Dukhovnaya_kultura_Kitaya_Tom_3_-_Literatura_Yazyk_i_pismennost

Вне зависимости от выбранного способа набор отдельного иероглифа происходит в два этапа. Сначала на экран вызывается вся группа иерог лифов, объединенных тем или иным признаком (например, одним и тем же чтением). Затем из этой группы, рассортированной в памяти компью тера по разным признакам (частотность употребления, наличие того иного ключа, принадлежность иероглифа к числу сокращенных или полных

вариантов и т.п.), выбирается нужный знак. Существуют также различные дополнительные способы ускорения поиска изолированного иероглифа, вплоть до запоминания его кодового номера в системе Unicode. При наборе обычного связного текста компьютер, как правило, авто матически находит и предлагает нужные иероглифы, входящие в то или иное слово/словосо четание, в частности в зависимости от контекста, и набор идет очень быстро.

** Алексеев В.М. Китайская иероглифическая письменность и ее латинизация. Л., 1932; Завьялова О.И. Лингвистическое законодательство в Китае // Решение нацио нально языковых вопросов в современном мире. М.–СПб., 2003; она же. Китаеязыч ный ареал Азии в эпоху информационных технологий // ПДВ. 2005, № 1; Семе нова О.В. Китайский язык — элемент лингвистической ситуации Сингапура // Реше ние национально языковых вопросов в современном мире. СПб., 2003; Суханов В.Ф. Упрощенные начертания и разнописи китайских иероглифов. М., 1980; Янкивер С.Б. Кантонский (гуанчжоуский) диалект китайского языка. М., 1987; Вэй ханьцзы гуйфаньхуа эр цзисюй нули. Цзинянь «Ханьцзы цзяньхуа фанъань» гунбу 35 чжоунянь (Продолжать усилия по нормализации китайской иероглифической письменности. К 35 летию публикации «Проекта упрощения китайских иероглифов») // Чжунго юйвэнь. 1991, № 2; Ли Юй мин. Чжунго юйянь гуйхуа лунь (О языковом планировании в Китае). Чанчунь, 2005; Лун Хуй чжу. Сянжэнь дуй Гуандун хуа цзи путунхуа тайду ды динлян юй динчжи яньцзю (Качественная и количественная оценка отношения жителей Гонконга к кантонскому диалекту и путунхуа) // Чжунго юйвэнь. 1998, № 1; Фу Юн хэ. Синь Чжунго ды ханьцзы чжэнли (Упорядочение иероглифической письменности в новом Китае) // Юйвэнь цзяньшэ. 1995, № 7; Фэн Ай чжэнь. Синь цыюй цыдянь ды фанъяньцы шоулу цзи ци гуйфань вэньти (Принципы нормализации и включения диалектизмов в словари неологизмов) // Чжунго фанъянь сюэбао. Т. 1. Пекин, 2006; Цю Чжи цюнь, V.E. van den Berg. Тайвань юйянь сяньчжуан ды чубу яньцзю (Предварительное исследование языковой ситуации на Тайване) // Чжунго юйвэнь. 1994, № 4; Чжунго юйянь шэнхо чжуанкуан баогао, 2005 (Доклад о языковой ситуации в Китае, 2005). Т. 1–2. Пекин, 2006; Чжунго юйянь шэнхо чжуанкуан баогао, 2006. Т. 1–2. Пекин, 2007; Dragunov A. The hPhags pa script and Ancient Mandarin // Известия АН СССР. Отд. гуманитарных наук. Сер. 7. Ч. 1 (№ 1). Ч. 2 (№ 2). 1930; idem. A Persian Transcription of Ancient Mandarin // Bulletin de l’Acadе´mie des Sciences de l’URSS (Classe des sciences sociales). 1931, № 9.

О.И. Завьялова

671

Знак, текст и звучащее слово в древнем Китае

Письмо в Китае сложилось автохтонно к середине II тыс. до н.э. Набор знаков ограничивался числом ситуаций для гадания (ис ходов гаданий) и был связан с набором символов — элементов классификационных схем. Уже на неолитической керамике IV тыс. до н.э. обнаруживаются две группы знаков — схемати зированные из ограниченного набора и рисуночные племенные (тотемные), а также, возможно, и индивидуальные знаки (там

ги). Ко II тыс. до н.э. возникают восьми , десяти и двенадцатиместные замкнутые магически классификационные наборы. Два последних — это так называемые циклические знаки (гань чжи), в то время как первый набор — восемь триграмм (ба гуа) — имеет структуру совокупности трехзначных двоичных чисел. Знаки на керамике демонстрируют две тенденции означения. Первая представлена тамгами, т.е. знаками именами, имеющими конкретное, «терминологиче ское» значение. Эти знаки не унифицированы ни по набору, ни по способу передачи значения, ни по строению. Вторая тенденция материализована ограниченным числом классификацион ных символов, которые не имеют ни фиксированного значения, ни (в силу своей простоты) внутреннего строения. Письмо в Китае возникло в результате наложения наглядной одно значности рисунка (пиктограммы) на стройность и ограниченность набора классификационных символов. Но все это — чисто графические средства фиксации информации. Поэтому древ нейшее китайское письмо, соотносящееся с примитивной пиктографией примерно так же, как орнамент с рисунком, равняется скорее на орнамент (ритм), чем на звук.

После качественного перелома, обусловленного указанным наложением, начинается стихийная унификация: уточняются границы знаков, унифицируются графические элементы и их наборы для каждого знака, разграничиваются и уточняются понятийные ассоциации знаков. Последний процесс предполагает определенную ориентацию на звучащий язык благодаря связи «поня тие» — «слово». В то же время для однозначного понимания протяженного текста (а длина текс та в эпиграфике шести столетий вокруг рубежа I тыс. до н.э. возрастает от единиц до сотен иероглифов) необходимы грамматические правила и знаки для служебных слов типа связок, кванторов и субституторов. Подобные знаки записывают уже слова звучащего языка.

К середине I тыс. до н.э. китайское письмо начинает ориен

тироваться на речь. В текстах V–III вв. до н.э., сопряженных с «Книгой перемен» («И цзин»), говорится: «Письмо не исчер пывает высказываний (янь [2]), высказывания не исчерпывают смысла. Поэтому... совершенномудрые установили символы (сян [1]), чтобы исчерпать смысл; сконструировали триграммы, чтобы исчерпать свойственное (цин [2]) и искусственное; привязали к ним слова, чтобы исчерпать соотнесенные с ними (триграммами) высказывания...» («Си цы чжуань», I, 12).

Даже символы, обозначающие понятия, должны «читаться», т.е. иметь звуковой эквивалент, но чтения эти обычно не сов падают со словами живого языка. Так, шумерские идеограммы ассирийцы произносили по шумерски, а символ элемента «железо» Fe читается русскими как [фэ] или [фэррум], а не «железо». Аналогично тому, как эти чтения принадлежат про фессиональному «жаргону» химиков, чтения иероглифов начала I тыс. до н.э. отвечали «жаргону» писцов скрибов (ши [9]). Они не сменились при переходе от иньской культуры к чжоуской, несмотря на то что, как на это обращал внимание М.В. Софронов, чжоусцы могли говорить на другом языке.

672

Знаки древнейшего китайского письма имели значение и чтение, но чте ния не обязательно должны были совпадать со смыслом и звучанием опре деленного слова.

Фундаментальное расхождение между письменным и устным языками не могло не проявиться при расширении сферы означаемого. Новое понятие возможно было зафиксировать при помощи либо сходного понятия (а для

этого необходимо осознание различия этих понятий), либо сходно читаемого знака (а для этого фиксируемое понятие надо представлять как звучащее слово). В последнем случае появляется фонетическое заимствование. Распространение означения посредством фонетических заимст вований, как считал А.Г. Шпринцин, должно было бы привести Китай к слоговому письму. Од нако при унификации китайского письма в последние века до н.э. — при сохранении исполь зования заимствованного знака — значение уточнялось добавлением детерминатива (ключа). Этот факт свидетельствует по крайней мере о равнозначности письменного и устного языков, поскольку разница значений предполагает разницу написаний, несмотря на идентичность про изношения. Это означает также, что чтение знака не мыслится независимым от смысла. При смысловом заимствовании иероглиф читается по разному в зависимости от того, в каком зна чении (языке, контексте) он употреблен. Унификация письма происходит по линии выбора стандартного «пути» понятийной или фонетической ассоциации. Кодификация «путей» необ ходима уже потому, что при заимствовании знака возникает вопрос о его «прочтении»: для фо нетического — смысловом, для смыслового — фонетическом. Такой кодификацией и было добавление в случае фонетического заимствования детерминатива (синпан), а в случае смысло вого — фонетика (шэнпан).

Указанные процессы полностью отразились в унификации письма 213 г. до н.э. и были экспли цированы в виде теории шести категорий знаков (лю шу), возникшей не позднее рубежа н.э. Первые две категории — «пиктограммы» сянсин (прообраз — тамги) и знаки указательной катего рии чжиши (прообраз — символы классификационных схем). Две последующие — идеограммы (хуйи), составленные из знаков первых двух категорий (или их элементов) по смысловому прин ципу (чтение этих знаков, таким образом, графически не мотивировано), и фоноидеограммы (синшэн), называемые иначе знаками фонетической категории, которые состоят из детермина тива и фонетика (их генезис описан выше). Пятая и шестая категории — «видоизмененные» (чжуаньчжу) и «заимствованные» (цзяцзе) знаки. Пятая категория, смысл которой был не ясен

уже в I в. н.э., по видимому, была представлена заимствова ниями, отличающимися от исходных знаков несистемным искажением графики. Последняя категория — это фонети ческие заимствования, к которым не добавлены детерми нативы ввиду неупотребительности в исходном значении. Стандартным иероглифом унифицированного китайского письма, знаки которого мыслились единством формы, чтения и значения (набор их почти не менялся с рубе жа н.э.), стал представляться иероглиф фонетической ка тегории, значение которого символизируется детермина тивом, а чтение — фонетиком. По данным Ван Цзюня (XIII в.), иероглифы этой категории составляют 82% девя титысячного словника первого иероглифического словаря «Шо вэнь цзе цзы» («Объяснение простых и расчленение сложных знаков», 100 г. н.э.). Еще 13% словника прихо дится на идеограммы. К изобразительной категории отне сено 364 знака, к указательной — 129. Иероглифов двух остальных категорий — единицы.

Привычный вид китайское письмо приобрело только к ру бежу н.э., когда сформировалось и было осознано равенст во письменного знака и односложного звучащего слова, их единство как слогоморфемы. «Насаживание» знака на сло

673

во влекло за собой не только ограничение набора письменных знаков и их унификацию, но и сдвиг звучащего языка к моносиллабизму и аморфности. Независимое письмо становится письмом звучащего языка, когда либо символ Fe читается только как «железо» (и соответ ственно переписывается), либо слово «железо» начинает произносить ся как «фэ[ррум]». При таком подходе минимальные осмысленные

отрезки звучания живого языка начинают уподобляться по длине и структуре, а их стыки маркироваться.

В Китае составление текста изначально было государственным делом. Создателями и един ственными пользователями китайского письма до середины I тыс. до н.э. являлась жреческая элита — скрибы ши. Первая частная школа появилась не ранее времени жизни Конфуция (552/551–479 до н.э.), причем даже им воспринималась как проявление болезненного распада единой централизованной культуры. Независимые, не состоявшие на службе «интеллигенты» (чу ши) — это явление периода Сражающихся царств (Чжань го, V–III вв. до н.э.), эпохи поли тического и идеологического плюрализма на базе канонической литературы, воспринимаемой прежде всего как фиксация языковой нормы. Несмотря на многоцентровость, памятники этого времени лингвистически однородны: Б. Карлгрену с трудом удалось выделить лишь два «диа лекта» — «философский» и «исторический». Одно из политических и идеологических разме жеваний царств происходило по линии «север» (собственно китайские срединные царства бассейна Хуанхэ) — «юг» (некитайское царство Чу на южном берегу Янцзы), но каноны и для юга оставались символом культурного единства. К IV–III вв. до н.э. на севере складываются два культурных центра — восточный (царства Ци и Лу) и западный (царство Цинь). После объединения Китая царством Цинь устанавливается контроль над культурой со стороны централизованного государства, осуществляется унификация письма, затем пришедшая бы ло в упадок культура возрождается к рубежу н.э., но на принципиально иной основе. Основ ные этапы становления новой языковой ситуации могут быть представлены следующим образом.

1.Династия Инь (XIII–XI вв. до н.э.) — эпоха надписей на гадательных костях (цзягувэнь) — текста орнамента, связанного с формой носителя и ритуальным действием. Такой текст пред ставлял собой структурированную и формализованную фиксацию, во первых, реакции на возникшую дискомфортную ситуацию, ставшую поводом для гадания и на которую были направ лены помыслы (чжи [3]), и, во вторых, результатов гадания. Длина текста не превышала несколь ких десятков знаков, а грамотных людей (скрибов) были единицы.

2.Династия Западная Чжоу (XI–VIII вв. до н.э.) — эпоха формирования текста документа, уже менее связанного с носителем и непосредственным назначением. Это инвеституционные над

писи, воззвания, стихи (опять же мыслимые «устремления ми»), а также уложения и экспликации классификационных схем. К этому времени относятся и регулярные записи скрибов, переосмысляемые на последующем этапе в летопи сание, которые отражают замену процедуры гадания фикса цией факта для гадания. Тексты длиной до двух трех тысяч знаков, обычно наносимые на ритуальные бронзовые сосуды (цзиньвэнь), свидетельствуют о выработке концепции пись менного знака как более или менее фиксированного графиче ского символа, занимающего постоянное место (квадрат) и имеющего определенную структуру.

3. Период Вёсен и осеней (Чунь цю), названный именем ти пичного канона — первой хроники, полученной Конфуцием путем размещения записей скрибов на временно´й оси (VIII–V вв. до н.э.). Это культура «древних письмен» (гувэнь), основания которой возводились конфуцианцами еще к Чжоу гуну — первому идеологу династии Чжоу. В рамках этой эпохи

674

«Стихи» — это не записи народных песен, как принято считать. Во/первых, тексты, стилизо/ ванные под народные песни, в нем самые поздние; во/вторых, четырехзначные строки «Стихов» слишком коротки — в более поздних стихах они не менее чем пятизначны; в/третьих, налицо стройная и сложная ритмико/рифмическая организация; в/четвертых, «песни» разных царств, скорее всего разнодиалектных, в языковом отношении однородны.

4. Период Воюющих царств (Чжань/го, V–III вв. до н.э.) — период культуры «новых пись/ мен» (цзинь вэнь), т.е. «повествований» (чжуань [2]), а не «канонов» (цзин [1]). «Повествова/ ния» — это сопряженные с «канонами» и отличные от них по языку тексты, в которых обсуж/ дается форма и дополняется содержание канонов. Тексты этой традиции опять же однородны в языковом отношении. К «повествованиям» относятся «Гулян чжуань» («Повествование Гуляна»)

и«Гунъян чжуань» («Повествование Гунъяна»), которые считаются древнейшими комментария/ ми к «Чунь цю».

Переход к «новым письменам» — это важнейший культурный перелом, переориентация от соот/ ношения «ритуал — текст» к соотношению «действительность — текст», которая за счет без/ условной связи между языком и действительностью позволила закрепиться связи «язык — текст». Соположение «повествования» и «канона» дает начало двум важнейшим процессам. Во/первых, осознается феномен произвольного (не ритуального, не «антидискомфортного») текста, появля/ ются философские тексты и первая авторская поэзия — «Чуские строфы» («Чу цы»), южный ва/ риант «Стихов». Во/вторых, в рамках совокупности письменных текстов формируется противо/ поставление нормативности/ненормативности, откуда логично возникают прописи, осознанное комментирование текста и затем словари/тезаурусы. Комментируемые тексты — «древние пись/ мена» не были фиксацией устного языка. Не ориентировался на живой язык и комментирующий «новый текст». Родина авторского текста, царство Чу, была зоной распространения тайских

иаустроазиатских языков (ср. работы С.Е. Яхонтова), резко отличных от сино/тибетского языка бассейна Хуанхэ. На юге и севере Китая в середине I тыс. до н.э. говорили на разных языках, но «Чуские строфы» набором иероглифов и правилами их расположения мало отличаются от «Стихов». Эту странную ситуацию проясняет текст «Мэн/цзы» (IV–III вв. до н.э.):

Философ Мэн/цзы, обращаясь к придворному «средин/ ного» царства Сун, сказал: «Вы хотите, чтобы у вас было хорошее правление. Я ясно доложу вам. [Предположим, что] здесь естъ чуский дафу (глава рода. — А.К.). [Если] он хочет, чтобы его сын говорил по/циски (Ци — тоже «срединное» царство. — А.К.), кого он попросит — чусца или цисца учить его?» [Придворный] сказал: «Попросит цисца учитъ его». [Мэн/цзы] сказал: «[Но если] один цисец будет учить его, а множество чусцев заговаривать (?)

с ним, пусть даже ежедневно требовать с пристрастием

унего циский [выговор], из этого ничего не выйдет. Если

* В ранних памятниках каноны обозначаются одним иероглифом (а не двумя, как это было принято позднее): ши ‘стихи’, шу ‘писания’, и ‘перемены’. Переводы этих иероглифов приме/ няются здесь как названия частей системы канонов. Ранние ав/ торы, скорее всего, не имели в виду в точности те самые книги, которые дошли до нас.

675

же его переселить в [кварталы циской столицы] Чжуан и Юй, то пусть даже ежедневно требовать с пристрастием у него чуский [выговор], из этого тоже ничего не получится» («Мэн цзы», III Б, 6).

В приведенном тексте речь явно идет о произносительных нормах (чтениях иероглифов), овладеть которыми сравнительно легко, а топо нимы Ци и Чу употреблены в качестве наименований двух таких норм,

по видимому, северной и южной, отраженных рифмами «Стихов» и «Чуских строф». Иначе непонятно, почему в качестве примеров не приводятся выговоры или самого царства Сун, или родины конфуцианства — царства Лу, или родины Мэн цзы — царства Цзоу. Именно в царстве Ци в то время существовала первая китайская академия, при которой подвизались философы Мэн цзы и Сюнь цзы. Подобное понимание противопоставления циского и чуского языков четко видно в «Записях с Ручья снов» («Мэнси битань») ученого энциклопедиста XI в. Шэнь Ко, а квалификацию «Чунь цю» как «циских слов» можно найти в «Домашних поучениях рода Янь» («Янь ши цзя сюнь») Янь Чжи туя (VI в.).

Представление о «циском выговоре» подводит к понятию «изысканного» (вэнь я), вошедшему

вназвание первого словаря тезауруса «Эр я» («Приближение к изысканному», «Приближение к правильному», ок. III в. до н.э.). Первоначально иероглиф я совпадал по форме с иероглифом ся — этнонимом китайцев (ханьцев), «людей срединных царств». Понятие изысканного вво дится в базовом тексте конфуцианской традиции — «Рассуждениях и речениях» («Лунь юй»), содержащем речения (юй) Конфуция и его ближайших учеников (а «речение» — это стан дартный вид «повествования»): «Что учитель считал изысканными высказываниями (я янь)? — Писания, стихи, придерживание ритуала — все это изысканные высказывания» («Лунь юй», VII, 18). Философ имеет в виду «Шу цзин», «Ши цзин» и, возможно, ритуализованный текст «Чунь цю». По свидетельству этого памятника, Конфуций терпеть не мог, когда «чжэнские звуки приводили в беспорядок изысканную музыку» (XVII, 16). Глава «Рассуждение о музыке» памятника IV–III вв. до н.э. «Сюнь цзы» и ряд текстов «Цзо чжуани» («Повествование Цзо») позволяют однозначно интерпретировать это высказывание как осуждение тенденции к вытес нению «легкой» музыкой «классики», а «популярной» культурой — классификационно риту ализованной нормативной культуры «древних письмен». Фундаментальным подтверждением служит и тот факт, что термином я названа вторая, центральная часть «Стихов», где он трактуется как «оды». Первая же, более поздняя часть, содержащая стилизации под народные песни, имеет раздел «Песни царства Чжэн». В разделении «Ши цзина» на указанные части можно видеть то же противопоставление «древних» и «новых» текстов.

С идеей нормативности непосредственно связана базовая для конфуцианства концепция «ис правления имен» (чжэн мин), языковой аспект которой реализован в лингвистических частях «повествований» к «Чунь цю», обычно обсуждающих вопрос, почему данное содержание пе редано данным образом. В главе 22 «Исправление имен» трактата «Сюнь цзы» утверждается, что «одинаково [воспринимаемое] должно [обозначаться] одинаково, [а] по разному [воспринимаемое] — по разному. [Если] для обозначения („уподобления“) достаточно про стого, [обозначают] простым, [если] для обозначения не достаточно простого, [обозначают] составным („сдвоенным“); если нет того,

вчем простое и составное избегали бы друг друга, то имеет место

совмещенное (гун [1]) [имя]: хотя [оно и] совмещенное, [это] не является вредным». По мысли Сюнь цзы, главное в том, чтобы оди наково воспринимаемое обозначалось одинаково, а воспринимаемое по разному — по разному. Только составные сущности должны передаваться составными именами, причем формирование совокуп ности составных имен с общей составляющей, способной выступать самостоятельно в качестве наименования, отражает процедуру пра вильного обобщения. Глава «Исправление имен» начинается с утверж дения, что установление имен является прерогативой правителя, причем первые имена (или «имена наказаний», или «имена форм» —

676

тельности, и «расщепление имен» классифицируется Сюнь цзы как пре ступление, аналогичное разрушению метрологии. После обычных сетований на исчезновение

совершенномудрых правителей, приведшее к беспорядку, несмотря на наличие «охраняющих законы чиновников» и «проникающих в исчисления ученых», утверждается, что при «появ лении [настоящего] правителя» (т.е. при централизации культурного ареала) обязательно будет сочетаться «следование в отношении старых имен» и «созидательность в отношении новых имен». «Именуемость» (ю мин) основана на применении признаков сходства и различия. Пра вильность различения, приводящая к «прояснению ценного и неценного», не дает «помыслам» оказаться невыразимыми, а «делам» — «затрудненными» или «оставленными без внимания». Именование основывается на всеобщем многомерном разделении и классифицировании вос принимаемого, в результате чего образуются совокупности («совмещения» — гун [1]) «обуслов ленных имен» (юэ мин). После отрывка, процитированного в начале изложения, говорится, что в результате такого подхода не остается разных сущностей, которые бы не имели разные имена. Далее следует чрезвычайно важный текст:

Таким образом, хотя тьма вещей и многочисленна, [если] в какой то момент надо в совокуп ности привести что то, называют это «вещью» («объектом»). «Вещь» — это большое совме щенное (гун [1]) имя. Экстраполируя, обобщают это и, обобщив, обобщают вновь, достигают невозможности обобщения и затем останавливаются. [Если] в какой то момент надо в со вокупности привести что то, называют это «птицами [и] зверями». «Птицы [и] звери» — это большое обособленное (бе) имя (или: большие обособленные имена). Экстраполируя, обособляют это и, обособив, обособляют вновь, достигают невозможности обособления и затем останавливаются. Для имен не может быть жестких соответствий, они обусловлены (юэ [4]) для наименования. [Когда] договоренное утверждается [и] становится обычаем, это называют соответствием. [Если имена] отличаются от договоренного, это называется несоот ветствием. У имен не может быть жестких реальностей (ши [2]), они обусловлены для наиме нования реальностей. [Когда] договоренное утверждается [и] становится обычаем, это называют «реальными именами» (ши мин).

Таким образом, для древнекитайской филологической традиции характерно требование соблю дения в первую очередь взаимной однозначности соотношения имени и сущности, а также полноты, структурности и непротиворечивости набора имен. При этом имена противопо ставляются как абстрактные («вещь») и конкретные («птицы и звери»), простые и составные (те же примеры). При переходе ко все большей абстрактности получается максимальное обобщение — «тьма вещей», а при все большей степени конкретности — конкретный единичный термин. В теории имени, изложенной Сюнь цзы, осознана автономность, «неестественность» письменного языка, его конструирующая способность, организуемая (как и общественное устройство) правителем. Крайнее проявление такого подхода наблюдается у представителей «школы имен» (мин цзя), отличительная особенность которой — недопущение пересече ния простых и составных имен (формула Бай ма фэй ма — «Белая лошадь не есть лошадь»). Про основателя этой школы Гунсунь Луна (ок. 325–250 до н.э.) современники говорили, что он «хотел экстра полировать то рассуждение (о белой лошади. — А.К.), чтобы исправить [соотношение между] именами [и] реальностями и таким образом

изменить Поднебесную (социум. — А.К.)» («Гунсунь Лун цзы», гл. 6). Активное отношение к языку проявилось и в «Лунь юе» (XIII, 3), где «исправление имен» представлено как организующее начало управле ния: «[Если] имена неправильны, то высказывания (янь [2]) несоот

677

тивное и системное упорядочивание действительности. «Имя» в процитированном тексте — составляющая «высказывания», «высказывание» — составляющая описания дискомфортной ситуации — «дела» (ши [3]), которое, возникнув, должно завершиться. «Этикет» и «музыка» как тексты — это описания стандартных дискомфортных ситуаций (с мерами для их преодоления) и основы их классификации (их ритма), поскольку замкнутый пространственно временной мир (шицзе), представляющий собой «сумму» людей с занимаемым ими пространством (Тянься — ‘Поднебесная’) или временем (ши [11] — ‘поколение’), состоит из «счетного» числа ситуаций или структур (простейший образец подобного подхода — уголовное уложение или «Книга перемен»).

Неизбежным следствием такого счетного, целостного и дискретного видения мира является обсуждение способов выражения тех или иных «содержаний» в контексте всех возможных, четко проявившихся в лингвистических частях «повествований». Их связь с теорией имени Сюнь цзы показывает сходство терминологии, в частности противопоставление «рассеянных» и «собран ных» (цзюй [7]) наименований как индивидуальных и собирательных. Так, обозначение «князья»

всообщении от 14 го года правления Си гуна в «Гулян чжуани» квалифицируется как «рас сеянное имя», и прямо говорится, что буквальное понимание этого наименования вступает

впротиворечие с его содержанием, так как оно обозначает совокупность: князья делали указан ное в сообщении, «собравшись». Однако этому противопоставлению так и не было придано терминологическое значение.

Интерес «повествований» к тому, почему написано именно так, а не иначе, и что подразуме вается под данным выражением, непосредственно вытекает из ритуальной обусловленности «Чунь цю». В этой комментаторской традиции можно найти представление о речевой установ ке — прежде всего в противопоставлении «внутреннего» и «внешнего». Например, в коммен тарии «Гунъян чжуани» к 6 му сообщению от 1 го года Инь гуна указывается: «По отношению к правителю не существует внешнего, поэтому о нем нельзя писать „бежал“». Эта традиция также требует различной формы записи для «увиденного», «услышанного» и «услышанного от слышавшего». В ней также прослеживается представление о логическом ударении, причем первая позиция в высказывании считается ударной и агентивной. По поводу фразы «Чунь цю»

(6 е сообщение от 2 го года Инь гуна): «Бо Цзи вернулась в Цзи» — «Гулян чжуань» ставит вопрос: почему, несмотря на то что женщина не должна действовать по своему усмотрению, написано так, как будто она действовала сама (т.е. в актив ном залоге)? И отвечает, что «данность» Бо Цзи важнее противопоставления каузативности и агентивности. Текст «Гулян чжуани» здесь таков: «Женщина не осуществляет специальных дейст вий (чжуань син), она обязательно должна сле довать [чему то]. Но в каноне говорится: Бо Цзи вернулась в Цзи. Почему употреблено выражение (цы [1]) со значением специального действия? Ответ: это не специальное действие, [просто] наша Бо Цзи вернулась в Цзи. Таким образом, помыслы [устремлены] на нее. Почему не гово рится [специально] о побуждении? Если идущее вопреки дао ничтожно, то не стоит об этом и го ворить».

678

Характерный образец лингвистической культуры «повествований» — ком ментарий «Гулян чжуани» к первому в хронике сообщению о солнечном затмении (3 й год Инь гуна), которое имеет вид: «(число), солнце, име лось съедение его». «Гулян чжуань»: «„Иметься“ (ю [1]) — внутреннее сло во (цы [1]), [квантор] „некоторые из“ (хо [2]) — внешнее слово. [Выра жение] „имелось съедение его“ — внутреннее [по отношению] к солнцу.

Почему же не говорится (янь [2]) о том, что´ его съело? Знание того, что нечто непознаваемо, [и есть] знание». Процитированный комментарий предполагает знание двух способов выраже ния существования: посредством предложения наличия или глагольного предложения с распре делителем подлежащего «некоторые» и принципов выбора одного из них (в данном случае форм «имелось съедение его» и «что то съело его») на основании коммуникативной перспективы.

В последних веках до н.э. научная традиция подходит к тексту со стороны обоснования его правильности. Критика текста составляла основу философской мысли Китая, что не удиви тельно, поскольку значения иероглифа вэнь простираются от «орнамента» и «знака» до «текста», «письмен» и «литературы». Классическая литературная критика была прежде всего критикой «Стихов», ставшей базой теории поэтического (т.е. максимально упорядоченного) языка. В Китае привычное для нас четкое противопоставление поэтического и непоэ тического текста отсутствует: речь идет лишь о разной степени организованности, поскольку без стройности китайский текст невозможен вообще ввиду аморфности языка и отсутствия частей речи. В фундаменте литературоведческой традиции Китая лежит «Большое предисловие к „Ши цзину“» («Ши да сюй»), возводимое к ученику Конфуция Цзы Ся (V в. до н.э.). Его положения во многом совпадают с содержанием главы «Записи о музыке» («Юэ цзи»)

вкниге «Записи о ритуале» («Ли цзи») — стилизации «повествования» под канон, введенной

всостав канонов в раннеханьское время. Начало этого текста таково:

Стихи — это то, к чему приводят помыслы; [находящееся] в сердце является помыслами, развивающееся в высказывания является стихами. Свойства/эмоции (цин [2]) приходят

вдвижение в центре и оформляются в высказывания. Когда высказать что то недостаточно, выражают это в восклицаниях и вздохах (букв. ‘восклицают [и] вздыхают это’). Когда вздохов и восклицаний недостаточно, это декламируют и поют. Когда декламации и пения недостаточно, это неосознанно вытанцовывают руки и ноги. Свойства/эмоции развиваются

взвуки шэн. [Когда] звуки шэн образуют узор (вэнь), это называется звуками инь...

Звуки инь — это и пять ступеней пентатоники (у инь), и осмысленные звуки, равно как вэнь — это и простой знак (пиктографической или указательной категории), и текст. Иероглиф инь [9] обозначает также «звук речи» в китайском пони мании, т.е. слог. Таким образом, эта формулировка (последняя фраза): шэн чэн вэнь, вэй чжи инь может читаться и как «когда звучания образуют [осмыс ленный] текст, они называются слогами», и как «когда звучания оформляются в иероглифы, это называется звуками речи». В последнем случае эта формула вводит представление об осмысленном слоге, соответствующем иероглифу, т.е. постули рует равенство слова, слога и знака (иначе, три аспекта слогоморфемы: графический, фонетиче ский и смысловой). Под звуком инь могла пони маться и рифма («Когда звучания образуют узор, это называется рифмой»), поскольку специальный термин для рифмы (юнь [3]) появляется не ранее

III–IV вв. н.э. Так «Ши да сюй» показывает, что звучание уже представляется органической частью текста, а не достаточно условных чтений знаков.

Нормализация литературного языка в V–III вв. до н.э. происходит не только путем отрицания

679

Хуан ди, ему приписывается изобретение письма. По преданию, этому списку, отражающему унификацию письма III в. до н.э., предшествовал «Список скриба Чжоу» («Ши Чжоу пянь»), по мнению некоторых традиционных ученых, отражающий унификацию рубежа VIII–VII вв. до н.э. Это мнение, по видимому, следует считать мифологизацией перехода к культуре канонов. Недавно найденные значительные фрагменты «Списка Цан цзе», записанные на дощечках и датируемые II в. до н.э., демонстрируют результаты унификации 213 г. до н.э. Она выражалась в: 1) закреплении облика составляющих иероглифа (графем), 2) фиксации позиции детерми натива, 3) сохранении написания лишь с одним из близких по значению детерминативов, 4) унификации набора графических элементов для каждого знака.

Согласно библиографическому разделу официальной «Истории [династии] Хань» («Хань шу»), составленной Бань Гу (I в. н.э.), состав прописей ханьского времени различался мало. Список правления Цзин ди (156–140 до н.э.) содержал 3300 иероглифов, распределенных в 55 строф по 60 знаков (циньский список, возможно, содержал всего 20 строф). В 1–5 гг. н.э. он был расширен до 5340 знаков (89 строф); в 76–87 гг. Бань Гу добавил еще 13 строф, что составило в сумме 6120 знаков. Эти цифры интересно сопоставить с иероглифическим словником канонической литературы: в «Четверокнижии» («Сы шу») — 2328 знаков, с «Пятикнижием» («У цзин») их уже 4754; всего в «Тринадцатикнижии» («Ши сань цзин») 6544 знака (без «Эр я» — 5616) (данные В.С. Колоколова). В рамках строфы прописей соблюдалась одна рифма, обычно перекрестная; рифмовка порой неточна.

В тексте прописей видны три слоя: осмысленный текст, списки синонимов и списки знаков

содинаковыми детерминативами, между которыми трудно провести четкие границы. Так, осмысленный текст переходит в список синонимов в начале первой строфы: «Цан цзе создал письмо, чтобы обучать последующих потомков; юные сыновья восприняли поучение — боязливо, осторожно, тщательно, предусмотрительно». О полноте прописей свидетельствует тот факт, что в варианте первых веков н.э. имеется не менее пяти строк, содержащих иероглифы

сдетерминативом хэй ‘черный’, из них 11 знаков составляют около трети знаков с детермина тивом хэй в словаре «Шо вэнь». Анализ фонетических заимствований найденного текста привел китайских исследователей к выводу, что в то время для некоторых иероглифов связи между формой, чтением и значением еще полностью не определились или, по крайней мере, не были настолько «стандартизированы», как в словаре «Шо вэнь». Более поздний образец прописей — «Список скорого попадания [в цель]» («Цзи цзю пянь», I в. до н.э.) отличается от «Списка Цан цзе» повторением знаков и большей осмысленностью. Тем не менее и здесь связный текст иногда переходит в перечисление или списки иероглифов с одинаковыми детерминативами (например, 32 иероглифа с ‘металлом’ или 20 с ‘повозкой’). Таким образом, прописи — это про межуточное звено между классификационными схемами и совокупностями глосс иероглифов

содинаковыми детерминативами (ключами), т.е. первым ключе

вым словарем «Шо вэнь», который смог появиться только после завершения процесса графической унификации. Расположение материала в первых лексикографических памят никах — в объяснениях специальных терминов в «Канонах» трак тата «Мо цзы» (III в. до н.э.) и в словаре «Эр я» — определяется семантическими соображениями. Тематическая группировка лексики отражена в названиях глав «Эр я» и словаря «Ши мин» («Объяснение имен»), составленного Лю Си ок. 200 г. н.э., пар ного «Шо вэню» и содержащего предметные разделы: «небо», «земля», «жилища», «горы», «реки», «родственные отношения», «травы» и т.п. Подобная классификация применима лишь к име

680