает индивидуализированные организмы, способные к наиболее развитой дифференциации своих частей, от организмов социальных, в среде которых дифференциация возможна лишь в узких рамкахix.
Социологи всех эпох и всех направлений обращали усиленное внимание на отношения между личностью и обществом на различных ступенях социальной эволюции. Но когда этими отношениями заинтересовались натуралисты, привыкшие к точному языку и определенной терминологии естественных наук, то они не замедлили обнаружить, насколько смутны и неопределенны наши понятия об индивидууме и обществе. Единственный бесспорный индивид-неделимое — это клетка, ибо, разделяя ее, мы получим уже бесформенную материю. Эти
абсолютные индивиды рассеяны в громадных количествах всюду, где только возможна жизнь; микроскоп открывает наблюдателю мириады таких индивидов; они живут изолированно эгоистической жизнью, растут и размножаются, ведут борьбу за свое существование на свой страх и риск, не прибегая к высокому и благотворному принципу кооперации и солидарности.
Но, с другой стороны, существуют другие мириады организмов, которые под влиянием некоторых условий, сущность которых нам абсолютно неизвестна, объединяются в общины и колонии. Эти коллективные, или многоклеточные, организмы могут быть рассматриваемы двояким образом: в их совокупности можно видеть организмы высшего разряда, а с другой точки зрения, в них можно видеть только составные части, ткани и органы новых образований еще более высшего порядка.
С точки зрения современной биологии человек, отношения которого к обществу (по терминологии Ж.Ж. Руссо) регулируются социальным договором, является тоже своего рода коммуной, составленной из многочисленных индивидов низшего порядка, т.е. органов, состоящих в свою очередь из групп наиболее элементарных индивидов, т.е. клеток.
Таким образом, одно и то же живое существо может быть рассматриваемо то как целостный самостоятельный индивид, то как орган или член некоторой коллективности, связанной кооперативной связью, то, наконец, как общество более элементарных индивидов. В современной науке для обозначения существ, достигших такой высокой степени индивидуализации, какой достигли, например, человек и высшие животные, условились употреблять термин бион.
Будучи несравненно более сложной, нежели у низших организмов, индивидуальность бионов далеко не отличается высокой степенью абсолютности, какую мы наблюдаем у простейшей клетки. В то время как одноклеточный организм вполне и всецело удовлетворяется сам собою даже для воспроизведения, бионы, отличающиеся более сложной организацией, должны для поддержания и сохранения вида объединяться с себе подобными, но другого пола, создавая таким образом новую группировку высшего порядка — дэм. Примером наиболее элементарной формы дэма может служить хотя бы обыкновенная и часто встречающаяся в животном мире брачная пара.
Само собой разумеется, что значительное разнообразие форм естественного дэма далеко не ограничивается формой брачной или семейной пары. Эта последняя служит лишь отправной точкой для развития чрезвычайно разнообразных формx.
Заметим, кстати, что позитивисты вслед за Огюстом Контом и англичанеэволюционисты вместе со Спенсером считают, на мой взгляд совершенно произвольно, началом социологической области именно зарождение дэмов, оставляя, таким образом, на долю биологии изучение эволюции низших форм коллективной жизни. Для Конта половое влечение, толкающее бионы к образованию дэмов, является в некотором роде физиологической основой альтруистических инстинктов, на которых покоится все социальное здание. В другом местеxi мне пришлось высказать свои взгляды по этому поводу и определить ценность контовского утверждения; повторю здесь кратко, чтб я писал раньше: по моему мнению, область социологии охватывает все те явления, в которых проявляется кооперация; но с этой точки зрения нельзя провести резкой
границы между индивидом и обществом. Когда биологи вводят в область своего исследования также и дэм, мы не имеем права восставать против этого, так как своим изучением брачных отношений с биологической точки зрения они внесли много света и в область социологических проблем.
Первоначальные многоклеточные организмы представляют собою общества, где каждый из индивидов точно походит на других, где еще не существует ни малейшего разделения труда, а следовательно, нет и дифференциации между элементами, составляющими общество: клетки здесь составляют одно целое, спаянное и сплоченное лишь какой-либо общей оболочкой или просто механической связью. Если случайно происходит разрыв общей связи, то каждая составная частица этого общества начинает свою самостоятельную жизнь, общество распадается, не причинив ни вреда, ни ущерба для индивидов.
Но с развитием кооперации или вынужденного сожительства в обществе возникает разделение или, вернее, специализация труда, вначале примитивная, но с течением времени все более и более усложняющаяся; благодаря этому возникает взаимная зависимость между членами данной коллективности.
Это видно хотя бы из следующего примера: наружные клетки, приходящие в соприкосновение с питательной средой (например, с жидкостью), ограничиваются ее поглощением, оставляя заботы о переваривании ее центральным клеткам, которые не могут сами непосредственно всасывать окружающую тело жидкость.
Бэр первый из натуралистов констатировал, что начиная с этого момента примитивного разделения труда дифференциация все более и более возрастает и разделение труда все более и более специализируется, причем эти все увеличивающиеся дифференциация и разделение труда соответствуют каждому последовательному прогрессивному шагу, осуществляющемуся в растительном или животном организме. Однако было бы неправильным сказать, что в серии биологических явлений прогресс целиком исчерпывается дифференциацией и увеличением разделения труда; в области биологии, как и всюду, истинный прогресс состоит в увеличении интенсивности разнообразия жизненных проявлений. Необходимо лишь заметить, что начиная с наиболее простых многоклеточных организмов степень дифференциации является одним из самых очевидных признаков прогресса; прогресс всегда сопровождается через всю серию биологических явлений дифференциацией, определяющей его повышения и понижения, подобно тому как в термометре колебания ртути показывают изменения температуры.
Развитие дифференциации частей достигает наивысшей точки своего развития у высших позвоночных животных: в человеческом организме, например, дифференциация частей и разделение труда между органами уже настолько совершенны, что все части, органы, ткани и клетки, составляющие тело человека, окончательно утратили свою физиологическую самостоятельность и не могут существовать одни без других. В случае, когда один из наших органов получает какое-нибудь сильное повреждение, это подвергает опасности не только весь наш организм, но и отдельные члены, не затронутые непосредственно повреждением; возможно даже, что они даже погибнут, не имея возможности обойтись без работы разрушенного или поврежденного члена.
Органическая эволюция не останавливается, однако, у бионов на этой степени дифференциации. Заботы о размножении вида побуждают, как мы видели выше, высших животных образовывать общества и коллективные формы высшего порядка — дэмы, в которых ботаники и зоологи видят своего рода биологические индивиды, еще более сложные и разнородные, чем человеческая личность. Здесь, как только образовались такие коллективные объединения, непогрешимый критерий прогресса Бэра, т.е. степень дифференциации, перестает давать точные указания, подобно тому как и ртуть в термометре, дойдя до своей точки кипения, внезапно прекращает показание верной температуры. Однако неспособность принципа Бэра определить степень прогресса в данном случае не дает еще нам права предполагать пробела в самой эволюции живых существ.
Известно, что многие ученые неоднократно и упорно указывали на морфологические различия между особями мужеского и женского рода у высших животных как на характерный признак прогрессивного развития человечества. Но в действительности наиболее бросающиеся в глаза половые различия не могут идти в сравнение с теми громадными уклонениями от нормального типа, которые без ущерба для всего организма имеют место среди различных органов и тканей нашего тела. Не нужно забывать, что ни один из членов, образующих дэм, не теряет своей независимости и самостоятельности до такой степени, чтобы физиологически не быть в состоянии существовать отдельно от других. Это, между прочим, удачно и убедительно доказал Герберт Спенсерxii.
Если, рассматривая социальные явления, мы будем упорствовать в том, чтобы непременно считать дифференциацию единственным признаком прогресса, мы этим самым осудим себя на ошибочные выводы и можем прийти даже к оправданию самых возмутительных фактов. Так, например, применяя биологический критерий прогресса к совершенствованию брачных отношений, мы логично будем видеть идеал семейства и брака в тех связях, которые еще не так давно заключались между американскими плантаторами и рабыняминегритянками. В самом деле, ведь здесь врожденное несходство мужчины и женщины резко дополнялось еще и различием рас, а следовательно, для проявления дифференциации являлся полный простор.
В области социальной жизни мы также должны были бы сожалеть об исчезновении законов Мануxiii, проповедовавших столь последовательную дифференциацию, что, по их предписаниям, различные занятия должны были подлежать ведению различных этнологических групп. Один ученый, которого я уже цитировал в своей книге, говорит, что «английский народ кажется ему наиболее цивилизованным, потому что в его среде социальная дифференциация играет видную роль; богатства и дары судьбы распределены так неравномерно в Англии, что мы видим там рядом поражающее изобилие с ужасающей нищетой»xiv.
Правда, Мужоль пытается смягчить антисоциальную окраску своей теории, прибавляя тут же, что существует не только вредная дифференциация, но и полезная, благодетельная. По его мнению, «естественное неравенство, вытекающее не из преимуществ рождения, а из личных способностей и индивидуальных качеств, все более и более получает преобладающее значение под влиянием мирной конкуренции. Этот прогресс вызывает падение кастового устройства общества; в то же время под влиянием беспрестанно действующего отбора и
скрещиваний между людьми мало-помалу исчезают и искусственные неравенства, завещанные нам от прошлых эпох грабежа, насилия и деспотизма».
Но я нахожу, что в данном случае трудно различить искусственное и естественное неравенство, трудно увидеть разницу между полезной и вредной дифференциацией, не говоря уже о том, что, рассуждая так, Мужоль допускает чисто фактическую ошибку. Ни одному лорду Великобритании, разумеется, никогда не придет в голову мысль, что он обладает громадными поместьями в силу особых личных достоинств. Наоборот, всякий лорд гордится тем, что он обязан своими богатствами подлинному грабежу или более или менее достоверному происхождению от покорителей-норманнов, что, в сущности, одно и то же. Я нахожу, что Мужоль преклоняется именно перед результатами вредной дифференциации, перед «остатками эпохи грабежа и насилия». Мы не желаем этих «остатков и результатов», потому что, сравнив дифференциацию при английском государственном строе с тем, что «естественно» происходит во всех демократических государствах, во Франции, например, или в Соединенных Штатах Северной Америки, мы ясно видим, что «отбор наиболее деятельных» и биржевая спекуляция ничем не лучше наследственных привилегий.
Для более точного уяснения себе этого станем на минуту на ту точку зрения, которой придерживаются Спенсер и Мужоль. Представим себе, что существует некая страна Утопия, где дары судьбы распределены строго по заслугам, где, следовательно, лица, одаренные чрезмерным богатством, являются в то же время образцами добродетели, талантливости и мудрости, тогда как в нищенское состояние погружены отбросы общества: глупцы, лентяи, трусы... По какому праву мы должны считать социальную организацию этой страны более прогрессивной, чем социальная организация другой страны, где все граждане одарены приблизительно в одинаковой степени умом, энергией и добродетелями, где не существует ни заметной дифференциации, ни значительных неравенств жизненных условий!..
В то время как социологи спорят по вопросу о всеобщем критерии прогресса, биологи на свой страх также пытаются дать решения тех социологических вопросов, область которых соприкасается с биологией. Строго научный метод, руководящий этими исследованиями, делает их результаты крайне ценными для теории прогресса в природе и истории.
Резюмируя эти исследования, мы получим следующие весьма интересные выводы по вопросу об эволюции форм социальной жизни.
Ассоциация, или кооперация, т.е. объединение более или менее многочисленных усилий отдельных особей, направленное для достижения общей цели, встречается уже среди первичных многоклеточных организмов, почти в самом начале органической жизниxv.
На различных ступенях морфологической лестницы этот принцип ассоциации, или кооперации, объединенного труда многих индивидов принимает разнообразные формы, а именно:
На самой низшей ступени (среди первичных многоклеточных организмов) кооперация выражается в простой механической связи, различным образом соединяющей отдельные клетки организма.
На более высшей ступени биологической лестницы кооперация проявляется в силу физиологической необходимости, вытекающей из невозможности для каждой отдельной особи или члена существовать вне общения и сотрудничества с другими членами.
Наконец, на высшей ступени развития кооперация принимает все более и более свободный и добровольный характер. Зачаточные формы этой высшей формы ассоциации — дэмы (брачные группы) — образуются уже под воздействием таких факторов, как половое влечение, которые нельзя назвать ни механическими, ни чисто физиологическими, но которые являются уже в значительной мере факторами психологическимиxvi.
По мере того как дэм совершенствуется, не выходя даже из биологической области, психологический характер кооперации, объединяющей его членов, проявляется все сильнее и сильнее, а первоначальное чисто физиологическое половое влечение все более и более уступает свое место взаимному влечению, общим заботам о потомстве и сознательной солидарности склонностей и интересов и т.д.
Улучшение, или прогресс, социальной связи, проявляющееся вначале чисто механическим и принудительным образом, принимает постепенно все более и более психологический характер и выливается в форму свободного союза. В этом прогрессивном движении дифференциация является характерным признаком лишь на промежуточной ступени; на низшей ступени она еще не проявляется, а на высшей дифференциация теряет для нас всякий интерес, так как она не является более характерным признаком прогресса.
В наше время, когда телеологический или антропоморфический способ выражения уже не в состоянии ввести кого бы то ни было в заблуждение, да будет мне позволено выразить мою мысль более ясно следующим фигуральным образом. Природа, нуждаясь в солидарности существ, помимо которой она не смогла бы осуществить высшие формы жизни, вынуждена была употребить следующие меры: вначале она объединила отдельные живые организмы в коллективы при помощи принуждения и необходимости; затем, приучив как бы насильственно их к общественной жизни, она видоизменила формы общественной жизни посредством дифференциации; наконец, когда, по ее расчетам, отдельные личности достаточно созрели для сознательной и добровольной кооперации и объединения своего труда, природа уничтожает всякое принуждение и подчинение. С этого момента самое важное с биологической точки зрения дело, именно воспроизведение новых существ, вверяется не инстинктам, а свободным личным склонностям существ.
Таким образом, социальный прогресс находится в обратном отношении к степени принуждения, насилия или власти, проявляющихся в общественной жизни, и, наоборот, в прямом отношении к степени развития свободы и самосознания, или безвластия, анархии. Это положение стремился доказать и Прудон в своих произведениях.
По моему мнению, превосходство и преимущество группировок третьего рода, т.е. анархических дэмов, сравнительно с двумя предыдущими формами объединения, никем не могут быть серьезно оспариваемы. На самом деле: 1) индивиды, входящие в состав добровольных союзов, несравненно совершеннее тех клеточек, тканей и органов, которые составляют общества первых двух низших
серий; 2) цель, для осуществления которой создаются, организуются и существуют эти общества — именно сохранение и беспредельное развитие человеческого вида,
— несравненно шире и гораздо важнее, чем результаты, достигнутые двумя низшими формами ассоциации и сотрудничества, т.е. поддержание жизней отдельных особей, а не целого вида; наконец, 3) только союзы высшего типа, основанные на свободе и взаимном договоре, вполне отвечают требованию сознательного человека, и поэтому только такие союзы могут быть причинами желательными.
iВместе с арабскими географами своего времени Колумб был убежден, что берега Восточной Азии находятся гораздо ближе к западным берегам Европы, чем это есть на самом деле. Вследствие этого ложного соображения Колумб и надеялся, что его путь к Индии на запад от Гибралтара будет не длиннее, чем восточный путь, которым следовали в Индию до того времени венецианские купцы
ii Р. Моugео11е. Statique des Civilisations. Paris, 1883
iiiГенеральные штаты Франции в последний раз созывались 5 мая 1789 г iv Династия Антонинов правила в Риме с 96 по 192
vМоugео11е. Les Problemes de 1'Histoire. Paris, 1886
vi«Revue philosophique», апрель, 1886
viiБолее подробно см. об этом мою статью «Evolution and Revolution» в журн. «Contemporary Review», сентябрь, 1886
viiiСм. сноску 2 к статье «Школа борьбы в социологии».
ixН. Sреnсеr. Principes de Sociologie. Vol. II, ch. П. Paris, 1879
xБотаники и зоологи еще не пришли к определенному и окончательному соглашению относительно количества и номенклатуры морфологических ступеней, которые полезно различать в области биологии. Я лично принимаю всюду четыре ступени, или серии: 1) клеточка, 2) орган или ткань, 3) бион, 4) дэм. См. G. Cattaneo. Le colonie lineari e la morfologia del molluschi. Milano, 1882
xiСм. мою статью в «Contemporary Review», сентябрь, 1886
xiiН. Spencer. Principes de Sociologie. Vol. П, ch. П. Paris, 1879. Это, однако, не мешает знаменитому философу признавать закон дифференциации всеобщим
критерием прогресса, внося в него поправку в виде закона интеграции
xiiiЗаконы Ману (в дошедшем до нас виде) были составлены, очевидно, во П в. до н.э.—I в. н.э., но отдельные их разделы явно древнее. Содержат 2685 шлок (двустиший), которые, сообразно религиозным догматам брахманизма, регламентируют частную и общественную жизнь индийцев. Авторство приписывается мифическому прародителю людей — Ману
xivР. Моugео11е. Les Problemes de 1'Histoire. Paris, 1886
xvПрофессор Петербургского университета зоолог Кесслер в одной из своих статей, с которой я знаком только по отзывам в журналах, высказал мнение, что принцип кооперации должен быть признан в науке таким же автономным и специфическим, как и принцип борьбы за существование, так как этот последний является недостаточным для объяснения некоторых явлений, с которыми иногда встречаются ботаники и зоологи
xviФранцузский ученый Эспинас в своем замечательном труде «Общественная жизнь животных» весьма ярко осветил психологический характер брачных связей у
некоторых животных
Глава вторая
ПРОГРЕСС В ИСТОРИИ
Сходство между биологическими и историческими группировками. — История представляет собою социологическую эволюцию, подчиненную космическому влиянию среды. — Деспотизм и
анархия. — Рабство, крепостничество и система наемного труда. — Три периода в развитии общественной солидарности.
Социологический прогресс, так, как мы его определили в предыдущей главе, без сомнения, играет значительную роль в истории, но тем не менее одним только таким понятием прогресса нельзя объяснить целиком исторического процесса. Загадка, предлагаемая в течение бесчисленного ряда веков сфинксом истории, остается неразрешенной и до сего времени. Ни один «Эдип социологии» не дал до сих пор точного, ясного и определенного объяснения, почему историческая жизнь началась не с анархических и свободных группировок как наиболее совершенной формы организации, но совершенно с противоположных форм.
Совершенно легко понять угнетение и эксплуатацию слабых существ сильными — мир животных полон такими драматическими фактами, — но каким образом можно объяснить факт угнетения сильных слабыми, эксплуатацию многочисленных народных масс незначительным меньшинством, иногда даже одним невежественным и полубольным человеком?
Эту картину мы находим с некоторыми небольшими вариациями в начале исторического периода каждого народа. Интересно отметить, что такие факты, т.е. угнетение большинства меньшинством, не встречаются в природе и человеческий род составляет в этом отношении как бы исключение. Человеческая история, начинающаяся с рабства и подчинения одних людей другим, является каким-то парадоксом в природе и насмешкой злого божества.
С тех пор как человечество научилось говорить и писать, люди не перестают проклинать деспотизм, но ни один пророк, ни один поэт не попытался объяснить, откуда и в силу каких причин появился деспотизм.
Когда Жан Жак Руссо провозглашает, что «человек рожден для свободы, а между тем мы его видим всюду в цепях», и когда с высоты своего олимпийского величия Гёте вещает, что «человек создан не для свободы», оба они в своих утверждениях выходят за пределы научного исследования и действительной жизни. Несомненно, что окружающая человека среда и способность человека приспособляться к этой среде вполне должны способствовать тому, чтобы человек мог наиболее наилучшим образом устроить свое существование; с другой стороны, свобода не есть нечто недостижимое и химерное, ибо мы знаем, что очень многие племена, в умственном отношении сравнительно скудно одаренные, все-таки сумели создать более или менее действительно такой свободный общественный строй, о котором большинству культурных народов приходится только мечтать.
Насколько мне известно, единственной и хотя до некоторой степени научной теорией происхождения деспотизма является теория Герберта Спенсера. Спенсер видит причину различия в судьбах народов, в смысле развития свободы, в