Mescheryakov_A_N_Drevnyaya_Yaponia_1417_kultura_i_text

·* Женщина как символ греховности занимает в японской культуре намно-Ь меньшее место, чем в европейской. Во время шутливого спора о рае и аде А. С. Пушкин сказал, что он предпочел бы попасть в ад. «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады» [Пушкин в воспоминаниях, 1974, с. 383].

201

летних императоров (среди которых были дети четырех и восьми лет) при наличии своекорыстных министров не доведет государство до добра, он решил управлять страной в качестве императора-монаха.

Госандзё вскоре скончался, но уже его преемнику — Сирака-ва — удалось осуществить идеал Госандзё в полной мере — таково, согласно Дзиэну, было требование времени (возможно, именно такой описательный перевод передает дух исторических «принципов» наиболее точно). До Госандзё люди действовали в соответствии с прежними «принципами», не понимая, что эти принципы уже не подходят к изменившимся параметрам нового времени.

Таким образом, каждый исторический период характеризуется Дзиэном с двух сторон: с точки зрения содержательной (события, имеющие отношение прежде всего к генеалогической истории) и «интеллектуальной» (т. е. мерой понимания современниками «требований времени» и степенью их адаптации к исторической

реальности). В этих рамках «конкретной истории» люди (под которыми понималась преимущественно высшая аристократия) обладают некоторой свободой воли, заключающейся в их способности приспосабливаться к требованиям времени и смягчать, хотя и ненадолго, ситуации, опасные для высших эшелонов власти. Но существовала и другая, «абстрактная история» буддийского миропонимания, уже совершенно недоступная сознательно-волевой корректировке. Эпоха «истинного Закона», закончившаяся с правлением Сэйму, сменилась эпохой «ложного Закона», которая продолжалась до смерти Фудзивара Ми-тинага. С этих пор наступило господство «конца Закона».

После смерти Сиракава пост экс-императора занял Тоба, управлявший страной с 1120 по 1156 г. С его смертью начинается пятый этап японской истории: «век военных». После многолетнего и сравнительно спокойного функционирования установившейся системы управления пугающие перемены начинают подтачивать незыблемый, казалось бы, миропорядок. Двор оказывается не в состоянии контролировать владельцев поместий (сёэн), крупные феодалы обзаводятся собственными дружинами, а монахи с горы Хиэй с оружием в руках подступают к императорскому дворцу, требуя удовлетворения своих требований.

1156 г. вошел в японскую историю как «война годов Хогэн», в которой участвовали силы, поддерживавшие императора Го-сиракава (1155— 1158), с одной стороны, и бывшего императора Сутоку (1123—1141) — с другой. Кровопролитные сражения, охватившие страну, почитались Дзиэном за несомненный признак наступления «конца правления» (именно в таком социально-политическом смысле виделся ему «конец Закона Будды»). В духе своего времени он полагал, что Японии от века отпущено сто правлений, да и те могут прийти к концу раньше, если не действовать в соответствии с Принципами.

Вместе с упадком нравов, когда всякий сын уступает свое-

202

му отцу *, катастрофически ухудшаются и магические способности людей — так что никто уже не может обуздать вредоносных демонов.

Люди становятся настолько неправедны, что теряется смысл этически оценивать их и единственным сколько-нибудь устойчивым критерием ориентации в социуме остается

генеалогия **.

Кризис, описываемый Дзиэном, настолько глубок, что ощущается отчасти как возврат к первоначальному доокультурен-ному хаосу. Во время битвы при Данноура утонул восьмилетний император Антоку (1180—1183) и вместе -с ним канул в морскую пучину меч — одна из священных императорских регалий. Люди говорили, что меч вернулся в море (с. 265). Согласно мифологическому повествованию «Кодзики» и «Ни-хон секи», брат Аматэрасу— Сусаноо — победил страшного дра кона (змея) и извлек из его хвоста чудесный меч. Теперь дракону, повелителю водной стихии, вновь удалось завладеть сокровищем.

Событийный ряд этого периода определяется противоборством между кланами Минамото и Тайра, в результате которого сегуном стал Минамото Ёритомо. Ёритомо поддерживал брата Дзиэна — Кудзё Канэдзанэ. С этого времени прагматическая вовлеченность Дзиэна в ход истории становится особенно заметной, причем все симпатии Дзиэна находятся на стороне Ёритомо. Он наделяет Ёритомо «добродетелью», которая была столь необходима утерявшему ее времени. Поскольку в Ёритомо «добродетель» нашла свое концентрированное выражение, то именно он и осуществил историческое право на основание военного правительства — бакуфу.

Дзиэн был убежден, что положение дома Кудзё в качестве поставщика регентов и канцлеров гарантируется соглашением, заключенным в мифические времена между родовыми божест-вам'и правящего рода и рода Фудзивара. Идея о «божественном соглашении» особенно актуализировалась после того, как власть перешла к императораммонахам и положение Фудзивара оказалось в значительной степени подорванным, поскольку экс-императоры окружили себя «личными министрами» и матери

* Ощущение упадка именно через «генерационный код» характерно для древности и средневековья. Ср. у Горация:

Чего не портит пагубный бег времен? Ведь хуже дедов наших родители, Мы хуже их, а наши будут Дети и внуки еще порочнее.

Сагт. III, 6, 46, 49. Перевод Н.

Шатерникова

**, Весьма примечательно, что упадок нравов Дзиэн никак не связывает с роскошью, как это случалось столь часто в Европе. Отчасти это объясняется принадлежностью к правящему сословию. Однако так же несомненно, что разрыв между уровнем жизни аристократов и простолюдинов был намного меньше, чем в Европе. Не случаен отсюда и столь незначительный размах крестьянских движений в средневековой Японии.

203

Подобная «противоречивость» в оценке одного и того же вре-

императорских сыновей (после времени Ёримити) перестали принадлежать к Фудзивара.

Таким образом, только подтвержденная историей роль Фудзивара в качестве регентов и канцлеров могла оправдать их претензии, не находившие более основания в изменившейся структуре власти. История же была выбрана Дзиэном как прагматическое интеллектуальномагическое средство, призванное противостоять реалиям жизни. Открытые сравнительно недавно более ранние тексты, принадлежащие кисти Дзиэна, в которых содержится интерпретация его вещих снов, с несомненностью свидетельствуют, что он осознавал себя носителем сакральных истин.

Только убедившись в собственной причастности к сакральным истинам, Дзиэн приступил к написанию «Гукансё», причем в молитвах, обращенных к Сётоку-тайси, он просил открыть ему, что следует делать, а чего — нет. «Принципы», которым он уделяет столько внимания, были созданы божествами. Человек же лишь прислушивается к их воле, являясь передатчиком божественных идей и не придумывая ничего сам. По-прежнему он является медиумом, но вместо шаманского бубна его орудием стала кисть. Уже почти окончив свой труд, Дзиэн с немалым удивлением отмечал, что не знает, какая сила водила его рукой, подчеркивая, таким образом, внушенность высказанных им идей (с. 360).

В его время такое признание было эквивалентно утверждению об объективности.

Одним из основных выводов Дзиэна является следующий: в век военных дом регентов должен сотрудничать с сегуном (очень многие аристократы эту идею отвергали) и установить гармоничное правление аристократов и военных. Таким образом, в понимании Дзиэна правление страной первоначально осуществляется непосредственно императором, затем к нему на помощь приходят министры, а теперь — военные. По мнению Дзиэна, эти формы правления были определены богами. Импе раторскую форму правшения создала Аматэрасу: во второй период она заключила соглашение с родовым божеством Фудзивара, а теперь к ним присоединился и бодхисаттва Хатиман (родовое божество рода Минамото), приобретшее в результате своего исторического развития сильнейшие буддийские коннотации. Дзиэн отмечал, что власть императора соединялась с ученостью Фудзивара и военной мощью Минамото.

Хронологические рамки шестого периода практически совпадают с границами предыдущего. Началом шестого периода Дзиэн считает правление Госиракава в качестве экс-императора (1158), а его завершением — окончание правления Готоба (1198). Однако оценка этих периодов в корне различна. Принципом шестого периода Дзиэн безоговорочно признает «неправильные действия» и стремительные перемены, ведущие к упадку, в то время как в пятом периоде остается место для людей, превосходных в своей добродетели. 204

Ыидиипал --ч.^...~~г~ ———--- - „-,~..„^ „„,.„.„ „ 1и1и т

и не

ценного отрезка ставит обычно исследователей в тупик находит удовлетворительного объяснения. Однако, как нам представляется, такое противоречие возникает лишь ввиду подсознательной интерполяции наших собственных представлений в интеллектуальную структуру историзма Дзиэна. Человеку современному кажется, что физическая субстанция времени ввиду его категориальной всеобщности

подразумевает лишь однозначное ее толкование. Нам, однако, уже приходилось отмечать, что «время» в средневековье есть понятие социально обусловленное. Из этого с непреложностью следует вывод о своеобразии протекания времени в массовом сознании различных ·социальных групп. Если мы еще раз обратимся к характеристике, данной Дзиэном пятому периоду японской истории, то увидим, что она относится к «веку военных» («буси-но ё») и его главными деятелями являются самураи. Что же касается шестого периода, то его хронологические и содержательные рамки определяются правлениями императоров. Таким образом, хронологическая концепция Дзиэна, характеризуемая в самых общих чертах как эсхатологическая, способна порождать и суб хронологические синхронные модели, которые не осознавались как противоречащие друг другу.

Время своей жизни Дзиэн относит к седьмому, наиболее ужасному периоду истории. Люди в это время полностью теряют способность оценивать последствия своих поступков. Способности правителей и их подданных катастрофически ухудшаются, и судьба не благоволит больше никому (с. 326). Бюрократическая машина, столь любовно лелеемая на всем Дальнем Востоке, пришла в полный беспорядок.

Человек не в силах остановить этот процесс всеобщей деградации, но мудрец тем не менее может научить других, «как разрушать зло и творить добро». Роль такого полухаризматического наставника Дзиэн берет на себя.

Заключительную часть «Гукансё» он целиком отводит под собственные рассуждения, подводящие итог предыдущему изложению. Главный вывод Дзиэна заключается в том, что принципы, годные для одной эпохи, перестают быть таковыми с течением времени. Так, первоначальные принципы, согласно которым императором не может быть ребенок в возрасте до десяти лет и ни один император, каким бы дурным он ни был, не может быть сменяем ни при каких обстоятельствах, перестают соблюдаться. Дзиэн не видит в этой смене принципов противоречия первоначальным установлениям, ибо находит, что, несмотря на все изменения, трон никогда не занимали кандидаты, не удовлетворявшие «генеалогическому цензу», а значит, и все изменения служили главному

будут обладать способностями правителей ранних. Именно в опекунстве императоров министрами Фудзивара видел Дзиэн гарантию благополучия страны. Однако после того как Аматэрасу приняла решение, что управление страной должно осуществляться императорами-монахами, между императорами и регентами, с одной стороны, и экс-императорами

— с другой, встали «личные министры» («кинсин») последних, что уже никак не соответствовало планам Аматэрасу. С появлением сегунов Фудзивара оказались еще более оттесненными на второй план. Почувствовав, что развитие событий идет вразрез с первоначальным замыслом, когда император и регенты находятся в гармонических отношениях, Аматэрасу вкупе с Хатиманом решила, что модель правления должна вернуться к прежнему образцу: Кудзё Нрицунэ был назначен преемником сегуна, чем обеспечивалось совмещение учености и военной мощи в одном лице. Это назначение почиталось многими, включая самого императора Готоба, за акт, недостойный благородного происхождения Ёрицунэ. Однако переубедить Дзиэна было непросто. Одержимый идеей о спасительной роли Ёрицунэ в нынешнем хаосе, он советует Готоба собрать немногих министров, которые понимают «веление времени», с тем, чтобы они держали перед могущественными военными речь, текст которой Дзиэн уже предусмотрительно составил.

Здесь уместно заметить, что ораторское искусство никогда не находилось в Японии в особом почете. Ораторы процветают там, где им есть кого убеждать. Однако весь строй жизни средневековых японцев подразумевал их участие в государственной жизни лишь в качестве объектов политической деятельности. Авторитарность власти, прослеживаемая на всех уровнях общества, вывела ораторское искусство за пределы основного направления развития японской словесности. Наверное, самого Дзиэна можно причислить к мастерам красноречия, но красноречия письменного. Сколь ни была обширна его аудитория по сравнению с предыдущими «историками», сама письменная форма сочинения неизбежно обрекала его на индивидуальное восприятие, предполагающее разновременность акта коммуникации и исключающее мгновенное и зачастую легковесное одушевление «народных масс».

Адресованный Готоба совет держать перед военными речь ясно выявляет прагматическую направленность труда Дзиэна. Если вся

предыдущая «историческая» традиция делает основной упор на регистрации прошлого (чтобы «истина стала известна потомкам»—так формулирует этот подход «Кодзики»), то кисть Дзизна покушается и на будущее. Прошлое перестает быть ценным только само по себе. Оно — еще и пролог будущего, и учебник для него. Будучи фатально убежденным в неизбежности упадка, Дзиэн также убежден, что прошлое (т. е. познание «принципов») способно научить, как ослабить удар 206

«рт столкновения с ним. Будущее сформировано лишь в общих

.предначертаниях и до некоторой степени зависимо от волевой деятельности людей, или, точнее говоря, «мудрецов». Главным способом разрешения возникающих социальных проблем является династическая политика, что еще раз подтверждает наше убеждение в правильности выбора «генеалогического кода» в качестве основного средства понимания событий японской истории.

Установки на восприятие истории и личности через генеалогию дожили до сегодняшнего дня. Научным отражением этих установок является общепринятое среди японских исследователей выделение генеалогии в едва ли не важнейшую проблему, возникающую при анализе государственных, религиозных, .литературных и иных деятелей (см., например, наиболее пред-·ставительную многотомную биографическую серию «Нихон дзим-буцу сосё», издательство «Ёсикава кобункан»).

Наш анализ труда Дзиэна показывает, что, несмотря на расширение хронологического охвата, изощренность аргументации и синтетическую форму повествования, история не превратилась в дисциплину, объектом рассмотрения которой являлось бы прошлое само по себе. История, в понимании Дзиэна,— это средство познания настоящего и будущего через -прошлое. Предназначение ее состоит в самоидентификации социальной группы (аристократов), представляемой Дзиэном, и в целенаправленном формировании установок, способных обеспечить связь времён, трактуемую как преемственность структур власти и подчинения.

Подход, основы которого были заложены Дзиэном, стал началом традиции личного, не санкционированного государством осмысления

истории (об одном из таких историков — Китаба-такэ Тикафуса — см. [Мещеряков, 1988а]).

Евтерпа — муза лирической поэзии. Выполнена с античного оригинала. Отливка и чеканка Э. Гастеклу. 1798 г., СанктПетербург. Надпись СНо сделана ошибочно.

Атрибуция статуи в парке г. Павловска

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История письменной культуры есть хронологическая после довательность вовлечения в ее сферу определенных духовных реальностей. Сама эта последовательность, степень и формы вовлеченности объекта в письменную культуру являются проекцией важных ценностных установок определенных социально-культурных групп. Письменность, в свою очередь, не представляет собой чисто технического инструмента для фиксации и хранения информации, но обладает значительным творительным воздействием как на отдельные формы культуры, так и на культуру в целом.

На начальных этапах распространения письменности в Японии наибольшую активность и последовательность по использованию письменности проявляет государство (двор), фиксирующее и создающее нормативные представления о самом себе. Эта деятельность находит отражение в конце VII—начале VIII в. в составлении законодательных сводов (иератический автопортрет государства) и мифологическолетописных сводов («автобиография»), которые затем принимают форму хроники. Законодательные своды отражают идеальные представления о