Длугач Т.Б. - Три портрета эпохи Просвещения. Монтескье. Вольтер. Руссо (Научное издание)-2006

182

ного, неорганического синтеза. Во-вторых, таким образом, устраняется процесс отыскания истины, а все сводится к голому результату, к учебнику; «Мы разумеем здесь, — пишет Розанов, — литературу учебников, где сокращенно все переложено, где всякие трудности для понимания сглажены или обойдены, все особенные зацепы знания тщательно устранены» (см.: Розанов В.В. Сумерки Просвещения. СПб., 1899. С. 11). Прежде, в античной Греции, продолжает Розанов, в мастерских великих мастеров ученики наглядно наблюдали процесс творчества и в некоторой степени участвовали в нем. Просветители, и главным образом Руссо, по мнению Розанова, виноваты в том, что эта прекрасная традиция была разрушена, что воспитание было переориентировано на общение ребёнка с глазу на глаз с просвещённым воспитателем, не отличавшимся особыми талантами. «С конца прошедшего века, когда старые произрастания погибли, и для всего были заложены новые семена, одно семя было заложено и для нового воспитания. Его бросил на землю перед великим историческим катаклизмом (имеется в виду Великая Французская революция. — Т.Д.) человек, о котором из всего, что было высказано, вернее всего было бы сказать, что это был самый искусственный, наименее естественный по натуре из всех, какие знает история порождений женщины; и вместе с тем он одарён был силою привлечения к себе, какою мало кто обладал в ней. И мощь его даров, и искусственность его природы отпечатались в трудах его; семя, им брошенное, жадно принялось землей, и когда выросло оно, осенило землю зловещей тенью» (Там же. С. 77).

На первый взгляд кажется, что эти упрёки не имеют никакого отношения к Руссо, во всяком случае к его воспитательной программе. Но чем больше задумываешься над ними, тем яснее вырисовываются перед тобой не всегда привлекательные, хотя, может быть, лучше было бы сказать, исторически-определённые установки «просвещённого воспитания».

183

Вспомним, что эпоха Просвещения формировала нового исторического субъекта, который, как суверенная личность, должен был обладать здравомыслием и уметь самостоятельно ориентироваться во всех событиях своей жизни, быть в состоянии самостоятельно определять её и отвечать за неё. Никакого творчества — ни научного, ни эстетического, ни даже нравственного — в этом случае не требуется. Здравый смысл не является ни теоретической, ни эстетической, ни нравственной способностью; он — сила рассудка, а не разума, но от этого он не менее значим (см. об этом подробно: Длугач Т.Б. Подвиг здравого смысла. М., 1995). Если рассудок «бескрыл» по сравнению с разумом, то и разум «беспочвен» по сравнению с рассудком, и они взаимно дополняют друг друга. Не будучи соотнесён с рассудком, разум превращается в могущественный, но безликий Мировой Дух, поглощающий отдельного индивида.

Действительно, здравый смысл не устремляется к вершинам духа, не зовёт на подвиги, но без него невозможна никакая нормальная жизнь, в которой только и есть место подвигам. Отсутствие здравого смысла оборачивается неприспособленностью к житейским ситуациям, ведет к непрерывным социальным коллизиям и даже к катастрофам. Недаром в XX веке оказалось, что основным противником сталинизма, фашизма, тоталитаризма, противостоявшим соблазнам расизма и коммунизма, был как раз здравый смысл. Его и формировала философская культура Просвещения. С другой стороны, суверенная в политическом отношении личность должна была стать работником на производстве, включиться в машинную индустрию. Это требовало определённых знаний, умений, но знаний действительно главным образом в виде результатов. Разумеется, как и в каждую эпоху, в XVIII веке рождались творцы и изобретатели, но от большинства работников, включенных в собственно материальное производство, не требовалось большего, чем овладения некоторыми, нужными для работы знаниями и умения их использовать (за рамками производства оставался неболь-

184

шой досуг как время развития творческих потенций каждого). Познания, действительно, сводятся теперь к «учебнику», то есть к усвоению уже достигнутого. Но это не недостаток, а скорее запрос времени. На производстве, хозяйстве в целом также требуется здравый смысл (а не научные открытия), и в соответствии с такой потребностью именно в то время возникает общеобразовательная школа, гениально угаданная Дидро в Энциклопедии. Само расположение предметов в школе (как и в Энциклопедии) внешнее — за историей следует география, за географией математика, за математикой — литература, и т.д.; ученику предлагают заучить и запомнить, как правило, то, что было открыто кем-то и дав- ным-давно. Еще совсем недавно в преподавании математики средней школы превалировало решение задач по определенным типам (алгоритмам). И только в 50-е годы XX века, просуществовав почти 200 лет, общеобразовательная школа начала уступать своё место различного рода специальным школам. И неважно, была ли это установка на индивидуальное обучение (как и у Эмиля Руссо), или на коллективное (как в школах Гельвеция), или на просвещение всей нации (как в Энциклопедии Дидро), главное — что требовалось воспитать образованного, «просвещённого» человека, т.е. «перемотать» знание с катушки «всеобщей» на катушку «индивидуальную». Руссо выразил все эти социальные потребности в отчётливой и ясной форме.

С публикации «Эмиля» для Руссо началась полоса тяжелых испытаний, да и трудно было ожидать чего-то другого; ведь с самого начала Руссо заявил, что «от природы люди не бывают ни королями, ни вельможами, ни придворными, ни богачами; все родились нагими и бедняками, все подвержены бедствиям жизни, всем суждено умереть». Одной этой фразы было бы достаточно, чтобы навлечь на Руссо гонения; странно, что он удивлялся гневу правительств.

Другим поводом для гонений стало выступление Руссо против официальной религии: Эмиля воспитывают в духе не католической или протестантской, а в духе «естественной»

185

религии (как видим, здесь также торжествует природа), когда человек вовсе не обязан выполнять какие бы то ни было религиозные обряды, но находится, так сказать, лицом к лицу с Творцом: в «Исповедании веры савойского викария», одном из разделов «Эмиля» и своего рода «символе веры» Руссо, он высказал такие идеи, с которыми энциклопедисты согласиться никак не могли. Прежде всего, это требования ограничить притязания разума; Руссо хочет восстановить в правах веру, причем не такую, которая отводит Богу лишь роль первотолчка (создателя мира), когда он после акта творения предоставляет природе возможность развиваться по собственным законам; нет, Руссо не деист, как Вольтер, он исповедует теизм, т.е. считает, что Бог присутствует в любом творении, постоянно вмешиваясь в той или иной степени в ход событий.

Что касается человека, то Творец наделяет его свободной волей, побуждающей то к добру, то к злу. Нравственность, таким образом, укореняется в вере — лишь верующий человек, согласно Руссо, может противостоять соблазнам, осуждать греховное поведение, в том числе и свое собственное, быть добродетельным.

Исходя из этого, Руссо продолжает в «Эмиле» развивать главную линию первого Трактата, противопоставляя чувства разуму: разум часто обманывает нас, говорит он, и доказательством этого служит, в частности, огромное разнообразие мнений. Да, кроме того, разум ограничен и по своей сути — ведь мы не можем дойти ни до конечных, ни до начальных причин Универсума, мы не знаем ни самих себя, ни своей природы, и бесконечная Вселенная предстает перед нами как неисчерпаемая загадка.

Но если разум нас обманывает, то совесть не обманывает никогда, потому что она продукт не бездушной материи, а дар Господа Бога. В велениях (и муках) совести по сути дела выражается готовность человека отвечать за свои действия (в том числе и нести наказание); следовательно, за совестью стоит свобода человека, его дееспособность, его самостоя-

186

тельность. Если страсти — голос тела, то совесть — голос души, и неудивительно, что эти два голоса так часто противоречат друг другу; дело в том, что у человека как бы две субстанции, две основы — телесная и духовная, смертная и бессмертная, эгоистическая и нравственная. И вторая связана с богом, с верой в него. Но поскольку человек — существо двоякой природы, телесной и божественной, то и действия его противоречивы: он любит добро и делает зло, он активен, когда слушается разума, и пассивен, когда его увлекают страсти, он любит себя и в то же время человеческому сердцу прирожденно чувство справедливости. Пусть тот, кто считает человека простым существом, устранит эти противоречия, и я признаю у него только одну сущность, заключает Руссо. И если в человеке есть божественное начало, то это — совесть, связанная со свободой; провидение создало человека свободным для того, чтобы он совершал не зло, но добро по собственному выбору. Будучи существом двух природ, человек имеет и душу, и тело; последнее умирает, а первая? Руссо не может найти ответа на этот вопрос, как не может найти ответа на вопрос о смысле бытия, конце или начале Вселенной и т.п. «Я верю, что она (душа) настолько переживает тело, сколько нужно для поддержания мирового порядка, а кто знает, значит ли это, что она существует вечно?» Создал ли Бог мир, нас, нашу душу — мы ничего не знаем об этом, идея творения превышает наше понимание, мы должны только верить, заключает Руссо. Но Руссо не требуются никакие жесткие догматы, никакие религиозные обряды, вера его состоит, главным образом, в признании Бога Творцом Вселенной и человеческой души, а вместе с ней — нравственности. Создатель всё открыл глазам человека, его совести в своих творениях, а человеческие (читай — церковные) откровения могут только порочить Бога. Различные догматы лишь затемняют представления о Высшем Существе, вместо того, чтобы прояснять их, унижают его самого вместо того, чтобы возвышать, к непостижимым таинствам

187

божьим присоединяют нелепые противоречия; религиозные доктрины делают человека злым, нетерпимым жестоким и, вместо того, чтобы установить на земле мир, несут людям огонь и меч. Этими двумя Трактатами и двумя романами исчерпывается одна сторона творчества Руссо, связанная с пониманием человека как природного существа. Одновременно он обдумывает вопрос об общественной природе человека. Итоги будут высказаны в «Общественном Договоре».

188

189

Сомнение в необходимости королевской власти еще не возникали; еще в 1789 г. члены Учредительного собрания (и весь народ) встречали Людовика XVI возгласами: «Да здравствует король!». Тот факт, что уже в 1793 г. возгласы во время казни короля стали иными: «Да здравствует республика! Да здравствует нация!», отражает влияние на умы сочинений просветителей и в первую очередь «Общественного Договора» Руссо. Но написан он был за 30 лет до этого — Руссо значительно опередил свое время. Каковы самые важные идеи этого сочинения? Как и для многих других мыслителей, для Руссо Общественный Договор — результат объединения живших прежде изолированно людей, но с самого начала Руссо вносит в эту концепцию существенные изменения. Если другие объясняют желание людей объединиться главным образом требованиями разумного эгоизма (за исключением, пожалуй, Монтескьё, считавшего, как мы видели, стремление людей искать сочувствия у ближних, жить с ними в мире и вступать в союз — тремя из 4-х основных общественных объективных законов), то Руссо исходит совсем из другого. Природа проявляется в человеке, как он полагает, не через физиологические потребности, а главным образом через чувства — любви к другим, сострадания, жалости; голос разума — и в этом смысле разумный эгоизм — всегда говорит в пользу себялюбия, голос же чувства склоняет к другим людям. Эти чувства начертаны в сердце каждого природой или в конечном счете Богом, и им не нужно обучать; можно сказать, что Руссо — единственный сторонник альтруизма в Просвещении. Поэтому вступление в союз с другими людьми имеет своей причиной не желание ограничить себя кое в чем, дабы не потерять все, не необходимостью прекратить войну всех против всех или избежать ее. Причина коренится, если можно так выразиться, в самой природе человеческого бытия. Дело в том, что, согласно Руссо, человек это такое существо, потребности которого непрерывно растут (все же имеются в виду не духовные — известно отрицательное отношение Руссо к

190

наукам и искусствам, а главным образом физиологические потребности); до определенного момента человек может удовлетворять их с помощью готовых природных продуктов или же простейших орудий труда. Но постепенно становится очевидно, что для этого есть пределы. Руссо не говорит ничего в связи с этим о развитии производительных сил, потому что его идеал — земледелие и ремесленное производство, и он считает простейшие ремесленные орудия вечными. Он ищет дополнительные силы, помогающие увеличить количество продукта, создать прибавочный продукт в другом — и это другое, по его мнению, есть объединение. Только объединившись, люди начинают создавать больше, чем раньше, и, следовательно, удовлетворять возросшие потребности.

Нигде Руссо не говорит об ограничении некоторых своих потребностей каждым, чтобы не потерять всё — не утилитарные интересы, а бескорыстие руководит человеком. Иногда у него встречается, правда, слово «себялюбие», но истинная причина заключения Общественного Договора — это именно желание и возможность получить больше продукта. «Как только потребности человека превышают его способности, а предметы его желаний растут и умножаются, оказывается, что либо он должен навеки остаться несчастным, либо должен попытаться найти себе новое бытие, которое дало бы ему те средства, кои он не находит уже более в самом себе… Однако поскольку человек не может создать новых сил (курсив мой. — Т.Д.), а может лишь объединять и направлять силы уже существующие, то у него нет иного средства самосохранения, как, объединившись с другими людьми, образовать сумму сил, способную преодолеть противодействие, подчинить эти силы одному движению, заставить их действовать соединенно и направить к одной цели. Такова основная задача, которую разрешает установление государства» (имеется в виду «общество»)163 .

163Руссо Ж.-Ж. Об Общественном Договоре // Руссо Ж.-Ж. Трактаты. М., 1989. С. 311. Дальше ссылки сделаны по этому изданию.

191