Vademecum

Спортзал

Для такой академичной дисциплины, как история, очень просто придумать антипод. Что является полной противоположностью истории? Спорт.

Тихая пыльная библиотека с рядами заумников в очках

ибарышень в строгих одеяниях на фоне прекрасно изданных книг – антипод шумного спортзала с дорогим покрытием, мускулистыми юношами и девушками ослепительных форм.

Примерно такого же мнения придерживался и легендарный преподаватель физического воспитания у студентовисториков Александр Сергеевич Камышников, которого всё равно студенты звали Пушкиным. Пушкин называл всех студентов трогательным «товарищи курсанты», предлагал опаздывающим отжиматься «от палубы» и вместо нудного баскетбола учил студентов обороняться от «условного противника с ножом», предлагая после лекций по историографии исторической науки по просьбам студентов основы самозащиты без оружия. Прославился же Пушкин и навеки вошёл в легенды истфака тем, что в 1998 году заявил: «единство и борьба противоположностей – это про историков и физическое воспитание».

Но, уважаемый читатель, отношения истфака и спортзала совершенно определённо похожи на трогательный, но ни к чему не обязывающий роман.

На протяжении многих лет по средам и пятницам к спортзалу с разных направлений, включая стратегическое – общежитие, – стягивались неравнодушные волейболисты под предводительством Алексея Алексеевича Кузнецова, зав. кафедрой истории России, известного своим неожиданным пасом,

идоцента этой же кафедры Валерия Николаевича Никулина, которого побаивались соперники за коварную подачу и удивительное спокойствие в самых неординарных игровых ситуациях.

Одной из традиций факультета является товарищеский матч преподавателей против объединённых сил студентов и выпускников. И ведь частенько команда преподавателей (среди которых отмечены были и А.А. Ярцев, и Е.А. Маслов) частенько бивала разленившихся студентов и выпускников, практиковавших, как водится в таких случаях, шапкозакидательские

ны, особенно возле стойки, где книги выдают, – это раз. И второе: не вздумай прийти в читальный зал без читательского билета. Конечно, иногда можно мышкой проскользнуть и тихо работать с другом на пару, но книг тебе никто не даст и другу твоему для тебя по его читательскому тоже. И можешь ты клясться, что учишься ты здесь, и тебе срочно надо… сердце прекрасных дам не дрогнет, потому что ты не один такой рассеянный.

Есть ещё один положительный момент – это наличие ксерокса, вещи просто незаменимой. Удивляюсь: и как раньшето без него обходились?

Но к нему очередь выстраивается длиннее, чем за книгами. Копируют абсолютно всё: от книг до конспектов. И не пытайся пролезть без очереди. Съедят. Съедят, если ты попытаешься передать свои листочки для копирования приятелю, стоящему уже в очереди. Как выразилась одна дама, «таким образом воруется чужое время». Могу тебе посоветовать на будущее: если необходимо что-то копировать почти всей группе, не бегите сломя голову толпой в библиотеку, а киньте жребий и отправьте одного, чтобы он сделал ксерокс на всех. И время сэкономите, и скандала в читальном зале избежите.

Лестничный пролёт

Сегодня пролёт между вторым и третьим этажами пустынен – подобие эстетики создаёт одинокая кадушка с цветами. Пронесутся с кавалерийской удалью вверх-вниз студенты, и жизнь пролёта замирает как безмолвная степь после набега кочевников. А во времена пединститута всё было иначе. В этом пролёте периодически проходили поэтические чтения. Напротив лестницы (между окнами) вывешивался бумажный плакат с изображением ног памятника Маяковскому. Так провинция реагировала на московские поэтические баталии, проходившие на фоне памятника знаменитого поэта-хулигана советской эпохи.

Так что хулиганства хватало и в те времена. Как вспоминает С.А. Михеева, именно студенты истфила пединститута прославились 12 апреля 1961 года срывом занятий по случаю первого полёта человека в космос. Юрий Гагарин не мог разглядеть с орбиты несанкционированную демонстрацию, кото-

рию, с курса на курс в строчках расписания – вроде движемся куда-то, лепим свою историю.

Посмотрите на факультетский коридор. Он такой же, как на других этажах. На этаже четыре полукруглых арки – между 30-й и 32-й (в неё вписана синяя табличка с большими буквами «Исторический факультет»), между 32-й и 34-й, между 36-й и 37а, наконец, между 37-й и 38-й. Такие полукруги придают известное благородство университетскому коридору. Похожая арка должна была быть и на южной стороне, но там вследствие многочисленных ремонтов она почему-то стала прямоугольной.

Коридор сообщается с помещениями преимущественно через двери, как правило ещё немецкие. В то же время 31-я и 36-я аудитории имеют глухие окна с несколькими створками.

На истфаке всегда чувствовалась нехватка Lebensraum2. Поэтому и принуждены были вступать в торгово-обменные операции с соседями по поводу аудиторий. Сегодня структура пространства устаканилась: большая часть третьего этажа принадлежит факультету. 28-я и 29-я аудитории в южной зоне факультета как близнецы путают всякого, кто расписывается за взятые на вахте ключи. Запомнить можно только так: вопреки всякой логике 29-я находится на чётной западной стороне –

вместе с 34-й и 36-й. А 28-я – на нечётной восточной – там, где

31-я3.

Эта дихотомия, кстати, отвечает основным принципам и славянской, и балтской мифологии, для которых характерно жёсткое деление мира на оппозиции. Чётное ассоциируется с западным, нечётное – с восточным. Или, по-китайски, чётные – с Инь, нечётные – с Ян.

2 Характерны воспоминания профессора В.К. Коржавина о первом декане Г.П. Жидкове: «Старожилы факультета вспомнят, пожалуй, эпизод, когда в борьбе за кафедральное помещение он и его конкурент говорили, буквально сжав кулаки. Победил, конечно, Жидков» (Коржавин В.К. Мои воспоминания о Г.П. Жидкове // Печаль, как расстояние растёт…: Материалы международных научных чтений памяти Г.П. Жидкова. Калининград: Изд-во КГУ, 2003. С. 68).

3 Правда, на чётной стороне почему-то оказалась 37-я, но это совсем другая история. Если пойдёте странствовать по другим этажам, запутаетесь окончательно: там тоже всё шиворот-навыворот.

студентов на галёрке да мерный стук заплутавшей между оконными рамами мухи могут нарушить плавный ход лекций… И никаких тебе синхрофазотронов…

Таким образом, перестроек пространства было на факультете много. Очевидно, что единую при немцах 31-ю учебную аудиторию ещё при физиках разделили на два смежных помещения. Аналогичным образом физики разделили 32-ю на две части, после чего, вероятно, в середине 1980-х она лишилась перегородки и вновь обрела первозданный вид. Наконец – в конце 90-х – эту аудиторию уже по знакомой схеме разделили на кабинет декана и кафедру. Потом преобразования вновь постигли 31-ю, в которой после первой перестройки путник сначала попадал в кабинет немецкого языка (со всякими картами и таблицами неправильных глаголов на стенах), а затем, двигаясь влево (на север – между шкафами и партами), он мог добраться до кафедры истории Балтийского региона (а до 92-го года тут царствовала кафедра истории советского общества). Было не очень удобно ходить на кафедру, особенно тем, у кого рычащие немецкие слова вызывали идиосинкразию. В конце 1990-х сделали ремонт – разделили помещение на две изолированных комнаты. Теперь налево ходят те, кто хочет заниматься, а направо – добро пожаловать в лабораторию.

Третья перестройка коснулась лаборатории ТСО, заместившей у историков лабораторию квантовой радиофизики. ТСО – это изобретение периода развитого социализма. Проще говоря, технические средства обучения. Под ними понималось и понимается всё – диапроекторы, эпидиаскопы, видеомагнитофоны, компьютеры, мультимедийные проекторы… Планы и отчёты подразделений факультета советского времени как будто загипнотизированы этими ТСО: все там отчитываются беспрестанно о том, сколько, как и каких ТСО как было использовано на занятиях. Чем больше ТСО, тем прогрессивнее – так всегда кажется адептам технократической цивилизации…

Такая лаборатория ТСО ещё пару лет назад замыкала северную часть факультета, очевидно, будучи рудиментом системы лабораторий физмата. На деле никаких особых средств там уже не было, помещение использовалось скорее для складирования археологических экспонатов. И вот очередная перестройка в 2003 году разделила ту лабораторию на два присут-

рировано иначе: каждая пара делилась пополам, представляя собой две сорокапятиминутки. Демаркационная линия между ними раздувалась до пятиминутного (официально) перерыва. Получалось, что четвёртая пара завершалась в 15.30, а пятая – страшно подумать! – после пяти часов вечера! В это же самое время на физмате уже учились по новому –«укороченному» – расписанию.

Унификация настигла все факультеты в середине прошлого десятилетия как знак глобализации, сметающей на своём пути все местные особенности. Университет полностью перешёл на новый распорядок жизни «по час-двадцать». И только профессор Владимир Константинович Коржавин на истфаке никак не мог расстаться с традиционными ценностями. Он читал ровно сорок пять минут лекции, потом отпускал слушателей в пустынные коридоры на пятиминутный перерыв, возвращался и дочитывал, уже вписываясь в новое расписание. Так время пары объективно сокращалось, вместо 80 минут получалось 75 минут аудиторной нагрузки. Но профессор внушал невольное уважение своим безапелляционным признанием господства глубины традиции над мелочностью нововведений...1

Время, однако, движется неумолимо вперёд. И сегодня мало кто вспомнит о том, что когда-то оно текло совсем по иному руслу...

Кстати, небесполезным будет познакомиться с таким железным правилом, которому неуклонно следуют все поколения. Пары, как правило, заканчиваются согласно расписанию, а вот начинаются – в зависимости от того, насколько преподаватель задержится. Но предел его доброй воли – пятнадцать минут. Если через пятнадцать минут от начала пары преподаватель не появился, все тихо – без лишней рекламы – расходятся. Одна выпускница 1987 года рассказывала, как опаздывавшая лекторша поднималась на занятие по главной лестнице, а целый курс спускался в это время... по запасной! Традиции есть традиции, их нельзя не чтить.

В.К. Коржавин отличался тем, что мог войти в аудиторию и, не говоря ни слова, развернуться и выйти. Что такое? Оказывалось, что у доски был накрошен мел или доска была недостаточно чистой. Так преподаватель прививал студиозусам аккуратность и пунктуальность.