Агацци Э. Научная объективность и ее контексты

432 Глава 5. Научный реализм

Машина есть сборка нескольких орудий, делающая возможной более эффективную реализацию поставленной цели. Современные машины другие: они проектируются заранее как конкретное применение знания, предоставленного данной наукой или множеством наук. Мы будем называть их «технологическими машинами» (было бы несколько странно, но не произвольно, назвать их «научными машинами»);

имы можем отметить, что как технологическая машина действует

ипочему она так действует, известно до того, как она будет конкретно построена, а не в результате эмпирических проб и ошибок. Такие машины суть конкретные реализации абстрактных моделей, в которых специфицированы причинные отношения.

Этим, в частности, объясняется, почему машины могут быстро преобразовываться в модели для интерпретации и объяснения природных явлений. В машинах нет ничего скрытого или таинственного, поскольку она была построена в соответствии с проектом, в котором у каждой детали есть свое назначение. Следовательно, если мы способны проинтерпретировать некоторую природную систему «как машину», мы полностью поняли систему, образующую машину, и думаем, что правильно объяснили ее черты. Конечно, строго говоря, отсюда не следует, что, исходя из понимания того, как работают машины, я буду считать, что понимаю, как работают вещи, не являющиеся машинами, представляя их себе по аналогии с машинами. Причина, по которой машинные аналогии так распространены в науке, состоит в том, что функционирование машин прозрачным образом воплощает различные принципы и законы науки, в частности принципы и законы физической смежности. Вот почему интерпретации животных, а также и человеческого тела как механических машин были предложены еще в самом начале развития механики, а другие типы машин (химических, термодинамических, электрических, кибернетических

ит.д.) предлагались позднее с той же целью, в соответствии с интеллектуальным престижем, получаемым новыми ветвями науки.

Рассмотрим более пристально тот факт, что технологическая машина есть конкретная реализация абстрактной модели. Используя терминологию, принятую в наших прежних семантических обсуждениях, мы можем сказать, что машина экземплифицирует свойства

ифункции, закодированные в модели; и это дословно верно, не только потому, что машина есть конкретная индивидуальная вещь, но

ипотому, что экземплификация (как мы отмечали) допускает разные

5.6. Реализм и успех науки 433

степени приближения и точности. На самом деле создание хорошо действующей машины обычно не достигается с первой попытки, но требует ряда усовершенствований или конкретных приспособлений, требуемых не в связи с «ошибками» проектирования, а конкретными свойствами используемых материалов. (Поэтому создание действующей «технологической» машины требует использования как «теоретических», так и эмпирических, как научных, так и практических данных.) В конце этой работы машина действует «так, как должна», что означает, что ее действие является положением дел, соответствующим предсказаниям, содержащимся в ее проекте.

Сравним это со случаем нетехнологической машины. В этом случае мы бы сказали скорей, что конкретно сконструированная машина функционирует или не функционирует в соответствии с нашими ожиданиями; и если нет, мы не знаем, вызвана ли эта неудача какими-то случайными несовершенствами материальных условий или какимито причинами теоретического характера, по которым она вообще не может действовать ожидаемым от нее образом. (Например, в течение столетий люди знали, что они могут качать воду с помощью насосов, и повышали их эффективность с помощью различных технических усовершенствований; однако они скоро поняли, что неспособны закачивать воду на уровень выше, чем примерно 10 метров от уровня воды. Только после создания гидростатики в XVII в. удалось объяснить эту невозможность теоретическими причинами, не зависящими ни от каких практических усовершенствований насосов.) Без теоретически обоснованного проекта невозможно сказать, как машина должна действовать. Однако сам проект не формулирует никаких предсказаний. Предсказания, «содержащиеся» в проекте, на самом деле предсказания научных теорий, позволивших предложить сложные ноэмы, образующие проект, и содержат не только предписания о том, как надо реализовать структуру машины, но и о ее функционировании. Это функционирование есть нечто такое, что происходит; это есть положение дел, составляющее подтверждение теорий, использованных при проектировании машины.

Со строго логической точки зрения такое подтверждение аналогично тому, которое дают научные эксперименты, удовлетворяющие «предсказаниям» некоторой теории. В литературе правильно подчеркивалось, что предсказание играет более важную роль в поддержке принятия некоторой теории, чем объяснение, поскольку объяснения –

434 Глава 5. Научный реализм

это правильные выводы из уже известных истинных предложений (из которых гипотезы могут быть отобраны и сформулированы так, чтобы можно было получить нужный вывод), тогда как предсказания (в Дедуктивной Модели) суть логические следствия предложений, признанных гипотезами, так что они не могут заранее считаться истинными.

Однако, хотя исход эксперимента, строго говоря, представляет собой положение дел, он имеет признаки изолированного события и, более того, касается подтверждения отдельной гипотезы. (Тезис, что экспериментальные проверки подтверждают или отвергают не отдельные гипотезы, а целые теории, является довольно-таки спекулятивным эквивалентом «семантического холизма», который в принципе верен, но играет небольшую роль в актуальной научной практике.)

С другой стороны, правильное функционирование машины – это постоянное положение дел, «факт», подтверждающий целую систему научных теорий. Поэтому его роль как подтверждения связанных с ним теорий гораздо больше, чем роль экспериментального подтверждения, получаемого в разреженной атмосфере лаборатории, в которой была созданы искусственная и в высшей степени сложная экспериментальная обстановка. Если мы теперь перенесем наше внимание с отдельной машины на весь технологический мир, то должны будем признать, что мы имеем дело с гигантским и неопровержимым подтверждением истинности наших научных теорий и реалистической направленности науки.

Специфический «критерий реальности» научных объектов, вводимый технологией (в дополнение к уже обсужденным критериям операциональной референциальности и истинности, основанной на аргументах), говорит о том, что технология использует такие объекты, а очевидно, невозможно использовать что-то, чего не существует. Точнее говоря, технология состоит в производстве и использовании вещей, т.е. тех сущих, реальность которых не подлежит сомнениям – не в смутном или общем смысле, но постольку, поскольку они являются референтами, инстанцирующими в своих атрибутах свойства определенных научных объектов.

Это – точный смысл определения технологии как прикладной науки. «Прикладывать» в данном случае означает использовать, причем использовать в определенных контекстах реальности, к которым прикладывается наука. Но это возможно, только если о том конкретном аспекте реальности, к которому прикладывается данная научная

5.6. Реализм и успех науки 435

теория, можно истинно говорить в дискурсе этой науки, т.е. охватываемые им вещи обладают атрибутами, адекватно описываемыми в этом дискурсе. Но это еще не все: поскольку технология состоит не просто

впроизводстве артефактов, а в реализации эффективных артефактов и процедур, это значит, что технологически используются те атрибуты реальности, которые способны оказывать причинное воздействие на мир.

Эти соображения наводят на некоторые мысли. Крайняя эмпирицистская и позитивистская традиция побудила многих исключить из науки понятие причины и заменить его «метафизически неангажированным» математическим понятием функционального отношения или понятием логической связи. В результате научное объяснение стало тоже изображаться как гипотетико-дедуктивная цепочка, в которой предложения, описывающие объясняемое, являются логическими следствиями гипотез, не имея в виду, что свойства объектов, упоминаемых в гипотезах, могут быть причинами свойств, упоминаемых в объясняемом. Мы уже упоминали о критике, направленной против этой слишком узкой концепции научного объяснения, и теперь мы имеем возможность восстановить права подлинно каузального объяснения на основании свидетельств в поддержку причинных связей, предоставляемых технологией.

Второй момент касается существования ненаблюдаемых научных объектов. Мы утверждали, что их существование должно признаваться

всилу истинности теорий, в которых они появляются как логические основания для утверждения существования наблюдаемых сущих. Вот почему мы уже открыто подчеркивали, что не все научные объекты являются результатами операций. Теперь мы можем добавить, что, глядя без предрассудков на то, что фактически делается в научных теориях, мы увидим, что наблюдаемые черты некоторых конкретных объектов объясняются в них как каузальные следствия свойств ненаблюдаемых объектов, а отсюда следует, что такие объекты имеют существование того же рода, что и наблюдаемые. Действительно, понятия могут логически «производить» только другие понятия; высказывания могут лингвистически «производить» только другие высказывания; ни те, ни другие не могут производить наблюдаемые факты в мире. Мы возьмем на себя смелость предложить правдоподобную характеристику зрелой науки, которую нашли в неявном виде у Патнема. Зрелая наука – это та, которая породила значимую технологию. Это значит, например, что мы можем временно признать некоторые теории, «эмпирически

436 Глава 5. Научный реализм

адекватные», не признавая их истинными, как говорит ван Фраассен, пока не получим подтверждающих их значимых предсказаний. Этот факт (особенно в сочетании с другими «достоинствами», обсуждаемыми в литературе) уже оправдывает приписывание им истинности и онтологической референции, но существование технологических применений есть последний решающий шаг, убеждающий в том, что они способны адекватно трактовать те аспекты реальности, которые и намеревались трактовать.

Эти последние слова очень важны. Они подчеркивают тот факт, что технологический успех не отменяет частичный или ограниченный охват научных теорий. Тот факт, что мы можем использовать классическую механику для создания многих машин или для запуска ракет

вкосмическое пространство, означает, конечно, что эта механика истинна применительно к своим объектам и потому «рассказывает истинную историю» о некоторых аспектах реальности. Это же можно выразить, сказав, что эта теория частично истинна применительно к реальности, но только если мы имеем в виду, что она говорит не о всех атрибутах реальности и что, соответственно, она может законно говорить только о тех референтах, которые обладают этими атрибутами. Другими словами, неправильно говорить, что эта механика истинна относительно всей реальности, поскольку существуют другие аспекты реальности, которые должны объясняться другими теориями, которые

всвою очередь могут использоваться как основы других технологий. Вернемся также в вопросу о нагруженности теорией, которая в те-

чение десятилетий была краеугольным камнем многих антиреалистических позиций. Рассматриваемая с технологической точки зрения, она демонстрирует всю нищету ее лингвистической односторонности. Действительно, что может быть более нагружено теорией, чем технологическая машина или сложный технологический процесс? Несколько научных теорий, часто очень сложных и включающих много абстрактных понятий, собираются вместе, чтобы спроектировать од- ну-единственную машину, так что эта машина в буквальном смысле пропитана теорией и зависима от теории. Однако это не мешает машине быть реальной и годной к употреблению, и это не несмотря на глубоко теоретический контекст, определивший ее проект, а благодаря этому контексту, позволившему нам снабдить эту машину всеми свойствами, позволяющими ей функционировать и приносить пользу. Существование машины есть онтологическая черта, независимая от

5.6. Реализм и успех науки 437

всякой теории, и ее могут видеть и пользоваться ею также и люди, ничего не знающие о теориях, руководивших ее реализацией.

В заключение отметим, что технология принадлежит миру жизни, не только потому что она состоит в производстве огромного количества конкретных артефактов, но и в производстве не менее впечатляющего количества процедур, глубоко влияющих на нашу повседневную жизнь и даже на наши привычки и обычаи. Некоторые философы (такие как Гуссерль и Хайдеггер и их последователи) резко критиковали науку за то, что она отделила людей от мира жизни (Lebenswelt)

исоздала искусственные рамки идей, не дающие нам непосредственно соприкасаться с бытием, с реальностью. Мы не отрицаем, что абсолютизация науки (то, что мы называем «сциентизмом») может иметь такой нежелательный эффект, но мы должны также признать, что наука не потеряла контакта с миром жизни, и технология является самым осязаемым свидетельством этого факта.

Интерпретация технологии только как выражения ненасытного желания «господствовать» над реальностью – необоснованное

иошибочное представление ее природы, вытекающее из основанной на предрассудках позиции «теоретизма», для которой интеллектуальное созерцание есть единственное подлинное приближение к бытию. Мы согласны, что созерцанию, искусству и поэзии, моральным

ирелигиозным чувствам должно уделяться подобающее место, чтобы достичь полного понимания реальности. Однако мы не можем недооценивать и тот факт, что наш подход к реальности состоит прежде всего в том, чтобы иметь с ней дело, т.е. широком спектре жизненных практик, в рамках которых мы формируем наши понятия, наши ожидания и наши взгляды на мир и в которых мы стараемся преуспеть. Вот почему (как мы уже отмечали) научные понятия тоже связаны с базовыми операциями, относящимися к жизненным практикам;

ипотому-то научное знание «возвращается» в мир жизни, делая возможным возрастание и улучшение наших жизненных практик посредством технологии. С другой стороны, это совсем не означает, что такое улучшение приводит к реальному глобальному улучшению условий человеческого существования: чтобы достичь этой цели, нужны другие соображения по поводу ориентации человеческой практики, которые не могут исходить от науки и технологии, как мы увидим в конце этой книги. Такое включение науки в конкретность жизненных практик не марает ее интеллектуальной чистоты, а просто помо-

438 Глава 5. Научный реализм

гает нам избежать ошибки отрыва ее когнитивного аспекта от остальной ее актуальной реальности, чья сложная природа отражается также и в ее когнитивном измерении. Мы примем во внимание этот более широкий горизонт науки в следующей главе.

Примечания

1Более подробное изложение исторических соображений, представленных

вэтом разделе, можно найти в Agazzi (2001). Мы хотим подчеркнуть, что в силу нашего особого интереса к характеристике нашей собственной концепции научного реализма мы не собираемся обсуждать другие ценные его концепции, предложенные не так давно, важными примерами которых могут служить Niiniluoto (1999) и Psillos (1999). Поэтому наше внимание будет сосредоточено на обсуждении наиболее существенных антиреалистических позиций.

2 Например, те, кто ограничивает существование наблюдаемыми предметами, высказывают онтологический тезис (Мах и, возможно, до известной степени ван Фраассен); другие рассматривают реализм просто как противоположность идеализму (Поппер), хотя в защиту своей позиции они могут приводить аргументы эпистемологического или семантического характера, как мы увидим в дальнейшем. В частности, следует отметить, что даже в рамках логико-эмпирицистской позиции реализм не отвергался, а просто приспосабливался к очень жестким условиям. Анализ этого вопроса, а также эволюции «принципа реальности» дан в Tarozzi (1988).

3 Историческая точность требует признать, что уже в начале XIX в. позитивизм принял антиреалистическую концепцию новой науки, дрова в костер которой уже подбросила неспособность Ньютона (и всех прочих) указать механизм тяготения. Поэтому можно согласиться, что это было фундаментальной причиной того, что антиреализм сумел захватить первые позиции; но нельзя отрицать и то, что общий упадок реалистического понимания науки определился глубоким кризисом оснований точных наук в конце этого столетия.

4 За дальнейшими подробностями и соответствующими цитатами мы отсылаем читателей к Agazzi (1994).

5Эти общие методологические принципы ясно подытожены, например,

вScholium Generale ньютоновских Principia (Newton 1687) и в более разработанной форме в Вопросе 31 третьей книги его «Оптики» (Newton 1704).

6Эта доктрина представлена в первом издании «Критики чистого разума»

ипродолжена в «Пролегоменах». Она направлена, во-первых, на то, чтобы избавить «идеалиста» от обвинения в отрицании существования внешних вещей: «Следовательно, идеалистом нужно считать не того, кто отрицает существование внешних предметов чувств, а только того, кто не признает, что существование внешних предметов познается

Примечания 439

непосредственным восприятием, и отсюда заключает, что никакой опыт не может дать нам совершенно достоверное знание об их действительности» (A368–369). Причина, по которой мы никогда не можем быть полностью уверены в существовании таких объектов, состоит в том, что оно должно выводиться как причинное объяснение нашего «внутреннего восприятия», а «заключение от данного действия к определенной причине никогда не бывает достоверным, так как одно действие может быть вызвано различными причинами» (там же).

Однако в то время, как идеалист вообще оказывается в таком положении, трансцендентальному идеалисту – согласно Канту – приходится гораздо лучше, поскольку он принимает «учение, утверждающее, что все явления суть только представления, а не вещи в себе и что сообразно этому пространство и время суть лишь чувственные формы нашего созерцания, а не данные сами по себе определения или условия объектов как вещей в себе» (А 369). Важным следствием этого является то, что такой «трансцендентальный идеалист» может быть также и реалистом: конечно, не «трансцендентальным реалистом», который «представляет себе внешние явления (если допустить их действительность) как вещи в себе, существующие независимо от нас и нашей чувственности» (А 369). Он может быть только эмпирическим реалистом, «может допустить существование материи [мы бы сказали – «внешнего мира»], не выходя за пределы самосознания и признавая только достоверность представлений во мне» (А 370). Из всего этого следует желаемое заключение: «Следовательно, трансцендентальный идеалист есть вместе с тем эмпирический реалист и признает за материей как явлением действительность, непосредственно воспринимаемую, а не выводимую путем умозаключения» (А 371). Однако ахиллесова пята состоит здесь в том, что существование материи непосредственно достигается только как кажимость. Нет нужды «выводить» его, потому что оно есть нечто иное, как один из двух видов представления (представления, воздействующие на так называемое «внешнее чувство», которое само есть структура мыслящего субъекта).

Надо признать, что утешение это небольшое. Если все, в чем мы можем быть уверенными, это существование наших представлений, кажимостей, то тот факт, что мы можем поместить некоторые из них в особую рубрику относящихся к нашему «внешнему чувству», не может сделать нас реалистами в сколько-нибудь серьезном смысле, т.е. в том смысле, что реальность не сводится к представлению. Сам Кант, конечно, не был удовлетворен этой доктриной, занимающей несколько страниц первого издания «Критики чистого разума», но полностью отсутствующей во втором. Там она заменена (но в другом месте и контексте) «опровержением идеализма» (B274–279), впрочем, не менее неуклюжим и неубедительным. Основная причина этой неудачи в том, что эта доктрина опирается на тот эпистемологический дуализм, о котором мы уже несколько раз говорили (на самом деле страницы, на которых он излагает эту доктрину, составляют одно из самых ярких подтверждений

440 Глава 5. Научный реализм

того, что Кант придерживался этого необоснованного предположения. Следовательно, только отказавшись от этого необоснованного предположения, будто то, что мы знаем, есть только наши представления, можно быть реалистом в каком-либо непустом смысле.

Мы посвятили особое место этой кантианской доктрине потому, что она была воспроизведена, почти дословно, в патнемовской доктрине «внутреннего реализма». Следовательно, она не только релевантна современным дебатам о реализме, но и обнаруживает черты некоторых позиций в этих дебатах.

7 См., напр., Smart (1968), Putnam (1975, Vol. 1, p. 75), Musgrave (1988), Niiniluoto (1999, p. 197).

8 Например, даже Дж. Максвелл на последних страницах своего «Трактата об электричестве и магнетизме» указал как задачу для последующих поколений – найти механическое описание электромагнитного поля, для которого он предложил свои знаменитые уравнения. Подробности на эту тему см., напр., в обширном «Введении» к моему итальянскому переводу работы Максвелла (Maxwell 1972), а также в моей статье (Agazzi 1975).

9 Работа Маха по истории механики, обосновывавшая его взгляд на эти проблемы, была опубликована в 1883 г. (см. Mach 1883).

10Van Fraassen (1980), p. 8.

11Там же, p. 12.

12На самом деле в van Fraassen (2008) взгляд на теории как на высказывания сменился репрезентациональной точкой зрения, которую автор называет «эмпирицистским структурализмом». Однако во «Введении» к этой новой книге (p. 3) он открыто подтверждает ее преемственность по отношению к своей книге 1980 г., в частности в отношении вопроса о реализме, и не выдвигает новых аргументов в защиту своей антиреалистической позиции (хотя при ближайшем рассмотрении можно сказать, что антиреализм здесь утверждается более определенно). Поэтому мы сосредоточим свое внимание на книге 1980 г. Этими замечаниями я не хочу выразить недооценку богатого урожая новшеств и интересных мыслей, предложенных в работе 2008 г., и даже наличия значимых точек соприкосновения со взглядами, которые я отстаивал в течение многих лет (представленных и в данной работе). Например, не-«эпистемологически дуалистическая» концепция явлений, защищаемая им, роль экспериментов в построении теорий, «прагматический» статус научных понятий, репрезентаций и теорий, «индексный» компонент научных высказываний, репрезентаций и теорий и роль интенциональности – хотя по всем этим пунктам сходства сопровождаются и значимыми различиями, которые будут отмечаться по мере их упоминания в данной книге. Причина этих различий в основном связана со строгой радикально-эмпиристской ортодоксией, которой ван Фраассен интенционально придерживается в противовес более открытой позиции, которой я придерживаюсь по отношению к роли разума.

Примечания 441

13Sellars (1963), p. 97.

14См. то, что было сказано в разд. 4.6 о подобающем использовании прилагательного «истинный».

15Похожие замечания высказывались в Ellis (1985), где подчеркивалось,

вчастности, что в случае теорий, цель которых – давать причинные объяснения явлений, бессмысленно не допускать существования постулируемых причин.

16Fine (1986), p. 127.

17Например, ловля рыбы характеризуется внутренне присущей ей целью поймать рыбу, но это не означает, что первичная интенция каждого, занимающегося рыбной ловлей, – поймать рыбу. Профессиональные рыбаки ловят рыбу прежде всего для заработка, а рыболовы-любители занимаются этим для развлечения. Однако остается верным, что все эти люди на самом деле ловят рыбу только в той мере, в какой их непосредственная цель совпадает с определяющей целью рыболовства. Заметим также, что на преследование этой цели не влияет, достигается ли она. (Человек ловит рыбу независимо от того, насколько ему удается поймать какую-то рыбу, и даже от того, есть ли какая-то рыба, которую можно поймать, если только он имеет намерение ловить рыбу.)

18Некоторые авторы (напр., Laudan 1977, van Fraassen 1980, Putnam 1981, Popper 1983) указывали на разницу между внутренней целью науки и случайными намерениями тех, кто занимается наукой, и признавали, что у науки есть цель. Для Лаудана цель науки – решение проблем

вочень широком смысле; для ван Фраассена это построение эмпирически адекватных теорий; для Патнема – создание рационально приемлемых представлений мира; для Поппера – получение удовлетворительных объяснений того, что нам кажется требующим объяснений, и т.д. Однако я полагаю, что все эти цели неявным образом предполагают, или влекут за собой, стремление к истине. Поппер даже открыто признавал это (1983, p. 132). Ван Фраассен и Патнем не исключают истинности, а скорее ограничивают смысл, в котором это понятие может применяться к науке. Что касается Лаудана, кажется невозможным отрицать – если только мы не ограничиваемся чисто генетическим или психологическим объяснением (т.е. признаем, что наука возникает из спонтанного человеческого любопытства), – что целью в науке является не некое неопределенное «решение», но истинное решение проблем. Поэтому мы полагаем, что предложение Лаудана не расходится с определением науки как деятельности людей по поиску истины,

асоставляет его полезное генетическое дополнение. Таковы причины, по которым мы чувствуем, что правы, полагая целью науки поиски истины. Но, конечно, основательность этого предположения зависит от нескольких уточнений понятия истинности, из которых многие мы уже предложили, а другие представим позже.

Последнее замечание: объявляя поиск истины характерным признаком науки, мы не имеем намерения утверждать, что любой поиск истины является наукой. Мы хотим, чтобы истинность была не только