Лицо тоталитаризма

под которого непрерывно сочатся пот и кровь целого общества. Случилось так, что отдельные революционные формы приобрели, по сути, реакционную окраску. Подоб­ ное, в частности, произошло с фракцией.

Коммунистическое хозяйничанье государственной ма­ шиной осуществляется двояко. Первого способа — функ­ ционального — мы выше коснулись. Принципиально и потенциально он — основной. Но на практике чаще используют второй способ, состоящий в том, что опреде­ ленные властные функции недоступны никому, кроме чле­ нов партии. Это относится к службам, ключевым при всякой власти, а уж при коммунистической особенно: полиции, прежде всего тайной, дипломатии и офицерско­ му корпусу, где в первую голову выделяются разведыва­ тельная и политическая функции. Судопроизводство ме­ жду тем коммунисты с особой тщательностью контроли­ руют только в его высших эшелонах: подчиненное партий­ ным и полицейским учреждениям, оно, как правило, хуже оплачивается и потому менее привлекательно для комму­ нистов. Общая тенденция тут — сделать и эту сферу при­ вилегией членов партии, а с тем и повысить привилегиро­ ванность тех, кто ей служит. Тогда контроль за судопроиз­ водством не только упростился бы, но и практически совсем исчез: такой суд судил бы исключительно исходя из общей линии партии, то есть — «в духе социализма».

Только в коммунистическом государстве целый ряд (перечисленных и прочих) фракций закреплен за членами партии. Коммунистическая власть, хотя и классовая по содержанию, по форме — партийная власть, коммунисти­ ческая армия — партийная армия, государство — партий­ ное государство. А если совсем точно, то коммунисты склонны считать государство и армию исключительно орудием собственной политики.

Исключительное, хотя и неписаное право членов партии быть полицейскими, офицерами в армии, дипломатами и так далее, то есть зарезервированное за ними одними право вершить реальную власть, не только породило слой избранных, особо привилегированных бюрократов, но и упростило властно-управленческую механику. Партийная фракция таким путем расширилась, охватив в той или иной мере всех, кто принадлежит к упомянутым службам. В результате эти последние фактически превратились в один из секторов партийной работы, а фракция — исчезла.

Поэтому в коммунистических системах и нет принци­

пиального различия между упомянутыми службами и партийными организациями, что прежде всего касается партии и тайной полиции. Партия и полиция теснейшим образом переплетены в повседневной деятельности, раз­ ница между ними в конечном счете относится к разделе­ нию труда. Партия (и ее инстанции), когда-то бывшая организатором трудовых масс, со временем и сама превращается в аппарат.

Весь механизм власти сведен к следующему: полити­ ческие структуры — это исключительная привилегия пар­ тийцев, во всех остальных органах и учреждениях комму­ нисты либо непосредственно хозяйничают, либо держат управление под своим надзором. Достаточно центру про­ вести заседание или опубликовать статью, как мгновенно приводится в действие весь государственно-обществен­ ный механизм. А чуть где сбой, партия и полиция в крат­ чайшие сроки устраняют «неисправности».

2

Не будь компартия партией особого типа, подобный тип государственной власти также был бы неосуществим.

О чрезвычайном характере коммунистической партии уже говорилось. Но необходимо указать и еще на ряд специфических черт, крайне важных для понимания су­ щества коммунистического государства.

Коммунистическая партия партией особого типа яв­ ляется не только потому, что она революционна, центра­ лизованна, по-армейски дисциплинированна, что стре­ мится к определенным целям и т.д. Все перечисленное, конечно, входит в набор ее особенностей.

Но есть и другие партии с приблизительно теми же (возможно, не столь ярко выраженными и постоянными) особенностями.

Между тем лишь в коммунистической партии «идеоло­ гическое единство», тождественность мировоззрений и взглядов на пути продвижения общества обязательны для всех без исключения членов. Понятно, что данный импе­ ратив в целом касается головных органов и высших ин­ станций партии. Другим, кто пониже, на деле только фор­ мально вменено в обязанность блюсти идейную монолит­ ность: прямая их задача — выполнять решения. Но тен­ денция такова, что необходимо повышать и идейный уро­

вень низов, то есть они тоже обязаны усваивать взгляды вождей.

При Ленине расхождения во взглядах все еще допуска­ лись. Ленин не считал, что члены партии обязаны испове­ довать строго одинаковые воззрения, хотя уже именно он начал травить и изгонять из партийных рядов всякую точку зрения, не казавшуюся ему истинно «марксистской» или «партийной», то есть не укреплявшую партию в том виде, какой он ее задумывал. С различными внутрипартийными оппозиционными группами он разделался еще не по-ста­ лински: не убийствами, а всего лишь заткнув им рот. И тем не менее пока власть находилась в его руках, были и дискуссии, и учет результатов голосования. Тотальная власть еще не наступила.

Для Сталина идейное единство, то есть обязательное философское и прочее, не говоря уж о политическом, единомыслие, было условием пребывания в партии. Это и есть непосредственный вклад Сталина в ленинское учение о партии. Примечательно, что тезис о непременной идео­ логической монолитности он сформулировал еще совсем молодым человеком. В сталинские времена единогласность стала законом для всех компартий, действующим, кстати, по сию пору.

Югославские лидеры как были, так и остались на тех же позициях, их по-прежнему придерживается советское «коллективное» руководство и верхние эшелоны осталь­ ных коммунистических партий. Такая настойчивость в со­ хранении идейного единства партии — это не только знак отсутствия сколь-либо весомых перемен, но и фактиче­ ское подтверждение того, что в теперешних «коллекти­ вных» руководствах свободная дискуссия или отсутствует вообще, или крайне ограничена.

Что означает и к чему ведет обязательное единство партии?

Его последствия грандиозны.

Прежде всего в любой партии, а особенно в коммуни­ стической, власть сосредоточена в руках вождей и высших инстанций. Идейное единство как приказ (особенно в цен­ трализованной, по-армейски дисциплинированной ком­ мунистической партии) неизбежно несет с собой влады­ чество центра над умами рядовых партийцев. Если при Ленине единая для всех идеология создавалась в горниле схваток на верхних этажах партийной иерархии, а Сталин начал самостоятельно предписывать таковую, то сегодня

послесталинское «коллективное» руководство удовлет­ воряется «малым»: тем, что преграждает путь новым со­ циальным идеям. Так марксизм стал теорией исключи­ тельно «в ведении» партийных бонз. Иного марксизма или же коммунизма сегодня нет, да и вряд ли может быть.

Социальные последствия идеологического единства трагичны: ленинская диктатура была суровой, но тотали­ тарной она сделалась только при Сталине. Прекращение всякой идейной борьбы в партии означало и полный пара­ лич свободы в обществе, ибо единственно через партию могло проникать туда любое разнообразие. Нетерпимость к иным идеям и упрямое выпячивание мнимой исключи­ тельной научности марксизма положили начало идейному монополизму партийной верхушки — тому, что впо­ следствии стало ничем не ограниченным господством над обществом.

Идейное единство партии — это удавка для любой новации не только в коммунистическом движении, но и внутри самого общества. Всякое начинание зависит от партии, общество целиком и полностью в ее власти, а внутри самой партии — ни проблеска свободы.

Идеологическое единство не явилось в одночасье, оно, как все в коммунизме, развивалось поступательно и пол­ ного могущества достигло, когда различные (большевист­ ские) фракции ожесточенно боролись друг с другом за власть. И не случайно первое в практике большевиков открытое требование отречься от собственных идей услы­ шал в свой адрес именно Троцкий: было это в середине двадцатых. Сталин набирал силу.

Идеологическое единство партии — духовная основа личной диктатуры, которую без него невозможно пред­ ставить. Одно порождает и цементирует другое. И это объяснимо: идеи — плод творчества отдельных людей, а их идейный монополизм (приказное идейное единство) — всего лишь дополнение, «теоретическая маска» диктатуры. И хотя одно и другое, личная диктатура и идейное единст­ во, существуют уже в зачатках современного коммуниз­ ма — большевизма, прочно закрепляются они только на стадии полного расцвета последнего, сопутствуя ему как тенденция (а чаще как преобладающие формы) вплоть до его упадка.

Устранение идейной разноголосицы в среде высших руководителей автоматически упразднило фракции* и те­ чения, а с тем и всякую демократию в коммунистических

партиях. В коммунизме возобладал принцип «вождь знает все»: идеологами становились исключительно обладатели власти — партийной и прочей — вне зависимости от скудоумия таких лидеров.

Неуклонное форсирование идейного единства в партии есть одновременно и верный признак сохранения личной диктатуры или диктатуры нескольких олигархов, которые либо на время поладили между собой, либо сосуществуют в условиях шаткого и недолгого равновесия сил. Как сей­ час в СССР.

На минувших стадиях тенденция к идейному единству наблюдалась и в других партиях, особенно это касается социалистов. Но там речь шла о тенденции, а не о долге, как у коммунистов. Должно быть не просто марксистом, а марксистом в соответствии со вкусами и предписаниями верхов, центра. Из свободной революционной идеологии марксизм превращен в директивную догму по принципу восточных деспотий, где верховная власть сама догму толкует, сама предписывает, а монарх — он же первосвященник.

Обязательное идеологическое единство, прошедшее немало фаз и приобретавшее на этом пути разнообразные формы, было и остается самой отличительной чертой партии большевистского, коммунистического типа.

Но обязательного идеологического единства в их рядах не могло бы и быть, не являйся эти партии одновременно прародительницами новых классов, не ставь они перед собой чрезвычайной исторической задачи.

Кроме коммунистической бюрократии, современная история не знает класса или партии, которым удалось достичь полного идеологического единства своих рядов. Но ведь никто и не брался за переделку целого общест­ венного организма преимущественно политическими и административными средствами. Для тех, кто вершит по­ добное, необходима беспредельная, буквально фанатич­ ная вера в правоту и чистоту своих взглядов и намерений. Задача такова, что требует не только крайне сурового отношения к иным идеологиям и социальным группам, но и максимальной идейной подчиненности общества при абсолютной монолитности правящего класса. Вот поче­ му компартии нуждались в идейной прочности особого порядка.

Однажды достигнутое, идейное единство действует за­ тем силой предрассудка. Коммунисты воспитываются на

убеждении, что идейное единство (на самом деле идеи спускаются сверху) есть неприкосновеннейшая из свя­ тынь, а фракция в партии есть самое черное злодейство.

И как тотального господства в обществе не достичь, если не расправиться с другими социальными группами, так и идейное единство маловероятно без «прочесывания» собственных рядов. Почти совпадающие по времени, два эти процесса «объективно» смыкаются и в сознании носи­ телей тоталитаризма, хотя в первом случае новый класс побивает своих противников, а во втором — идет «выяснение отношений» внутри самого класса. Разумеет­ ся, Сталин знал, что Троцкий, Бухарин и Зиновьев никакие не иностранные шпионы или предатели «социалистиче­ ского отечества». Но их несогласие с ним явно затрудняло достижение тоталитарного господства, и он был вынужден их уничтожить. Преступность его действий по отношению к партии как раз в том и заключается, что «объективную вражду», то есть идейно-политическое соперничество в партии, он искусственно превращал в субъективную вину групп и отдельных лиц, приписывая им преступления, которых они не совершали.

Но для любого коммунизма этот путь неизбежен. Ва­ риант, которым устанавливается тоталитарное господство, то есть «шлифуется» идейное единство, может быть «мяг­ че» сталинского, но суть всегда одинакова. Даже в случаях, когда индустриализация не есть ни способ, ни условие установления тоталитарного господства — в Чехословакии и Венгрии, например, — коммунистическая бюрократия все равно прибегает к формам власти, ничем, по сущест­ ву, не отличающимся от практики таких слаборазвитых стран, как СССР. И не только потому, что Советский Союз навязал подобное своим вассалам, — речь идет о природе самих коммунистических партий, об их идеологии. Го­ сподство партии в обществе, отождествление власти и аппарата власти с партией, зависимость права на выдви­ жение идей от места в иерархии — вот черты, неотъемле­ мо, органически присущие всякой коммунистической бю­ рократии, в руках которой очутилась власть.

Главную силу коммунистического государства и власти составляет партия. Она — генератор всего и вся, она — начало, объединяющее в себе новый класс, власть, собст­ венность, идеи.

Поэтому в коммунизме и не были возможны военные диктатуры, хотя, по всей видимости, в СССР заговоры

военных случались. Военная диктатура, если бы ей даже удалось на какое-то время убедить нацию в нужности напряжения всех сил и крайнего самоограничения, все равно не смогла бы установить полный контроль над обществом. На такое способна единственно партия, при­ чем партия, проповедующая столь высокие идеалы, что тотальная ее деспотия в глазах сторонников и всех, кто в нее верит, выглядит не просто необходимостью, но и высшей формой государственно-общественного устрой­ ства.

С позиций свободы военная диктатура в коммунисти­ ческих системах стала бы огромным прогрессом. Она обозначила бы конец тоталитарного господства партии, партийной олигархии.

Теоретически военная диктатура была бы возможна лишь в случае поражений на фронте или при глубочайших политических кризисах. Хотя и тогда начальной ее фор­ мой была бы диктатура партийная, то есть прикрываемая партией. Но это с неизбежностью вело бы к изменению всей системы.

Тотальная диктатура партийной олигархии в комму­ низме — не следствие временной политической конъюнк­ туры, а результат длительного и сложного процесса. Ко­ нец диктатуры означал бы не только смену той или иной формы власти в рамках сохраняющейся системы, но и изменение сам£Й системы, точнее, начало ее изменения. Эта пресловутая диктатура и есть система — душа ее, мозг, мышцы, ее сущность.

з

Власть в коммунизме очень быстро замыкается на самом узком круге партийных вождей, а от так называе­ мой диктатуры пролетариата остается звонкая, но пустая фраза. Процесс, к тому ведущий, раскручивается с неот­ вратимостью и необузданностью стихии, причем теория о партии как авангарде пролетариата неплохо ему помогает.

Несомненно, что в период борьбы за власть партия — где-то в большей, где-то в меньшей степени — выступает подлинным вожаком трудовых масс, отстаивает их инте­ ресы. Но и тогда роль ее и позиция являются одновремен­ но стадиями и формами продвижения к собственной вла­ сти. Польза рабочему классу тут очевидная, но и партия

крепнет в свойстве будущего держателя власти и эмбрио­ на нового класса. Едва дотянувшись до власти, партия — самый якобы последовательный выразитель интересов ра­ бочего класса и трудового народа — тотчас возлагает на себя «бремя» всей ее полноты, не забыв также установить контроль над всеми национальными богатствами. Участие и роль пролетариата в этом, за исключением кратких периодов революционных баталий, по сути, ничуть не большие, чем у любого другого класса.

Это не значит, однако, что пролетариат, вернее, отдель­ ные его слои, не бывает время от времени заинтересован в поддержке партии как власти. Таким вот образом и по­ страдали крестьяне, заинтересованные в поддержке тех, кто самим’фактом индустриализации открывал перед ни­ ми перспективу вырваться из беспросветной нужды.

Оказываемая отдельными слоями трудящихся перио­ дическая поддержка партии вовсе не означает, во-первых, что они обладают властью, а во-вторых, что их участие в ней существенно отражается на ходе общественного раз­ вития и общественных отношениях. Да в коммунизме из всех процессов ни один и не содействует укреплению силы и обеспечению прав трудовых масс, рабочего класса тем более.

По-другому и быть не может.

Классы и массы не вершат властных функций, этим от их имени занимаются партии. А поскольку в любой, даже самой демократичной партии ключевая роль принадлежит вождям, то и власть партии сводится к власти вождей.

Так называемая диктатура пролетариата, которая пона­ чалу в лучшем случае оборачивается властью партии, вскоре неизбежно сводится к власти вождей. А так как речь идет о чрезвычайной — тоталитарной — =власти, то и диктатура пролетариата есть не что иное, как теоретиче­ ское оправдание, идеальная маска, прикрывающая го­ сподство нескольких олигархов. Тоже — в лучшем случае.

Маркс диктатуру пролетариата задумывал как демо­ кратию внутри пролетариата и для пролетариата, то есть как режим, в котором сосуществует несколько социали­ стических течений, партий. Парижская коммуна 1871 года, единственная диктатура пролетариата, на опыте которой Маркс строил свои выводы, была многопартийной, а марксисты в ней ни числом, ни влиянием не выделялись. Диктатура пролетариата в непосредственном, так сказать, исполнении самого пролетариата г— чистая фикция, ибо

власть невозможно осуществлять иначе, нежели с по­ мощью политических организаций. Диктатуру пролета­ риата Ленин фактически сводил к власти одной — сво­ ей — партии, а Сталин — к собственной власти, к личной диктатуре и в партии и в государстве. После смерти ком­ мунистического императора его бесталанные наследники счастливы, что через «коллективное руководство» у них есть возможность делить власть между собой. Таким образом, во всех случаях коммунистическая диктатура пролетариата является либо фикцией, либо властью какого-то количества партийных вождей.

Ленин верил, что российские Советы и есть «наконец найденная» диктатура пролетариата в том виде, какой ее задумывал Маркс. Поначалу Советы — благодаря рево­ люционной инициативе и широкому участию в них масс — действительно производили такое впечатление. Троцкий увидел в них форму столь же эпохальную, сколь и парла­ менты, рожденные в борьбе с абсолютизмом. Но то была иллюзия. Из революционных органов Советы перероди­ лись в форму, потворствующую тоталитарной диктатуре нового класса, партии.

Нечто похожее случилось с ленинским демократиче­ ским централизмом как в партии, так и в органах власти. До поры, пока в партии худо-бедно, но все же допускалась некоторая степень разноголосицы, о таком централизме, пусть и не чересчур демократическом, еще можно было говорить. С достижением тотального господства он исче­ зает, на поверхности остается голый произвол олигархии и ее верхушки.

По причинам, отмеченным выше, можно заключить: превращение диктатуры олигархии в личную диктатуру есть величина постоянная. К личной диктатуре приводит идеологическое единство, неминуемые противоречия вну­ три правящего клана, а также потребности системы в целом. Наверху, окруженный пособниками, оказывается тот из вождей, которому в данный момент удается после­ довательнее других выражать и отстаивать интересы ново­ го класса.

Сами исторические условия — еще один серьезный фактор, способствующий личной диктатуре: нужды уско­ ренной индустриализации, как и война, требуют подчине­ ния всех сил единой мысли и единой воле. Назовем, кроме того, еще одну чисто специфическую — коммуни­ стическую — причину: в коммунизме власть — основная

цель и главное средство как всего движения, так и каждо­ го отдельного коммуниста. Жажда власти у коммунистов неутолима, непреодолима. Победа тут равнозначна взлету до высот божества, проигрыш — глубочайшему унижению и посрамлению.

Похоже дело обстоит и с пристрастием коммунистиче­ ских вождей к роскоши, чему они бессильны противосто­ ять не только по простой человеческой слабости, но и изза органически свойственной им, носителям власти, по­ требности олицетворять собой блеск, могущество и, сверх всего, магию управления людьми, искусство, доступное единственно таким вот «существам особого порядка».

Карьеризм, страсть к роскоши, властолюбие. Столь же неизбежна и тенденция к коррупции. Не той — чинов­ ничьей, которой у коммунистов, возможно, даже меньше, чем было в прежнем государстве. Речь о коррумпирова­ нии опять-таки особом: при власти, отданной на откуп одной политической группе и являющейся одновременно источником всех привилегий, «радение» о «своих людях», в меньшей или большей мере заслуженных, назначение их на «выгодные» должности и распределение между члена­ ми партии всевозможных благ становятся нормой. Отождествление власти и партии с государством (практи­ чески — с собственностью) как раз и делает коммунисти­ ческое государство, если так можно выразиться, самокоррумпирующимся, неумолимо плодящим привилегии и па­ разитические функции.

Один член югославской партии весьма любопытно описал атмосферу, в которой существует рядовой комму­ нист: «Я, если честно, разорван на три части: завидую тем, у кого машина лучше моей, поскольку мне кажется, что заслуг перед партией и социализмом у них меньше моего; свысока смотрю на каждого, у кого вообще нет машины: правильно — не заслужил; и тем не менее я счастлив, что какое-никакое, а собственное авто у меня-таки имеется».

Этого человека, очевидно, нельзя считать настоящим коммунистом. Он из тех, кто к движению примкнул, пове­ рив идеалам, но затем, разочарованный, удовлетворился возможностью сделать нормальную бюрократическую карьеру. Настоящий коммунист — это помесь фанатика с необузданным правителем. Только такое соединение дает настоящего коммуниста. Остальные — либо идеалисты, либо карьеристы.

Управляемая во всех звеньях, коммунистическая систе­