В есть причина а

Тогда как на самом деле ситуация заключается в следующем:

А и В являются «функциями»

какой-то третьей, более глубокой

и общей «причины» С.

Вебер — Мертон руководствуются первой схемой. Я в таких случаях руководствуюсь второй. И полагаю, что стою на более прочном основании, чем вы.

Имейте в виду, что модная одно время теория Вебера – равно как и Тауни и других – в настоящее время полностью «развенчана», и едва ли серьезный историк или ученый-гуманитарий, даже в Германии, подпишется под ней. С ней безусловно «покончено». Зачем же следовать за тем, что отжило свой век?

П.Сорокин

Поистине, учитель уделил рукописи своего ассистента много внимания. Не буду пытаться припомнить те чувства, какие испытал ассистент, прочитав этот комментарий. Это было бы лишь полетом ретроспективного воображения. Тем не менее приведу найденную мною копию отпечатанного (не рукописного) ответа на критику Сорокина, — опять-таки без моего нынешнего комментария по поводу его содержания или стиля. В конце концов, это архивные документы, в том именно смысле, как это понимают историки. Они написаны по определенному поводу и при определенных обстоятельствах и предназначены лишь тем, кому они адресованы, а вовсе не любопытствующему историку или социологу будущего.

25 июня 1934

Глубокоуважаемый профессор Сорокин,

Я пишу эту пояснительную записку по поводу недавно посланной вам статьи не столько в ее «защиту», как для прояснения некоторых пунктов, которые в первом варианте по небрежности подчеркнуты недостаточно.

Осмелюсь утверждать, что используемая мною методология не совсем уж ошибочна. Прежде всего, я не уверен, что ваша аналогия с переходом от детства к зрелости вполне приемлема. Похожей и, думаю, более правильной аналогией было бы воздействие, которое оказывает — в определенных пределах — достаточное количество питательных веществ и моцион на физическое развитие индивида. При том или ином уровне развития науки, обусловленном, быть может, причинами внутреннего порядка, любые социальные факторы, которые способствуют высокой позитивной оценке науки, будут в то же время способствовать привлечению в науку большего числа людей, чем это было бы в противном случае. Во-вторых, эмпирико-рациональный способ мышления, обнаруживаемый в протестантизме в тот период, когда и сама наука развивала тот же способ мышления, причем как никогда интенсивно (последнее утверждение очень существенно, поскольку религия сама по себе не развивает науку), способствовал популярности тех или иных идей, открытых наукой, и делал их социально приемлемыми.

Далее, я не доказываю, что указанные мною черты характерны только для протестантизма. Как отмечаю я в своей статье, в той или иной степени их можно обнаружить и в средневековом и более позднем католицизме. Но на более ранних стадиях истории науки ее низкая социальная оценка обусловлена в первую очередь недостаточным развитием ее самой и неспособностью добиться сколько-нибудь заметного успеха. Например, экспериментирование едва ли было развито в средние века, несмотря на некоторые намеки, обнаруживаемые у Роджера Бэкона, Альберта Великого и др., — более того, религиозная ориентация в этот период была скорее поту-, нежели посюсторонней. Во-вторых, «принцип полезности» означал в средние века нечто совсем иное, — как пытался я показать, религия, действительно, подчинилась утилитаризму лишь в XVII в., но тенденция к этому проявилась на несколько столетий раньше. Важно то, в какой степени все эти черты, которые находим и в католицизме и которые наиболее заметны в доминиканском, францисканском орденах, у иезуитов, где они были, говоря сравнительно, гораздо более эмпирически ориентированными, чем в остальном католицизме, — в какой степени эти черты были связаны с развитием науки.

По поводу статистических данных. Это правда, что мои статистические данные не распространяются на XVII век; их, разумеется, и не существует. Но что между протестантами и католиками в их отношении к научным интересам и научной продукции существуют различия, — это факт. Наверное, современный католик по своему мышлению гораздо ближе современному протестанту, чем католику средневековому, но существенные различия между ними сохраняются до сих пор. Ныне, я думаю, правильным будет объяснять различие научных интересов, по крайней мере, хотя бы отчасти, различиями в религиозной окружающей среде. Вы знаете, что эти различия проявляются между приверженцами двух религий в одной и той же стране, т.е. между католиками и протестантами в Англии, Швейцарии, Германии и т.д. Итак, это не просто перемещения научного лидерства из одной страны в другую. Да я и не считаю это постоянной связью, как пытался показать в своей статье. Я просто хотел исследовать религию как фактор науки и показать сходство между образом мышления, религиозной этикой и наукой в XVII в.

Думаю, что в этом смысле, я использовал ваш метод «логической связи» различных элементов культуры, даже если и выразил это недостаточно четко. Кроме того, я чувствую, что наши мнения различаются больше по видимости, чем по существу. Виной тому — моя чересчур акцентуированная манера выражения и некоторая неуклюжесть в подаче собственных идей. Если бы мне пришлось придать тем же самым данным другую форму — в вашей системе мысли, — то, думаю, стало бы ясно, что я имею дело с двумя элементами «чувственной культуры», которые вполне приспособлены друг к другу. Безусловно, основной переход от «славы Господней» к принципу «полезности» в протестантской Англии, — который, по-моему, четко зафиксирован, — является тому примером.

Если вы простите мне это чересчур длинное письмо, то я сделаю его еще длиннее, включив него стихотворение, которое, на мой взгляд, исчерпывающим образом описывает мою ситуацию.