Доцент а.В. Мальцева,

Аспирантка е.И. Скобелева

Русская философская традиция

В горизонте «Судьбы России»

Задача нашей статьи – раскрыть содержание обоснованного А.Берг-соном в 1911 году на философском конгрессе в Болонье метода историко-философского познания применительно к оценке «философского значения» русской философии XIX - XX веков и на этой основе – обосновать такую «точку зрения», при рассмотрении с которой значение и смысл русской религиозной философии будут не в «эпигонстве» и не в «предвосхищении» в отношении философии западноевропейской («мировой философский процесс», «современный философский процесс» и т.п. понятия, если предполагать в них какое-то определенное содержание, то именно всеобще-европейское, претендующее на то, чтобы быть «всемирным»), но смысл и значение ее будут вполне «самостоятельными» и «имманентными», вне той «непосредственности», которая отстаивается многими нашими современными философами (не важно, оценивается ли при этом русская философия положительно или вполне отрицательно) в отношении западноевропейской философской традиции.

Если очень кратко попытаться определить суть бергсоновской позиции относительно цели историко-философского исследования, то она определяется К.А. Свасьяном в работе «Проблема символа в современной философии» так: в своем докладе «Бергсон долго и подробно говорил о роли так называемых «влияний» в истории философии. По его мнению, роль эта чрезвычайно преувеличена. В системе каждого значительного философа следует искать не «влияния» других философов, но оригинальное ядро, из которого развивается впоследствии теория, чья «периферия» может быть составлена из целого «винегрета» влияний. Ядро это – некая первичная интуиция, озаряющая мысль философа и требующая своего выражения. Может статься, что в самом процессе выражения она изменится до неузнаваемости, потеряет изначальную оригинальность и приобретет

© Мальцева А.В., Скобелева Е.И., 2003

сходство с рядом других концепций; не следует тем не менее забывать, что сходство это эпифеноменально и что не в нем кроется суть дела, а в обнаружении первоначального ядра»¹.

Итак, проблема заключается в том, чтобы эксплицировать «смысловое ядро» русской религиозно-философской традиции ХIХ – ХХ веков – именно потому, что только эта «составляющая» «бывшей» тогда в России философии может называться русской философией. Прежде всего, определим, чем эта традиция не была. Она не была традицией научного философского дискурса, ни даже традицией рационализма, который, ведь, конечно, не сводится к «научному рационализму» и даже не имеет последний в качестве своего «высшего продукта», «завершения» или «цели». В основном опираясь на выработанную в Европе систему понятий философии, она, русская религиозная философия, иногда, кажется, имела ближайшей своей целью (у некоторых философов, например у Н.А. Бердяева или у Л. Шестова, очень часто и нарочито – у В.В. Розанова, - даже страстью) настолько изменить конфигурацию понятийного смысла, фиксируемого этой системой понятий, что требуется специальный анализ содержания каждого использованного философского термина с, казалось бы, устоявшимся и привычным содержанием, примененного для выражения того, что хотел сказать тот или иной русский философ. Эта «особенность использования» настолько далеко выходит за обычные в таких случаях «различия» в понимании того или иного термина, выражения, философемы и т.д., что само отличие должно учитываться как важнейший элемент конституирования нового содержания.

Русская религиозная философия, исходившая из традиции «христианского православного гнозиса», решительно никогда не была богословием, теологией, ни их «служанкой». Русские философы настолько же вольно чувствовали себя в отношении авторитета отцов и учителей православия и тем более в отношении «мнений» православных богословов и церковных иерархов (впрочем, часто подчеркивая свой «пиетет» как в отношении первых, так и последних), что иногда стиль их отношения к «официально одобренному» учению и даже «соборно принятому» преданию провоцирует современного исследователя к тому, чтобы не замечать глубочайшего воздействия православной традиции в целом: не только гнозиса или богословия - на русскую религиозную философию, ее темы, направление философствования, на структуру принятого ею религиозно-философского акта, - даже несмотря на справедливость сказанного выше, - и на ее стиль.

Таким образом, мы обозначили наше понимание отношения русской религиозно-философской мысли к основным «влияниям», в горизонте которых она традиционно исследуется.

Предметом подлинной «философской страсти», познавательного интереса для русской религиозной философии ХIХ-ХХ веков была судьба России. Это утверждение стало уже настолько привычным, что, воспринимаясь как «штамп», не столько раскрывает, сколько, напротив, скрывает ее (философии) подлинный смысл. А между тем: судьба России как исключительный предмет философского интереса – какая форма, структура философского акта будут адекватны такому предмету? Проповедь и пророчество есть основные «формы», в которых реализовалась русская религиозно-философская мысль, в которых она тематизировала свой предмет. Их единство образует «русский миф», или – «миф России» - нашу «национальную идею». И, подчеркнем еще раз, в русской религиозной философии меньше всего «научного философского дискурса», который выполняет по существу подчиненную роль, чаще всего – как «средства маскировки», принятое на вооружение как дань времени и моде: что делать, если у каждого времени - свой язык, и миф должен быть выражен средствами этого языка².

Как «миф о России»³, как выражение ее «национальной идеи» (даже у скептика и еврея Л. Шестова не в меньшей степени, чем у В.В. Розанова, и у них у обоих – в несравненно большей степени, чем у сторонников и последователей «академической философской традиции», у Лосского, к примеру, бывших прежде всего именно эпигонами) – русская религиозная философия «общественна», «пророчественна», «идеологична» и «всегда на службе»: в ней нет (почти) «отвлеченного теоретизирования» и любая ее «теория» есть средство «борьбы за Россию»⁴.

В этом и есть ее смысл, назначение и оправдание. Нам представляется, что именно с этой «точки зрения» в русской религиозной философии ХIХ – ХХ веков обнаруживается «ценность», не «сводимая» на западноевропейскую философскую традицию и не «опосредованная» ею.

Однако наше обоснование «адекватной» точки зрения на русскую религиозную философию (лучше, конечно, говорить не об «адекватной» точке зрения «на нее», а о «соразмерной ей» точке зрения) будет совершенно неудовлетворительным, если мы обойдем, проигнорируем еще один вопрос: она была (тоже проблема: «была», «стремилась быть», «выражала» и т.п. – как правильно?) «мифом о России» и в этом, как мы сказали, получала свое оправдание (русская религиозная философия всегда чувствовала потребность быть оправданной), – есть ли она «миф о России», выражает ли она его сейчас? Сделав своим «исключительным предметом» «судьбу России», она связала с ней свою собственную судьбу. Без того или иного ответа на поставленный нами вопрос нельзя ничего понять в «судьбе русской религиозно-философской традиции», но ответить на этот вопрос мы не можем. Не можем прежде всего потому, что «решение о судьбе» выносится иной, нежели «академическое» или «свободное» философствование, «инстанцией». Но если мы говорим о «национально-государственном возрождении России» (сейчас уже все меньше: многие поняли, что такое возрождение очень сложно, или – скорее всего, как мы считаем, - невозможно «увязать» с доктринами либеральной демократии, с «либеральными ценностями» и т.п. – со всем тем, что понимается властью как цель современной трансформации России), то мы должны говорить и о «судьбе русской религиозной философии», традиция которой может быть жива только в возрожденной России.

Получено 06.12.02.

ISBN 5-89368-369-2

Проблемы России: история и современность. Владимир, 2003