Мечников
.pdfблаготворное или задерживающее влияние на развитие человечества. Так, например, океаны, которые являются в наше время орудием международного единения и путем торговых и идейных сношений, некогда вселяли в человечество только чувство ужаса и служили средством разъединения народов. Еще только пять веков тому назад Атлантика была для народов Западной Европы ужасным «морем мрака». Подобно тому как птенец, повисший на краю гнезда, с ужасом смотрит на беспредельный воздушный океан, который позднее станет для него родной стихией, первобытный человек также со страхом смотрит на воды океана.
Изрезанные побережья, образующие бесчисленные полуострова и заливы, характерные для Греции, без сомнения, оказали огромное влияние на развитие древних эллинов и способствовали прогрессу мореходства и развитию культуры вообще. Многочисленные полуострова и заливы Великобритании способствовали также развитию английского народа и сделали из Англии морскую державу. Но что значат и какое влияние имеют эти изрезы берега в настоящее время, когда достаточно для парохода несколько часов, чтобы пройти то расстояние, по которому корабли Одиссея блуждали в течение многих лет. Какое значение имеют теперь естественные гавани, когда человек может на песчаном берегу, некогда недоступном для больших кораблей, создавать глубокие искусственные порты, куда могут входить океанские пароходы?
Таким образом, географическая среда не оказывает своего влияния в одинаковой степени всегда и постоянно. Ее влияние не происходит с фатальной необходимостью. Поражающий пример изменения физико-географической среды мы видим в Месопотамии, в древней области, где протекают реки Тигр и Евфрат. Некогда в этой благословенной долине культурные племена благодаря искусственному орошению и канализации достигли того, что земля давала урожаи в сам-сто. Когда Месопотамия была завоевана арабами, людьми пустыни, для которых родной стихией была песчаная степь с редкой и тощей растительностью, Месопотамия мало-помалу превратилась в пустыню: арабы постарались придать ей вид родной Аравии, они вырубали леса, не поддерживали запруды, оставляли без ремонта каналы, и постепенно пески покрыли плодоносные поля.
Таким образом, главную причину и характер социальных учреждений и цивилизации данного народа мы не должны искать всецело только во влиянии окружающей среды; характер цивилизации и социального строя зависит главным образом от того способа приспособления к условиям окружающей среды, какой практикует данный народ .
Приспособляясь к среде, а в этом и состоит вся цивилизация, человек научается двум вещам, с первого взгляда противоречащим друг другу: во-первых, он научается освобождаться от абсолютной власти среды, научается, например, в стране холода, снега и льда обеспечить себя теплом, обильной пищей и известным комфортом, и, с другой стороны, человек увеличивает до бесконечности точки соприкосновения с окружающей средой и научается использовать тысячи природных условий, бывших до того времени для него бесполезными или даже вредными.
Это положение верно и по отношению к рекам, как и ко всем другим органам нашей планеты. Ценность и полезность рек изменялась самым странным образом в течение истории человечества. Прежде всего, все реки, протекающие в полярных
областях или находящиеся значительную часть года скованными льдами, как, например, Печора, Обь, Енисей, Лена, Маккензи и др., текут, так сказать, вне исторической зоны, за пределами истории; этими реками может интересоваться только физическая география. Точно так же в тропической области, там, где естественные географические условия не способствуют в сильной мере развитию в человеке энергии и где, следовательно, народы едва вышли из стадии первобытного состояния, реки имеют также только второстепенное значение в жизни людей. Так, самая большая река на Земле — Амазонка — протекает почти по необитаемым областям. Наконец, самая большая река умеренного пояса — Миссисипи, — играющая огромную роль в экономической жизни Соединенных Штатов, ранее не имела никакого значения для индейцев, так как, живя охотой, они не нуждались в этой реке.
Однако, не приписывая влиянию рек на человека никакого таинственного и фатального характера, мы тем не менее должны признать тот факт, что с начала истории цивилизация Старого Света зародилась и развилась на берегах больших рек, между 20 и 40 градусами северной широты. Нил в своем нижнем течении, Тигр и Евфрат, Инд и Ганг, Хуанхэ и Янцзы были колыбелью цивилизации и своими ежегодными разливами являлись учителями прибрежных жителей.
Всвоей книге Лев Мечников прекрасно изложил различные исторические периоды, берущие начало в бассейнах названных рек. Он знакомит читателя, как эти различные, узконациональные культуры, постепенно смешиваясь друг с другом, способствовали зарождению средиземноморской цивилизации: на западе
—цивилизации, охватившей Малую Азию и Западную Европу, а на востоке — цивилизации Китая и Японии. Наконец, автор говорит нам о начале «мировой» цивилизации, океанической, интернациональной, которая охватила не только народы Европы, но и народы Америки и Австралии.
Всвоем произведении Мечников знакомит читателя с формами различных цивилизаций при посредстве дошедших до нашего времени записей, песен, молитвенных гимнов и т.д. Но все эти памятники былых цивилизации являются памятниками уже сравнительно высокой стадии культуры, а в некоторых случаях цивилизации, достигшей даже своей зрелости, потому что в ту эпоху, когда составлялись приводимые Мечниковым исторические записи, народы уже утратили свою творческую способность, которую дает свободная ассоциация, и большею частью были объединены в большие деспотические государства, в которых всякая частная инициатива находилась под контролем высшей власти царей или священников.
За исключением Индии, история не сохранила нам сведений о жизни тех первобытных коммун и общин, которые образовались на берегах рек и под влиянием чувства необходимости стали практиковать взаимопомощь в тех случаях, когда силы отдельного человека были недостаточны. История ничего не говорит о том, как первобытные люди научились объединять свои усилия, чтобы совместно бороться против наводнений, воздвигать общими усилиями плотины, прорывать каналы и т.п. А между тем знакомство с этими первыми проявлениями коллективного труда, выяснение вопроса о зарождении первых социальных объединений было бы в высшей степени интересно. К сожалению, мы не можем проникнуть сквозь завесу веков к первым истокам нашей цивилизации; мы лишь
можем составить приблизительное понятие о жизни первобытных наших предков, изучая жизнь современных диких племен и народов.
Всвоей книге Мечников, быть может, недостаточно остановился на этой стороне вопроса и не отдал должного внимания «дикарям» на тех немногих страницах своей книги, где он говорит об этих народах, так как эти «дикари» внесли также и свою долю в общее дело человечества.
Движение человечества вперед совершалось не по прямой линии и не непосредственно от группы к группе. Путь человечества и развитие цивилизации можно сравнить с целым рядом спиральных линий, чередований эпох прогресса, постоянных колебаний, как бы своего рода приливов и отливов.
Вжизни каждого народа, так же как и в жизни огромных наций, которым принадлежит в настоящее время гегемония на нашей планете, мы можем видеть, как периоды различных фаз развития, устанавливаемых Мечниковым, сменяли друг друга; эти периоды Мечников называет: период насильственного объединения людей, период подчиненности и период согласованных усилий. Эти периоды Мечников считает необходимыми этапами нормальной эволюции.
Всамом деле, если мы будем изучать жизнь наиболее диких племен, мы придем к заключению, что и среди них происходят в миниатюре те же явления, какие мы наблюдаем и в жизни так называемых «высших» наций. История маленьких наций и «полуварварских» народов повторяет историю всего человечества, но лишь в более простых, но не менее верных чертах.
Но будем ли мы изучать историю «малых» или «великих» наций, мы всюду натолкнемся на факт, что только благодаря солидарности, свободному объединению усилий совершается всякий прогресс. Не освободившиеся еще окончательно от дикости наших предков, но став уже «полубогами» по своему идеалу, мы знаем теперь, каким образом человечество совершило свой путь, начиная с того момента, как наши предки-людоеды вышли из своих пещер.
Историк как беспристрастный судья раскрывает нам картину прошедших веков и показывает нам, как в бесконечном процессе развития человечества закон слепой и жестокой борьбы за существование, так превозносимый поклонниками успеха, все более и более подчиняется второму закону — взаимной помощи, в силу которого слабые организмы объединяются друг с другом для совместной защиты и борьбы против враждебных сил, для совместного использования естественных условий их среды.
Мы знаем теперь, что если нашим потомкам суждено будет достигнуть высшего развития науки и свободы, то этому они будут обязаны только взаимному сотрудничеству, взаимной помощи, из которой мало-помалу разовьется истинное братство.
С чувством беспредельного стыда за человечество мы слышим еще и теперь, после стольких веков исторического развития и после стольких усилий лучших людей всех веков и народов, громкие голоса, прославляющие «избранных людей» или «сильное правительство».
История призвана разоблачить и разрушить эти рабские теории; она доказывает человеку, как даже среди наиболее диких деспотий социальная жизнь поддерживалась только солидарным трудом всех членов социального тела. Настоящая книга полна доказательствами этой мысли, и это заставляет меня
предложить ее вниманию читающей публики. Я счастлив, что мне удалось выполнить дело, порученное мне покойным другом.
i Эта работа была написана Мечниковым по-французски в конце 1880-х годов на основе курса лекций «Великие исторические реки», читанного им в 1885—1886 гг.
вНевшательской академии в Швейцарии. По замыслу автора она должна была стать первой частью его труда «Цель жизни». Две последующие планировалось посвятить подчиненным и свободным союзам людей (соответственно средиземноморским и океаническим цивилизациям). Смерть помешала осуществить этот замысел.
Книга была издана в 1889 г. в Париже стараниями друга Мечникова Элизе Реклю и с его предисловием. Она сразу же вызвала живой интерес как за границей (известна рецензия будущего творца геополитики Ф. Ратцеля — отрицательная), так и в России (эссе Вл.С. Соловьева, критические статьи Г.В. Плеханова и П.Г. Виноградова). Первый русский перевод был выполнен М.Д. Гродецким и издан в Санкт-Петербурге в 23-м и 24-м номерах журнала «Жизнь» за 1897 г. Затем, в 1899 г., книга вышла в свет отдельным изданием в Киеве—Харькове. По цензурным соображениям, в обоих изданиях были опущены анархические положения, отчего и произошла невольная подмена мечниковской концепции зарождения и развития цивилизаций — от принуждения (деспотии, подневольные союзы) к анархии (солидарность, кооперация, свободные союзы) при освоении обществом географической среды — концепцией развития, строго определяемого географической средой. Это надолго определило отнесение взглядов автора к школе географического детерминизма. Между тем идеи, высказанные Мечниковым, в сущности, уже далеко вышли за рамки этой школы.
Полностью и без искажений книга Мечникова на русском языке была издана лишь
в1924 г. московским издательством «Голос труда» под редакцией Н.К. Лебедева. Ее новый перевод был осуществлен Н.А. Критской. Это издание и воспроизводится
внастоящем томе. Оно сопровождается предисловием Э. Реклю из публикации 1889 г., в котором опущена лишь та его часть, где Реклю весьма приблизительно излагает биографию Л. Мечникова
Глава первая
ЧТО ТАКОЕ ПРОГРЕСС?
Общие понятия цивилизации и прогресса. — Философия истории. — Научное определение понятия прогресса по отношению к истории. — Масса как механический или количественный критерий прогресса в неорганическом мире неприложима в области биологии. — Дифференциация — биологический показатель прогресса — не имеет значения в области социологии. — Личность и общество в мире растений и животных. — Увеличение взаимной зависимости и социальной связи среди растений и животных.
Человеческая история, лишенная идеи прогресса, представляет лишь бессмысленную смену событий, вечный прилив и отлив случайных явлений, которые не укладываются в рамки общего мировоззрения.
Во все эпохи, у всех народов и во всякой среде безумие, лицемерие и преступление чередуются с тоскливой монотонностью. Наоборот, примеры самоотверженности и добродетели вообще, когда случайно мы встречаем упоминание о них в истории, зачастую облекаются в странные и иногда даже в бессмысленные формы — стоит вспомнить только Курция, бросившегося в порыве благородных чувств в пропасть, или Манлия, обезглавившего своего сына за простое неповиновение.
Уважение потомства — эта запоздалая награда мученикам истории — никогда не проявляется в прямом количественном отношении с истинным величием некогда совершенного подвига. В памяти людей остается лишь то, что ослепляет; но истинные благодетели человеческого рода остаются в тени. Имена людей, научивших людей употреблению огня, искусству приручения животных и возделывания хлебных злаков, навсегда останутся неизвестными. Пантеон истории населен только извергами, шарлатанами и палачами.
Любопытно отметить также и тот факт, что ошибки и заблуждения нередко играли в истории человечества большую роль, чем значение или величие характера. Так, например, Христофор Колумб, олицетворяющийся легендой как борец за науку против суеверий и умственной слепоты своего времени, обязан своей славой своему заблуждению относительно размера земного шара, и это заблуждение дало ему возможность открыть Америкуi.
Большинство ученых подразделяют всех обитателей Земли на две группы: группу исторических, или культурных, народов и группу диких народов — «дикарей», или варваров. Однако при более тщательном изучении народов и их быта мы должны будем признать, что подобное разделение покоится на слишком неясных определениях, благодаря чему возможны очень грубые ошибки.
Наиболее несчастные и дикие племена, описанные современными или прежними путешественниками, все же обладают кое-какими орудиями, они знакомы с употреблением огня, имеют своих фетишей, подчиняются какомунибудь, хотя самому элементарному политическому и семейному строю, они, наконец, владеют хотя и примитивным, но все-таки членораздельным языком. Все это скромное культурное «имущество» является наследием многих поколений, оно составляет сумму приобретенных благ; народ, обладающий этими благами, уже
имеет свою историю, правда неписаную, а следовательно, имеет право на причисление себя к семье цивилизованных народов.
Но если, с одной стороны, цивилизация, как бы ни был низок ее уровень, охватывает безразлично все элементарные общественные группы, третируемые с высоты нашего собственного величия как варварские, то с другой стороны, это варварство мы видим всюду; нет ни одного человеческого общества, как бы оно высоко ни стояло по своему культурному развитию, которое было бы вполне свободно от всех пережитков варварства и дикарства. Между дикарем, стоящим на наиболее низкой ступени развития, и наиболее высоко стоящим цивилизованным человеком существует длинная и непрерывная связь. Когда приходится сравнивать два крайних или весьма друг от друга отдаленных звена этой цепи, то огромные различия между ними слишком ослепляют наблюдателя и эти звенья сами собой невольно выделяются в самостоятельные группы, несмотря на то что мы отлично сознаем, что в природе развитие никогда не идет по прямой линии. Между англичанином, например, и новозеландским маори, между дикарем африканского племени батеке и самым просвещенным чиновником Бельгийского Конго существует не только разница, при помощи которой мы отличаем «цивилизацию» от «варварства», но существуют наравне с этим и другие различия, которые затемняют вопрос и усложняют дело.
При переходе от крайних звеньев, форм и оттенков к промежуточным, средним количество затруднений еще более увеличивается и мы в своих наблюдениях подпадаем все более и более случайности и под влияние наших субъективных симпатий и тенденций, окончательно делающих нашу оценку недоказательной, противоречивой и произвольной.
В самом деле, изучая определенный социальный строй, как можем мы отличить, что является существенной частью цивилизации и что является наследием примитивного варварства?
Но прежде всего попытаемся установить, что такое цивилизация, что следует понимать под этим словом.
Понятие цивилизации, говорит П.Мужольii, является одним из самых сложных; оно охватывает собою совокупность всех открытий, сделанных человеком, и всех изобретений; оно определяет сумму идей, находящихся в обращении, и сумму технических приемов; это понятие выражает также степень совершенства науки, искусства и промышленной техники; оно показывает данное состояние семейного и социального строя и вообще всех существующих социальных учреждений. Наконец, оно резюмирует состояние частной и общественной жизни, взятых в их совокупности.
Рассматривая прогресс, совершенный человечеством в течение всего своего «крестного» исторического пути, мы можем указать на одно несомненное доказательство существования прогресса — это усовершенствование техники. В самом деле, сравнивая современную технику и промышленное развитие с тем, чем была техника и индустрия в предыдущие периоды, мы должны будем признать колоссальный рост человеческой мощи, гигантский рост власти человека над силами природы, над временем и пространством — этими двумя космическими врагами человека.
Однако, как ни бесспорен факт, что технический прогресс является одним из главных составных элементов общего прогресса, тем не менее одним техническим прогрессом понятие общего прогресса далеко не исчерпывается. Какое дело страдающей и мыслящей личности до того, красив ли памятник, воздвигнутый на ее могиле, или хорошо ли оружие, которым ее убивают. Кроме того, технический прогресс происходит толчками, скачками и, следовательно, не может служить для нас верным критерием общего прогресса и мерой для оценки прогрессивной степени последовательных фазисов исторической эволюции. Накануне последнего собрания Генеральных штатов во Францииiii техника стояла почти на том же уровне, как во времена римских императоров Антониновiv. Если сравнить «эпоху пирамид» с эпохой Декарта, то можно, пожалуй, даже констатировать небольшое движение назад.
Более несомненное доказательство существования общего прогресса в истории дает нам непрерывная эволюция социальной связи между людьми и факт нарастания общечеловеческой солидарности. Вот почему только эти факты, по нашему мнению, и заслуживают быть признанными в качестве критерия и признака общественного прогресса.
В области геологических явлений вулканические извержения, сотрясение почвы и вообще все явления, носящие название катаклизмов, унося с собою массу жертв, сильно поражают человеческое воображение и приковывают к себе внимание. Но, в общем, эти катаклизмы вызывают только поверхностные изменения на поверхности нашей планеты. Это, скорее, последствия, результаты, а не причины.
Истинные, творческие силы, создающие глубокие изменения на поверхности нашей планеты, — это дождевые капли, ручьи, звонкие и прозрачные потоки, воздушные течения, беспрерывные и постоянные колебания температуры, смена тепла и холода — одним словом, целый легион агентов, которые своей незаметной, но беспрерывной и продолжительной деятельностью разрушают гранитные утесы и создают, откладывал песчинку за песчинкой, целые острова и даже огромные материки.
Точно так же и в истории человечества незаметный труд многочисленных поколений, живших до нас, является творцом исторических формаций, но эта работа безвестных поколений ускользает от исследователя; мы видим лишь результаты этого труда.
Летописи человечества заносят на свои скрижали только исключительные, необычайные явления, лишь те факты, которые поражали умы. Памятники, оставленные нам прошлыми веками, представляют, за редким исключением, храмы и дворцы, т. е. здания, не имевшие почти никакого отношения к жизни большинства, здания, в которые это большинство допускалось лишь в исключительных случаяхv. Но те скромные жилища, где народ проводил свою обыденную, тусклую и монотонную жизнь, где он медленно погибал под ярмом тяжкого труда, — эти жилища всегда и всюду были слишком непрочны для того, чтобы противостоять разрушающему действию времени. Если бы не сохранились кое-какие смутные воспоминания и отголоски старины среди самих народных масс, пожалуй, для нас оказалось бы совершенно невозможным восстановить картину былой жизни даже в самых общих чертах.
Сначала исторической эпохи судьбы отдельных народов и человечества в целом столько раз подвергались коренным изменениям, века невежества и нищеты столько раз сменяли эпохи мирного развития, расцвета наук и искусств, что теперь нам весьма трудно разобраться во всем историческом лабиринте.
Прагматическая история, т.е. история, довольствующаяся занесением на свои страницы фактов и деяний главнейших народов земного шара во всем их хронологическом беспорядке, не может служить для обоснования теории прогресса, она может лишь доставить материалы для истории прогресса, но не больше. Задачу создания этой теории прогресса, задачу отыскания ариадниной нити, необходимой для нашего руководства в запутанном лабиринте исторических фактов, подлежащих исследованию, надлежит выполнить более абстрактной науке, которую принято теперь называть философией истории.
Но существует ли философия истории? Такой вопрос был поставлен французским философом Бульеvi.
«Я тщательно исследовал, — говорит он, — системы и теории, носящие название философии истории, и мне не удалось извлечь из всех этих систем ничего, что заслуживало бы серьезного внимания. Существует только один исторический закон — это закон прогресса... Выше всех законов и обобщений, которым древние
исовременные писатели пытались подчинить историческое движение, выше всех «циклов», всех исторических «приливов и отливов», выше всех теорий о прямолинейном, криволинейном, спиральном движении истории или движении зигзагами, по которым якобы развивается человечество, стоит этот великий закон прогресса, конечно, истинного прогресса, освобожденного от всех ошибочных и ложных понятий, делающих идею прогресса ложной, смешной или опасной. На этой идее прогресса приходят в согласие между собою большинство пишущих по вопросам философии истории. Почти все историко-философы соглашаются признать закон прогресса наивысшим законом жизни, некоторые же ученые даже делают из этого закона своего рода божество и слово «прогресс» пишут всегда с большой буквы. Но если все согласны признать закон прогресса в истории, то какое различие и какая масса ошибок в понимании прогресса различными философскими школами! Согласно утверждениям одних, прогресс проявляется фатальным образом, как и все космические законы; согласно другим, прогресс является неизбежным потому, что входит в планы провидения».
Стой точки зрения, на которой стоим мы, для нас не важен вопрос, откуда исходит и какими путями проявляется в истории прогресс. Существенной задачей для нас является определить, в чем состоит прогресс и по какому точно определенному признаку можно узнать, прогрессирует ли данное общество, не употребляя при этом никакого субъективного произвола, никакого предвзятого мнения, обыкновенно выставляемого различными социологическими теориями.
Для ученого автора, которого я только что цитировал, «прогресс» обозначает не просто движение вперед, к достижению общего блага. «Существо, не обладающее ни разумом, ни свободой, может переходить из одного состояния в другое, может развиваться, эволюционировать, но ни в каком случае не может прогрессировать». На каком основании, спрашивает Булье, жидкое состояние земного шара (взятое само по себе) по отношению к газообразному или же твердое состояние по отношению к жидкому могут считаться прогрессивными? Без
сомнения, нам ответят, говорит Булье, что этот последующий ряд изменений прогрессивен потому, что он подготовил появление человека на Земле, или же, другими словами, потому, что этот ряд явлений составил условие, необходимо долженствовавшее предшествовать появлению человека. Но ведь между сценой, на которой должны появиться актеры, лишь только она окажется готовой, и самими актерами слишком огромная пропасть, чтобы ее можно было заполнить ничего не говорящими словами. Поэтому не будем смешивать прогресс с развитием материальных условий существования человечества на Земле и сохраним это великое название прогресса только для определения разумного, сознательного и свободного движения к общему благу.
Булье, по-видимому, не замечает, что предлагаемая им произвольная очистка идеи прогресса не может быть принята без некоторых оговорок. В самом деле, безусловное принятие ее повело бы не только к отрицанию прогресса в философии, но также к отрицанию прогрессивного значения за бесспорными завоеваниями человеческого разума, сделанными за последнюю четверть века в области точных наук. Булье требует непременно «свободного и разумного» стремления к общему благу. Но мне кажется, что определить долю участия элемента свободы и разума в истории весьма затруднительно. Только с большим трудом мы сможем отыскать в истории улучшения жизненных условий, осуществленные добровольными и сознательными усилиями людей, сознательными притом настолько, что предусматривались бы все возможные последствия совершаемых поступков.
По мнению Герберта Спенсера, часть прогрессивного движения, вызванная сознательными и разумными причинами, очень незначительна в сравнении с общей массой прогрессивного движения, происходящего, так сказать, фатально, благодаря стечению непредвиденных обстоятельств, а также из столкновения интересов, страстей и бессознательных или внушенных мелкими эгоистическими соображениями поступков. Говоря вообще, прогресс был бы очень непрочным явлением, если бы его единственной причиной, а следовательно, и единственной гарантией его осуществления являлась бы добрая воля немногих избранников. Строго точное применение того определения, которое рекомендует Булье, при всем том сообщило бы самому понятию прогресса смутный и неопределенный характер. Оно создало бы пропасть между природой и человеком, а несомненно, ни история, ни философия не выиграли бы от этого разрыва между естественными науками и науками философскими.
Наоборот, понятие прогресса приобрело точное, свободное от всяких метафизических ухищрений и произвольных толкований определение именно с расцветом естествознания и с торжеством дарвиновских идей эволюции. В области естественных наук под прогрессом понимают ту дифференциацию явлений природы, которая в каждой последующей фазе эволюции проявляется с большей интенсивностью. Явления считаются прогрессивными, если каждый из их составных элементов, воспроизводя отличительные свойства всех предыдущих ступеней развития, содержит в себе еще какой-нибудь новый элемент, еще не проявлявшийся в предыдущих фазах, и если при всем том новая стадия в состоянии зародить еще новые, способные к эволюции элементы.
Растение, например, представляет прогрессивно высшую форму организации по сравнению с минералами: в растении мы наблюдаем все явления
неорганического мира плюс специальные способности питания, роста и размножения.
Животное в свою очередь является прогрессивно высшей формой организации по сравнению с растением, потому что к способностям растения прибавляется еще способность движения и ощущения. Наконец, человек стоит выше всех остальных позвоночных животных по интенсивности своей интеллектуальной жизни, достигающей в нем такой высоты, какой она не достигает ни у одного животного.
Мы можем даже ответить Булье, что отвердевание земной коры как необходимое условие для появления на Земле человека носит также прогрессивный характер, так как оно обусловливает такую интенсивность жизни, какая была несовместима с жидким или газообразным состоянием нашей планеты.
Ввысших фазах эволюции в областях, неправильно называемых мертвой природой, или «неодушевленной», химический состав тел относительно прост и однороден; развиваемая в этих телах энергия находится в прямом соответствии с массой данного тела, т.е., говоря другими словами, энергия тел здесь прямо пропорциональна количеству материальных частиц. Вот почему в течение многих веков науки о неорганической природе знают только одну силу — молекулярное притяжение, только один закон — ньютоновский закон притяжения и только один критерий — тяжесть. Интересно отметить, что в области неорганической природы наиболее индифферентный газ — водород — является в то же время и наиболее легким, тогда как углерод, элемент, заслуживающий названия наиболее прогрессивного благодаря своей роли в органических соединениях, по своему удельному весу превосходит большинство газов.
Вобласти биологии дело обстоит несколько иначе.
Химический состав тел становится здесь все сложнее и разнообразнее. Высокая интенсивность жизни и энергии организма перестает зависеть исключительно от количества молекул и начинает главным образом обусловливаться разнообразием и сложностью молекул, а также степенью совершенства разделения труда между различными органами тела. Организм в биологии считается тем выше и совершеннее, чем при данной массе тела он развивает более жизненной энергии. Несколько граммов мозгового вещества — этой наиболее прогрессивной органической ткани — обладают физико-химической энергией, более могущественной, чем какой-нибудь гранитный утес в несколько сот кубических метров. Таким образом, по-видимому, сразу устанавливается пропасть между мертвой природой и органическим миром. Но в действительности эта пропасть существует лишь в нашем воображении благодаря нашему способу рассмотрения вещей и оценки явлений с человеческой точки зрения. Наука не видит строго определенной границы между «неживой» и «живой» материей, равно как между животным и растительным миром.
В области биологических явлений жизнь проявляется в таких разнообразных формах, что нам для общего понятия необходим объединительный синтетический принцип и отличительный признак прогрессивности. В биологии критерием прогрессивности не может быть вес или тяжесть; при вступлении в область биологии наблюдатель-исследователь принужден переменить свои орудия